Я поставил горшок и тарелки на берегу, нагнулся пониже, сложил ладони
ковшиком, зачерпнул воды и стал пить. Вода была чистая, точно ключевая, и,
наперекор жаркому летнему солнцу, прохладная.
Выпрямляясь, я услыхал слабый шелест бумаги, и сердце екнуло: я вдруг
вспомнил! Сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил длинный белый
конверт. Он не был запечатан, я открыл его - внутри лежала пачка денег,
полторы тысячи долларов, которые передал мне Шервуд.
С конвертом в руке я присел на корточки. Какого же я свалял дурака!
Мы с Элфом собирались на рыбалку с утра пораньше, когда банк еще не
открыт, и я хотел покуда спрятать конверт где-нибудь дома, а потом
началась кутерьма, я закрутился и позабыл. Это ж надо - забыть про полторы
тысячи долларов!
Я перебрал в уме все, что могло случиться с этим конвертом, и меня
прошиб холодный пот. Я мог потерять его раз двадцать - и чудо, что не
потерял. Вот уж поистине, дуракам счастье! Но странно: вот я сижу на
берегу, ошарашенный собственной забывчивостью, держу в руках кругленькую
сумму - и оказывается, почему-то она теперь не так уж много для меня
значит.
Быть может, это на меня так подействовало тапперово волшебное
царство, что деньги для меня уже не столь важны, как прежде? Хотя,
конечно, если бы я сумел возвратиться домой, они вновь значили бы очень,
очень много. Но здесь, в чужом мире, на краткий миг стало важно другое:
неуклюжая утварь, грубо вылепленная из речной глины, шалаш из ветвей и
куча листьев вместо постели. И куда важнее всех денег на свете
поддерживать крохотный костер, потому что спичек здесь нет.
А впрочем, ведь это не мой мир. Это мир Таппера, безвольный,
подслеповатый, как он сам, - и где ему понять, что таит в себе и чем
грозит этот мир.
Ибо настал день, который давно предвидели и о котором много
рассуждали... хотя рассуждали куда меньше, чем следовало, и слишком плохо
к нему готовились, ведь он казался таким далеким, таким невероятным.
Настал день, когда человечество встретилось (а быть может, вернее сказать
- столкнулось) с иным разумом.
Правда, мы всегда рассуждали либо о пришельцах из космоса, либо о
встрече с чужим разумом с какой-нибудь далекой планеты. А тут пришельцы не
из пространства, но из времени, или, во всяком случае, из-за барьера
времени.
А не все ли равно? Из пространства ли, из времени ли - осложнения те
же. Вот он пришел - час, когда человеку предстоит величайший в истории
экзамен, и провалиться нельзя.
Я собрал посуду и стал подниматься по тропинке. Таппер еще спал, но
больше не храпел. Он по-прежнему лежал на спине, пальцы ног все так же
торчали в небо.
Солнце клонилось к закату, но жара не спадала, в воздухе - ни
ветерка. И лиловые цветы на склонах холмов недвижны.
Я стоял и смотрел на них - цветы как цветы, милые, невинные, словно
бы ничего не обещают и ничем не грозят. Просто луг, поросший цветами, -
все равно как ромашками или нарциссами. Мы, люди, искони привыкли к цветам
и ничего худого от них не ждем. Они безличны, они ничего не значат, радуют
глаз яркими красками - и только.
Вот в том-то и загвоздка, в голове никак не укладывается, что эти
Цветы - не просто цветы. Не верится, будто они - разумные существа, будто
за ними стоит нечто значительное, весомое. Трудно принять их всерьез, а
надо, ибо по-своему они столь же разумны, как люди, а быть может, и
разумнее.
Я оставил посуду у костра и начал медленно подниматься в гору. На
ходу я раздвигал и мял цветы, а некоторые раздавил, но просто невозможно
было пройти, не растоптав ни одного цветка.
Непременно надо будет еще с ними поговорить. Как только Таппер
отдохнет, я опять с ними потолкую. Столько всего надо выяснить, во многом
разобраться. Если Цветам и людям придется существовать бок о бок,
необходимо достичь взаимопонимания. Ну-ка, попробуем вспомнить все, о чем
мы говорили, в чем же она была, скрытая угроза, ведь была же она? Но хоть
убей, сколько ни вспоминаю, в том, что я слышал, никакой угрозы нет.
Вот и вершина холма, с нее далеко видна волнистая лиловая низина.
