Вячеслав Рыбаков
Гравилет "ЦЕСАРЕВИЧ"
роман
Отец не почувствовал запаха ада и
выпустил Дьявола в мир.
Альфред Гаусгоффер, Моабит, 1944
Сагурамо
1
Упругая громада теплого ветра неторопливо катилась нам навстречу. Все
сверкало, словно ликуя: синее небо, лесистые гряды холмов, разлетающиеся в
дымчатую даль, светло-зеленые ленты двух рек далеко внизу, игрушечная,
угловато-парящая островерхая глыба царственного Светицховели. И - тишина.
Живая тишина. Только посвистывает в ушах напоенный сладким дурманом дрока
простор, да порывисто всплескивает, волнуясь от порывов ветра, длинное
белое платье Стаси.
- Какая красота,- потрясенно сказала Стася,- Боже, какая красота! Здесь
можно стоять часами...
Ираклий удовлетворенно хмыкнул себе в бороду. Стася обернулась, бережно
провела кончиками пальцев по грубой, желтовато-охристой стене храма.
- Теплая...
- Солнце,- сказал я.
- Солнце... А в Петербурге сейчас дождь, ветер,- снова приласкала стену.-
Полторы тысячи лет стоит и греется тут.
- Несколько раз он был сильно порушен,- сказал Ираклий честно. - Персы,
арабы... Но мы отстраивали,- и в голосе его прозвучала та же гордость, что
и в сдержанном хмыке минуту назад, словно он сам, со своими ближайшими
сподвижниками, отстраивал эти красоты, намечал витиеватые росчерки рек,
расставлял гористый частокол по?Р левому берегу Куры.
- Ираклий Георгиевич, а правда, что высота храма Джвари,- и она опять,
привечая крупно каменную шершавую стену уже как старого друга, провела по
ней ладонью,- относится к высоте горы, на которой он стоит, как голова
человека к его туловищу? Я где-то читала, что именно поэтому он смотрится
так гармонично с любой точки долины.
- Не измерял, Станислава Соломоновна,- с достоинством ответил Ираклий.-
Искусствоведы утверждают, что так.
Она чуть кивнула, снова уже глядя вдаль, и шагнула вперед, рывком потянув
за собою почти черное на залитой солнцем брусчатке пятно своей кургузой
тени. "Осто!..." - вырвалось у меня, но я вовремя осекся. Если бы я успел
сказать "Осторожнее!", или, тем более, "Осторожнее, Стася!", она вполне
могла подойти к самому краю?Р обрыва и поболтать ножкой над трехсотметровой
бездной. Быть может, даже прыгнула бы, кто знает.
- Ираклий Георгиевич,- не оборачиваясь к нам, она показала рукой вправо,
вверх по течению реки Арагви,- а во-он там, за излучиной... какие-то руины,
да?
- Развалины крепости Бебрисцихе. Там очень красиво, Станислава Соломоновна.
И просто половодье столь любимого вами дрока, воздух медовый. Туда мы тоже
обязательно съездим, но в другой раз. После обеда, или даже завтра.
- Вряд ли после обеда,- подал голос я,- Стася все-таки с дороги.
К Джвари мы заехали по пути с аэродрома.
Стася обернулась и чуть исподлобья взглянула на меня широко открытыми,
удивленными глазами.
- Я ничуть не устала.
Отвернувшись, добавила небрежно:
- Разве что на вторую половину дня у тебя иные виды...
И снова, как все чаще и чаще в последние недели, я почувствовал себя словно
в тысяче верст от нее.
Она неторопливо шла вдоль края площадки; мы, волей-неволей, за нею.
- И совсем они не шумят, сливаясь.- проговорила она, глядя вниз.- И не
обнимаются. Обнимаются вот так,- она мимолетно показала. Угловатыми змеями
взлетели руки, сама изогнулась, запрокинулась пружинисто - и у меня сердце
захолонуло, тело помнило.- А эти мирно, без звука, без малейшего всплеска
входят друг в друга. Как пожилые, весь век верные друг другу супруги.
Странно он видел...
- И монастырем Джвари не был никогда,- Чуть улыбаясь, добавил Ираклий.
- Поэту понадобилось,- значит он прав,- сразу ответила Стася, не замечая,
что атакует не столько реплику Ираклия, сколько предыдущую свою.- Если поэт
в придорожном камне увидел ужин - он сделает из него ужин, будьте спокойны.
- Но ведь ужин будет бумажный, Станислава Соломоновна!
- Один этот бумажный переживет тысячу мясных.
С веселой снисходительностью Ираклий развел руками, признавая свое
поражение - как если бы в тупик его поставил ребенок доводом вроде "Но ведь
феи всегда поспевают вовремя".
- Велеть сегодня разве бумажное сациви,- задумчиво проговорил он затем,-
бумажное ахашени...- и подмигнул мне.
