И
отец такой был, и сын, и вся ихняя проклятая порода. Старик
убрался отсюда, а куда попал, неизвестно. Наверно, дьявол
держит его в лапах, и думаю, что будет держать долго за все те
пакости, которые он творил с людьми на этом свете. Ему сторицей
отплатится и за то, как он обращался с бедными метисами, что
живут по ту сторону реки.
-- Вы говорите о семье Пауэллов?
-- Да, это была величайшая несправедливость на свете. Я
никогда и не слыхивал такого в своей жизни. Клянусь дьяволом!
-- Стало быть, вы знаете, что там произошло?
-- Конечно, я знаю все их подлые плутни. Это было самое
гнусное дело, когда-либо совершенное человеком, и притом белым,
который к тому же называет себя джентльменом. Клянусь сатаной,
так оно и есть!
По моей просьбе Хикмэн подробно рассказал мне, как была
ограблена несчастная семья. Я узнал, что Пауэллы покинули свою
плантацию отнюдь не добровольно. Наоборот, для бедной вдовы
переселение в чужие места было самым тяжелым испытанием в ее
жизни. Дело не только в том, что эта усадьба считалась лучшей
во всей округе и высоко ценилась, но с ней были связаны все
светлые воспоминания о счастливой жизни, о добром муже... И
только неумолимый закон в лице шерифа с дубинкой мог заставить
ее покинуть родные места.
Хикмэну пришлось присутствовать при сцене расставания. Он
описал ее простыми, но проникновенными словами. Он рассказал
мне, как неохотно и с какой грустью вся семья разлучалась со
своим родным домом. Он слышал негодующие упреки сына, видел
слезы и мольбы матери и дочери, слышал, как несчастная вдова
предлагала все, что у нее осталось, -- свои личные вещи, даже
драгоценности -- подарки ее покойного мужа, лишь бы негодяи
позволили ей остаться под священным кровом дома, где прошло
столько счастливых лет. Но мольбы ее были напрасны.
Безжалостные преследователи не ведали сострадания, и вдову
выгнали из ее дома.
Обо всем этом старый охотник говорил взволнованно. Хотя
внешность его была неприглядной, а речь простонародной, зато
сердце у него было отзывчивое и он не выносил несправедливости.
Он неприязненно относился ко всем, кто участвовал в этом
преступном деле, и от всей души ненавидел Ринггольдов. Его
рассказ о бедствиях, постигших семью Оцеолы, вызвал во мне
сильнейшее возмущение этой чудовищной жестокостью и пробудил
прежнее теплое чувство к Оцеоле, которое несколько померкло,
когда сомнения одолели меня.
Глава LIХ. СПЕШНЫЙ ГОНЕЦ
Мы с Хикмэном отъехали немного в сторону, чтобы
побеседовать на свободе. Старый охотник разгорячился и начал
говорить более откровенно. Я ожидал, что он сообщит мне новые
интересные подробности. Будучи твердо уверен в том, что он
предан нашей семье, а лично ко мне питает самые дружеские
чувства, я уже совсем было решился довериться ему и рассказать
о своих несчастьях. Хикмэн был человек простой, но умудренный
житейским опытом, и вряд ли кто мог дать мне лучший совет, чем
он: ведь охотник не всегда жил среди аллигаторов. Наоборот, ему
пришлось многое испытать в жизни. Я смело мог рассчитывать на
его преданность и вполне довериться его опыту и мудрости.
Убежденный в этом, я охотно поделился бы с ним тайной,
тяжелым камнем лежавшей у меня на сердце, или, по крайней мере,
открыл бы ему хотя бы часть этой тайны, если бы не думал, что
он уже кое-что знает об этом. Я был уверен, что Хикмэну
известно о воскрешении из мертвых Желтого Джека. Он еще раньше
намекал мне, что сомневается в гибели мулата. Но я думал не о
мулате, а о замыслах Аренса Ринггольда. Может быть, Хикмэн
что-нибудь знает и о них? Я обратил внимание на то, что, когда
имя мулата было упомянуто в связи с именами Спенса и Уильямса,
старый охотник так многозначительно взглянул на меня, как будто
хотел сообщить мне что-то об этих негодяях.
Я уже собирался открыть Хикмэну свою тайну, как вдруг
услышал конский топот.
Вглядевшись, я увидел всадника, который мчался по берегу
реки с такой быстротой, как будто участвовал в гонке на приз.
Конь был белый, а всадник черный; я сразу догадался, что это
Джек.
