В лучшем случае - что я был у Джералда Шервуда и
получил деньги, но, прежде чем браться за работу, которую они мне
предлагают, надо же все-таки понять, что к чему. Нет, это не годится: что
толку бубнить заранее заготовленные слова, точно тупица по шпаргалке? Так
я ничего не добьюсь.
И тут я вспомнил, что сговорился с Элфом Питерсоном с утра пораньше
отправиться на рыбалку, и преглупо обрадовался: значит, утром некогда
будет идти в контору!
Вряд ли что-либо менялось оттого, сговорился я насчет рыбалки или не
сговорился. Вряд ли тут что-либо могло измениться, какими бы рассуждениями
я себя ни тешил. В ту самую минуту, как я давал себе клятву немедленно
ехать домой, я уже знал, что неминуемо окажусь в конторе.
На Главной улице было тихо и безлюдно. Почти все магазины уже
закрылись, только редкие машины еще стояли у обочин. Перед "Веселой
берлогой" толпилась кучка фермеров - видно, собралась компания выпить
пива.
У конторы я остановил машину и вылез. Вошел и даже не потрудился
повернуть выключатель. Было не так уж темно: в окно падал с перекрестка
свет уличного фонаря.
Я подошел к письменному столу, протянул руку, хотел снять трубку...
телефона не было!
Я стоял столбом, смотрел на стол и глазам не верил. Наклонился,
провел по столу ладонью, обшарил его весь, будто вообразил, что телефон
вдруг стал невидимкой и если его не углядишь, то нащупать все-таки можно.
На самом деле ничего такого а не думал. А просто никак не мог поверить
собственным глазам.
Потом я выпрямился и застыл, а по спине у меня бегали мурашки.
Наконец медленно, с опаской я повернул голову и оглядел все углы, вдруг
там затаилась какая-то мрачная тень и подстерегает... Но нигде никто не
прятался. И ничего в конторе не изменилось. Все было в точности как днем,
когда я уходил, каждая мелочь на прежнем месте - только телефон исчез.
Я зажег свет и обыскал комнату. Пошарил по углам, заглянул под стол,
перерыл все ящики, перебрал папки в шкафу.
Телефона как не бывало.
Впервые я по-настоящему стряхнул. Может, кто-то нашел этот телефон?
Ухитрился залезть в контору или каким-то образом отпер дверь - и стащил
аппарат? Но зачем, почему? Он вовсе не бросался в глаза. То есть, конечно,
у него нет ни диска, ни проводов, но если посмотреть в окно с улицы, вряд
ли можно было это заметить.
Нет, скорее, тот, кто прежде оставил этот телефон у меня на столе,
вернулся и забрал его. Может быть, это означает, что те, кто мне звонил и
предлагал работу, передумали: решили, что я им не подхожу. И забрали
телефон, а тем самым взяли назад и свое предложение.
Если так, остается одно: забыть об этой работе и вернуть деньги. Не
так-то легко будет их вернуть. Они нужны мне, ох, как нужны - просто
позарез!
Потом я сидел в машине и тщетно пытался понять - что же дальше? - но
так ничего и не надумал, включил мотор и медленно покатил по Главной
улице.
Завтра утром, думал я, заеду за Элфом Питерсоном и двинем мы с ним на
целую неделю на рыбалку. Да, хорошо бы потолковать со старым другом Элфом.
Нам есть о чем потолковать - обсудим и его сумасшедшую работу в штате
Миссисипи, и мое приключение с телефоном.
И может быть, когда Элф отсюда уедет, я поеду с ним. Чем дальше от
Милвилла, тем лучше.
Я не стал заводить машину в гараж. Перед сном надо будет еще собрать
и уложить все походное снаряжение и рыболовную снасть, чтобы завтра с утра
выехать пораньше. Гараж у меня маленький, укладываться сподручнее прямо на
дорожке.
Я вылез из машины и остановился. В лунном свете угрюмой горбатой
тенью чернел дом; поодаль, за углом, поблескивали под луной два или три
уцелевших стекла обветшалых, вросших в землю теплиц. И чуть виднелась
макушка вымахавшего рядом с ними вяза. Помню, много лет назад я заметил
нечаянно пробившийся побег - слабый, тоненький прутик - и хотел его
выдернуть, но отец не позволил: дерево имеет такое же право жить, как и
все мы, сказал он. Так и сказал: такое же право, как и мы. Удивительный
человек был мой отец, в глубине души он верил, что цветы и деревья
чувствуют и думают, как люди.
И опять я ощутил слабый аромат лиловых цветов, вольно разросшихся
вокруг теплиц, - тот самый аромат, которым меня обдало у веранды Шервудов.