Огибая косогор, бежит ручеек, вьется меж холмами и чуть подальше впадает в
реку. Бежит, прыгает по камешкам, мне отсюда слышен его серебряный лепет.
Я стал медленно спускаться к ручью - и на другом берегу, у подножья
нового холма, увидел какой-то бугор, что-то вроде насыпи. Прежде я ее не
замечал - вероятно, косые закатные лучи падали так, что она не бросалась в
глаза.
Просто бугор, ничем не примечательный, но он как-то не сочетается со
всем окружающим. Здесь, посреди цветущей холмистой равнины, он торчит
отдельно, сам по себе, словно горбатый урод, оставшийся от иных времен.
Я спустился к ручью и перешел его вброд - здесь было мелко, вода
покрывала полосу блестящей гальки всего лишь дюйма на три.
У самого края воды, наполовину выступая из береговой кручи, торчала
каменная глыба. Совсем как скамья - я уселся и поглядел на реку. Солнце
отсвечивало в воде, мельчайшая рябь искрилась алмазами, в воздухе серебром
рассыпались переливчатые трели ручья.
В том мире, где остался Милвилл, на этом месте никакого ручья нет; а
впрочем, через луг Джека Диксона проходит высохшее русло и порой в него
просачивается вода из болота, что за лачугой Шкалика. Может, и там, возле
Милвилла, в старину был такой ручеек, а потом появился пахарь с плугом,
началась эрозия почвы и облик всей местности переменился.
Так я сидел, околдованный алмазным сверканьем и звоном ручья.
Наверно, вот так, в теплых лучах заходящего солнца, под защитой холмов
можно сидеть целую вечность.
Бездумно, от нечего делать я коснулся ладонями камня, на котором
сидел, и начал его поглаживать. Руки должны бы мигом подсказать мне, что
поверхность у камня какая-то странная, но я так поглощен был солнцем и
ручьем, что лишь через несколько минут странность эта дошла до моего
сознания.
Я и тут не вскочил, я по-прежнему сидел и кончиками пальцев водил
взад и вперед по камню, но теперь и не глядя убеждался: ошибки нет, на
ощупь ясно - это не просто каменная глыба, а обтесанная плита.
Наконец, я поднялся и посмотрел - да, сомнений нет. Передо мною
квадратная плита, кое-где еще видны знаки от удара зубилом. И на одном
углу сохранились следы хрупкого вещества - должно быть, некогда это было
подобие цемента.
Разглядев все это, я выпрямился и отступил, пришлось войти в ручей,
вокруг щиколоток заплескалась вода.
Не просто глыба, не какой-нибудь валун, а каменная плита! Обтесанная
плита со следами зубила и с остатками цемента по краю!
Значит, Цветы - не единственные обитатели этой планеты. Есть и другие
или были когда-то. Существа, которые умели строить из камня и придавали
камню нужную форму и размеры при помощи орудий.
Я поднял глаза от каменной плиты к тому бугру у края воды - из него
выступали и еще такие же плиты. Я застыл на месте и, позабыв о солнечных
бликах, о серебряной песне ручья, обвел взглядом проступавшие из земли
плиты - все ясно, некогда здесь была стена.
Так, стало быть, этот бугор - не прихоть природы. Это -
свидетельство, что в давние времена здесь потрудились существа, которые
умели строить, умели пользоваться орудиями и инструментами.
Я вышел из ручья и взобрался на бугор. Камни невелики и никак не
украшены - только следы зубила да кое-где остатки скреплявшего плиты
цемента. Видно, когда-то здесь стояло здание. Или, может быть, ограда. Или
памятник.
Я опять начал спускаться к ручью, держа чуть ниже того места, где
переходил его вброд; склон был крутой, и я спускался медленно, осторожно,
тормозя руками - не ровен час, сорвешься.
И тут, прижимаясь всем телом к откосу, чтобы не упасть, я набрел на
кость. Должно быть, дождь и ветер совсем недавно высвободили ее из-под
слоя почвы, и теперь ее укрывали только лиловые цветы. Если бы не чистая
случайность, я, скорее всего, прошел бы мимо. Сперва я ее не разглядел,
заметил только: в земле что-то тускло белеет. Сполз по склону - и лишь
тогда увидел кость, вновь подтянулся повыше и вытащил ее.
Когда я сжал ее, пальцы мои словно пылью покрылись - верхний слой
изъело время, - но сама кость не сломалась.
