Сонюшка! Тебя ждем.
— Сию минуточку,— ответила из кухни Софья Викентьевна.— Сажай гостя за стол.
— Гость стеснительный, без хозяйки не Садится.
Перевалов заметил, что на столе всего три прибора (сына-то, выходит, в черном теле держишь, Кузьма Сергеевич!), и не удержался, спросил:
— А где же Аркадий?
— Не пришел еще с работы.—Кузьма Сергеевич усмехнулся.— Мы же с тобой страху на всех нагнали и рабочий день сдвинули.
Вошла Софья Викентьевна, раскрасневшаяся от кухонной духоты.
— Не обращайте внимания на мой затрапезный вид,— сказала она, указывая на свой передник,— один бочок у пирога еще не готов. Хозяин виноват, давно прошу духовку переложить. Да садитесь вы наконец!
— Какой прикажешь? — спросил Набатов, протянув руку к бутылкам.
— Все равно,— сказал Перевалов.— Ты знаешь, я не большой охотник до этого зелья.
— Нет,— возразил Набатов.— Сегодня грех на сухую. Имеем по крайней мере два отличных тоста.
— Даже два?
— По меньшей мере два,— повторил Набатов и налил Перевалову и себе «Столичной», а Софье Ви-кентьевне золотистого вина из узкой, длинной бутылки.— Один по личному поводу, второй, так сказать, по общественному. Вообще-то общественные интересы должны стоять выше, по сегодня, я уверен,— он посмотрел на Перевалова и снова уже не в первый раз загадочно улыбнулся,— следует вперёд выпить по личному поводу.. Итак, за скорую встречу!—Он чокнулся со всеми и выпил.
Перевалов, недоумевая, последовал его примеру.
— Нет душевной чуткости у современной молодежи,— сказал Набатов и с сокрушением покачал головой, глядя на Перевалова.— Ты за что пил? За встречу! Маша твоя через неделю прилетит, а бесчувственный супруг сидит, как на поминках.
— Кузьма Сергеевич! И ты молчал!
— Ты утром был такой сердитый.
— Рассказывай!
Кузьма Сергеевич стал рассказывать, как он созвонился с Машей, как она приходила к нему, как расспрашивала о Семене, как ей удалось высвободить время для поездки домой.
Перевалов слушал, а перед глазами было Ма-шино лицо, веселые глаза и ласковая, застенчивая улыбка...
— Тоскливо так жить,— тихо, как бы про себя сказала Софья Викентьевна.— Мы с Кузьмой Сергеевичем всю жизнь вместе, и не наскучило. А вы молодые оба...
Перевалов ничего не ответил.
Тоскливо?.. Нет, трудно. Очень трудно. Очень не хватает ему Маши... А как быть? Нельзя же закрывать ей дорогу. Окончит институт, будем всегда вместе... Сам настоял на этом и правильно поступил.,.
— В общем-то, будь я на месте Марьи Алексеевны,— заключил Набатов,— ни за что не оставил бы такого сокола одного. Тем более на стройке. Сюда невест со всех сторон понабилось. Я ей так и сказал, чтобы поторапливалась.
— Заболтался, Кузьма Сергеевич,— вмешалась Софья Викентьевна.— Семен Александрович не из той породы.
Она принесла пышный, подрумянившийся пирог и порезала на широкие ломти.
Кузьма Сергеевич вдохнул, раздувая ноздри, аппетитный запах рыбного пирога.
— Всем хороша матушка Ангара! Осетр? - Не угадал, Кузьма Сергеевич. Таймень.
— Тоже неплохо! Теперь к месту и второй тост, по общественному поводу.
Перевалов, конечно, знал, какой последует тост. Но все же спросил:
— За что же второй тост?
— А за то, чтобы секретарю парткома не было нужды отбивать хлеб у экскаваторщиков.— Кузьма Сергеевич потянулся к пирогу и добавил:—Тост, как видишь, в порядке самокритики.
У радушного хозяина были в запасе еще подходящие тосты, но гость согласился только на один, каковой сам и предложил: за хозяйку и ее искус тво! И подумал, дождется ли дня, когда в такой же обстановке будет не в гостях, а дома...
После обеда хозяин увел гостя к себе наверх и рассказал о заседании техсовета и завершающем разговоре с Майоровым.
— Наша взяла! — сказал Перевалов.
— А что было делать заместителю министра? Ему тоже положено смотреть не назад, а вперед. А в наше время вперед — это значит лицом к Сибири. Возьми Только нашу область. Алюминиевый завод строится, большая химия строится, горнорудный комбинат строится. В будущем году начнут строить металлургический завод. Попробуй оставь их без энергии! Откуда ее брать? Быстрее нас никто не даст. Так что наш спор решила сама жизнь. А если бы не это, круто бы спросили за наше самоуправство.
