Просто стояли и
удивлялись, глазели на дыру в крыше и негромко переговаривались... ни
крика, ни визга, просто негромкий говор, будто все знали, что вскоре
непременно случится что-то еще, и терпеливо ждали.
Шервуд шагал из угла в угол.
- Гиббс должен звонить с минуты на минуту, - сказал он. - Не знаю,
отчего он замешкался. Он уже должен бы позвонить.
- Может, его что-нибудь задержало, - отозвалась Нэнси. - Может,
самолет запаздывает. Или на дороге затор.
Я стоял у окна и смотрел на толпу. Почти все лица хорошо мне знакомы.
Это мои друзья и соседи, прежде им ничто не мешало ко мне постучаться,
войти в дом и потолковать со мной. А сейчас они держатся поодаль, и
смотрят, и ждут. Как будто мой дом стал клеткой, а сам я - чужой,
неведомый зверь из каких-то дальних стран.
Всего лишь сутки назад я был такой же, как они, житель тихого городка
Милвилла, я вырос среди этих людей, столпившихся на улице. А теперь в их
глазах я - какое-то чудище, урод, а для некоторых, пожалуй, и похоже что
то зловещее, враждебное, что грозит если не их жизни, то благополучию и
душевному спокойствию.
Ибо Милвилл уже никогда не станет прежним... а быть может, и весь мир
уже не станет прежним. Ведь даже если незримый барьер исчезнет и Цветы
отвернутся от нашей Земли, нам уже не возвратиться в былую мирную и
привычную колею, к успокоительной вере, будто на свете только и может
существовать та жизнь, какая нам знакома, а наш способ познания и мышления
- это единственно возможный и прямой путь, единственная торная дорога к
истине.
Жили-были в старину людоеды, но потом их изгнали. Привидения,
вампиры, оборотни и прочая нечисть тоже повывелись, им не стало места в
нашей жизни: все это могло существовать лишь на туманных берегах
невежества, в краю суеверий. А вот теперь мы снова впадем в невежество
(только иное, чем прежде) и погрязнем в суеверии, ибо суеверие питается
недостатком знания. Теперь, когда рядом замаячил другой мир - даже если
его обитатели решат не вторгаться к нам или мы сами найдем способ
преградить им путь, - нашу жизнь опять наводнят упыри, ведьмы и домовые.
По вечерам у камелька мы пойдем судить и рядить о другом, потустороннем
мире, станем из кожи вон лезть, лишь бы как-то обосновать страх перед тем
неведомым, что будет нам чудится в его таинственных и грозных далях, и из
этих наших рассуждений родятся ужасы, превосходящие все, что может таиться
во всех чужих мирах. И, как некогда в старину, мы станем бояться темноты,
всего, что лежит вне светлого круга, отброшенного нашим малым огоньком.
Толпа на улице прибывала, подходили еще и еще люди. Вот стучит
костылем по тротуару дядюшка Эндрюс, вот мамаша Джоунс в своем дурацком
капоре и Чарли Хаттон - хозяин "Веселой берлоги". Тут же, в передних
рядах, и мусорщик Билл Доневен, а жены его не видно... интересно, приехали
ли Мирт с Клейком за их детьми? А вот и Гейб Томас, шофер грузовика, тот
самый, что первый после меня наткнулся на невидимый барьер; он такой
горластый и неугомонный, будто весь свой век прожил в Милвилле и всех и
каждого тут знает с пеленок.
Кто-то шевельнулся возле меня: Нэнси. Видно, она еще раньше подошла и
стала рядом.
- Ты только погляди на них, - сказал я. - Нашли развлечение. Прямо
цирк, сейчас начнется парад-алле.
- Они самые простые, обыкновенные люди, - сказала Нэнси. - Нельзя
требовать от них слишком много, Брэд. А ты, по-моему, требуешь слишком
много. Неужели ты хочешь, что бы те, кто здесь тебя слушал, вот так,
сразу, приняли на веру каждое твое слово!
- Твой отец мне поверил.
- Отец - другое дело. Он человек незаурядный. И потом, он какие-то
вещи знал заранее, он мог хоть что-то предвидеть. У него тоже был такой
телефон. Ему было кое-что известно.
- Кое-что, - повторил я. - Не очень много.
- Я с ним не говорила. Не было случая поговорить с глазу на глаз. А
при всех я не могла его спросить. Но я знаю, он тоже замешан в эту
историю. Это опасно, Брэд?
- Не думаю. Оттуда, из того мира - уж не знаю, в каком месте и в
каком времени он находится, - опасность не грозит. Сейчас пока опасен не
чужой мир. Вся опасность в нас самих. Мы должны что-то решить - и решить,
как надо, без ошибки.
