Напрашиваться в провожатые было неудобно, да ему еще и надо было заглянуть на участок. И он вспомнил:
— У вас была ко мне просьба?
Ему очень хотелось, чтобы она попросила его помощи в каком-нибудь трудноисполнимом деле. Не то чтобы он рассчитывал на признательность и благодарность: ему хотелось, чтобы она знала, что он с радостью готов помочь ей.
— Сейчас мне просить вас не о чем,— сказала Наташа,—я хотела предупредить вас... хотя лучше, если я скажу об этом сейчас, а то потом вы можете неправильно понять меня... Я хотела просить вас, когда начнутся работы здесь...—она замялась, подыскивая точное выражение,—ну, словом, в будущем котловане вы переведите меня на настоящую работу... чтобы я сама работала.— Она помолчала и сказала тихо, с виноватым видом: — Ехала станцию строить... и вот все только как-то около настоящего дела...
Николай был разочарован. Он ждал чего-то другого, более значительного.
— Кем бы вы хотели работать?
— Я не знаю. Если бы можно было бетонщицей или электросварщицей...
— Конечно, все это очень трудные работы, требующие физической силы и выносливости. На такое дело
женщин ставят неохотно,— назидательно начал было Николай.
— Вот так всегда и получается,— грустно сказала Наташа,— в газетах пишут, в речах говорят одно, а на поверку совсем другое...
Николай устыдился своего менторского тона.
— Я не хотел огорчить вас, Наташа. Вы меня неправильно поняли. Вы будете работать в котловане. Я вам обещаю...
Это было похоже на утешение. Может быть, он опасался, что она заплачет? Надо поблагодарить его за заботу и покончить этот никчемный разговор.
Но она не успела ничего сказать. В диспетчерскую вошел высокий сутулый человек в заношенном ватнике и попросил Николая Звягина пройти с ним осмотреть шурфы.
Наташа узнала его. Он шел тогда с Вадимом. Они еще почему-то долго смотрели ей вслед. Сейчас он не обратил на нее внимания. Но когда повернулся, чтобы уходить, заметил ее настороженный взгляд. Лицо его исказила болезненная гримаса, и бесчисленные морщины стали еще глубже и резче. Он тут же отвел взгляд и быстро вышел.
— Подождите меня, я сейчас вернусь,— сказал Николай.
Наташа машинально кивнула ему, па нее все еще смотрели слезящиеся, полные тоски глаза.
Странно, очень странно!.. Ясно, что тут ошибка... Старик принимает ее за кого-то другого. Но ведь он же, наверное, узнавал у Вадима?.. Странно!..
Не будь Наташа так удручена собственными мыслями, непонятное волнение этого незнакомого человека заставило бы ее не только задуматься, но и встревожиться. Но сейчас она была слишком переполнена своими заботами и переживаниями: так неудачно складывалась у нее жизнь... Никто не хочет понять, что она приехала сюда не потому, что у нее не было куска хлеба или крова над головой. Никто не хочет понять, что она ищет не заработка, а работы, такой работы, которая дала бы ей право считать себя не свидетелем, а действительным участником большого об-
щего дела, такой работы, которой можно было бы гордиться... Вот и Николай Николаевич как будто отнесся к ней сочувственно, но и он понял так, что ей надо устроиться (какое отвратительное слово!),и... помог ей в' этом... Другие будут копать землю, рвать скалу, укладывать бетон, будут своими руками строить станцию, а она... она будет составлять сводки и звонить по телефону... Не лучше ли было отрывать билетики в автобусе?..
Хотелось уйти и побыть одной, совсем одной, даже чтобы и девчонки не видели... Но она обещала подождать Николая Николаевича. Надо подождать. Она на работе, и он ее начальник.
Звягин вбежал в диспетчерскую запыхавшись, нисколько не похожий на начальника.
— Я боялся, что вы не дождетесь меня,— ответил он на ее удивленный взгляд.— А вы знаете, Наташа, нашел вам настоящую работу! Через месяц можно приступать. Нет, не к работе, к обучению. Но это все равно, потому что всякая работа начинается с обучения. Вы, Наташа, займете самое высокое положение в котловане. Я вовсе не шучу. Что может быть выше кабины портального крана!
Наташа смотрела на него, ничего не понимая.
— Через месяц открываются курсы крановщиков: Вы поступите на эти крусы и к лету, как раз к тому времени, когда в котловане понадобятся краны, получите диплом машиниста. Я думаю, это не хуже электросварщика? А вы как думаете, Наташа?