— Теперь уже не самоуправство, а новаторство,— сказал Перевалов.
Набатов поморщился — он не любил громких слов — и, ничего не ответив на реплику Перевалова, продолжал:
— И я, когда еще сидел у Майорова, подумал и с тех пор все время думаю, что теперь и для нас тихая жизнь миновала. Раньше мы так располагали: поставим ряжевую перемычку и, может быть, перекроем реку со льда. Теперь никаких «может быть»: должны перекрыть Ангару зимой! Сразу после ледохода отсыпать низовую перемычку, осушить котлован и летом начать большой бетон. Иначе все наши новаг торские затеи — детская забава. Понятно это тебе, товарищ секретарь?
— Понятно.
— Поэтому и пришлось загонять тебя в кабину экскаватора. Ты поначалу тоже косился на меня. Бычье упрямство у Набатова! Да будь у меня в запасе время, я бы на рожон не полез. И спорить бы не стал с Калиновским. Чего спокойнее: один ряж разобрать, другой опустить. Но это неделя, пусть пять дней, а у нас сейчас и пяти часов лишних нет... Сегодня подписал приказ: организовать работу на льду в три смены. И тебя прошу: переключайся на лед. Сейчас у нас нет более важной задачи.
Софья Викентьевна принесла им наверх чайник, стаканы и блюдо домашнего печенья. Они долго сидели, попивая по-сибирскому густой чаек и обсуждая десятки вопросов, больших и малых, содержание ко-
торых сводилось к одному: как лучше организовать наступление на реку возможно более широким фронтом.
Уже поздно вечером, когда обо всех практических делах было переговорено, собираясь уходить, Перевалов спросил:
— Очень рассердился на меня утром, Кузьма Сергеевич?
Набатов махнул рукой:
— Чего там рассердился... Я бы и сам на твоем месте так же поступил.
Вадим аккуратно уложил взрывчатку в массивный, окованный железом ларь, вышел из палатки и, переведя несколько гаснущих на сильном ветру спичек, закурил.
Стоять на ветру, налетавшем резкими порывами то с одной, то с другой стороны, было не очень приятно, но Черемных не разрешал курить в палатке и, уходя в диспетчерскую, снова напомнил о том же.
Что он там задержался? Долго ли наряд выписать?
За палаткой послышались шаги. Наконец-то! Вадим пошел ему навстречу и едва не столкнулся с торопливо идущим Аркадием.
— Привет! Ты один? — Аркадий указал на опущенный клапан палатки.
— Один. А что?
— Я за тобой. Приходи сегодня к Ляпину. Звал он... И Неля тоже звала.
В последней фразе Вадиму послышалась насмешка. И он ответил хмуро:
— Мне там делать нечего.
— Опять ты за свое? Я тебя очень прошу, приходи!
Нет, никакой насмешки. Аркадий говорил серьезно. Вадим почувствовал: Аркадию нужно, чтобы он принял приглашение Ляпина. Странно!
— Нет, Аркадий. К Ляпину я никогда не пойду. Вадим отказался твердо, но вежливо. Аркадий почему-то вспылил:
— Конечно! Теперь можно нос задирать. Теперь не Ляпин тебе зарплату выписывает.
Вадим насторожился:
— Ты к чему о зарплате вспомнил?
— Память не такая короткая, как у некоторых.
— Договаривай!
— Чего договаривать! Деньги сам получал. Два раза в месяц.
— Я заработанные получал! Аркадий презрительно свистнул:
— Много бы ты заработал!
— А ты?
— Чего кричишь? — Аркадий был явно доволен, что сумел задеть Вадима за живое.— И я получал и ты. Вместе получали. Я тебе в первый же день сказал: Ляпин свою бригаду в обиду не даст! Ну, чего уставился?
— Ох, и сволочь ты, Аркадий! Хоть бы об отце подумал!
Аркадий вздрогнул, как от удара. Он сжался и, казалось, даже стал ниже ростом. От вызывающей развязности не осталось и следа.
— С тобой пошутить нельзя.
— Иди ты с такими шутками к... своему Ляпину!
— Послушай, Вадим...— начал Аркадий, но, увидев Черемных, медленно идущего по дороге, оборвал фразу и, уходя, торопливо бросил: — Ну, я пошел. Так приходи. Ждем тебя.
Вадим ничего не ответил.
Подошел Черемных, посмотрел вслед Аркадию и усмехнулся:
— Что это он так заторопился? Или не за добрым делом приходил?
