Знаешь, иногда мне его жалко.
- Хайрама жалко? - изумился я. Вот уж не ждал: по-моему, можно
пожалеть кого угодно, только не Хайрама. - Да он же просто болван и гад.
- Но этот болван и гад что-то хочет доказать всему свету, а что - и
сам не знает.
- Что у него силы, как у быка...
- Нет, - сказала Нэнси, - совсем не в том суть.
Из сада во весь дух выбежали два мальчугана и мигом скрылись в конце
улицы. Хайрама не было видно. И вопли затихли. Он свое дело сделал:
прогнал мальчишек.
Я сел на ступеньку рядом с Нэнси.
- Брэд, - сказала она. - Все очень нехорошо. Все идет как-то не так.
Я только головой мотнул: конечно, она права.
- Я была в муниципалитете, - продолжала Нэнси. - Там это ужасное
существо, эта сморщенная обезьяна всех лечит. Папа тоже там. Помогает. А я
просто не могла оставаться. Это невыносимо.
- Ну, что уж тут такого плохого? Этот... это существо - называй как
хочешь, - вылечил нашего дока Фабиана. Док опять на ногах, бодрый, будто
заново родился. И у Флойда Колдуэлла больше не болит сердце, и...
Ее передернуло.
- Вот это и ужасно. Они все как будто заново родились. Стали крепче и
здоровей, чем когда-либо. Он их не лечит, Брэд, он их чинит, как машины.
Колдовство какое-то. Даже непристойно. Какой-то сухой, морщинистый карлик
оглядывает людей, не говоря ни слова, просто обходит кругом и оглядывает
со всех сторон, и совершенно ясно, что он их не снаружи осматривает, а
заглядывает в самое нутро. Я это чувствую. Не знаю как, но чувствую. Как
будто он залезает к нам внутрь и... - Она вдруг оборвала на полуслове. -
Ты меня прости. Напрасно я так говорю. Это даже как-то не очень прилично.
- Вообще наше положение не очень приличное, - сказал я. - Пожалуй,
придется менять свои понятия о том, что прилично, а что неприлично.
Пожалуй, очень многое придется менять и самим меняться. И это будет не
слишком приятно.
- Ты говоришь так, как будто все уже решено.
- Боюсь, что так оно и есть.
И я повторил ей то, что Смит сказал репортерам. На душе немного
полегчало. Больше я ни с кем не мог бы поделиться. Слишком угнетало
ощущение собственной вины, всякому другому, кроме Нэнси, я постыдился бы
хоть словом обмолвиться.
- Зато теперь не бывать войне, - сказала Нэнси. - Во всяком случае,
такой войне, какой все на свете боялись.
- Да, войне не бывать. - Меня это почему-то не очень утешало. - Но с
нами может случиться что-нибудь еще похуже войны.
- Хуже войны ничего не может быть.
Ну, конечно, так будут говорить все и каждый. Может быть, они и
правы. Но теперь на нашу Землю явятся пришельцы - и, раз уж мы это
допустили, мы в их власти. Они нас провели, и нам нечем защищаться. Цветам
довольно к нам проникнуть - и они могут вытеснить, подменить собою все
растения на всей Земле, а мы и знать ничего не будем, не в наших силах это
обнаружить. Стоит их впустить - и мы уже никогда ничего не будем знать
наверняка. А с той минуты, как они заменят наши растения, они наши хозяева
и повелители. Ибо весь животный мир на Земле, в том числе и человек,
существует только благодаря земным растениям.
- Одного не пойму, - сказал я. - Ведь они могли всем завладеть и без
нашего ведома. Немного времени, немного терпения - и они все равно
захватили бы всю Землю, а мы бы ничего и не подозревали. Ведь некоторые
уже попали в Милвилл, пустили здесь корни. Им необязательно оставаться
цветами. Они могут обратиться во что угодно. За сто лет они подменили бы
собой каждую ветку и листок, каждую травинку...
- Может быть, тут важно время, какой-то срок, - сказала Нэнси. -
Может быть, им почему-то нельзя ждать так долго.
Я покачал головой.
- Времени у них вдоволь. А захотят - так добудут еще, они умеют им
управлять.
- Ну, а если им что-то нужно от людей? Вдруг у вас есть что-то такое,
чего им не хватает? Общество, состоящее из растений, само по себе ровно
ничего не может. Они не передвигаются, и у них нет рук. Накопить бездну
знаний - это они могут, и мыслить, и обдумывать, строить любые планы. А
вот осуществить эти планы и замыслы им не под силу. Для этого им нужны
товарищи и помощники.