Стася, шедшая на шаг впереди, даже не обернулась. Ираклий чуть смущенно
огладил бороду.
- Впрочем, боюсь, мой повар меня не поймет,- пробормотал он.
Как-то не так начинается эта долгожданная неделя, подумал я. Эта солнечная,
эта свободная, эта беззаботная... Я прилетел вчера вечером, и мы с Ираклием
почти не спали: болтали, смеялись, потягивали молодое вино и считали
звезды, а я еще и часы считал - а утром гнали от Сагурамо к аэродрому, и я
считал уже минуты, и говорил: "Вот сейчас Стаська элеронами зашевелила",
"Вот сейчас она шасси выпустила"; Ираклий же, барственно развалившись на
сиденье и одной рукой небрежно покачивая баранку, хохотал от души и
свободной рукой изображал все эти воздухоплавательные эволюции. И вот поди
ж ты - пикировка. Ираклий, видно, тоже ощущал натянутость.
- Я думаю иногда,- сказал он, явно стараясь снять напряжение и разговорить
Стасю,- что российская культура прошлого века много потеряла бы без
Кавказа. Отстриги - такая рана возникнет... Кровью истечет.
- Не истечет,- небрежно ответила Стася,- Мицкевич, например, останется, как
был. Его мало волновали пальмы и газаваты.
- Ах, ну разве что Мицкевич,- с утрированно просветленным видом закивал
Ираклий. Чувствовалось, его задело.- Как это я забыл!
- Конечно, в плоть и кровь вошло,- примирительно сказал я.- И не только в
прошлом веке - и в этом... Считай, здесь одно из сердец России.
- Боже, какие цветы! - воскликнула Стася и кинулась с площадки вниз по
отлогому склону; и длинное белое платье невесомым облаком заклокотало
позади нее, словно она вздымала в беге пух миллионов одуванчиков. Изорвет
по колючкам модную тряпку, подумал я, здесь не польские бархатные
луговины... Но в слух не сказал, конечно.
- Серна,- ведя за нею взглядом, проговорил Ираклий - то ли с иронией, то ли
с восхищением. Скорее всего, и с тем, и с другим.
Разумеется, зацепилась. Ее дернуло так, что едва не упала. Но уже
мгновением позже любой сказал бы, что она остановилась именно там, где
хотела.
- Признайтесь, Станислава Соломоновна,- крикнул Ираклий,- в вас течет и
капля грузинской крови!
Она повернулась к нам - едва не по пояс в жесткой траве и полыхающих
цветах.
- Во мне столько всего намешано - не упомнить,- голос звенел.- Но родилась
я в Варшаве. И вполне горжусь этим!
- Действительно,- подал голос я.- И носик такой... с горбинкой.
- Обычный еврейский шнобель,- отрезала она и отвернулась, сверкая, как
снежная, посреди горячей радужной пены подставленного солнцу склона.
- Ядовиток тут нет каких-нибудь? - спросил я, стараясь не выдавать голосом
беспокойства. Ираклий искоса стрельнул на меня коричневым взглядом и
принялся перечислять:
- Кобры, тарантулы, каракурты...
- Понял, - вздохнул я.
Некоторое время мы молчали. День раскаленно дышал, посвистывал ветер.
Ираклий достал сигареты, протянул мне.
- Спасибо, на отдыхе я не курю.
- Я помню. Просто мне показалось, что сейчас тебе захочется.- он вытряхнул
длинную, с золотым ободком у фильтра, "Мтквари". Ухватив ее губами,
пощелкал зажигалкой. Жаркий ветер сбивал пламя. Нет, занялось.
- От чего мы действительно можем кровью истечь,- сказал я,- так это от
порывистости.
- Это как?
- Я и сам толком не понимаю. Навалиться всем миром, достичь быстренько и
почить на лаврах. Только у нас могла возникнуть поговорка "Сделай дело -
гуляй смело". Ведь дело, если это действительно дело, занятие, а не
кратковременный подвиг, сделать невозможно, оно длится и длится. Так нет
же!
Ираклий с сомнением покачал головой.
- Нет-нет. Даже язык это фиксирует. Возьми их "миллионер" и наше
"миллионщик". Миллионер - это, судя по окончанию, тот, кто делает миллионы,
тот, кто делает что-то с миллионами. А миллионщик - это тот, у кого
миллионы есть, и все. В центре внимания - не деятельность, а достигнутое
неподвижное наличие.
Ираклий затянулся, задумчиво щурясь на восьмигранный барабан храма.
Казалось, барабан плавится в золотом огне. Стряхивая пепел, легонько побил
средним пальцем по сигарете. Вновь покачал головой.
