Или это были хорошенькие личики девушек из
Саратоги и Балльстона, которые иногда появлялись в Уэст-Пойнте
с визитом?.. Или это белокурые дочки наших офицеров --
ближайшие соседки, которые часто посещали нас и в каждом
слушателе, одетом в мундир, видели как бы личинку будущего
героя, эмбрион будущего генерала? Может быть, кто-нибудь
вытеснил образ Маюми из моей памяти? Не важно кто -- важно, что
это случилось. Образ юной возлюбленной начал тускнеть в моей
памяти. С каждым днем он становился все бледнее и бледнее,
пока, наконец, не превратился в туманный призрак прошлого.
Ах, Маюми! По правде говоря, на это потребовалось очень
много времени. Эти веселые, улыбающиеся лица долго мельками
перед моими глазами, прежде чем затмилось твое лицо. Долго
сопротивлялся я обольстительным напевам этих сирен, но я был
простым смертным, и мое сердце легко поддалось соблазну
сладостных чар.
Я не хочу сказать, что моя первая любовь совсем исчезла:
она застыла, но не умерла. Несмотря на светский флирт в часы
досуга, она по временам возвращалась ко мне. Часто воспоминание
о доме и прежде всего о Маюми просыпалось во мне, когда я
дежурил, среди ночной тишины. Моя любовь к ней оледенела, но не
умерла. И будь Маюми здесь, моя любовь, я уверен, вспыхнула бы
с прежней силой. Даже если бы я узнал, что Маюми забыла обо
мне, отдала свое сердце другому, я уверен, что моя юношеская
любовь ожила бы со всем своим пылом и цельностью. Одна мелодия
вытесняет другую, но прекрасные дочери Севера так никогда и не
изгладили в моем сердце образ смуглой красавицы Юга.
А я не только не видел Маюми, но за все время своего
пребывания в училище даже ни разу не слыхал о ней.
Пять лет мы прожили с сестрой вдали от дома. Время от
времени нас навещали отец и мать. Каждый год летом они ездили
на дачу, на многолюдные северные курорты -- в Балльстон, Спа,
Саратогу или Ньюпорт. Они брали нас туда на каникулы, но,
несмотря на все просьбы позволить нам провести лето дома,
родители оставались непреклонны: мать была сталь, а отец --
камень!
Я догадывался о причине их отказа. Наши гордые родители
боялись неравного брака: они не могли забыть сцену на острове.
На курорте мы встретились с Ринггольдами. Аренс, как и
раньше, ухаживал за Виргинией. Он стал заядлым фатом и широко
сорил деньгами, не уступая в этом бывшим портным и маклерам,
ныне представителям "первой десятки" финансовых дельцов
Нью-Йорка. У меня по-прежнему не лежало к нему сердце, но
симпатии матери были явно на его стороне.
Как относилась к нему Виргиния, я не знаю. Сестра стала
взрослой девушкой, настоящей светской красавицей, и в
совершенстве научилась владеть собой и скрывать свои чувства --
один из отличительных признаков хороших манер в наши дни.
Иногда она бывала очень веселой, хотя ее оживление казалось мне
несколько искусственным и внезапно исчезало. Временами она
становилась задумчивой, даже холодной и надменной. Я опасался,
что, став такой обаятельной внешне, она утратила то, что
казалось мне самым ценным в человеке, -- доброе и отзывчивое
сердце. Впрочем, может быть, я был неправ.
Мне хотелось расспросить ее о многом, но наша детская
доверчивость пропала, а деликатность не позволяла мне грубо
вторгаться в ее сердечные дела. О прошлом -- то есть об этих
вольных прогулках по лесам, о катанье на озере, о встречах на
островке под тенью пальм -- мы никогда не говорили.
Я часто спрашивал себя: вспоминает ли сестра о прошлом и
чувствует ли она то же, что и я? В этом я никогда не был вполне
убежден. И хотя мне была свойственна наряду с недоверчивостью
некоторая проницательность, я все-таки оказался невнимательным
стражем и беспечным опекуном.