Чуть изогнутая и призрачно белая, белая как мел.
Я повертел ее в руках: похоже, что это ребро, и, может быть, судя во
форме и размеру, человеческое, - впрочем, тут моих знаний не хватает, могу
и ошибиться.
Если эта кость и вправду сходна с человеческой, значит, когда-то
здесь жили существа, напоминающие людей. Но тогда, может быть, здесь и
поныне обитает какое-то подобие человечества?
Планета, населенная цветами... никакой иной жизни - только лиловые
цветы да в последние годы Таппер Тайлер. Так подумал я сначала, увидав
море цветов, расплескавшееся до самого горизонта, но это был только
домысел. Не успев путем разобраться, я поспешил с выводами. Отчасти их
подкрепляло то, что я увидел: здесь, на этом клочке земли, и в самом деле
нет больше ничего живого - ни птиц, ни зверей, ни насекомых, разве что
какие-нибудь бактерии, вирусы, да и то, вероятно, лишь такие, которые
полезны Цветам.
Хотя верхний слой кости под пальцами обращался в меловую пыль, сама
кость, видимо, была очень крепкая. Не так уж давно это была часть живого
существа. Чтобы определить ее возраст, наверно, надо знать состав и
влажность почвы и еще многое. Это задача специалистов, а я не специалист.
Потом я заметил справа еще одно белое пятнышко. Конечно, это мог быть
и просто белый камень, но я с первого взгляда решил иначе. В глаза
бросалась та же меловая белизна, что и у ребра - моей первой находки.
Я осторожно передвинулся вправо и, уже наклоняясь, увидел, что это не
камень. Я отложил ребро и стал копать. Почва рыхлая, песчаная, можно
обойтись и без лопаты, собственными руками.
Кость оказалась округлой, через минуту я понял: это череп, а еще
через минуту - что череп человеческий.
Я откопал его, поднял - и если с ребром я еще мог ошибиться, то
теперь сомнений не было.
Я был подавлен, меня захлестнула жалость: вот он когда-то жил, и его
больше нет... и еще мне стало страшно.
Ведь этот череп у меня в руках - бесспорное доказательство, что Земля
эта не всегда принадлежала Цветам. Их родина не здесь... должно быть, они
завоевали этот мир... так или иначе, он перешел к ним от кого-то другого.
Да, очень возможно, что они переселились во времени очень далеко от той
Земли, где иное племя - по их описанию, племя, нисколько не похожее на
людей, - научило их мыслить.
Как далеко в прошлом лежит она, родина Цветов? Сколько еще Земель
завоевали они на пути сюда, в этот мир из того неведомого, который был их
колыбелью? Сколько миров осталось позади, опустошенных, очищенных от всего
живого, что могло соперничать с этими Цветами...
А те, кто обучил и возвысил простые растения, кто наделил их разумом,
- где они теперь, что с ними сталось?
Я положил череп обратно в яму, откуда его извлек. Снова осторожно
засыпал его песком и землей - так, что больше уже ничего не было видно.
Хорошо бы взять его с собой и внизу, на берегу, получше разглядеть. Но
нельзя: Таппер не должен знать о моей находке. Его друзья Цветы с
легкостью читают его мысли, а мои мысли для них - книга за семью печатями,
иначе зачем бы им для переговоров со мной понадобился телефон. Значит,
пока я ничего не скажу Тапперу, Цветы не узнают, что я нашел этот череп.
Впрочем, быть может, они уже знают, быть может, они умеют видеть или
обладают еще каким-нибудь чувством, которое заменяет им зрение. Но нет,
вряд ли: ничего такого пока не заметно. Вернее всего, они способны к
умственному симбиозу и знают только то, что им открылось в мыслях других
разумных существ.
Я спустился с насыпи, обогнул ее и по дороге нашел еще много каменных
плит. Несомненно, когда-то на этом месте стояло здание. А может быть, тут
был поселок или даже город? Так или иначе, здесь жили люди.
Я вышел на берег у дальнего конца насыпи, где ручей бежал вдоль нее
вплотную, подмывая крутой склон, - и зашлепал по воде к тому месту, где
раньше переходил вброд.
Солнце село, алмазные искры на воде угасли. Смеркалось, и ручей
казался темным, почти бурым.