Наташа опустила голову.
— Что с вами, Наташа?
— Простите меня, Николай Николаевич,— все еще потупившись, сказала Наташа, потом решительно посмотрела ему .в глаза.— Мне показалось, что вы обо мне плохо подумали, и я огорчилась.
Уже по дороге Наташа спросила:
— Вы точно знаете: начало занятий через месяц? — Совершенно точно. Я буду преподавать на этих курсах. Так что берегитесь!
Но Наташа даже не отозвалась на шутку. Он был ей не ровня, чтобы запросто с ним пересмеиваться.
Нет худа без добра. И вынужденная «болезнь» высвободила время, которого Набатову всегда так не хватало. Используя нечаянно выдавшийся досуг, Кузьма Сергеевич с педантичной тщательностью проверил все расчеты по зимнему перекрытию и особенно по завершающему этапу — отсыпке верховой перемычки. Оказалось, что в первоначальных расчетах преуменьшили скорость течения в самый критический момент. Выяснилось, что для перекрытия правого рукава реки понадобится отсыпать по крайней мере вдвое больше камня, нежели было определено первоначально.
Это не на шутку встревожило Набатова.Перекрытие — всегда единоборство между рекой, и пытающимися ее покорить людьми. Единоборство жестокое и напряженное, не знающее перемирий и пе-редышек.
Начав перекрытие, нельзя ослаблять темпов отсыпки, наоборот, надо их непрерывно наращивать, потому что с каждой минутой живое сечение реки сужается и потому скорость потока также с каждой минутой возрастает и все большая часть сбрасываемого в реку камня уносится стремительным течением. И надо не только успевать за нарастающей яростью реки, но и опережать ее. Иначе река сметет со своего пути все преграды и выйдет из схватки победительницей.
Набатов пригласил к себе Терентия Фомича. Просидели целый вечер, размышляя и споря, стараясь в днепровском и донском, волжском и камском опытах найти ответ на вопрос, поставленный Ангарой.
Было ясно, что необходимо повысить интенсивность отсыпки, а она и так была принята в расчетах предельно высокой. Выход был один: применить тяжелые самосвалы вместо пятитонных, выпустить на лёд семитонные и десятитонные машины. А это, в свою очередь, вызывало опасение, выдержит ли лед. Надо было учитывать и такое немаловажное обстоятельство: фронтальное перекрытие будет проходить в начале
весны, когда солнце начнет разъедать лед и прочность ледового покрова резко снизится.Решили лед одеть деревом. Настлать на льду деревянные мостовые. Деревянный настил увеличит прочность ледяного покрова и защитит его от солнечных лучей.
Уходя, Терентий Фомич сказал Набатову, что от него, больного, проку не в пример больше, чем от здорового, и посоветовал не торопиться с выздоровлением.
— Типун тебе на язык, Терентий Фомич! — пожелал Набатов.
Вообще оказалось, что если сидеть дома, то двадцати четырех часов на одни сутки вполне достаточно. За несколько дней добровольного заточения Кузьма Сергеевич ответил на скопившиеся письма друзей и знакомых, просмотрел журналы, газеты прочитывал от первой до последней строчки.
И, что дороже всего, оставалось время подумать, поразмыслить. И не только о зимнем перекрытии и других делах стройки (хотя и дома больше всего думалось об этом). Теперь он каждый день видел сына. За обедом семья собиралась вместе, и Софья Ви-кентьевна не могла нарадоваться. Кузьма Сергеевич расспрашивал Аркадия, как идут работы на льду. Когда отец заговорил об этом в первый раз, Аркадию пришлось краснеть. Он не сумел толком рассказать даже, как подвигается рубка ряжа и когда он будет готов. Отец, сидя дома, знал больше его. На следующий день Аркадий подготовился к вопросам отца и смог рассказать не только о своей бригаде, но и о работе всего участка.
Кузьма Сергеевич, конечно, понимал, что сын заинтересовался делами участка не по доброй воле, а по необходимости, но все же похвалил его и сказал: — Будешь хорошо работать, скажу, чтобы зачислили на курсы механизаторов.
Софья Викентьевна, видя, что он доволен сыном, решилась заговорить о давно наболевшем: в институт пора бы Аркаше.
Но Кузьма Сергеевич сразу помрачнел.
— Рано!