- Помощники у них и сейчас есть, - напомнил я. - Сколько угодно.
Кто-то смастерил же для них ту машинку - "машину времени". А доктор,
похожий на обезьянку? А верзила Смит? Нет, помощников и сотрудников Цветам
хватает. Тут кроется что-то другое.
- Может быть, жители тех миров - обезьянки, великаны - не то, что им
нужно, - сказала Нэнси. - Может, они переходят из одного мира в другой
потому, что ищут какое-то другое человечество. Самое подходящее для них.
Ищут подходящих товарищей и сотрудников. Вдруг мы и есть самые подходящие.
- Наверно, все другие оказались недостаточно злыми и подлыми, -
вырвалось у меня. - Возможно, они ищут злобное племя, племя убийц. А мы и
есть убийцы. Может, им нужны такие, чтоб набрасывались, как бешеные, на
новые миры и всюду несли разорение и гибель, - беспощадное племя,
свирепое, ужасное. Ведь если вдуматься, мы ужасны. Наверно, Цветы так и
рассчитали, что, если они объединятся с нами, их уже никто и ничто не
остановит. Вероятно, они правы. У них - богатейшие запасы знаний,
могущественный разум, а у нас - понимание физических законов, чутье ко
всякой технике: если все это объединить, для них и для нас не останется
ничего невозможного.
- А по-моему, совсем не в том дело. Что с тобой, Брэд? С самого
начала мне казалось, что эти Цветы, на твой взгляд, не так уж плохи.
- Может, они и не плохи. Но они столько раз меня обманывали, и каждый
раз я попадался на удочку. По их милости я - пешка, козел отпущения.
- Так вот что тебя точит.
- Я себя чувствую последним мерзавцем, - признался я.
Мы еще посидели молча. Улица лежала тихая, пустынная. За все время,
пока мы сидели вот так рядом на крыльце, мимо ни разу никто не прошел.
- Не понимаю, как люди могут обращаться к этому чужому доктору, -
вновь заговорила Нэнси. - Меня от одного его вида жуть берет. Кто его
знает...
- Мало ли народу верит знахарям и шарлатанам, - сказал я.
- Но это не шарлатанство. Он и вправду вылечил доктора Фабиана и всех
остальных. Я совсем не думаю, что он жулик, только он страшный,
отвратительный.
- Может быть, мы ему тоже страшны и отвратительны.
- Тут еще другое. Слишком непривычно он действует. Никаких лекарств,
инструментов, никакой терапии. Он просто смотрит на тебя, влезает в самое
нутро - безо всякого зонда, но все равно ты это чувствуешь, - и
пожалуйста, ты совершенно здоров... не просто вылечился от болезни, а
вообще совершенно здоров. Но если он так легко справляется с нашим телом,
как насчет духа? Вдруг он может перекроить и наши души, весь строй наших
мыслей:
- Некоторым гражданам города Милвилла это было бы совсем не вредно.
Хигги Моррису, например.
- Не шути этим, Брэд, - резко сказала Нэнси.
- Ладно. Не буду.
- Ты так говоришь просто, чтобы отогнать страх.
- А ты говоришь об этом так серьезно, потому что стараешься сделать
вид, будто все очень просто и обыкновенно.
Нэнси кивнула.
- Только я зря стараюсь, - призналась она. - Совсем это все не просто
и не обыкновенно.
Она поднялась.
- Проводи меня.
И я проводил ее до дому.

24
Когда стало смеркаться, я пошел к центру города. Сам не знаю, чего
меня туда потянуло. Должно быть, просто я не находил себе места. Слишком
большой и слишком пустой у меня дом - никогда еще он не был так пуст, - и
слишком тихо все по соседству. Ни звука, лишь изредка, урывками, откуда-то
донесется неестественно громкий, механически усиленный голос - то
взволнованный, то наставительный. Во всем Милвилле наверняка нет такого
дома, где не слушали бы сейчас последних известий по радио или по
телевидению.
Но когда я включил было у себя в гостиной телевизор и попробовал
смотреть и слушать, мне стало совсем невмоготу.