Конечно, мои предположения были справедливыми, иначе
почему бы ей молчать о том, чем мы оба так наслаждались? Может
быть, ей сковало уста запоздавшее чувство вины перед
родителями? Или, кружась в вихре светских удовольствий, она с
презрением вспоминала скромных друзей своих детских лет?
Я часто думал: жила ли в ее сердце любовь? И если да, то
продолжала ли она жить до сих пор? Вот чего я никогда не мог
окончательно понять. Время для взаимных признаний безвозвратно
ушло.
"Маловероятно, -- рассуждал я, -- чтобы чувство нежности к
юному индейцу, если оно и было вообще, сохранилось. Оно уже
забылось, изгладилось из ее сердца и, может быть, из памяти.
Маловероятно, чтобы оно сохранилось в ней теперь, когда ее
окружают новые друзья -- эти напыщенные и надушенные кавалеры,
которые ежечасно ей льстят. Она должна забыть скорее, чем я. А
разве я не забыл?"
Нас было четверо, и странно, что я знал только о своей
любви. Я не замечал, смотрел ли молодой индеец восторженным
взглядом на мою сестру и отвечала ли она ему тем же. Я только
предполагал, подозревал это, догадывался. И, что еще
удивительнее, я никогда не знал, какое чувство таилось в том
сердце, которое интересовало меня больше всех. Правда, в мечтах
я представлял себе, что я любим. Доверяясь мимолетным взглядам
и жестам, незначительным поступкам, а не словам, я таил в груди
сладостную надежду... Но в то же время меня часто одолевали
сомнения. В конце концов, Маюми, может быть, вовсе и не любила
меня!
Эти горькие мысли заставляли меня немало страдать. Но, как
ни странно, именно они чаще всего будили во мне воспоминания о
Маюми, и моя любовь вновь вспыхивала с прежней силой.
Уязвленное самолюбие! Оно так же могущественно, как сама
любовь. И ранит так же сильно, как муки любви. Сияние свечей в
канделябрах становилось тусклым, хорошенькие лица, мелькавшие
передо мною в вихре бала, бледнели... Мои мысли снова уносились
в Страну Цветов, к озеру, на остров, к Маюми!
x x x
Прошло пять лет, и срок моего обучения в училище
Уэст-Пойнт закончился. Я с честью выдержал последние трудные
экзамены и получил высокие отметки и диплом с отличием. Это
позволило мне выбрать род оружия для дальнейшей службы. Я
всегда отдавал предпочтение винтовке, хотя имел возможность
выбирать между пехотой, артиллерией, кавалерией и инженерными
войсками. Итак, я выбрал пехоту и был зачислен в стрелковый
полк. В газетах было опубликовано, что мне присвоено звание
лейтенанта. Вскоре я получил отпуск, чтобы навестить родных.
Сестра тоже окончила курс в женской школе с отличием. Мы
поехали домой вместе.
Отец уже не встретил нас, только овдовевшая мать со
слезами приветствовала наш приезд.
Глава XVIII. СЕМИНОЛЫ
Когда я вернулся во Флориду, над моей родиной нависли
грозовые тучи. Моим первым военным испытанием оказалась защита
родного крова. Я уже отчасти был подготовлен к этому. В стенах
военного училища война -- самая интересная тема, и мы во всех
подробностях обсуждали возможности и перспективы будущей войны.
В течение десяти лет Соединенные Штаты жили в мире со
всеми остальными странами. Железная рука "старика Хикори"(15)
внушала ужас индейцам на границах. Уже более десяти лет, как
они перестали мстить, и все было тихо и спокойно. Но в конце
концов мирное status quo(16) пришло к концу.
Индейцы еще раз поднялись для защиты своих прав, и притом
там, где этого не ожидали, -- не на далекой границе Запада, а в
самом центре Страны Цветов. Да, Флориде отныне суждено было
стать театром военных действий, сценой, на которой разыгралась
новая военная драма.
Надо сказать несколько слов о прошлом Флориды, ибо эта
повесть основана на подлинных исторических фактах.
В 1821 году испанский флаг перестал развеваться на
бастионах фортов святого Августина и святого Марка. Испания
отказалась от притязаний на эту прекрасную область -- одно из
своих последних владений в Америке. Правда, у испанцев во
Флориде был лишь плацдарм, за который они продолжали цепляться.