- Откуда нам знать, какое решение правильное? - возразила Нэнси. -
Ведь прежде ничего подобного не случалось.
В том-то и беда, подумал я. Как ни крути, что ни решай, подкрепить
решение нечем, опереться не на что.
С улицы донесся какой-то крик, и я придвинулся к окну, чтоб было
дальше видно. По середине мостовой шагал Хайрам Мартин, в руке у него был
телефон без диска.
Нэнси тоже его заметила.
- Он все-таки возвращает тебе телефон. Забавно, вот не думала...
Это Хайрам и кричал, даже не кричал, а пел - громко, насмешливо, с
вызовом:
- Вылезай, чертов гад! Получай свой телефон!
Нэнси тихонько ахнула. Я кинулся к двери, рывком распахнул ее и вышел
на крыльцо.
Хайрам был уже у ворот, он больше не пел. Минуту мы стояли и смотрели
друг на друга. Толпа зашумела, придвинулась ближе. Хайрам поднял аппарат
высоко над головой.
- На, держи! - заорал он. - Получай свой телефон, ты, гнусный...
Что он там еще орал, я не расслышал - толпа взревела, заулюлюкала.
Хайрам запустил в меня аппаратом. Это не мяч и не палка, бросать его
несподручно, и бросок вышел неудачный. Трубка на длинном проводе отлетела
в сторону. Провод взвился дугой, потом натянулся, траектория аппарата
переломилась, и он грохнулся на асфальтовую дорожку на полпути между
калиткой и верандой. Во все стороны брызнули осколки пластмассы.
Не раздумывая и не рассчитывая, не помня себя от бешенства, я сбежал
с крыльца и ринулся к калитке. Хайрам чуть попятился, я выскочил на улицу
и остановился перед ним.
Хватит с меня Хайрама Мартина. Я сыт им по горло. Вот уже два дня он
въедается мне в печенки, баста, надоело! Ох, переломать бы ему ребра,
живого места не оставить! Чтоб вовек больше не измывался надо мной! Ведь
только тем и берет, наглая скотина, что вымахал с телеграфный столб и
кулачищи у него точно кувалды!
Как когда-то в детстве, багровая пелена упрямой ненависти застлала
мне глаза. Я смотрел сквозь нее на Хайрама - конечно же, он отдубасит
меня, как не раз дубасил в школьные годы... все равно, пусть отведает моих
кулаков, буду лупить его с восторгом, с наслаждением, изо всех сил!
Кто-то заорал:
- А ну, расступись! Шире круг!
Я кинулся на Хайрама, и он ударил. Ему негде и некогда было путем
размахнуться, но его кулак сильно и больно ударил меня в ухо, и я
пошатнулся. Хайрам тотчас ударил снова, но второй удар пришелся вкось, я
даже не почувствовал боли - и на этот раз дал сдачи. Я влепил ему левой
чуть повыше пояса, он скрючился от боли, и я дал ему в зубы, да так, что
ожег о них костяшки пальцев, ободрал в кровь. И опять размахнулся изо всех
сил, но тут невесть откуда мне на голову обрушился кулак, - мне
показалось, голова лопнула; в ушах зазвенело, из глаз посыпались искры.
Под коленями вдруг очутился жесткий асфальт, но я все же поднялся и в
глазах прояснилось. Ног я не чувствовал. Казалось, я пробкой плаваю и
подскакиваю в воздухе. Где-то близко, наверно в футе от меня возникла рожа
Хайрама - губы расквашены, и на рубашке кровь. Я опять ударил по губам -
пожалуй, не слишком сильно, я порядком выдохся. Но Хайрам зарычал, потом
вильнул вбок, я снова кинулся на него.
И тут он меня добил.
Я почувствовал: падаю, валюсь на спину, почему-то я падал очень
долго. Наконец, брякнулся о мостовую - она оказалась тверже, чем я думал,
и это было больнее, чем удар, который сбил меня с ног.
Я стал шарить вокруг, пытаясь опереться на руки и подняться. А стоит
ли хлопотать? - мелькнула мысль. Ну, встану, а он опять меня свалит. Но
нет, надо подняться, надо подниматься опять и опять, покуда хватит сил.
Так уж издавна повелось у нас с Хайрамом, таковы правила игры. Всякий раз,
как я поднимался, он снова сбивал меня с ног, но я поднимался упрямо, до
последнего дыхания, и ни разу не запросил пощады, ни разу не признал себя
побежденным. И если я выдержу так до конца жизни, победителем выйду я, а
не Хайрам.
Но на этот раз что-то невмочь. Не выходит. Никак не поднимусь. Быть
может, пришел тот час, когда мне уже не встать?