Комментатор - один из самых популярных - разглагольствовал с
необычайным хладнокровием и уверенностью:
"...никакой возможности проверить, действительно ли приспособление,
которое сейчас вращается в нашем небе, в состоянии сыграть роль, для
которой, как уверяет наш гость из другого мира, мистер Смит, оно
предназначено. Оно многократно было замечено радарными установками и
всякими наблюдательными пунктами, но похоже, что, по тем или иным
причинам, они сразу же теряют его из виду; были также сообщения, и как
будто вполне достоверные, о случаях визуального наблюдения. Но более
точных и определенных сведений пока получить не удалось.
В Вашингтоне, очевидно, полагают, что неизвестному существу, - а нам
ничего не известно ни о его личности, ни о расовой принадлежности, - едва
ли можно просто поверить на слово. Видимо, сегодня в столице ждут
дополнительных заявлений, исходя из которых возможно будет прийти к более
обоснованным выводам, и лишь после этого, вероятно, будет обнародовано
какое-либо официальное сообщение.
Такова, разумеется, версия для широкой публики: что делается за
кулисами, можно только догадываться. И смело можно сказать, что то же
самое происходит во всех столицах на всем земном шаре.
Совсем иное настроение царит вне правительственных сфер. Новость
повсеместно вызвала бурю восторга. В Лондоне стихийно возникли
манифестации, по улицам движутся веселые, праздничные шествия; Красная
площадь в Москве заполнена шумной, ликующей толпой. Как только новость
распространилась, во всех странах в церкви и храмы начал стекаться народ,
спеша вознести благодарственные молитвы.
В народных массах не чувствуется ни малейших сомнений и колебаний.
Как у нас, в Соединенных Штатах, так и в Англии, во Франции, да и во всем
мире простые люди приняли странное заявление пришельцев за чистую монету.
Потому ли, что человеку свойственно верить в то, во что хочется поверить,
или по каким-то иным причинам, но факт остается фактом: недоверие, которым
не далее как сегодня утром встретила новость широкая публика, рассеялось с
поразительной быстротой.
По-видимому, общественное мнение отнюдь не склонно учитывать
какие-либо привходящие обстоятельства и предполагаемые осложнения. Перед
вестью о том, что отныне ядерная война невозможна, все остальное стало
мелким и ничтожным. Это лишь показывает, в каком молчаливом, быть может,
подсознательном, но страшном и тягостном напряжении жило до сего дня
человечество..."
Я выключил телевизор и пошел бродить по дому; быстро темнело, шаги
мои непривычно гулко отдавались в пустынных комнатах.
Хорошо этому благодушному, самодовольному комментатору сидеть где-то
там, за тысячу миль, в ярко освещенной студии и, по-актерски играя отлично
поставленным голосом, неторопливо рассуждать о том, что происходит. Хорошо
им всем, всем, кроме меня, даже здесь, в Милвилле, сидеть и слушать его
рассуждения. А я не могу слушать... просто выдержать не могу.
Отчего я терзаюсь, виноват я, что ли? Может, и виноват, ведь не
кто-нибудь, а я принес на Землю ту машинку, не кто-ни будь, а я привел
Смита на пресс-конференцию у барьера. Я свалял дурака - ох, какого же я
свалял дурака! - и мне чудится, что всему свету это известно.
А может, после разговора с Нэнси в глубине души у меня зреет
уверенность, что есть какая-то малость, какой-то пустяк, случайность,
неясное побуждение или мелкое обстоятельство, которое я прозевал, которое
никому из нас не удается заметить и понять, - и если бы только уловить эту
крупицу истины, все разом станет просто и ясно, и в надвигающейся перемене
мы увидим некий смысл?
Я искал эту неизвестную величину, туза, который нежданно обернется
козырным, неприметную малость, которую все мы проглядели и которая,
однако, сулит последствия необычайной важности, - искал и не находил.
А может быть, я все-таки ошибаюсь. Может быть, ее и нет, этой
спасительной неизвестной величины. Просто мы попали в капкан и обречены, и
надеяться не на что.
Я вышел из дому и побрел по улице. Идти никуда не хочется, но надо:
может, от ходьбы, от вечерней свежести прояснится голова.
За полквартала от дома я услыхал постукивание. Оно как-будто
приближалось, а вскоре я различил какой-то белый ореол, который словно бы
подскакивал в такт этому мерному стуку. Я остановился и смотрел, не
понимая, а постукивание и вздрагивающий белый круг все приближались. Еще
минута - и я понял: навстречу, в ореоле снежно-белых волос, шла миссис
Тайлер, опираясь на неизменную палку.
