- В десять часов утра.
- О, как мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уйдем
отсюда.
- Давайте.
Мы вышди в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали сад и
дорожку, по которой мы шли. Я взял ее под руку, и она прильнула ко мне
ближе. Мы свернули на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по
одному и она прошла впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой,
освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света. Наконец, мы подошли к
небольшой застекленной беседке. Она открыла своим ключом дверь и пропустила
меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали
света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и
чуть не упал, потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь
присмотреться, но тщетно. Было совершенно темно. Где-то рядом я услышал
дыхание Салины. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет
немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка ошеломило меня. Я
сидел на широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром.
Рядом стоял маленький круглый столик с цветами в хрустальной вазе,
отделанной золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина.
Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были расставлены в
красивом беспорядке флаконы духов. Почти посредине комнаты высился
великолепный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во
всю комнату. Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым
шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но он мне не
бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина была довольна впечатлением,
которое произвел на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на
меня, ожидая, когда я заговорю сам.
- Что это? - спросил я.
- Это мое убежище. Нравится?
- Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь.
- Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда,
я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко
всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к
вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но
меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится.
А у вас есть любимые вещи?
- Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало.
Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я
переменил тему.
- Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое
очарование.
Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих
на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа
и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у
виска.
- Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки,
рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она
причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу
придти в себя.
- Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты? - Она
подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, - вот я во
Франции на конкурсе красоты - Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании...
А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально
привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне.
Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке
фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее
просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками,
в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези
черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное, вы.
- Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там
было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом
сказала она, любуясь своей фотографией, - Но все остальные были потрясены
экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них
смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении
слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня
смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом,
они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по
мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым
сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в
плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше
раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем.
Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча:
- Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя
навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной
назвали пороком. Ах, люди, люди, - вырвалось у нее. Она встала с дивана и
подошла к окну. Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на
этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в
журналы.
- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она, - Там было
скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир
со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной
целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет
такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в
которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти
безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения вдруг начинают
громко вещать о морали, о нравственности, пренебрежительно говорить -
шлюха, с которой вчера извивался в постели, вкушая сладости, которых ему
никто, кроме женщин, не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем,
почему юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я могу
оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я на пляже могу ходить
голая, а по городу обязательно одеваться с головы до ног? Чушь какая-то.
Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы
здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь. Ну, что же вы
молчите? Ответьте мне.
- Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего сказать не
могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы. Мы, немцы, высоко ценим
целомудрие и нравственность, для нас это не просто слова, а культура жизни.
- Ах, вы мелете чепуху! - перебила она меня, раздраженно отмахиваясь,
- Мы... Немцы... У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже
толпами лезете смотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические
фотокарточки, - теребя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и
подсела ко мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет
бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет шокирующей
развязности американцев, нет культурной учтивости швейцарцев и раболепной
лести арабов. Салина сидела так близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее
ног. Задумчиво уставившись в пространство, она молчала.
- Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? - спросил я ее,
как-то бессознательно опуская руку на ее колено. Она вздрогнула, как под
ударом электрического тока, взглянула на меня, отодвинулась.
- Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь,
добавила, - Я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство.
Идите, и если Карл еще не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне
хотелось ее избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие
было растоптано ее острым изящным каблучком, и это требовало отмщения. Я
сдержал свой порыв ярости, вяло пожал ее холодную руку и вышел. Проходя в
дверь, я незаметно отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась
довольно приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем кусте.
Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я подошел к беседке и
отыскал свою щель. В полумраке я едва различил фигуру Салины. Она сидела
все на том же месте и в той же позе. Прошла минута, две, три. Она
нетерпеливо взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери и
вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая
некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она посмотрела на часы и
принялась расхаживать по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг
остановилась, с минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и
осталась только в очень маленьких трусиках, которые блестящей ленточкой
прикрывали низ живота, она стала осторожно растирать оголенные груди,
любовно разглядывая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и
чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая позу и, наконец,
затихла.
- Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от которой мне
стало не по себе. - Я для нее плохое лекарство, что она хотела этим
сказать? Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не
позволяло самолюбие, а возврашаться к ней сейчас я не решался. Меня
колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я
решил пройтись по аллее и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к
беседке, в ней было темно. Я испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня
не было никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что она не
могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по той дорожке, которая
вела к дому. Я решил войти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь
что будет. Темнота придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина,
очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели пружины.
- Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца
содрогал меня, как порыв ветра осину. Судя по молчаливому ответу, уже
громче и с издевкой Салина сказала:
- Это опять вы?
- Да, я.
- Зачем вы пришли? Я вас не приглашала.
- Я пришел сказать, что Карл уехал.
- Да! А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это
ужасное событие?
- Нет, я никого ни о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо
ответил я, - И вообще, я вам не посыльный, если вам нужен Карл, идите и
ищите его сами.
Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался.