А вечером, когда все уже улеглись, сидел один и думал: немалая доля и его вины в том, что сыну приходится горбом зарабатывать место в жизни.
Вспомнился разговор с Переваловым.
Тот ему прямо сказал однажды:
— Ты, Кузьма Сергеевич, перед сыном виноват, а я—перед тобой, что до: сих пор по-партийному не спросил с тебя. А придется спросить. Сын за отца не отвечает, а отцу за сына положено.
— Думаешь, я этого не понимаю,— сказал он тогда Перевалову.— Это, брат, заноза, такая глубокая заноза в самое сердце...
— Заноза — не то слово,— возразил Перевалов,— Занозу выдернул и выбросил. А здесь другое требуется.
Не первый раз возвращался Кузьма Сергеевич мыслями к этому разговору. Другое требуется... Конечно, другое. А что другое?.. Чтобы лечить, надо знать причину болезни. А где эта причина, в чем?.. Появилась с легкой руки- бойких фельетонистов даже теория своего рода: в обеспеченной, не знающей лишений семье дети балованные, беспутные, порченые... Словом, плесень... Но ведь это чушь! Дикая чушь! У Терентия Фомича не дети — золото. А тоже не в нужде выросли...
Тяжелое раздумье Набатова оборвал резкий звонок телефона.Звонил Калшювский. Просил разрешения зайти.
— Может быть, отложим до утра? — сказал Набатов.
— Хотел бы ознакомить вас с телеграммой главка,— почтительно и вместе с тем настойчиво ответил Евгений Адамович.
— Жду вас.
Было совершенно попятно, что это за телеграмма. Даже несколько странно, что она так задержалась. Принимая ее из рук Калиновского, Набатов, не читая, знал содержание. Интересна только, в какой форме оно изложено. Форма была самая категоричная:
«Впредь до рассмотрения проекта техсоветом немедленно прекратите работы зимнему перекрытию».
Адресована была телеграмма исполняющему обязанности начальника строительства Калиновскому.
— Меня поставили этой телеграммой в совершенно нелепое положение!— Евгений Адамович силился казаться возмущенным.— Им же прекрасно известно, что вы находитесь на стройке. Какая была необ-ходимость адресовать телеграмму мне?
— Им прекрасно, так сказать, официально извест-, но, что я болен,— возразил Набатов,— а вы исполняете мои обязанности.
— Да, но что я должен делать теперь? — воскликнул Калиновский.
Набатова начало раздражать его показное волнение, и он ответил сухо:
— В телеграмме точно сказано, что вы должны делать.
Но Евгений Адамович как бы не заметил сухости в тоне Набатова.
— Кузьма Сергеевич, я хочу знать: как бы вы поступили на моем месте?
— А вот это уже праздный вопрос,— усмехнулся Набатов.— Я не собираюсь быть на вашем месте и постараюсь, чтобы вы не оказались на моем. Поэтому поступайте так, как считаете правильным, находясь на своем месте.
— Если я вас правильно понимаю,— сказал- Калиновский подчеркнуто официальным тоном,— я должен отдать приказ о прекращении работ.
Набатов с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.
— А вы говорили: не знаете, что делать!
— Теперь знаю. Прошу извинить за беспокойство.
Закрыв за Калиновский дверь, Набатов тут же позвонил Перевалову, попросил зайти.
— Что случилось? — еще в дверях спросил Перевалов.— Я только что был на льду. Там все в порядке.
— По-латыни это называется «идефикс», а по-русски —«что у кого болит»,— засмеялся Набатов.
Пока Перевалов раздевался и обметал снег с валенок, он рассказал ему о телеграмме главка.
— Где эта телеграмма? — спросил Перевалов, когда Кузьма Сергеевич провел его к себе наверх и усадил к столу в старое глубокое кресло.
— Унес исполняющий. Но я помню ее слово в слово.
— Так... Наконец-то прижали нас.
— Это мы их прижали. Дальше выжидать и отмалчиваться нельзя.
— Калиновский, конечно, выполнит распоряжение? — сказал Перевалов после короткого молчания.
— Придется выздоравливать.
— И?..
— И отменять его приказ.
— Кузьма Сергеевич,— сказал Перевалов,— не возражаю против такого решения... и не настаиваю на нем. Нет, ты не смотри на меня так. Меня вовсе не тянет в кусты. Я хочу, чтобы мы с тобой еще раз разобрались в этом деле. Время у нас есть. До утра еще далеко... Я согласен вместе с тобой пойти на любой риск и разделить ответственность. Только надо, чтобы мы были уверены в своей правоте.