- Добрый вечер, миссис Тайлер, - сказал я как мог тихо и ласково,
чтоб не испугать старуху.
Она остановилась, повернулась ко мне.
- Это Брэдшоу, да? Я плохо вижу, но я узнала тебя по голосу.
- Да, это я. Поздно вы гуляете, миссис Тайлер.
- Я шла к тебе, да только прошла мимо твоего дома. Забывчива стала,
вот и прошла мимо. А потом вспомнила и повернула обратно.
- Что я могу для вас сделать?
- Так ведь все говорят, ты видел Таппера. Даже погостил у него.
- Это верно, - признался я.
Меня даже в пот бросило, я со страхом ждал следующего вопроса.
Она придвинулась ближе, закинула голову, всмотрелась мне в лицо.
- А правда, что у него там хорошая служба?
- Да, - сказал я, - очень хорошая.
- И начальство ему доверяет?
- Да, так я понял. Я бы сказал, ему доверен немаловажный пост.
- Он что-нибудь говорил обо мне?
- Да, - солгал я. - Он про вас спрашивал. Сказал, что все хотел вам
написать, да уж очень занят.
- Бедный мальчик, он всегда был не мастер писать. А выглядит он
хорошо?
- Очень хорошо.
- Я понимаю, он на дипломатической службе. Кто бы подумал, что он
станет дипломатом. По совести сказать, неспокойно мне за него было. И
понапрасну беспокоилась, глупая старуха - ведь правда?
- Да, конечно, - сказал я. - Он вполне преуспевает.
- А когда он собирается домой, не говорил?
- Пока не собирается. По-видимому, он очень занят.
- Ну что ж, - весело сказала миссис Тайлер. - Теперь мне незачем его
искать. Можно и отдохнуть. Не надо выбегать каждый час на улицу смотреть,
не идет ли он.
Она повернулась и пошла было прочь.
Миссис Тайлер, - сказал я, - позвольте, я вас провожу. Становится
темно.
- Да что ты! - возразила она. - Зачем меня провожать? Я ничего не
боюсь. Раз я знаю, что Таппер жив и здоров и хорошо устроился, мне теперь
ничего не страшно.
Я стоял и смотрел ей вслед, белый ореол ее волос мелькал в темноте,
постукивала палка; длинной, извилистой тропой брела она в мире своих грез.
Что ж, так лучше. Хорошо, что она может из грубой реальности создать
для себя что-то причудливое и отрадное.
Я стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом и стук
палки не заглох в отдалении, потом повернулся и пошел в город.
В торговом квартале горели фонари, но огни в магазинах уже погасли -
тревожный знак, ведь обычно почти все они торгуют до девяти. А сейчас даже
"Веселая берлога" и кинотеатр - и те закрыты.
В муниципалитете горел свет, у входа слонялись несколько человек.
Видно, прием больных подходит к концу. Любопытно, что думает обо всем этом
доктор Фабиан. Уж наверно, старика возмущает и ужасает такое неслыханное
врачевание, хоть оно его же первого исцелило.
Поглядел я, поглядел, засунул руки глубоко в карманы и поплелся по
улице, сам не зная куда и зачем. Что делать, куда девать себя в такой вот
вечер? Сидеть дома, уставясь на мерцающий экран телевизора? Уединиться с
бутылкой и медленно, но верно напиваться? Отыскать приятеля или соседа,
охочего до пустопорожних разговоров, и судить и рядить с ним все о том же,
толочь воду в ступе? Или просто забиться в угол потемнее и покорно ждать,
что будет дальше?
Я добрел до перекрестка; на улице, что уходила вправо, горел на
тротуаре яркий прямоугольник: из какой-то витрины падал свет. Что за
притча? А, понятно, это редакция нашей "Трибюн", должно быть, там сидит
Джо Эванс и разговаривает по телефону; наверно, ему звонят из Ассошиэйтед
Пресс или из "Нью-Йорк таймс" и других газет и требуют самых наиновейших
новостей. У Джо сейчас хлопот по горло, мешать ему не надо, но, может, он
не будет против, если я на минутку загляну.
Джо и впрямь говорил по телефону, он сгорбился за письменным столом,
прижимая трубку к уху. Закрывая за собою дверь, я легонько стукнул ею,
Эванс поднял голову и увидел меня.
- Одну минуту, - сказал он в трубку и протянул ее мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28