— Его Ляпин присылал за мной.-
— Ляпин? — Усталое, доброе лицо Ивана Васильевича сразу построжело.— От этого держись подальше!— строго сказал он Вадиму.
— Вы о нем знаете что-то, Иван Васильевич?
— Надо ли знать? — хмуро и пренебрежительно возразил Черемных.— Он и так весь на виду.
Черемных, пригнувшись, прошел в палатку, запер большим висячим замком и опечатал сургучной печатью ларь со взрывчаткой, потом, выйдя, тщательно застегнул клапан палатки. Вадим, пропустив вперед Ивана Васильевича, незаметно для себя старался идти след в след, хотя все время сбивался. Черемных шагал медленно, но размашисто.
Вадим был уверен, что Иван Васильевич знает о Ляпине больше того, что высказал, но расспрашивать было бесполезно. Пока сам не найдет нужным, ничего не скажет... Так же было, когда Вадим рассказал ему о Наташе, о том, как оборвалась их дружба. Тогда они разговаривали не на ходу, а в своей комнате, в общежитии. Иван Васильевич сидел, по-нурясь, как будто безразличный ко всему, и все же Вадим чувствовал, что старик настороженно вслушивается в каждое его слово. Раза два или три в продолжение разговора он поднимал голову. Казалось, вот-вот он скажет что-то очень важное и для него, и для Наташи, и для Вадима. Но, конечно, это только казалось: что мог сказать Иван Васильевич о Наташе, которую видел первый раз в жизни? Скорее всего он просто хотел упрекнуть Вадима. А Вадим и сам часто упрекал себя. Наташа обрадовалась его приезду. Она помнила его, ждала, а он?.. Временами ему думалось, что ему стало бы легче, что он был бы рад, если бы она встретила другого человека, более достойного ее. И вот она, кажется, встретила... Почему же он не рад? В тот вечер, когда она повстречалась ему вместе с Николаем Звягиным, он приходил в общежитие просто так: ну, некуда было пойти, вот и пришел. И лучше бы он не приходил. С тех пор у него в глазах: она идет с Николаем, доверчиво прижавшись к нему, взяв его — сама взяв его! — под руку... В Дверь резко постучали.
Девчата с недоумением переглянулись. На нетерпеливый повторный стук Надя ответила:
— Не заперто.
Вошел Вадим. Остановился у порога. Поздоровался.
— Садитесь с нами ужинать,— пригласила Надя. Вадим огорченно посмотрел на большую сковороду с жареной картошкой.
— Некогда. В кино собрался. Есть лишний билет. Приглашаю.
Люба и Надя посмотрели на Наташу. Она молча продолжала есть.
— С удовольствием! — воскликнула Надя. — Только не копайся,— строго сказал Вадим.— Осталось десять минут. Я покурю в коридоре.
Надя кинулась к зеркалу.
— Я быстрехонько.
Когда дверь закрылась за Вадимом, Люба сказала сердито:
— Обрадовалась. Не тебя приглашали.
—-В суматохе не теряйся,— ответила Надя и добавила рассудительно: — Не пропадать же билету.
Она торопливо сбросила шаровары, надела выходное красное платье, натянула тонкие чулки и, вытянув сперва одну, потом другую ногу, придирчиво оглядела: не морщит ли где? Ноги у нее были красивые— длинные, с полными, тугими икрами.
— Наташка, я надену твои туфли? Наташа молча кивнула.
— Совсем очумела,— сказала Люба,— такой мороз!
— Нас пока еще кровь греет! — отрезала Надя, приседая и вертясь перед висящим на стене небольшим зеркалом. Демисезонное пальтишко с трудом сходилось на ее пышной груди.
— Надень полушубок,— сказала Люба.
— Была нужда фигуру прятать...— возразила Надя. Хотела еще что-то сказать, но Вадим гулко стукнул в дверь.
— Сейчас! — крикнула Надя и пулей вылетела из комнаты.
Люба сердито посмотрела ей вслед, потом перевела взгляд на Наташу. Лицо у Наташи было задумчивое, усталое.
— Не пойму я тебя, Наташа,— сказала Люба,— за тобой ведь приходил.
— Люба, очень прошу. Не будем говорить об этом.
— Как хочешь. Могу и помолчать. Молча доели картошку.
— Опять из-за этой попрыгуньи посуда немытая остается,— ворчливо сказала Люба, убирая сковороду с оставленной для Нади порцией.
Наташа достала с полки книгу «Электрооборудование подъемных кранов». Книгу эту сегодня дал ей Николай.
— Прочитайте внимательно,— сказал он, передавая книгу.— Электрика — сердце любого механизма. Будет хорошо, если вы придете на курсы хоть немного подготовленной.