— А ты, Семен Александрович, еще не уверен?
— А ты, Кузьма Сергеевич, не горячись. Ты отвечай спокойно, не мне отвечай, а самому себе: уверен ты, что поступаешь правильно?
Набатов прошелся из угла в угол комнаты, потом подвинул кресло и сел напротив Перевалова.
— Хорошо, поговорим спокойно. Расскажу я тебе одну давнюю историю. Происходила она тоже в здешних местах, но к гидротехнике, а стало быть, и к зимнему перекрытию, о котором мы не умеем спокойно разговаривать, прямого касания не имеет. Слыхал я эту историю от известного тебе Корнея Гавриловича Рожнова.
Было это осенью девятнадцатого года. Здесь, в приангарской тайге, воевал с колчаковцами партизанский отряд Бурлова. Рожнов был бойцом в бурлов-ском отряде. Часть отряда послали с Ангары на Лену на выручку отряда Слюсарева. Известно было, что
положение у Слюсарева отчаянное, и медлить было нельзя. Ночью подошли к деревне. По слухам, в деревне засели колчаковцы. Обойти деревню нельзя: с одной стороны река, с другой —горы. Рожнова и еще двух партизан послали в разведку. У околицы наткнулись на часовых. Часовые их обстреляли. И получилось так, что Рожнов отбился от товарищей. Те решили, что он убит, вернулись в отряд и доложили командиру, что были в деревне, что там крупный отряд, одолеть который партизанам будет не по силам. Рожнов тем временем действительно пробрался в деревню и все разузнал. Белогвардейцев там была сравнительно небольшая группа. Возвращается Рожнов в отряд и первых встречает тех двоих, что ходили с ним в разведку. Объяснились. Те ему говорят: «Прикуси язык! А то скажем, что ты провокатор. Двоим веры больше будет. А в первом же бою спроворишь пулю в затылок». Рожнов для виду согласился с ними, а командиру доложил все как есть.
— Как же решил командир?
— Приказал всех троих обезоружить и связать. И сказал, что дело покажет, чья правда. Одним словом, правильно решил. Но это уже другой разговор.
— Да, это уже другой разговор,— согласился Перевалов.— А первый ты считаешь законченным?
— Считаю законченным!—жестко сказал Набатов.— Считаю своим гражданским и партийным долгом не кривить душой. А коли уверен в своей правоте, отстаивать ее. И не только словами, но и делом.
— Ты опять горячишься,— сказал Перевалов.— И, между прочим, зря. Я с тобой согласен. Давай лучше посоветуемся, что будем делать.
— Я сказал, завтра кончаю болеть.
— Ясно. А я завтра вылечу в обком.
— Рано.
— Самое время.Чего еще ждать?
— Рано. Вылетишь послезавтра и доложишь в обкоме, что первый ряж опущен. Тогда легче будет разговаривать.
Эту ночь Наташа спала тревожно. Несвязные и беспокойные сны наплывали один на другой. Она разговаривала то с Вадимом, то с Федором Васильевичем, то со Звягиным. В конце концов она перенеслась в кабину портального крана, удивительно похожую на кабину автобуса. Огромная стрела крана послушно повиновалась Наташе. Чуть пошевелив рукой, она посылала стрелу вправо, влево, вверх, вниз. Наташа чувствовала, что все где-то далеко внизу любуются, как ловко и умело управляется она с огромной машиной, и сознание того, что она действительно умелая и ловкая, доставляло ей какую-то особенную, светлую радость. Длинная решетчатая стрела плавно и легко носилась в воздухе, и вот уже и кабина вместе с Наташей плыла и вправо, и влево, и, наконец, птицей взмыла вверх, и... Наташа проснулась.
Обидно было расставаться с ощущением радости, но огорчаться не было времени. Надо было спешить на работу. Лучше прийти раньше, чем опоздать в первый же день. Что подумает о ней Николай Николаевич? И Наташа вышла из дому, не дожидаясь, пока соберутся Люба и Надя. Еще не рассветало, и только по быстрой походке спешивших на работу людей можно было определить, что уже утро. Чтобы сократить путь, Наташа пошла не по дороге, а через парк к распадку, хотя этого "темного распадка она всегда боялась. Поэтому шла она очень быстро, временами бежала и, только поравнявшись со столовой на берегу, остановилась отдышаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— У вас была ко мне просьба?