Индейцы постепенно вытеснили испанцев из широких просторов
страны в крепости. Испанские асиенды(17) превратились в руины.
Лошади и коровы одичали и бродили по саваннам; некогда
процветавшие плантации поросли сорными травами. В продолжение
столетий испанцы владели страной и за это время построили много
великолепных зданий. Развалины этих зданий, гораздо более
внушительных, чем те, которые пытались строить англосаксы,
пришедшие им на смену, и поныне свидетельствуют о прежней славе
и силе Испании.
Но индейцам не суждено было долго владеть землей, которую
они отвоевали. Другое племя белых людей, равное им по храбрости
и силе, наступало с севера. Краснокожие видели, что рано или
поздно им придется уступить свои владения.
Уже раз им пришлось столкнуться с бледнолицыми
захватчиками, которые шли вперед под предводительством сурового
солдата, теперь занимавшего президентское кресло(18). Тогда они
потерпели поражение и принуждены были отступить дальше на юг, в
центр полуострова. Здесь, однако, их неприкосновенность была
обеспечена договором. Соглашение, заключенное в торжественной
обстановке и скрепленное торжественными клятвами, гарантировало
им права на землю, и семинолы были удовлетворены.
Увы! Договоры между сильными и слабыми -- всегда вещь
условная, и нарушаются они по желанию первых. И в этом случае
условие было постыдно нарушено.
Белые искатели приключений пришли и поселились около
индейской границы. Они бродили по земле индейцев -- и
неспроста. Они осматривали земли и видели, что земли
превосходны, что на них можно выращивать рис и хлопок, сахарный
тростник и индиго, оливки и апельсины. В них зажглось
непреодолимое желание овладеть этой землей. Более того: они
твердо решили, что она будет принадлежать им.
Правда, существовал договор, но какое им было дело до
договоров! Рыцари легкой наживы, голодные плантаторы из
Джорджии и Каролины, торговцы неграми со всех концов Южных
штатов -- что значил договор в их глазах, особенно договор,
заключенный с краснокожими? Договор должен быть расторгнут! От
него надо избавиться!
"Великий Отец"(19), едва ли более щепетильный, чем они,
одобрил этот план.
"Да, -- сказал он, -- прекрасно! Землю у семинолов надо
отобрать. Они должны уйти в другие места. Мы найдем им новую
родину на Западе, на огромных равнинах. Там у них будут широкие
просторы для охоты. Эти места останутся за ними навсегда".
"Нет, -- отвечали семинолы, -- мы не хотим переселяться.
Мы довольны своей землей, мы любим нашу родину и не хотим
покидать ее. Мы не уйдем!"
"Значит, вы не согласны уйти добровольно? Пусть будет так!
Но мы сильны, а вы слабы. Мы заставим вас уйти силой!"
Если это были и не буквальные слова ответа Джексона
семинолам, то смысл их был именно таков.
Но в мире существует общественное мнение, и оно должно
быть удовлетворено. Даже тираны не любят открыто нарушать
договоры. В данном случае интересы политической партии играли
даже более важную роль, чем мировое общественное мнение, и
необходимо было придать действиям этой партии хотя бы видимость
законности.
Индейцы продолжали упорствовать -- они любили свою родную
землю. Они отказывались покинуть ее -- что ж тут удивительного?
Надо было найти повод, чтобы вытеснить индейцев из их
страны. Старое оправдание, что индейцы были только праздными
лентяями-охотниками и не возделывали свои земли, не годилось.
Это была просто ложь. Семинолы были не только охотниками, но и
земледельцами. Их способы обработки земли, может быть, и
считались грубыми и примитивными, но разве это достаточный
повод для того, чтобы изгнать их?
Этот предлог не годился, зато легко нашлись другие. Хитрый
уполномоченный, который был послан к индейцам "Великим Отцом",
вскоре придумал разные уловки. Это был один из тех людей,
которые в совершенстве изучили искусство "мутить воду", и он
применил это искусство самым блестящим образом.
Скоро повсюду пошли слухи о бесчинствах индейцев: о краже
скота, лошадей, о разгроме плантаций, об убийствax и ограблении
путешественников -- все это якобы была работа "диких
семинолов".