Но магического круга на этот раз не было.
Я обогнул дом и остановился: в кухне горел свет. Наверно, забыл
погасить, подумал я... Впрочем, хоть убей, не помню, что бы я его зажег.
Но и дверь кухни оказалась открытой, а я точно помнил, как, уходя,
захлопнул ее, да еще толкнул ладонью, проверяя, защелкнулся ли замок, и
только потом пошел к машине.
Может быть, кто-то меня ждет или в доме побывал вор и все очистил,
хотя, бог свидетель, поживиться у меня нечем. А может, ребята озоровали -
есть у нас такие шалые, никакого удержу не знают.
Несколько быстрых шагов - и я так и стал посреди кухни. Тут и впрямь
был посетитель, меня ждали.
На табурете сидел Шкалик Грант; он согнулся в три погибели, прижал
обе руки к животу и медленно раскачивался из стороны в сторону, словно от
боли.
- Грант! - крикнул я.
В ответ он то ли застонал, то ли замычал.
Опять нализался. Пьян вдрызг, в стельку, и как он умудрился допиться
до такого состояния на тот мой несчастный доллар? А может, он сперва
выпросил и еще у двоих или троих, чтобы уж сразу налакаться всласть?
- Грант, - зло повторил я, - какого черта?
Я обозлился всерьез. Пусть его пьет, сколько влезет, это не моя
забота, но по какому праву он врывается ко мне в дом?
Шкалик опять простонал, свалился с табурета и нелепой кучей тряпья
шмякнулся на пол. Что-то выпало из кармана его драной куртки, забренчало,
зазвенело и покатилось по истертому линолеуму.
Я опустился на колени и с немалым трудом кое-как перевернул пьянчугу
на спину, физиономия у него была распухшая, вся в багровых пятнах, дыхание
неровное, прерывистое, но перегаром от него не пахло. Не веря себе, я
наклонился пониже - нет, он явно трезвый!
- Брэд! - пробормотал он. - Это ты, Брэд?
- Я, я, не волнуйся. Сейчас я тебе помогу.
- Уже скоро, - зашептал он. - Времени в обрез.
- Что скоро?
Но он не ответил. Его одолел приступ удушья. Он силился что-то
сказать и не мог, слова душили его, застревали в горле.
Я вскочил, кинулся в гостиную, зажег свет у телефона. Второпях,
бестолково и неуклюже стал листать телефонную книжку, все время
подворачивались не те страницы. Наконец я отыскал номер доктора Фабиана,
набрал и стал ждать: в трубке раздавался гудок за гудком. Хоть бы старик
был дома, хоть бы не укатил куда-нибудь по вызову! Если его нету, никто не
отзовется, на миссис Фабиан надеяться нечего. У нее жестокий артрит, она
еле ползает. Доктор всегда старается залучить кого-нибудь, чтоб
присматривали за ней, когда его нет дома, и отвечали на звонки, но это ему
не всякий раз удается. Миссис Фабиан - старуха нравная, на нее не угодишь,
и сносить ее придирки никому не охота.
Наконец доктор снял трубку, и у меня гора с плеч свалилась.
- Док, - сказал я, - у меня тут Шкалик Грант, с ним что-то неладно.
- Пьян, наверно.
- Да нет, не пьян. Прихожу домой, а он сидит у меня на кухне. Его
всего скрючило, и он что-то лопочет.
- Что же он лопочет?
- Не знаю. Говорить не может, лопочет, не поймешь что.
- Хорошо, - сказал доктор Фабиан, - сейчас приеду.
Надо отдать старику справедливость: на него можно положиться. Днем
ли, ночью, в ненастье ли - никогда не откажет.
Я вернулся в кухню. Грант перекатился на бок, он по-прежнему держался
обеими руками за живот и тяжело дышал. Я не стал его трогать. Доктор скоро
будет, а до тех пор я ничем не могу помочь. Уложить поудобнее? А может,
ему удобней лежать на боку, а не на спине?
Я подобрал металлический предмет, который выпал у Гранта из кармана.
Это оказалось кольцо с полудюжиной ключей. На что ему, спрашивается,
столько ключей? Может, он их таскает для пущей важности - воображает,
будто они придают ему весу?
Я положил ключи на стол, вернулся к Шкалику и присел подле него на
корточки.
- Я звонил доку, Грант, - сказал я. - Он сейчас приедет.
Шкалик, кажется, услыхал. Минуту-другую он пыхтел и захлебывался,
потом выдавил из себя прерывистым шепотом:
- Больше помочь не могу. Ты остаешься один.