Я все шарил ладонями, ища опоры, и вдруг наткнулся на камень.
Наверно, какой-нибудь мальчишка запустил им в воробья ли, в собаку ли или
швырнул просто так, для забавы. Камень остался посреди улицы, может, он
пролежал здесь не день и не два и теперь я нащупал его правой рукой и
стиснул - очень подходящий камень, так удобно поместился в кулаке.
Громадная мясистая ручища опустилась с высоты, сгребла меня за грудки
и рывком подняла на ноги.
- Я тебе покажу! - заорал хриплый голос. - Будешь знать, как нападать
на представителя порядка.
Опять перед глазами плавает разбитая в кровь морда, искаженная злобой
и ненавистью. Как он упивается тем, что он больше, тяжелей, сильнее меня!
Я снова ощутил под собою ноги, яснее различил физиономию Хайрама, а
за ним - еще стену лиц, нетерпеливо теснящуюся толпу, которая жаждет
полюбоваться убийством.
Сдаваться нельзя, подумал я, вспоминая наши прежние драки, я никогда
не сдавался. Пока держишься на ногах, надо драться, и если даже тебя
свалили наземь и ты уже не в силах встать, все равно нельзя признавать
себя побежденным.
Хайрам обеими руками вцепился в меня, лицо его придвинулось вплотную.
Я крепче сжал камень и размахнулся. Я размахнулся из последних сил - все,
что во мне еще оставалось, я вложил в этот удар: всем корпусом от пояса
вверх - и в челюсть.
Голова его резко откинулась на толстой бычьей шее. Он зашатался,
разжал пальцы и нескладной тряпичной куклой повалился на мостовую.
Я отступил на шаг и смотрел на Хайрама сверху вниз; в голове
прояснилось, я ощутил собственное тело, избитое, в ссадинах и
кровоподтеках, - оно болело сплошь, болел каждый сустав и каждый мускул.
Но это неважно, это пустяки: впервые за всю мою жизнь я одолел Хайрама
Мартина! Я свалил его с ног, потому что у меня оказался камень - ну и что
ж, наплевать! Я не искал его, просто камень подвернулся под руку, и я
невольно зажал его в кулаке. Я вовсе не думал пустить его в ход, но раз уж
так получилось - черт с ним! Если бы я успел подумать, я, наверно, сделал
бы это умышленно.
Кто-то подскочил ко мне. Том Престол.
- Да неужто мы ему такое спустим? - завизжал он, обернувшись к толпе.
- Он же ударил полицейского! Камнем! Он подобрал камень!
К нам протолкался еще один человек, ухватил Престона за плечи,
приподнял, как котенка и сунул обратно в первые ряды толпы. Это был Гейб
Томас.
- Не лезь! - только и сказал он.
- Он ударил Хайрама камнем! - вопил Престон.
- Жаль, что не дубиной, - сказал Герб. - Надо бы ему совсем башку
размозжить.
Хайрам зашевелился и сел. Рука его потянулась к револьверу.
- Только попробуй, - сказал я. - Только тронь револьвер - и, бог
свидетель, я тебя убью.
Хайрам уставился на меня. Уж верно было на что посмотреть. Он
измордовал меня, исколошматил, и все-таки я свалил его, а сам устоял на
ногах.
- Он ударил тебя камнем! - заверещал Престон. - Он тебя...
Гейб протянул руку и спокойно, аккуратно взял Тома за глотку. Он
сдавил его тощую шею, и Престон разинул рот и высунул язык.
- Сказано, не лезь, - повторил Гейб.
- Хайрам - представитель закона, - вмешался Чарли Хаттон. - Брэд не
имел права ударить полицейского.
- Слушай, друг, - отвечал ему Гейб. - Барахло ваш полицейский, а
никакой не представитель закона. Порядочный полицейский не станет затевать
драку.
Я все не сводил глаз с Хайрама, и он тоже следил за мною, но тут он
отвел глаза и опустил руку.
И я понял - победа за мной. Не потому, что я сильней или дрался
лучше, - ничего подобного, - а просто он трус: ему здорово досталось, и
теперь у него уже не хватит пороху, больше он не полезет, побоится боли! И
револьвера мне тоже нечего опасаться. Хайрам Мартин не посмеет убить
человека в честном бою, лицом к лицу.
Хайрам медленно поднялся на ноги, постоял минуту. Поднял руку,
осторожно потрогал челюсть. Повернулся и пошел прочь. Толпа смотрела
молча, так же молча, раздалась и пропустила его.