Я вышел из-за деревьев, чтобы он увидел меня и не помчался
к церкви, которая находилась немного поодаль. Когда Джек
приблизился, я окликнул его; он услышал и, резко повернув коня,
направился к нам. Очевидно, Джек приехал с каким-то поручением,
но в присутствии Хикмэна он стеснялся говорить и шепнул мне то,
что я и ожидал услышать: приехал Аренс Ринггольд!
"И этот проклятый черномазый тут как тут, масса Джордж!"
-- вот буквальные слова, которые прошептал мне на ухо Джек.
Выслушав это известие, я постарался сохранить полное
спокойствие. Мне совсем не хотелось, чтобы Хикмэн узнал или
даже мог заподозрить, будто у нас в доме произошло что-то
необычайное. Отпустив негра домой, я вернулся с охотником к
отряду добровольцев, затем постарался незаметно отстать от
Хикмэна и затеряться в толпе.
Вскоре после этого я отвязал коня и, не сказав ни слова
никому, даже Галлахеру, вскочил в седло и поспешно уехал. Я
направился не по прямой дороге, которая вела к нашей плантации,
а решил сделать небольшой крюк через лес, примыкавший к церкви.
Я сделал это для того, чтобы ввести в заблуждение старого
Хикмэна и всех других, кто мог бы заметить прибытие гонца. Если
бы я уехал с Джеком, они могли бы догадаться, что дома у меня
не все в порядке. Я показался в отряде для отвода глаз, чтобы
любопытные думали, что я уехал не домой, а совсем в другом
направлении. Пробравшись через кусты, я выехал на главную
дорогу, идущую вдоль реки, а затем, пришпорив коня, поскакал
таким галопом, как будто бы решался вопрос о моей жизни или
смерти. Я мчался с такой быстротой потому, что хотел добраться
до дому прежде, чем тайный посетитель -- желанный гость матери
и сестры -- успеет распрощаться и уехать.
У меня были серьезные причины ненавидеть Ринггольда, но я
не таил никаких кровожадных замыслов. Я не собирался убивать
его, хотя это был бы самый верный способ избавиться от подлого
и опасного негодяя. В эту минуту, возбужденный рассказом
Хикмэна о жестокости Ринггольда, я мог бы уничтожить его без
всякого страха и угрызений совести. Но хотя я весь кипел от
ярости, я все же не был ни сумасшедшим, ни безрассудным
человеком. Благоразумие -- обычный инстинкт самосохранения --
еще не покинуло меня, и я вовсе не собирался разыграть
последний акт трагедии о жизни Самсона(69). План действий,
который я себе наметил, был гораздо практичнее.
Он состоял в том, чтобы по возможности незаметно добраться
до дома, неожиданно войти в гостиную, где наверняка сидел
гость, захватить врасплох и гостя и хозяев, потребовать от всех
троих объяснения и окончательно разобраться в этой таинственной
путанице наших семейных отношений. Я должен поговорить с глазу
на глаз с матерью, сестрой и ее поклонником и заставить всех
троих признаться во всем.
"Да! -- говорил я сам себе, яростно вонзая шпоры в бока
коня. -- Да, они должны признаться во всем! Каждый из них и все
вместе, или..."
Я не мог решить, что же мне делать с матерью и сестрой.
Впрочем, темные замыслы, вспыхнувшие на пепле гаснущей сыновней
и братской любви, уже зловеще гнездились в моем сердце.
Если же Ринггольд откажется сказать мне правду, я отхлещу
его арапником, а затем вышвырну вон и навсегда запрещу ему
появляться в том доме, где отныне я буду хозяином. Что касается
приличий, то об этом не могло быть и речи. Сейчас мне было
совсем не до того. С человеком, который пытался убить меня,
никакое обращение не могло быть слишком грубым.
Глава LX. ДАР ВЛЮБЛЕННОГО
Я уже говорил, что намеревался войти в дом незамеченным.
Поэтому, из осторожности, подъезжая к плантации, я свернул с
дороги на тропинку, идущую вдоль водоема и апельсиновой рощи. Я
надеялся, что если подъеду к дому сзади, то меня никто не
заметит. Рабы, работавшие внутри ограды, могли увидеть меня,
когда я ехал по полю, но это были полевые рабочие. Я больше
всего опасался, чтобы меня не заметил кто-нибудь из домашней
прислуги.
Черный Джек домой не поехал; я велел ему ждать меня в
условленном месте, там я его и нашел. Приказав ему следовать за
собой, я помчался дальше. Миновав поля, мы въехали в лес и
здесь спешились. Отсюда я отправился один.