Ему очень хотелось, чтобы она попросила его помощи в каком-нибудь трудноисполнимом деле. Не то чтобы он рассчитывал на признательность и благодарность: ему хотелось, чтобы она знала, что он с радостью готов помочь ей.
— Сейчас мне просить вас не о чем,— сказала Наташа,—я хотела предупредить вас... хотя лучше, если я скажу об этом сейчас, а то потом вы можете неправильно понять меня... Я хотела просить вас, когда начнутся работы здесь...—она замялась, подыскивая точное выражение,—ну, словом, в будущем котловане вы переведите меня на настоящую работу... чтобы я сама работала.— Она помолчала и сказала тихо, с виноватым видом: — Ехала станцию строить... и вот все только как-то около настоящего дела...
Николай был разочарован. Он ждал чего-то другого, более значительного.
— Кем бы вы хотели работать?
— Я не знаю. Если бы можно было бетонщицей или электросварщицей...
— Конечно, все это очень трудные работы, требующие физической силы и выносливости. На такое дело
женщин ставят неохотно,— назидательно начал было Николай.
— Вот так всегда и получается,— грустно сказала Наташа,— в газетах пишут, в речах говорят одно, а на поверку совсем другое...
Николай устыдился своего менторского тона.
— Я не хотел огорчить вас, Наташа. Вы меня неправильно поняли. Вы будете работать в котловане. Я вам обещаю...
Это было похоже на утешение. Может быть, он опасался, что она заплачет? Надо поблагодарить его за заботу и покончить этот никчемный разговор.
Но она не успела ничего сказать. В диспетчерскую вошел высокий сутулый человек в заношенном ватнике и попросил Николая Звягина пройти с ним осмотреть шурфы.
Наташа узнала его. Он шел тогда с Вадимом. Они еще почему-то долго смотрели ей вслед. Сейчас он не обратил на нее внимания. Но когда повернулся, чтобы уходить, заметил ее настороженный взгляд. Лицо его исказила болезненная гримаса, и бесчисленные морщины стали еще глубже и резче. Он тут же отвел взгляд и быстро вышел.
— Подождите меня, я сейчас вернусь,— сказал Николай.
Наташа машинально кивнула ему, па нее все еще смотрели слезящиеся, полные тоски глаза.
Странно, очень странно!.. Ясно, что тут ошибка... Старик принимает ее за кого-то другого. Но ведь он же, наверное, узнавал у Вадима?.. Странно!..
Не будь Наташа так удручена собственными мыслями, непонятное волнение этого незнакомого человека заставило бы ее не только задуматься, но и встревожиться. Но сейчас она была слишком переполнена своими заботами и переживаниями: так неудачно складывалась у нее жизнь... Никто не хочет понять, что она приехала сюда не потому, что у нее не было куска хлеба или крова над головой. Никто не хочет понять, что она ищет не заработка, а работы, такой работы, которая дала бы ей право считать себя не свидетелем, а действительным участником большого об-
щего дела, такой работы, которой можно было бы гордиться... Вот и Николай Николаевич как будто отнесся к ней сочувственно, но и он понял так, что ей надо устроиться (какое отвратительное слово!),и... помог ей в' этом... Другие будут копать землю, рвать скалу, укладывать бетон, будут своими руками строить станцию, а она... она будет составлять сводки и звонить по телефону... Не лучше ли было отрывать билетики в автобусе?..
Хотелось уйти и побыть одной, совсем одной, даже чтобы и девчонки не видели... Но она обещала подождать Николая Николаевича. Надо подождать. Она на работе, и он ее начальник.
Звягин вбежал в диспетчерскую запыхавшись, нисколько не похожий на начальника.
— Я боялся, что вы не дождетесь меня,— ответил он на ее удивленный взгляд.— А вы знаете, Наташа, нашел вам настоящую работу! Через месяц можно приступать. Нет, не к работе, к обучению. Но это все равно, потому что всякая работа начинается с обучения. Вы, Наташа, займете самое высокое положение в котловане. Я вовсе не шучу. Что может быть выше кабины портального крана!
Наташа смотрела на него, ничего не понимая.
— Через месяц открываются курсы крановщиков: Вы поступите на эти крусы и к лету, как раз к тому времени, когда в котловане понадобятся краны, получите диплом машиниста. Я думаю, это не хуже электросварщика? А вы как думаете, Наташа?