После того злополучного вечера он в первый раз заговорил с ней не по служебному делу. А впрочем, курсы для него — тоже служебное дело...
Наташа начала читать вводную хлаву, в которой излагались общие сведения об электричестве и которая, по сути дела, ничем не отличалась от соответствующей главы в учебнике физики. Материал был знакомый, но все понятия и термины как будто потеряли свое реальное содержание и превратились просто в сочетание типографских знаков, когда она смотрела на страницу книги, или в сочетание звуков, когда она пыталась читать вслух.
Довольно долго она заставляла себя вникнуть в смысл прочитанного и в конце концов убедилась, что это бесцельно. Мысли ее были очень далеки от электротехники и подъемных кранов.
Она сказала Любе: «Не будем, говорить об этом». А может быть, надо было говорить. Люба — единственный здесь близкий ей человек. И только она может помочь ей разобраться и понять самой, что происходит с ней... Никогда еще не была она в таком странном, таком нелепом состоянии... Словно она потеряла самое себя. С почти физической болью ощущала она пустоту в душе. И самое пугающее было то, что у нее не было никаких желаний и стремлений.
Даже так давно взлелеянная мысль о настоящей работе, то, что недавно казалось главной целью жизни, теперь забылось, потускнело, осознавалось только умозрительно, рассудочно и потому уже не радовало и даже не утешало.
Тяжелее и тревожнее всего было то, что она, казалось, разучилась мечтать...Порой она завидовала Наде, завидовала безмятежной бездумности ее существования. Желания и ощущения Нади были, может быть, и примитивны, но зато понятны и просты.
Уставать и мерзнуть на работе — плохо, согреться, отдохнуть, отоспаться — хорошо. Проголодаться — плохо, поесть сытно и вкусно — хорошо. Сидеть одной и скучать — плохо, сбегать на танцы или в кино, перемигнуться и пофлиртовать с подходящим парнем—хорошо. Плохое и хорошее закономерно чередовалось в жизни, и так как по этой несложной схеме за плохим всегда следовало хорошее, то и плохое становилось всего только ступенькой к хорошему, и в общем-то все было хорошо. Можно было жить и радоваться... Но разве у нее, Наташи, не было всякий день или не могло быть и этих маленьких горестей и этих простых, доступных каждому радостей бытия? Почему же ей этого мало? Почему ей все время чего-то недостает?
— Ты сорок минут читаешь одну страницу,— сказала Люба. Она сидела на кровати, поджав ноги, и вышивала крестом.
Наташа вздрогнула и перевернула страницу. Аркадий в первый раз осмелился не подчиниться Ляпину.
— Не стану я воровать! — сказал Аркадий и опасливо отодвинулся подальше от бригадира.
В обогревалке, кроме них, никого не было. Но Ляпин даже как будто и не рассердился.
— Дурак,— лениво сказал Ляпин.— Кто тебя заставляет воровать? Подойди и возьми пару пакетов.
Взрывники все уйдут на льдину. А старика я выманю из палатки.
— Не буду! — повторил Аркадий. Ляпин резко шагнул к нему. Аркадий попятился и
сжался, как бы ожидая удара.
— Не бойсь. Не стану руки марать,— процедил Ляпин.— Все вы только с дерьма пенки снимать, а на дело нет вас. Слушай и запоминай! Когда старик останется в палатке один, подойдешь и вызовешь его.
— Куда?
— На кудыкину гору. Придумай, сбрехни чего-нибудь. И задержи, пока не свистну. Понятно?
— Понятно, только...
— Раз понятно, пошли! Нельзя упускать такой случай. Когда еще в другой раз ночью взрывчатку привезут?
Ляпин произнес это рассудительно, деловым тоном, и Аркадий решился спросить:
— Зачем взрывчатка?
— Батю твоего подорвать хочу.
— Нет, верно?
— Рыбаки заказывали. Рыбу глушить.
Аркадий вспомнил осетров, тайменей, которых Ляпин привозил от какого-то Пахомыча, и успокоился. Тем более что ему самому отводилась второстепенная и безопасная роль. Если Ляпин и попадется, то его не выдаст. Это не в его стиле.
И Аркадий следом за Ляпиным вышел из обогревалки.На ущелье надвинулась морозная январская ночь. Звезды пригоршнями лежали на черных береговых скалах. Густую темноту, обступившую со всех сторон -ледяное поле, раздвигали конусы света, падающие от лампочек, покачивающихся на столбах. Возле палатки взрывников горела особенно яркая лампа, и Аркадий подумал, что Ляпин мало выгадал, затеяв провести свою операцию «под покровом ночной темноты».