У него это вышло далеко не так связно - какие-то клочки, обрывки
слов.
- Про что это ты? - спросил я, как мог мягко. - Объясни-ка, в чем
дело.
- Бомба, - сказал он. - Они захотят пустить в ход бомбу. Не давай им
сбросить бомбу, парень.
Не зря я сказал доктору Фабиану, что Грант не говорит, а лопочет.
Я вышел к парадной двери поглядеть, не видно ли доктора, и тут он как
раз показался на дорожке.
Он прошел впереди меня в кухню и постоял минуту, глядя на Шкалика
сверху вниз. Потом отставил свои чемоданчик, тяжело опустился на корточки
и повернул Гранта на спину.
- Как самочувствие? - спросил он.
Шкалик не ответил.
- Глубокий обморок, - сказал доктор.
- Он только что со мной говорил.
- Что же он сказал?
Я покачал головой:
- Да так, чушь какую-то.
Доктор Фабиан вытащил из кармана стетоскоп и стал слушать сердце
Гранта. Потом вывернул ему веки и посветил в глаза. Потом медленно
поднялся на ноги.
- Что с ним? - спросил я.
- Шок. Не понимаю в чем дело. Надо бы свезти его в Элмор, в больницу,
и там обследовать по всем правилам.
Доктор устало повернулся и побрел в гостиную.
- Где у тебя телефон?
- В углу, возле лампы.
- Позвоню Хайраму, - сказал доктор. - Он отвезет нас в Элмор. Гранта
уложим на заднее сиденье, я сам тоже поеду, пригляжу за ним.
На пороге он обернулся:
- У тебя найдется парочка одеял? Надо его укутать потеплее.
- Что-нибудь найду.
Я пошел за одеялами. Когда вернулся, доктор уже снова был на кухне.
Вдвоем мы спеленали Гранта, как младенца. Он был весь обмякший, будто без
костей, по лицу его ручьями струился пот.
- Непостижимо, как еще в нем душа держится, - сказал доктор Фабиан. -
Живет в этой своей развалюхе у самого болота, хлещет спиртное подряд, без
разбору, питается вообще неизвестно чем. Ест всякую дрянь, сущие помои. И
за последние десять лет навряд ли хоть раз толком вымылся. - Старик вдруг
вспылил: - Черт знает, до чего безобразно иные субъекты относятся к
собственному телу.
- Откуда он взялся? - спросил я. - Я всегда считал, что он родом
нездешний. Но сколько себя помню, он вечно околачивался в Милвилле.
- Его сюда занесло уже тому лет тридцать, а то и побольше, - сказал
доктор Фабиан. - Тогда он был еще совсем молодой. Нанимался то туда, то
сюда, подрабатывал по мелочам, так тут и застрял. Никто не обращал на него
внимания. Верно, думали - перекати-поле, опять его каким-нибудь ветром
унесет. А потом как-то так прижился, что Милвилл без него и представить
нельзя. Может, ему здесь понравилось. А может, просто не хватило ума
двинуться дальше.
Мы помолчали.
- А почему он вдруг ввалился к тебе? - спросил доктор.
- Право, не знаю. Мы с ним всегда ладили. Иногда ходим вместе на
рыбалку. Может, он просто шел мимо и вдруг ему стало худо.
- Может быть, и так, - согласился доктор.
В дверь позвонили, я вышел открыть и впустил Хайрама Мартина. Хайрам
- рослый детина, морда у него мерзкая, зато полицейская бляха на лацкане
всегда начищена до блеска.
- Где он? - спросил Хайрам.
- На кухне, - сказал я. - И доктор с ним.
Сразу видно было, что Хайраму вовсе не улыбается везти Шкалика в
Элмор.
Он прошествовал в кухню и остановился, глядя на укутанное тело на
полу.
- Пьян, что ли?
- Нет, - сказал доктор. - Он болен.
- Ладно, - проворчал Хайрам. - Машина у крыльца, мотор не выключен.
Давайте перетащим его и поехали.
Втроем мы вынесли Шкалика из дому и пристроили на заднем сиденье.
Я стоял на дорожке, смотрел им вслед и спрашивал себя, каково-то
будет Гранту очнуться в больнице. Уж верно, он вовсе не стремился туда
попасть.
И еще мне было не по себе из-за доктора Фабиана. Он уже очень не
молод, наверняка целый день мотался по больным и все-таки счел своим
долгом поехать со Шкаликом.