Продажная пограничная пресса, всегда готовая вызвать
всеобщее чувство ярости и ненависти, не упустила случая и сочла
своим долгом преувеличить эти слухи. Но кто именно писал в
газетах о провокациях, мстительности, несправедливостях и
жестокостях, чинимых другой стороной, то есть индейцами? Все
эти темные личности тщательно скрывались.
Вскоре в стране были вызваны враждебные чувства к
семинолам.
"Уничтожить дикарей!.. Затравить их!.. Выгнать их прочь из
страны! Прогнать их на Запад!" -- в таких словах выражалось это
чувство, так кричали повсюду.
Когда граждане Соединенных Штатов выражают какое-нибудь
желание, оно имеет шансы быть быстро выполненным, особенно если
это совпадает с точкой зрения правительства. Так было и в
данном случае. Само правительство принялось за это дело.
Все полагали, что выполнить общее желание -- лишить
индейцев права на землю, затравить их, изгнать их -- не так уж
сложно. Но ведь существовал договор. На Америку были обращены
взоры всего мира. А кроме того, существовало еще и мыслящее
меньшинство, которым нельзя было пренебречь и которое
противостояло этим крикам и воплям. Нельзя же было нарушить
договор среди бела дня, на глазах у всех! Так как же все-таки
избавиться от этого соглашения?
А вот как! Соберите вместе старейшин племен и постарайтесь
уговорить их расторгнуть договор. Вожди племени -- тоже люди,
они бедны, некоторые из них склонны к пьянству. Тут поможет и
подкуп, а еще больше поможет "огненная вода". Составьте им
новый договор с двусмысленной аргументацией, и невежественные
дикари не сумеют разобраться во всех этих тонкостях. Останется
заполучить их подписи -- и дело сделано!
Ловкий агент президента, ты создал этот хитроумный план,
ты и осуществишь его! Так и поступили. 9 мая 1832 года вожди
семинолов в полном составе собрались на совет на берегу реки
Оклаваха и отдали землю своих отцов!
Так возвестили всему миру газеты. Но это была ложь. Это
был не полный совет вождей, а собрание предателей, подкупленных
и вероломных, собрание слабых людей, запуганных или поддавшихся
хитрой лести. Неудивительно, что семинолы отказались признать
этот заключенный тайком договор. Неудивительно, что они не
приняли его условий. Надо было собирать еще один совет -- для
более свободного и полного подтверждения желания народа.
Скоро стало очевидно, что огромное большинство семинолов
отвергли договор. Многие из вождей отрицали, что они подписали
его. Отрицал это и главный вождь, Онопа. Некоторые вожди
признались в том, что подписали акт, но заявили, что они
сделали это под влиянием других вождей. Только самые
могущественные предводители племен -- братья Оматла, Черная
Глина и Большой Воин открыто заявили, что действительно
подписали этот документ.
Все племена отнеслись к ним с недоверием, считали их
изменниками, и вполне справедливо. Жизнь этих вождей была в
опасности: даже их собственные приспешники не одобряли того,
что они совершили.
Чтобы понять положение дел, необходимо сказать несколько
слов о политическом строе семинолов. Их форма правления была
чисто республиканской, подлинно демократической.
Быть может, ни в каком другом государстве на свете не
существовало лучших условий для создания свободного общества. Я
мог бы добавить: и счастливого общества, ибо счастье -- лишь
естественное следствие свободы.
Политическое устройство семинолов сравнивали с
шотландскими горными кланами. Эта параллель верна только в
одном отношении. Как и гэлы -- шотландцы, -- семинолы не имели
общей государственной организации. Они жили отдельными
племенами, далеко друг от друга, политически независимые от
своих соседей. И хотя отношения между племенами были вполне
дружественными, общей власти, обладающей силой повелевать, у
них не существовало. У семинолов был "главный вождь", но его
нельзя назвать королем, ибо "мико" -- его индейский титул --
вовсе не означает "король". Гордый дух семинолов никогда не
согласился бы унизиться до этого. Они еще не отказались от
естественных прав человека. Только после того как понятие об
этих правах было извращено и человечество подверглось унижению,
идея "монархии" стала властвовать над народами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45