Они притаились в тени за штабелем бруса. Отсюда хорошо была видна палатка взрывников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Сию минуточку,— ответила из кухни Софья Викентьевна.— Сажай гостя за стол.
— Гость стеснительный, без хозяйки не Садится.
Перевалов заметил, что на столе всего три прибора (сына-то, выходит, в черном теле держишь, Кузьма Сергеевич!), и не удержался, спросил:
— А где же Аркадий?
— Не пришел еще с работы.—Кузьма Сергеевич усмехнулся.— Мы же с тобой страху на всех нагнали и рабочий день сдвинули.
Вошла Софья Викентьевна, раскрасневшаяся от кухонной духоты.
— Не обращайте внимания на мой затрапезный вид,— сказала она, указывая на свой передник,— один бочок у пирога еще не готов. Хозяин виноват, давно прошу духовку переложить. Да садитесь вы наконец!
— Какой прикажешь? — спросил Набатов, протянув руку к бутылкам.
— Все равно,— сказал Перевалов.— Ты знаешь, я не большой охотник до этого зелья.
— Нет,— возразил Набатов.— Сегодня грех на сухую. Имеем по крайней мере два отличных тоста.
— Даже два?
— По меньшей мере два,— повторил Набатов и налил Перевалову и себе «Столичной», а Софье Ви-кентьевне золотистого вина из узкой, длинной бутылки.— Один по личному поводу, второй, так сказать, по общественному. Вообще-то общественные интересы должны стоять выше, по сегодня, я уверен,— он посмотрел на Перевалова и снова уже не в первый раз загадочно улыбнулся,— следует вперёд выпить по личному поводу.. Итак, за скорую встречу!—Он чокнулся со всеми и выпил.
Перевалов, недоумевая, последовал его примеру.
— Нет душевной чуткости у современной молодежи,— сказал Набатов и с сокрушением покачал головой, глядя на Перевалова.— Ты за что пил? За встречу! Маша твоя через неделю прилетит, а бесчувственный супруг сидит, как на поминках.
— Кузьма Сергеевич! И ты молчал!
— Ты утром был такой сердитый.
— Рассказывай!
Кузьма Сергеевич стал рассказывать, как он созвонился с Машей, как она приходила к нему, как расспрашивала о Семене, как ей удалось высвободить время для поездки домой.
Перевалов слушал, а перед глазами было Ма-шино лицо, веселые глаза и ласковая, застенчивая улыбка...
— Тоскливо так жить,— тихо, как бы про себя сказала Софья Викентьевна.— Мы с Кузьмой Сергеевичем всю жизнь вместе, и не наскучило. А вы молодые оба...
Перевалов ничего не ответил.
Тоскливо?.. Нет, трудно. Очень трудно. Очень не хватает ему Маши... А как быть? Нельзя же закрывать ей дорогу. Окончит институт, будем всегда вместе... Сам настоял на этом и правильно поступил.,.
— В общем-то, будь я на месте Марьи Алексеевны,— заключил Набатов,— ни за что не оставил бы такого сокола одного. Тем более на стройке. Сюда невест со всех сторон понабилось. Я ей так и сказал, чтобы поторапливалась.
— Заболтался, Кузьма Сергеевич,— вмешалась Софья Викентьевна.— Семен Александрович не из той породы.
Она принесла пышный, подрумянившийся пирог и порезала на широкие ломти.
Кузьма Сергеевич вдохнул, раздувая ноздри, аппетитный запах рыбного пирога.
— Всем хороша матушка Ангара! Осетр? - Не угадал, Кузьма Сергеевич. Таймень.
— Тоже неплохо! Теперь к месту и второй тост, по общественному поводу.
Перевалов, конечно, знал, какой последует тост. Но все же спросил:
— За что же второй тост?
— А за то, чтобы секретарю парткома не было нужды отбивать хлеб у экскаваторщиков.— Кузьма Сергеевич потянулся к пирогу и добавил:—Тост, как видишь, в порядке самокритики.
У радушного хозяина были в запасе еще подходящие тосты, но гость согласился только на один, каковой сам и предложил: за хозяйку и ее искус тво! И подумал, дождется ли дня, когда в такой же обстановке будет не в гостях, а дома...
После обеда хозяин увел гостя к себе наверх и рассказал о заседании техсовета и завершающем разговоре с Майоровым.
— Наша взяла! — сказал Перевалов.
— А что было делать заместителю министра? Ему тоже положено смотреть не назад, а вперед. А в наше время вперед — это значит лицом к Сибири. Возьми Только нашу область. Алюминиевый завод строится, большая химия строится, горнорудный комбинат строится. В будущем году начнут строить металлургический завод. Попробуй оставь их без энергии! Откуда ее брать? Быстрее нас никто не даст. Так что наш спор решила сама жизнь. А если бы не это, круто бы спросили за наше самоуправство.