Вернувшись на кухню, я надумал сварить себе кофе, хотел уже налить
воду в кофейник - и увидел ту связку ключей, я ее раньше подобрал с полу и
кинул на стол. Я взял ее в руки и стал разглядывать. Два ключа были
большие, возможно, от сарая, два - самые обыкновенные ключи, неизвестно от
чего, один от машины и еще один, похоже, от сейфа. Я вертел их в руках,
уже почти не глядя, и мысленно пожимал плечами. Откуда у нашего выпивохи
ключ от машины, а тем более от сейфа? Машины у него нет - и, даю голову на
отсечение, сроду у него не было ничего такого, что стоило бы хранить в
сейфе.
Времени в обрез, сказал он мне, они захотят сбросить бомбу. Доктору я
сказал, что Шкалик лопочет безо всякого смысла, но теперь, как вспомню, не
так уж я в этом уверен. Он задыхался, каждое слово давалось ему с великим
трудом, и все же он так старался. Нет, это были осмысленные слова, ему
важно было их выговорить. Он непременно хотел их сказать, собрал для этого
последние силы? Совсем не похоже на бред, когда язык сам собою мелет и
мелет всякую чушь. Но он сказал слишком мало. Ему не хватило сил или,
может быть, времени. Ему удалось выговорить лишь несколько слов, но в чем
их смысл, понять невозможно.
Есть одно место, где я, пожалуй, еще до чего-нибудь дознаюсь и тогда
пойму, что он хотел сказать, только очень мне это не по душе. Пьянчужка
Грант - мой старинный друг, мы стали друзьями в тот далекий день, когда
Грант, идучи ловить рыбу, прихватил с собой десятилетнего мальца и до
вечера просидел с ним на берегу, без устали рассказывая всякие
удивительные истории. Помню, тогда нам и кое-какая рыба попалась, но рыба
- это было не главное. Важнее всего - это важно и по сей день, - что
взрослый человек понимал десятилетнего мальчишку и держался с ним на
равных. В тот день, в те несколько предвечерних часов, я разом вырос. Пока
мы сидели на берегу реки, я был ничуть не меньше его - такой же человек, а
это случилось со мной впервые.
Да, надо кое-что сделать... очень мне это не во душе... но, может,
Шкалик и не рассердится. Он ведь пытался мне что-то сказать и не сумел, не
хватило сил. Уж, конечно, он поймет, что если я воспользуюсь ключами и
заберусь в его лачугу, так не с каким-то злым умыслом и не из праздного
любопытства: надо же хоть попытаться понять, о чем он старался меня
предупредить.
Еще никто никогда не переступал его порога. Свою халупу на окраине
Милвилла, у самого болота, в которое переходит луг Джека Диксона, Грант
строил понемногу, год за годом, из всякого хлама, какой попадался под
руку: бревешко или доска, которая плохо лежит, расплющенная жестянка,
обломок фанеры - все шло в ход. Сперва получилось что-то вроде конуры или
курятника с односкатной крышей - лишь бы кое-как укрыться от ветра и
дождя. Но по кусочку, по щепочке год за годом Грант все укреплял и
увеличивал эту странную постройку - и в конце концов вышло хоть и нелепое,
нескладное, с какими-то корявыми выступами и углами, а все-таки жилище.
Итак, я решился, в последний раз подбросил ключи, на лету поймал и
сунул в карман. Вышел из дому и сел в машину.

6
Призрачно белый туман тонкой пеленой стлался над болотом и завивался
у подножия пригорка, на котором стояла хижина Шкалика. Дальше, за этой
плоской белизной, вздымалась смутная тень: среди болота торчал поросший
лесом островок.
Я остановил машину и вылез; в нос ударил едкий болотный дух: пахло
тлением, плесенью, гниющими травами, ржавой стоячей водой. В сущности, не
такой уж тошнотворный завах, и, однако, было в нем что-то нечистое, меня
даже передернуло. Вероятно, к этому можно привыкнуть, подумал я. Шкалик
живет здесь так долго, что, скорей всего, принюхался и уже ничего не
чувствует.
Я оглянулся на город - сквозь темную массу мрачных, будто в дурном
сне приснившихся деревьев на миг блеснул луч уличного фонаря, что
раскачивался на ветру. Да, можно не беспокоиться, я наверняка доехал
незамеченным. Прежде чем свернуть с шоссе, я погасил фары и дальше, по
проселочной дороге, которая, петляя, доходила до хижины Гранта, полз, как
черепаха, при одном лишь тусклом свете луны.
Яко тать в нощи, подумалось мне. Да так оно и есть, вот только красть
я ничего не собираюсь.
Тропинка привела меня к двери, слепленной, будто из заплат, из
кривых, бросовых дощечек и обрезков;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28