- Во-первых, мы говорили о российской культуре, а ты говоришь о русском
национальном характере. Уже подмена. А во-вторых, от чего характер
действительно может истечь кровью - так это,прости, от какой-то упоенной
страсти к самобичеванию. Даже поводы придумываете, как нарочно, хотя они не
выдерживают никакой критики. Если следовать твоей логике - можно подумать,
что "погонщик" - это тот, у кого есть погоны на плечах,- он легонько
хлопнул меня по плечу, обтянутому безрукавкой,- а отнюдь не тот, кто
скотину гонит.
- Уел,- сказал я, помолчав.- Тут ты меня уел. И где! В стихии моего языка!
- Свой язык слишком привычен. Бог знает, что можно придумать, если комплекс
заедает. Со стороны виднее,- он опять затянулся и опять искоса взглянул на
меня, на этот раз настороженно: не обидел ли.- Хотя что значит со
стороны... Одной ногой со стороны, другой - изнутри. Как многие в этой
стране.
Теперь уже я коснулся ладонью его плеча.
- Послушай, Ираклий. Вон те горы...
- Слева ?
- Да, те, куда Тифлисский туннель уходит...
- Послушай, Александр,- в тон мне проговорил он.- Когда царь Вахтанг
Горгасал, утомившись на охоте, спешился у незнакомого источника и решил
умыть лицо, он опустил в воду руки и удивленно воскликнул "Тбили"!
"Теплая"! Отсюда и пошло название города. Запомни, пожалуйста.
- Прости. Хорошо, но почему ты мне пеняешь, а в Петербурге и где угодно
слышишь по десять раз на дню "Тифлис" и - ни звука?
Он бросил окурок и тщательно вбил его каблуком в сухую землю, чтобы и следа
его не осталось.
- Потому что чужие его пусть хоть Пном-Пнем называют. Ты же не чужой.
Понял?
- Понял.
- Будешь еще говорить "Тифлис"?
- Амазе лапаракиц ки ар шеидзлеба!
- И речи быть не может... - машинально перевел он; у него сделался такой
оторопелый вид, что я засмеялся.
- Ба! Ты что, дорогой, грузинский учишь? И произношение как поставил!
- Увы, обрывки только,- признался я.- Разговорник полистал перед отлетом. А
было бы время да способности - все языки бы выучил, честное слово. Приезжай
хоть в Ревель, хоть в Верный - и себе приятно, и людям уважение. Но...
- Лопнет твоя головушка от такого размаха.- ухмыльнулся Ираклий.- Вот
действительно русский характер. Уж если языки - то все сразу. А если не все
- то ни одного. В лучшем случае - от каждого по фразе. Имперская твоя
душа... Побереги себя.
- Дидад гмадлобт.#$Большое спасибо (груз.).$#
- Не стоит благодарности.
- Я вот что хотел спросить. В те горы как - погулять можно пойти? Тропки
есть? Или там слишком круто?
Ираклий нетерпеливо перевел взгляд на Стасю. Она была уже в шагах
пятидесяти.
- Да-да, я ее имею в виду.
- Ну, Станислава Соломоновна-то, я вижу, везде пройдет,- он отступил от
меня на шаг и с аффектированным скепсисом оглядел с головы до ног. Я
улыбнулся.
- Обижаешь, друг Ираклий. Конечно, после тридцати я несколько расплылся, но
в юные лета хаживал и по зеркалу Ушбы, и на пик Коммунизма.
- О, ну конечно! Как я мог забыть! Чтобы правоверный коммунист не совершил
восхождения на свою Фудзияму!
-Дорогой, при чем тут Фудзияма! - начал кипятиться я.- Просто трудный
интересный маршрут! И так уж судьбе было угодно, чтобы большинство ребят,
залезших туда впервые и давших в двадцать восьмом году название,
принадлежали к нашей конфессии!
Он засмеялся, сверкая белыми зубами из черной бороды.
- А тебя оказывается, тоже можно вывести из себя,- сказал он.- Признаться,
глядя, как с тобой обращаются некоторые здесь присутствующие, я думал, ты
ангел кротости.
Я отвернулся, уставился на Мцхету. Пожал плечами.
- Тебе и тяжело так от того, что у тебя всегда все всерьез,- негромко
сказал Ираклий.- И у тех, кто с тобой - все всерьез.
Я пожал плечами снова.
- А как Лиза? - спросил он.
- Все хорошо. Провожала меня вчера чуть не до трапа.
- Потому и летели разными рейсами?
- Ну, мы не говорили об этом вообще, но, наверное, Стася была уверена, что
меня будут провожать. Она сама и придумала себе какую-то отсрочку, чтобы
лететь сегодня... даже не сказала, какую.
- А Поленька?
- И Поленька провожала. Всю дорогу рассказывала сказку про свой остров, уже
не сказку даже, а целую повесть. На одной половине живут люди, которые еще
умеют немножко думать, но только о том, где бы раздобыть еду, а на другой -
которые думать совсем не умеют. "Почему?!" - "Папа, ну как ты не понимаешь?