Как охотник, подстерегающий дичь, или как дикарь, который
крадется к спящему врагу, -- так подкрадывался я к дому, к
моему дому, к дому моего отца, к дому моей матери и сестры.
Странное поведение для сына и брата!
Ноги у меня дрожали, колени подгибались, грудь вздымалась
от волнения и от неистового гнева. На одно мгновение я
остановился. Мне вдруг ясно представилась неприятная,
недостойная сцена, в которой я собирался принять участие. С
минуту я колебался. Может быть, я даже вернулся бы и подождал
другого подходящего случая, чтобы выполнить свое намерение не
столь насильственным образом, но как раз в эту минуту до меня
донеслись голоса, сразу укрепившие мою решимость. Я услышал
веселый, звонкий смех сестры и... другой голос. Я сразу узнал
скрипучий тенорок ее презренного вздыхателя. Эти голоса привели
меня в ярость, словно они ужалили меня. Мне показалось, что в
них звучит какая-то насмешка надо мной. Как могла сестра так
вести себя? Смеяться, когда я изнемогал под гнетом самых
мрачных подозрений?
И тут все мысли об ином, более достойном образе действий
сразу исчезли. Я решил привести свой план в исполнение, но
прежде всего выяснить, о чем они там говорят.
Я подошел ближе и прислушался. Они были не в доме, а
прогуливались по опушке апельсиновой рощи. Неслышно ступая,
осторожно раздвигая кусты, то сгибаясь, то выпрямляясь, я вдруг
оказался в каких-нибудь шести шагах от них. Сквозь листву я
ясно видел платье сестры и отчетливо слышал каждое их слово.
Очень скоро я убедился, что их разговор как раз подошел к
решительному моменту. По-видимому, Ринггольд только что впервые
сделал официальное предложение сестре, и именно это и вызвало у
нее смех.
-- Так, значит, вы в самом деле желаете назвать меня своей
женой? Вы говорите это серьезно?
-- Да, мисс Рэндольф. Не смейтесь надо мной! Вы знаете,
сколько лет уже я люблю вас самой преданной любовью.
-- Нет, не знаю. Откуда мне это знать?
-- Ведь я говорил вам об этом. Разве я не повторял вам это
сотни раз?
-- Слова! Я не очень ценю слова в делах такого рода.
Десятки мужчин уже говорили мне то же самое, хотя, как я
полагаю, они мало интересовались мной. Язык -- великий
обманщик, мистер Аренс!
-- Но мое отношение к вам свидетельствует об искренности
моих чувств. Я предлагаю вам свою руку и все состояние. Разве
это не достаточное доказательство моей преданности?
-- Конечно, нет, глупец вы этакий! Да если б я вышла за
вас, состояние все-таки осталось бы вашим. А кроме того, у меня
самой есть небольшое состояние, и оно перешло бы под ваш
контроль. Вот видите, все складывается, несомненно, в вашу
пользу.
И она снова расхохоталась.
-- Нет, мисс Рэндольф, что вы! Я и не подумал бы
притронуться к вашему состоянию. Если вы примете мою руку...
-- Вашу руку, сэр? Когда хотят добиться от женщины
согласия, ей предлагают не руку, а сердце! Да, сердце!
-- Что ж, вам известно, что в сердце мое уже давно
принадлежит вам. Об этом знает весь свет.
-- Ах, значит, вы всем об этом рассказали? Вот это уж мне
совсем не нравится!
-- Вы слишком жестоки ко мне! У вас было довольно
доказательств моей долгой и преданной любви. Я давно объяснился
бы с вами и попросил стать моей женой, если бы... -- Тут он
вдруг запнулся.
-- Если бы не что?
-- По правде сказать, я не мог полностью распоряжаться
собой, пока был жив мой отец.
-- Ах, вот как?
-- Но теперь я сам себе хозяин, и, если, дорогая мисс
Рэндольф, вы соблаговолите принять мою руку...
-- Опять руку! Кстати, говорят, что эта рука не
особенно-то щедра. Если бы я приняла ваше предложение, то вряд
ли я имела бы деньги даже на карманные расходы -- на шпильки да
булавки, ха-ха-ха!
-- На меня клевещут враги, мисс Рэндольф. Но клянусь, что
в этом отношении вам никогда не придется на меня жаловаться.
-- А я в этом не вполне уверена, несмотря на ваши клятвы.