Наташа опустила голову.
— Что с вами, Наташа?
— Простите меня, Николай Николаевич,— все еще потупившись, сказала Наташа, потом решительно посмотрела ему .в глаза.— Мне показалось, что вы обо мне плохо подумали, и я огорчилась.
Уже по дороге Наташа спросила:
— Вы точно знаете: начало занятий через месяц? — Совершенно точно. Я буду преподавать на этих курсах. Так что берегитесь!
Но Наташа даже не отозвалась на шутку. Он был ей не ровня, чтобы запросто с ним пересмеиваться.
Нет худа без добра. И вынужденная «болезнь» высвободила время, которого Набатову всегда так не хватало. Используя нечаянно выдавшийся досуг, Кузьма Сергеевич с педантичной тщательностью проверил все расчеты по зимнему перекрытию и особенно по завершающему этапу — отсыпке верховой перемычки. Оказалось, что в первоначальных расчетах преуменьшили скорость течения в самый критический момент. Выяснилось, что для перекрытия правого рукава реки понадобится отсыпать по крайней мере вдвое больше камня, нежели было определено первоначально.
Это не на шутку встревожило Набатова.Перекрытие — всегда единоборство между рекой, и пытающимися ее покорить людьми. Единоборство жестокое и напряженное, не знающее перемирий и пе-редышек.
Начав перекрытие, нельзя ослаблять темпов отсыпки, наоборот, надо их непрерывно наращивать, потому что с каждой минутой живое сечение реки сужается и потому скорость потока также с каждой минутой возрастает и все большая часть сбрасываемого в реку камня уносится стремительным течением. И надо не только успевать за нарастающей яростью реки, но и опережать ее. Иначе река сметет со своего пути все преграды и выйдет из схватки победительницей.
Набатов пригласил к себе Терентия Фомича. Просидели целый вечер, размышляя и споря, стараясь в днепровском и донском, волжском и камском опытах найти ответ на вопрос, поставленный Ангарой.
Было ясно, что необходимо повысить интенсивность отсыпки, а она и так была принята в расчетах предельно высокой. Выход был один: применить тяжелые самосвалы вместо пятитонных, выпустить на лёд семитонные и десятитонные машины. А это, в свою очередь, вызывало опасение, выдержит ли лед. Надо было учитывать и такое немаловажное обстоятельство: фронтальное перекрытие будет проходить в начале
весны, когда солнце начнет разъедать лед и прочность ледового покрова резко снизится.Решили лед одеть деревом. Настлать на льду деревянные мостовые. Деревянный настил увеличит прочность ледяного покрова и защитит его от солнечных лучей.
Уходя, Терентий Фомич сказал Набатову, что от него, больного, проку не в пример больше, чем от здорового, и посоветовал не торопиться с выздоровлением.
— Типун тебе на язык, Терентий Фомич! — пожелал Набатов.
Вообще оказалось, что если сидеть дома, то двадцати четырех часов на одни сутки вполне достаточно. За несколько дней добровольного заточения Кузьма Сергеевич ответил на скопившиеся письма друзей и знакомых, просмотрел журналы, газеты прочитывал от первой до последней строчки.
И, что дороже всего, оставалось время подумать, поразмыслить. И не только о зимнем перекрытии и других делах стройки (хотя и дома больше всего думалось об этом). Теперь он каждый день видел сына. За обедом семья собиралась вместе, и Софья Ви-кентьевна не могла нарадоваться. Кузьма Сергеевич расспрашивал Аркадия, как идут работы на льду. Когда отец заговорил об этом в первый раз, Аркадию пришлось краснеть. Он не сумел толком рассказать даже, как подвигается рубка ряжа и когда он будет готов. Отец, сидя дома, знал больше его. На следующий день Аркадий подготовился к вопросам отца и смог рассказать не только о своей бригаде, но и о работе всего участка.
Кузьма Сергеевич, конечно, понимал, что сын заинтересовался делами участка не по доброй воле, а по необходимости, но все же похвалил его и сказал: — Будешь хорошо работать, скажу, чтобы зачислили на курсы механизаторов.
Софья Викентьевна, видя, что он доволен сыном, решилась заговорить о давно наболевшем: в институт пора бы Аркаше.
Но Кузьма Сергеевич сразу помрачнел.
— Рано!
А вечером, когда все уже улеглись, сидел один и думал: немалая доля и его вины в том, что сыну приходится горбом зарабатывать место в жизни.