Ведь Мерлин дал им вдоволь хлеба, и теперь они думать совсем разучились,
потому что весь остров долго голодал и думать люди стали только о еде!"
Видишь... Это уже не сказка, это философский трактат уже.
- Ей одиннадцать?
- Тринадцать будет, Ираклий.
- Святой Георгий, как время летит. А Лиза... знает?
- Иногда мне кажется, что догадывается обо всем и махнула рукой, ведь я не
ухожу. Вчера так смотрела... И так спокойно: "Отдыхай там как следует, нас
не забывай... Ираклию кланяйся. Ангел тебе в дорогу". Иногда кажется, что
догадывается, но гонит эти мысли, не верит. А иногда - что и помыслить о
таком не может, а если узнает, просто убьет меня на месте, и правиль...
- Ш-ш.
Подходила Стася - неторопливо, удовлетворенно; громадная охапка цветов -
как младенец на руках. Богоматерь. И один, конечно, воткнула себе повыше
уха - нежный бело-розовый выстрел света в иссиня-черных, чуть вьющихся
волосах. Шляпу бы ей, подумал я. На таком солнце испечет голову...
- Какой красивый цветок. И как идет тебе, Стася. Как он называется?

- Ты все равно не запомнишь,- ответила она и, не останавливаясь, прошла
мимо нас. Вдоль теневой стены храма к тропинке, ведущей на спуск.
Ираклий,косясь на меня, неодобрительно, но беззвучно поцокал языком ей
вслед. Я со старательной снисходительностью улыбнулся: пусть, дескать, раз
такой стих напал. Но на душе было тоскливо.
- Всякая женщина - это мина замедленного действия,- наклонившись ко мне,
тихонько утешил Ираклий.- Никогда не знаешь, в какой момент ей наскучит
демонстрировать преданность и захочется демонстрировать независимость. Но
это ничего не значит. Так... - он усмехнулся.-- Разве лишь ногу оторвет
взрывом, и только.
Я смолчал.
Преданность на людях Стася не демонстрировала никогда. Перед спуском она
обернулась. удивленно глянула на нас чуть исподлобья.
- Что же вы? Идемте.
Мы пошли. Младенец колыхал сотней разноцветных головок.
Напоследок я обвел взглядом пронзительно прекрасный простор внизу - еще
шаг, и вершина, на которой стоял Джвари, выгибаясь за нашими спинами,
скрыла бы долину. Сердце защемило от любви к этому краю. Разве любовь может
быть безответной? Ираклий... его друзья... "Мои друзья - твои друзья!"
Откуда же тогда это черное чувство, застилающее ослепительный свет южного
дня - чувство, что эта красота уже не моя, что я вижу ее в последний раз?
Кто надышал на меня эту тьму? Странно, но я уверен: она откуда-то извне, из
неведомых мне теснин, она - чужая...
Мы начали спускаться. Навстречу нам, вываливаясь из громадного
туристического автобуса, плотной вереницей поднимались увешанные
видеоаппаратурой люди, послышалась многоголосая испанская речь, и я
порадовался, как нам повезло - мы были у Джвари только втроем.
Авто Ираклия дожидалось на обочине, там, где мы его оставили час назад -
роскошный, белоснежный "Руссо-Балт" типа "Ландо", с откидным верхом. Верх
убран, дверцы - настежь, ключ зажигания с янтарным брелком в виде головки
Эгле Королевы ужей - наверняка подарок какой-нибудь прибалтийской красавицы
- вызывающе доверчиво торчит из приборной доски. Ираклий весь в этом.
Впрочем, вероятно, его авто знают в округе.
- Ираклий Георгиевич, можно, я сяду рядом с вами, впереди?
- Почту за честь, Станислава Соломоновна.
Она протянула мне младенца.
- Подержи ты, пожалуйста. Здесь не помещается, закрывает руль. А просто на
сиденье кинуть - растреплется.
- Конечно, подержу. Какой разговор.
Ни с одним человеком нельзя встретиться дважды, думал я, одиноко усаживаясь
на просторное заднее сиденье. Пока человек жив, он меняется ежесекундно,
пусть даже сам до поры того не замечает- и вот проходит неделя, пусть даже
пять дней, и он иной, ты встречаешься уже не с тем, с кем расстался; тот же
рост у него, те же привычки и пристрастия, но сам он - иной, он тебя не
помнит; и - все сначала. И ведь со мною тот же ад; ведь и я живу и, значит,
меняюсь ежесекундно. Так не честно. Не хочу!
А притворяться прежним собой, чтобы не поранить того, с кем встретился
после пятидневной разлуки - честно?
Значит, порядочный человек должен быть нечестным, чтобы скомпенсировать
нечестность мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28