- Вас очень рассердила моя просьба? - уже более дружелюбно спросила
она. - Я совсем не думала, что этим вас обижу. Извините меня, я звонила
Карлу и он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он
сказал, что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут
после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня
извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную
ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я
стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от
нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью. Я стал в уме поносить
ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я
только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью,
которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь-динь-динь -
дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в угрюмом
оцепенении и мрачно соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней
и умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы я мог ее
видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми по сравнению с этим
пренебрежительным молчанием. Созерцание ее стройного свежего тела
доставляло мне почти плотское наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на
нее! Мне хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и
убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной тишине,
копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне,
будто меня не было. Я тяжело вздохнул.
- Это все еще вы? - спросила она. Я не ответил. - Вы что, хотите меня
караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого не боюсь, а евнухов не держу,
так как ненавижу целомудрие. Черт вас возьми! - вдруг закричала она. - Вы
либо убирайтесь отсюда, либо зажгите свет и сядьте, что вы стоите, как
столб посредине комнаты? Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения.
Я подошел к торшеру, нащупал шнур выключателя и включил свет. Салина сидела
на диване, поджав к подбородку колени и диким злым взглядом пристально
смотрела на меня.
- Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я оденусь.
В шелковом алом халате она выглядела еще стройней и тоньше.
- Дайте сигарету, - сказала она, присаживаясь на пуфик. Помолчали.
только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которое раньше не замечал.
Стрелки показывали 3 часа 35 минут.
- Что же мы будем делать? - спросила она. Разговаривать с вами не о
чем, а на большее...
- Помолчите, - попросил я, - дайте на вас посмотреть. Она очень
удивилась, но замолчала, обиженно отвернувшись.
- Боже, какая вы чудесная! - невольно вырвалось у меня восклицание. -
Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и подарил людям? Она улыбнулась
и склонила головку, кокетливо посмотрела на меня из-под опущенных ресниц.
Халат на ее груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость
мраморно-белой груди. У меня захватило дух и слова застряли в горле.
- Что же вы замолчали? Говорите! Говорите же... Мне это очень
нравится.
- Что говорить? - продолжал я, с'едая ее взглядом. Разве можно
высказать словами то очарование, которое вы излучаете, которое греет,
обжигает и ослепляет все вокруг? Она заметила, что я смотрю на ее грудь, но
не захлопнула ворот халата, а только прикрыла глаза и опустила руки, отчего
он еще больше распахнулся, обнажая белую полоску живота с темной впадинкой
на пупке. Я не выдержал и, порывисто вскочив с пуфа, приник губами к ее
полуоголенной груди. Она вскрикнула и оттолкнула меня, стремительно
отскочив в сторону.
- Не надо! - прошептала она. - Не надо! В этом восклицании не было ни
гнева, ни укора, ни мольбы. И я понял, что она горит тем же желанием, что и
я. В каком-то диком исступлении, не сознавая, что делаю, что говорю, я
протянул к ней обе руки и прошептал:
- Ну, покажи мне ее и я не прикоснусь к ней, я только буду смотреть.
Кинь мне эту подачку. Я умоляю тебя! Ее глаза загорелись, красивые крылья
прямого носа затрепетали и сузились, она издала тихий протяжный стон и как
будто против своей воли, как загипнотизированная, раздвинула в стороны
халат. Оба полушария ее грудей, глянцево отсвечивающие белизной, с
маленькими и темными сосками, покачнулись и замерли, призывно выставленные
мне навстречу. Сладостная истома подкосила мне ноги и я чуть не упал.
Конвульсии содрогнули тело.
- Салина, милая, я люблю тебя, - прошептал я, не сводя с нее глаз.
- Говори, говори, не умолкай! - задыхаясь, прошептала она и закрыла
ресницами глаза.
- Покажи мне еще кусочек твоего очаровательного тела, чтобы я мог на
всю жизнь унести в памяти это сказочное видение! Она выставила из халата
одну ногу.
- Хватит?
- Нет, нет! - закричал я. - Еще.
- Ну что же еще? Я тебе почти вся показалась.
- Я хочу видеть твой животик, твои руки, твои плечи, хочу взглядом
лобзать твой стан, твои бедра, все и все, все...
- Ох! Как ты обжигаешь меня своими словами, - ответила она с дрожью в
голосе. - Я покажусь тебе вся, только подожди минутку, а то я умру.
- Я не могу ждать. Я хочу видеть тебя.
- Ну, смотри... - и с этими словами она сбросила с плеч халат и он
упал на пол, окружив багряным ореолом ее ноги. Я невольно зажмурился, как
от яркого луча, так очаровательно красива и мила была Салина в наготе.
только маленькие атласные трусики прикрывали от меня остатки еще не
познанного ее тела. Я задержал на них свой взгляд, пытаясь угадать, какие
прелести скрыты там. Салина поймала мой взгляд.
- Ты хочешь видеть и это?
- Да.
- Так сразу... Я не могу...
- Давай я помогу тебе.
- Нет, не надо... Я сама... Отвернись...
- Я не могу отвернуться, я не могу ни на миг расстаться с тобой.
- Ну хоть закрой глаза, - взмолилась она.
- Нет, не могу.
- Ну, тогда подожди немного...
- Я не могу ждать. Я сгораю от нетерпения.
- Сейчас. Не сводя с меня глаз, наполненных сладострастной влагой, она
стала шарить рукой по бедру, ища замок змейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13