Крутой черный берег вдруг ощерился ухмылкой мне навстречу, и а
застыл, вглядываясь, - передо мной белел ряд обломанных зубов, выпукло
круглился череп. Течение хватало меня за ноги, стараясь увлечь за собой,
вода тихонько рычала на меня, с темнеющих холмов тянуло холодом... меня
пробрала дрожь.
Ибо, глядя на этот второй череп, оскалившийся мне навстречу из черной
крутизны, я понял: человечеству грозит величайшая, небывалая опасность.
Доныне род людской мог погибнуть только по собственной вине, по вине
людей. И вот у меня перед глазами новая угроза.

13
Спотыкаясь в полутьме, я спускался по косогору и еще издали увидел
красноватый отблеск костра: Таппер уже проснулся и готовил ужин.
- Погулял? - спросил он.
- Так, огляделся немного, - ответил я. - Тут и смотреть особенно не
на что.
- Одни Цветы - и все, - подтвердил Таппер.
Он утер подбородок, сосчитал пальцы на руке, потом пересчитал
сызнова, проверяя, не ошибся ли.
- Таппер!
- Чего?
- Тут что же, всюду так? По всей этой Земле? Больше ничего нету, одни
Цветы?
- Иногда еще разные приходят.
- Кто - разные?
- Ну, из разных других миров. Только они опять уходят.
- А какие они?
- Забавники. Ищут себе забаву.
- Какую же забаву?
- А а не знаю. Просто забаву.
Таппер отвечал хмуро, уклончиво.
- А больше здесь никто не живет, кроме Цветов?
- Никого тут нету.
- Ты разве всю эту Землю обошел?
- Они мне сами сказали. Они врать не станут. Они не то, что
милвиллские. Им врать ни к чему.
Двумя сучьями он сдвинул глиняный горшок с пылающих угольев в
сторонку.
- Помидоры, - сказал он. - Любишь помидоры?
Я кивнул; он опустился на корточки у огня, чтоб лучше следить за
своей стряпней.
- Они всегда говорят правду, - вновь начал Таппер. - Они и не могут
врать. Так уж они устроены. У них вся правда внутри. Они ею живут. Им и ни
к чему говорить неправду. Ведь люди почему врут? Боятся, вдруг им кто
сделает больно, плохо, а тут никого плохого нет, Цветам никто зла не
сделает.
Он задрал голову и уставился на меня с вызовом - дескать, попробуй,
поспори.
- Я и не говорил, что они врут, - сказал я. - Пока что я ни в одном
их слове не усомнился. А что это ты сказал: у них правда внутри? Это ты
про то, что они много знают?
- Да, наверно. Они много-много всего знают, в Милвилле никто такого
не знает.
Я не стал возражать. Милвилл - это прошлое Таппера. В его устах
Милвилл означает человечество.
А он опять принялся пересчитывать пальцы. Сидит на корточках, такой
счастливый, довольный, в этом мире у него совсем ничего нет - но все равно
он счастлив и доволен.
Поразительна эта его способность общаться с Цветами! Как мог он так
хорошо, так близко их узнать, чтобы говорить за них? Неужели этому
слюнявому дурачку, который никак не сосчитает собственных пальцев, дано
некое шестое чувство, неведомое обыкновенным людям? И этот дар в какой-то
мере вознаграждает его за все, чего он лишен?
В конце концов, человеческое восприятие на редкость ограниченно: мы
не знаем, каких способностей нам не хватает, и не страдаем от своей
бедности именно потому, что просто не в силах вообразить себя иными,
одаренными щедрее. Вполне возможно, что какой-то каприз природы,
редкостное сочетание генов наделили Таппера способностями, недоступными
больше ни одному человеку, а сам он и не подозревает о своей
исключительности, не догадывается, что другим людям недоступны ощущения,
для него привычные и естественные. Быть может, эти сверхчеловеческие
способности под стать тем, непостижимым, которые таятся в лиловых Цветах?
Деловитый голос, по телефону предлагавший мне заделаться дипломатом,
сказал, что меня рекомендовали наилучшим образом. Кто же? Уж не этот ли,
что сидит напротив, у костра? Ох, как мне хотелось его спросить! Но я не
посмел.
- Мяу, - подал голос Таппер. - Мяу, мя-ау!
Надо отдать ему справедливость, мяукал он как самая настоящая кошка.
Он мог изобразить кого угодно. Он всегда неутомимо подражал голосам
разного зверья и птичья и достигал в этом истинного совершенства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28