— Теперь уже не самоуправство, а новаторство,— сказал Перевалов.
Набатов поморщился — он не любил громких слов — и, ничего не ответив на реплику Перевалова, продолжал:
— И я, когда еще сидел у Майорова, подумал и с тех пор все время думаю, что теперь и для нас тихая жизнь миновала. Раньше мы так располагали: поставим ряжевую перемычку и, может быть, перекроем реку со льда. Теперь никаких «может быть»: должны перекрыть Ангару зимой! Сразу после ледохода отсыпать низовую перемычку, осушить котлован и летом начать большой бетон. Иначе все наши новаг торские затеи — детская забава. Понятно это тебе, товарищ секретарь?
— Понятно.
— Поэтому и пришлось загонять тебя в кабину экскаватора. Ты поначалу тоже косился на меня. Бычье упрямство у Набатова! Да будь у меня в запасе время, я бы на рожон не полез. И спорить бы не стал с Калиновским. Чего спокойнее: один ряж разобрать, другой опустить. Но это неделя, пусть пять дней, а у нас сейчас и пяти часов лишних нет... Сегодня подписал приказ: организовать работу на льду в три смены. И тебя прошу: переключайся на лед. Сейчас у нас нет более важной задачи.
Софья Викентьевна принесла им наверх чайник, стаканы и блюдо домашнего печенья. Они долго сидели, попивая по-сибирскому густой чаек и обсуждая десятки вопросов, больших и малых, содержание ко-
торых сводилось к одному: как лучше организовать наступление на реку возможно более широким фронтом.
Уже поздно вечером, когда обо всех практических делах было переговорено, собираясь уходить, Перевалов спросил:
— Очень рассердился на меня утром, Кузьма Сергеевич?
Набатов махнул рукой:
— Чего там рассердился... Я бы и сам на твоем месте так же поступил.
Вадим аккуратно уложил взрывчатку в массивный, окованный железом ларь, вышел из палатки и, переведя несколько гаснущих на сильном ветру спичек, закурил.
Стоять на ветру, налетавшем резкими порывами то с одной, то с другой стороны, было не очень приятно, но Черемных не разрешал курить в палатке и, уходя в диспетчерскую, снова напомнил о том же.
Что он там задержался? Долго ли наряд выписать?
За палаткой послышались шаги. Наконец-то! Вадим пошел ему навстречу и едва не столкнулся с торопливо идущим Аркадием.
— Привет! Ты один? — Аркадий указал на опущенный клапан палатки.
— Один. А что?
— Я за тобой. Приходи сегодня к Ляпину. Звал он... И Неля тоже звала.
В последней фразе Вадиму послышалась насмешка. И он ответил хмуро:
— Мне там делать нечего.
— Опять ты за свое? Я тебя очень прошу, приходи!
Нет, никакой насмешки. Аркадий говорил серьезно. Вадим почувствовал: Аркадию нужно, чтобы он принял приглашение Ляпина. Странно!
— Нет, Аркадий. К Ляпину я никогда не пойду. Вадим отказался твердо, но вежливо. Аркадий почему-то вспылил:
— Конечно! Теперь можно нос задирать. Теперь не Ляпин тебе зарплату выписывает.
Вадим насторожился:
— Ты к чему о зарплате вспомнил?
— Память не такая короткая, как у некоторых.
— Договаривай!
— Чего договаривать! Деньги сам получал. Два раза в месяц.
— Я заработанные получал! Аркадий презрительно свистнул:
— Много бы ты заработал!
— А ты?
— Чего кричишь? — Аркадий был явно доволен, что сумел задеть Вадима за живое.— И я получал и ты. Вместе получали. Я тебе в первый же день сказал: Ляпин свою бригаду в обиду не даст! Ну, чего уставился?
— Ох, и сволочь ты, Аркадий! Хоть бы об отце подумал!
Аркадий вздрогнул, как от удара. Он сжался и, казалось, даже стал ниже ростом. От вызывающей развязности не осталось и следа.
— С тобой пошутить нельзя.
— Иди ты с такими шутками к... своему Ляпину!
— Послушай, Вадим...— начал Аркадий, но, увидев Черемных, медленно идущего по дороге, оборвал фразу и, уходя, торопливо бросил: — Ну, я пошел. Так приходи. Ждем тебя.
Вадим ничего не ответил.
Подошел Черемных, посмотрел вслед Аркадию и усмехнулся:
— Что это он так заторопился? Или не за добрым делом приходил?