Я поглядел ему вслед, и неистовая, кровожадная радость закипела во
мне. С детства он был мне враг, больше двадцати лет, - и наконец-то я его
отлупил. Правда, не в честном бою: чтобы взять верх, мне пришлось
прибегнуть к запрещенному приему. Но все равно. Честно или нечестно, а я
его одолел.
Толпа медленно попятилась. Никто не сказал мне ни слова. И вообще
никто ничего не сказал.
- Видно, больше охотников нету, - заметил Гейб. - А ежели кто желает,
придется иметь дело и со мной.
- Спасибо, Гейб, - сказал я.
- Не на чем. Я ж ни черта не сделал.
Я разжал пальцы, камень упал на мостовую. В тишине он загремел на всю
улицу.
Гейб вытащил из заднего кармана штанов большущий красный платок и
шагнул ко мне. И, одной рукой придерживая мой затылок, начал вытирать мне
лицо.
- Эдак через месячишко у тебя опять будет вполне приличный вид, -
заметил он в утешение.
- Эд, Брэд! - крикнули из толпы. - Кто он таков, твой приятель?
Я не увидел, кто это кричал. Кругом было полно народу.
- Мистер! - заорал еще кто-то. - Не забудьте утереть ему нос.
- А ну, валяй! - прогремел Гейб. - Кто там остряк-самоучка? Выйди-ка,
покажись, сейчас я тобой подмету улицу.
Мамаша Джоунс сказала громко, чтобы расслышал дядюшка Эндрюс:
- Это шофер с грузовика, он разбил Брэду машину. Видно, если кто
полезет драться с Брэдом, так этот малый ему задаст.
- Ишь ты, хвастунишка! - закричал в ответ дядюшка Эндрюс. - Ну и
хвастунишка!
Вдруг я увидел Нэнси, она стояла у калитки и смотрела, и лицо у нее
было такое... совсем как в детстве, когда мне приходилось вот так же
драться с Хайрамом. Ей было противно. Она терпеть не могла драки, она
считала, что драться - глупо и пошло.
Дверь моего дома распахнулась, с крыльца сбежал Джералд Шервуд.
Подбежал и схватил меня за руку.
- Идем скорей! Звонит сенатор. Он ждет тебя на шоссе.

18
По ту сторону барьера ждали четверо. Поодаль остановились несколько
машин. Там и сям кучками стояли солдаты. Примерно в полумиле к северу все
еще работал экскаватор.
Я шел к людям, которые ждали меня на дороге, и чувствовал себя дурак
дураком. Ну и вид же у меня, должно быть, - как у нечестивейшего грешника
в аду! Рубашка изодрана, левая рука горит, точно ее надраили наждачной
бумагой. Правая рука разбита о Хайрамовы зубы, левый глаз, чувствую,
заплывает - будет изрядный синяк.
По ту сторону незримого барьера по-прежнему тянулся вал вывороченной
с корнем растительности, его расчистили только рядом с шоссе, на два-три
десятка шагов вправо и влево.
Я подошел ближе и узнал сенатора Гиббса. Раньше и его никогда не
встречал, но видел портреты в газетах. Крепкий, коренастый, совсем седой и
всегда без шляпы. Сейчас на нем был двубортный пиджак и ярко-синий галстук
в горошек.
С ним был какой-то военный, на погонах - звезды. Третий - маленький,
щуплый, волосы точно лакированные, черствая, непроницаемая физиономия.
Четвертый тоже невелик ростом, но пухлый, круглолицый и синеглазый -
никогда еще я не видал таких ярких синих глаз.
Я подошел к ним фута на три и ощутил легкое сопротивление: впереди
был барьер. Тогда я отступил на шаг и посмотрел на сенатора.
- Вы, наверно, сенатор Гиббс, - сказал я. - Меня зовут Брэдшоу
Картер. Вам про меня говорил Шервуд.
- Рад с вами познакомиться, мистер Картер, - сказал сенатор. - Я
думал, Джералд тоже придет с вами.
- Я его звал, но он решил, что ему не следует идти, - объяснил я. -
Они там поспорили. Мэр хотел назначить комиссию для встречи с вами, а
Шервуд никак не соглашался.
Сенатор кивнул:
- Понимаю. Значит, мы будем говорить только с вами.
- Если вы хотите вызвать еще кого-нибудь...
- Нет-нет, зачем же! Ведь всеми сведениями располагаете именно вы?
- Да, я.
- Прошу извинить, я вас представлю. Мистер Картер - генерал Уолтер
Биллингс.
- Здравствуйте, генерал, - сказал я.
Странное чувство: знакомиться с человеком, не подавая руки.
- А это Артур Ньюком, - продолжал сенатор.
Человечек с черствым, непроницаемым лицом холодно улыбнулся. Такой -
будьте уверены!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28