Вспомнился разговор с Переваловым.
Тот ему прямо сказал однажды:
— Ты, Кузьма Сергеевич, перед сыном виноват, а я—перед тобой, что до: сих пор по-партийному не спросил с тебя. А придется спросить. Сын за отца не отвечает, а отцу за сына положено.
— Думаешь, я этого не понимаю,— сказал он тогда Перевалову.— Это, брат, заноза, такая глубокая заноза в самое сердце...
— Заноза — не то слово,— возразил Перевалов,— Занозу выдернул и выбросил. А здесь другое требуется.
Не первый раз возвращался Кузьма Сергеевич мыслями к этому разговору. Другое требуется... Конечно, другое. А что другое?.. Чтобы лечить, надо знать причину болезни. А где эта причина, в чем?.. Появилась с легкой руки- бойких фельетонистов даже теория своего рода: в обеспеченной, не знающей лишений семье дети балованные, беспутные, порченые... Словом, плесень... Но ведь это чушь! Дикая чушь! У Терентия Фомича не дети — золото. А тоже не в нужде выросли...
Тяжелое раздумье Набатова оборвал резкий звонок телефона.Звонил Калшювский. Просил разрешения зайти.
— Может быть, отложим до утра? — сказал Набатов.
— Хотел бы ознакомить вас с телеграммой главка,— почтительно и вместе с тем настойчиво ответил Евгений Адамович.
— Жду вас.
Было совершенно попятно, что это за телеграмма. Даже несколько странно, что она так задержалась. Принимая ее из рук Калиновского, Набатов, не читая, знал содержание. Интересна только, в какой форме оно изложено. Форма была самая категоричная:
«Впредь до рассмотрения проекта техсоветом немедленно прекратите работы зимнему перекрытию».
Адресована была телеграмма исполняющему обязанности начальника строительства Калиновскому.
— Меня поставили этой телеграммой в совершенно нелепое положение!— Евгений Адамович силился казаться возмущенным.— Им же прекрасно известно, что вы находитесь на стройке. Какая была необ-ходимость адресовать телеграмму мне?
— Им прекрасно, так сказать, официально извест-, но, что я болен,— возразил Набатов,— а вы исполняете мои обязанности.
— Да, но что я должен делать теперь? — воскликнул Калиновский.
Набатова начало раздражать его показное волнение, и он ответил сухо:
— В телеграмме точно сказано, что вы должны делать.
Но Евгений Адамович как бы не заметил сухости в тоне Набатова.
— Кузьма Сергеевич, я хочу знать: как бы вы поступили на моем месте?
— А вот это уже праздный вопрос,— усмехнулся Набатов.— Я не собираюсь быть на вашем месте и постараюсь, чтобы вы не оказались на моем. Поэтому поступайте так, как считаете правильным, находясь на своем месте.
— Если я вас правильно понимаю,— сказал- Калиновский подчеркнуто официальным тоном,— я должен отдать приказ о прекращении работ.
Набатов с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.
— А вы говорили: не знаете, что делать!
— Теперь знаю. Прошу извинить за беспокойство.
Закрыв за Калиновский дверь, Набатов тут же позвонил Перевалову, попросил зайти.
— Что случилось? — еще в дверях спросил Перевалов.— Я только что был на льду. Там все в порядке.
— По-латыни это называется «идефикс», а по-русски —«что у кого болит»,— засмеялся Набатов.
Пока Перевалов раздевался и обметал снег с валенок, он рассказал ему о телеграмме главка.
— Где эта телеграмма? — спросил Перевалов, когда Кузьма Сергеевич провел его к себе наверх и усадил к столу в старое глубокое кресло.
— Унес исполняющий. Но я помню ее слово в слово.
— Так... Наконец-то прижали нас.
— Это мы их прижали. Дальше выжидать и отмалчиваться нельзя.
— Калиновский, конечно, выполнит распоряжение? — сказал Перевалов после короткого молчания.
— Придется выздоравливать.
— И?..
— И отменять его приказ.
— Кузьма Сергеевич,— сказал Перевалов,— не возражаю против такого решения... и не настаиваю на нем. Нет, ты не смотри на меня так. Меня вовсе не тянет в кусты. Я хочу, чтобы мы с тобой еще раз разобрались в этом деле. Время у нас есть. До утра еще далеко... Я согласен вместе с тобой пойти на любой риск и разделить ответственность. Только надо, чтобы мы были уверены в своей правоте.