— Его Ляпин присылал за мной.-
— Ляпин? — Усталое, доброе лицо Ивана Васильевича сразу построжело.— От этого держись подальше!— строго сказал он Вадиму.
— Вы о нем знаете что-то, Иван Васильевич?
— Надо ли знать? — хмуро и пренебрежительно возразил Черемных.— Он и так весь на виду.
Черемных, пригнувшись, прошел в палатку, запер большим висячим замком и опечатал сургучной печатью ларь со взрывчаткой, потом, выйдя, тщательно застегнул клапан палатки. Вадим, пропустив вперед Ивана Васильевича, незаметно для себя старался идти след в след, хотя все время сбивался. Черемных шагал медленно, но размашисто.
Вадим был уверен, что Иван Васильевич знает о Ляпине больше того, что высказал, но расспрашивать было бесполезно. Пока сам не найдет нужным, ничего не скажет... Так же было, когда Вадим рассказал ему о Наташе, о том, как оборвалась их дружба. Тогда они разговаривали не на ходу, а в своей комнате, в общежитии. Иван Васильевич сидел, по-нурясь, как будто безразличный ко всему, и все же Вадим чувствовал, что старик настороженно вслушивается в каждое его слово. Раза два или три в продолжение разговора он поднимал голову. Казалось, вот-вот он скажет что-то очень важное и для него, и для Наташи, и для Вадима. Но, конечно, это только казалось: что мог сказать Иван Васильевич о Наташе, которую видел первый раз в жизни? Скорее всего он просто хотел упрекнуть Вадима. А Вадим и сам часто упрекал себя. Наташа обрадовалась его приезду. Она помнила его, ждала, а он?.. Временами ему думалось, что ему стало бы легче, что он был бы рад, если бы она встретила другого человека, более достойного ее. И вот она, кажется, встретила... Почему же он не рад? В тот вечер, когда она повстречалась ему вместе с Николаем Звягиным, он приходил в общежитие просто так: ну, некуда было пойти, вот и пришел. И лучше бы он не приходил. С тех пор у него в глазах: она идет с Николаем, доверчиво прижавшись к нему, взяв его — сама взяв его! — под руку... В Дверь резко постучали.
Девчата с недоумением переглянулись. На нетерпеливый повторный стук Надя ответила:
— Не заперто.
Вошел Вадим. Остановился у порога. Поздоровался.
— Садитесь с нами ужинать,— пригласила Надя. Вадим огорченно посмотрел на большую сковороду с жареной картошкой.
— Некогда. В кино собрался. Есть лишний билет. Приглашаю.
Люба и Надя посмотрели на Наташу. Она молча продолжала есть.
— С удовольствием! — воскликнула Надя. — Только не копайся,— строго сказал Вадим.— Осталось десять минут. Я покурю в коридоре.
Надя кинулась к зеркалу.
— Я быстрехонько.
Когда дверь закрылась за Вадимом, Люба сказала сердито:
— Обрадовалась. Не тебя приглашали.
—-В суматохе не теряйся,— ответила Надя и добавила рассудительно: — Не пропадать же билету.
Она торопливо сбросила шаровары, надела выходное красное платье, натянула тонкие чулки и, вытянув сперва одну, потом другую ногу, придирчиво оглядела: не морщит ли где? Ноги у нее были красивые— длинные, с полными, тугими икрами.
— Наташка, я надену твои туфли? Наташа молча кивнула.
— Совсем очумела,— сказала Люба,— такой мороз!
— Нас пока еще кровь греет! — отрезала Надя, приседая и вертясь перед висящим на стене небольшим зеркалом. Демисезонное пальтишко с трудом сходилось на ее пышной груди.
— Надень полушубок,— сказала Люба.
— Была нужда фигуру прятать...— возразила Надя. Хотела еще что-то сказать, но Вадим гулко стукнул в дверь.
— Сейчас! — крикнула Надя и пулей вылетела из комнаты.
Люба сердито посмотрела ей вслед, потом перевела взгляд на Наташу. Лицо у Наташи было задумчивое, усталое.
— Не пойму я тебя, Наташа,— сказала Люба,— за тобой ведь приходил.
— Люба, очень прошу. Не будем говорить об этом.
— Как хочешь. Могу и помолчать. Молча доели картошку.
— Опять из-за этой попрыгуньи посуда немытая остается,— ворчливо сказала Люба, убирая сковороду с оставленной для Нади порцией.
Наташа достала с полки книгу «Электрооборудование подъемных кранов». Книгу эту сегодня дал ей Николай.
— Прочитайте внимательно,— сказал он, передавая книгу.— Электрика — сердце любого механизма. Будет хорошо, если вы придете на курсы хоть немного подготовленной.