Обещания, данные до свадьбы, часто потом забываются. Я не могу
доверять вам, любезный друг, нет, нет!
-- Уверяю вас, что я заслуживаю доверия!
-- Не уверяйте! У меня нет никакого доказательства вашей
щедрости. Послушайте, мистер Ринггольд, вы еще ни разу в жизни
не сделали мне ни одного подарка.
Тут она снова расхохоталась.
-- О, если бы я знал, что вы его примете! Я отдал бы вам
все, что у меня есть!
-- Ну хорошо. Я испытаю вас. Вы должны сделать мне
подарок.
-- Назовите только, что вы хотите, и любое ваше желание
будет исполнено!
-- Вы думаете, что я попрошу у вас какой-нибудь пустячок
-- лошадь, пуделя или какую-нибудь блестящую безделушку? Уверяю
вас, ничего такого не будет.
-- Мне все равно -- ведь я предложил вам все свое
состояние. Стоит ли говорить о какой-нибудь его части! Вам
достаточно только высказать свое желание, и оно будет
исполнено.
-- Ах, какая щедрость! Ну хорошо. У вас есть одна вещь,
которую мне очень бы хотелось иметь, очень! Вы знаете, я даже
собиралась попросить вас, чтобы вы мне ее продали.
-- Что же вы имеете в виду, мисс Рэндольф?
-- Плантацию.
-- Плантацию?
-- Совершенно верно. Но не вашу, а одну из тех, которыми
вы владеете. Это плантация, некогда принадлежавшая семье
метисов на Тупело-Крик. Кажется, ваш отец купил ее у них?
Я обратил внимание на особое ударение, которое Виргиния
сделала на слове "купил". Я заметил также, что Аренс явно
смутился, когда отвечал ей.
-- Да, да... Это верно... Но вы удивляете меня, мисс
Рэндольф. Почему вам захотелось сейчас получить эту плантацию,
раз вы можете стать хозяйкой всего моего состояния?
-- Это уж мое дело. Мне так хочется. На это у меня есть
особые причины. Я люблю это место... Оно очень красиво, и я
часто гуляю там. Не забывайте, что наш старый дом переходит к
брату. Не всегда же он будет жить холостяком! А мама захочет
жить только в собственном доме... Но нет, я не стану объяснять
вам причины. Делайте подарок или нет -- как вам угодно.
-- Ну хорошо. А если я подарю вам эту плантацию, тогда
вы...
-- Никаких условий, слышите? Иначе я совсем не приму от
вас никакого подарка, хоть на коленях просите.
При этом последовал новый взрыв смеха.
-- В таком случае, я не буду ставить никаких условий, если
вы согласны принять от меня плантацию. Она ваша!
-- Но это еще не все, мистер Аренс. Ведь вы можете так же
легко отнять ее у меня, как и подарили. Как я могу быть
уверена, что вы этого не сделаете? Мне необходимы официальные
документы.
-- Вы их получите.
-- Когда?
-- Когда вам будет угодно. Хоть через час.
-- Да, да, пожалуйста. Идите и привезите их, но помните,
что я не признаю никаких условий... Помните это!
-- О, я и не думаю их предлагать! -- воскликнул Ринггольд
в полном восторге. -- У меня нет никаких опасений. Я во всем
полагаюсь на вас. Через час вы получите все документы. До
свидания!
И, сказав это, он тут же удалился.
Этот разговор и особенно его странная заключительная часть
так ошеломили меня, что я прямо окаменел. Я опомнился, только
когда Ринггольд уже ушел далеко. Теперь я вовсе не знал, что
мне делать: то ли догонять Ринггольда, то ли предоставить ему
уехать безнаказанно.
Между тем Виргиния тихо направилась к дому. Я был возмущен
ею еще больше, чем Ринггольдом. Поэтому я и дал ему возможность
уйти, а сам решил немедленно поговорить с сестрой. Произошла
бурная сцена. Я застал сестру и мать в гостиной и напрямик, без
всяких обиняков, не слушая ни опровержений, ни уговоров,
обрисовал им характер человека, который только что покинул наш
дом и который собирался убить меня.
-- Виргиния, сестра моя, неужели ты и теперь согласишься
выйти за него замуж?
-- Никогда, Джордж! Я и не думала об этом. Никогда! -- в
волнении воскликнула она, опускаясь на диван и закрывая лицо
руками.
Однако мать слушала меня недоверчиво. Я уже собирался
привести ей дальнейшие доказательства своей правоты, как вдруг
услышал, что за окном кто-то громко окликнул меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45