— А ты, Семен Александрович, еще не уверен?
— А ты, Кузьма Сергеевич, не горячись. Ты отвечай спокойно, не мне отвечай, а самому себе: уверен ты, что поступаешь правильно?
Набатов прошелся из угла в угол комнаты, потом подвинул кресло и сел напротив Перевалова.
— Хорошо, поговорим спокойно. Расскажу я тебе одну давнюю историю. Происходила она тоже в здешних местах, но к гидротехнике, а стало быть, и к зимнему перекрытию, о котором мы не умеем спокойно разговаривать, прямого касания не имеет. Слыхал я эту историю от известного тебе Корнея Гавриловича Рожнова.
Было это осенью девятнадцатого года. Здесь, в приангарской тайге, воевал с колчаковцами партизанский отряд Бурлова. Рожнов был бойцом в бурлов-ском отряде. Часть отряда послали с Ангары на Лену на выручку отряда Слюсарева. Известно было, что
положение у Слюсарева отчаянное, и медлить было нельзя. Ночью подошли к деревне. По слухам, в деревне засели колчаковцы. Обойти деревню нельзя: с одной стороны река, с другой —горы. Рожнова и еще двух партизан послали в разведку. У околицы наткнулись на часовых. Часовые их обстреляли. И получилось так, что Рожнов отбился от товарищей. Те решили, что он убит, вернулись в отряд и доложили командиру, что были в деревне, что там крупный отряд, одолеть который партизанам будет не по силам. Рожнов тем временем действительно пробрался в деревню и все разузнал. Белогвардейцев там была сравнительно небольшая группа. Возвращается Рожнов в отряд и первых встречает тех двоих, что ходили с ним в разведку. Объяснились. Те ему говорят: «Прикуси язык! А то скажем, что ты провокатор. Двоим веры больше будет. А в первом же бою спроворишь пулю в затылок». Рожнов для виду согласился с ними, а командиру доложил все как есть.
— Как же решил командир?
— Приказал всех троих обезоружить и связать. И сказал, что дело покажет, чья правда. Одним словом, правильно решил. Но это уже другой разговор.
— Да, это уже другой разговор,— согласился Перевалов.— А первый ты считаешь законченным?
— Считаю законченным!—жестко сказал Набатов.— Считаю своим гражданским и партийным долгом не кривить душой. А коли уверен в своей правоте, отстаивать ее. И не только словами, но и делом.
— Ты опять горячишься,— сказал Перевалов.— И, между прочим, зря. Я с тобой согласен. Давай лучше посоветуемся, что будем делать.
— Я сказал, завтра кончаю болеть.
— Ясно. А я завтра вылечу в обком.
— Рано.
— Самое время.Чего еще ждать?
— Рано. Вылетишь послезавтра и доложишь в обкоме, что первый ряж опущен. Тогда легче будет разговаривать.
Эту ночь Наташа спала тревожно. Несвязные и беспокойные сны наплывали один на другой. Она разговаривала то с Вадимом, то с Федором Васильевичем, то со Звягиным. В конце концов она перенеслась в кабину портального крана, удивительно похожую на кабину автобуса. Огромная стрела крана послушно повиновалась Наташе. Чуть пошевелив рукой, она посылала стрелу вправо, влево, вверх, вниз. Наташа чувствовала, что все где-то далеко внизу любуются, как ловко и умело управляется она с огромной машиной, и сознание того, что она действительно умелая и ловкая, доставляло ей какую-то особенную, светлую радость. Длинная решетчатая стрела плавно и легко носилась в воздухе, и вот уже и кабина вместе с Наташей плыла и вправо, и влево, и, наконец, птицей взмыла вверх, и... Наташа проснулась.
Обидно было расставаться с ощущением радости, но огорчаться не было времени. Надо было спешить на работу. Лучше прийти раньше, чем опоздать в первый же день. Что подумает о ней Николай Николаевич? И Наташа вышла из дому, не дожидаясь, пока соберутся Люба и Надя. Еще не рассветало, и только по быстрой походке спешивших на работу людей можно было определить, что уже утро. Чтобы сократить путь, Наташа пошла не по дороге, а через парк к распадку, хотя этого "темного распадка она всегда боялась. Поэтому шла она очень быстро, временами бежала и, только поравнявшись со столовой на берегу, остановилась отдышаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35