После того злополучного вечера он в первый раз заговорил с ней не по служебному делу. А впрочем, курсы для него — тоже служебное дело...
Наташа начала читать вводную хлаву, в которой излагались общие сведения об электричестве и которая, по сути дела, ничем не отличалась от соответствующей главы в учебнике физики. Материал был знакомый, но все понятия и термины как будто потеряли свое реальное содержание и превратились просто в сочетание типографских знаков, когда она смотрела на страницу книги, или в сочетание звуков, когда она пыталась читать вслух.
Довольно долго она заставляла себя вникнуть в смысл прочитанного и в конце концов убедилась, что это бесцельно. Мысли ее были очень далеки от электротехники и подъемных кранов.
Она сказала Любе: «Не будем, говорить об этом». А может быть, надо было говорить. Люба — единственный здесь близкий ей человек. И только она может помочь ей разобраться и понять самой, что происходит с ней... Никогда еще не была она в таком странном, таком нелепом состоянии... Словно она потеряла самое себя. С почти физической болью ощущала она пустоту в душе. И самое пугающее было то, что у нее не было никаких желаний и стремлений.
Даже так давно взлелеянная мысль о настоящей работе, то, что недавно казалось главной целью жизни, теперь забылось, потускнело, осознавалось только умозрительно, рассудочно и потому уже не радовало и даже не утешало.
Тяжелее и тревожнее всего было то, что она, казалось, разучилась мечтать...Порой она завидовала Наде, завидовала безмятежной бездумности ее существования. Желания и ощущения Нади были, может быть, и примитивны, но зато понятны и просты.
Уставать и мерзнуть на работе — плохо, согреться, отдохнуть, отоспаться — хорошо. Проголодаться — плохо, поесть сытно и вкусно — хорошо. Сидеть одной и скучать — плохо, сбегать на танцы или в кино, перемигнуться и пофлиртовать с подходящим парнем—хорошо. Плохое и хорошее закономерно чередовалось в жизни, и так как по этой несложной схеме за плохим всегда следовало хорошее, то и плохое становилось всего только ступенькой к хорошему, и в общем-то все было хорошо. Можно было жить и радоваться... Но разве у нее, Наташи, не было всякий день или не могло быть и этих маленьких горестей и этих простых, доступных каждому радостей бытия? Почему же ей этого мало? Почему ей все время чего-то недостает?
— Ты сорок минут читаешь одну страницу,— сказала Люба. Она сидела на кровати, поджав ноги, и вышивала крестом.
Наташа вздрогнула и перевернула страницу. Аркадий в первый раз осмелился не подчиниться Ляпину.
— Не стану я воровать! — сказал Аркадий и опасливо отодвинулся подальше от бригадира.
В обогревалке, кроме них, никого не было. Но Ляпин даже как будто и не рассердился.
— Дурак,— лениво сказал Ляпин.— Кто тебя заставляет воровать? Подойди и возьми пару пакетов.
Взрывники все уйдут на льдину. А старика я выманю из палатки.
— Не буду! — повторил Аркадий. Ляпин резко шагнул к нему. Аркадий попятился и
сжался, как бы ожидая удара.
— Не бойсь. Не стану руки марать,— процедил Ляпин.— Все вы только с дерьма пенки снимать, а на дело нет вас. Слушай и запоминай! Когда старик останется в палатке один, подойдешь и вызовешь его.
— Куда?
— На кудыкину гору. Придумай, сбрехни чего-нибудь. И задержи, пока не свистну. Понятно?
— Понятно, только...
— Раз понятно, пошли! Нельзя упускать такой случай. Когда еще в другой раз ночью взрывчатку привезут?
Ляпин произнес это рассудительно, деловым тоном, и Аркадий решился спросить:
— Зачем взрывчатка?
— Батю твоего подорвать хочу.
— Нет, верно?
— Рыбаки заказывали. Рыбу глушить.
Аркадий вспомнил осетров, тайменей, которых Ляпин привозил от какого-то Пахомыча, и успокоился. Тем более что ему самому отводилась второстепенная и безопасная роль. Если Ляпин и попадется, то его не выдаст. Это не в его стиле.
И Аркадий следом за Ляпиным вышел из обогревалки.На ущелье надвинулась морозная январская ночь. Звезды пригоршнями лежали на черных береговых скалах. Густую темноту, обступившую со всех сторон -ледяное поле, раздвигали конусы света, падающие от лампочек, покачивающихся на столбах. Возле палатки взрывников горела особенно яркая лампа, и Аркадий подумал, что Ляпин мало выгадал, затеяв провести свою операцию «под покровом ночной темноты».
Они притаились в тени за штабелем бруса. Отсюда хорошо была видна палатка взрывников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35