. Но теперь, после всего, что между ними произошло... Глупец, жалкий и смешной! Метнулся, как мотылек на. огонь свечи, опалил крылья и теперь корчится... Никогда он больше не подойдет к этой... даже не взглянет на нее... Теперь он больше ни к кому не подойдет... Не сможет подойти... не посмеет...
Весь день на работе Вадим был мрачен и задумчив.
— Что с тобой? — спрашивали ребята.
— Ничего,— односложно отвечал Вадим, делая вид, что занят работой и ему не до разговоров.
Вечером ребята утащили его в клуб. Он пошел неохотно, уступив их настояниям. И лучше б ему было не ходить,
В клубном буфете он увидел ее.
Неля приветливо улыбнулась ему, и он снова не устоял. Улучив минуту, когда возле стойки никого не было, он подошел к ней.
Она смотрела на него такими же ясными, веселыми глазами, как в тот первый вечер, когда он пришел к Ляпину вместе с Аркадием и когда между ними ничего еще не было. Как бы не замечая его подавленного состояния, она задавала ему какие-то шутливые вопросы.
— Я приду к тебе сегодня,— сказал он, стыдясь самого себя.
Глаза ее испуганно округлились.
— Что ты! — выдохнула она каким-то шипящим шепотом.— И не думай! Забудь, забудь, как ничего и не. было!
Она была непритворно встревожена. Вадим покраснел и молча отошел. Но спустя несколько минут, проходя мимо буфета, он увидел за стойкой Нелю и девушку с темными кудряшками, ту, что заходила к ней в тот вечер. Неля что-то шепнула подружке на ухо. Подружка, прищурив глаза, посмотрела на Вадима, и обе бессовестно рассмеялись.
Но самое трудное было впереди.
Через два дня на работу вышел Ляпин, Бригада работала на прокладке теплотрассы к заводу сборного железобетона и сейчас готовила законченную уже «нитку» паропровода к контрольным испытаниям. Бригадир шел по дну траншеи, останавливаясь возле работающих.
Когда Вадим заметил приближающегося Ляпина, у него словно что-то оборвалось внутри. Он почувствовал, что не может взглянуть Ляпину в глаза. Но здесь, в узкой траншее, нельзя было ни отойти, ни даже посторониться.
Это не было трусостью. Когда Вадим, торжествующий, обрадованный, что прикоснулся к тому, что. ему казалось счастьем, шел к Неле на второе свидание, он даже сочувствовал Ляпину и жалел его, хотя и считал его недостойным любви такой замечательной,
женщины, и, может быть, именно поэтому и жалел, и был готов к прямому и честному объяснению. А теперь?.. Что он теперь может сказать ему? Ляпин подошел и спросил, как всегда:
— Как дела, студент?
— Нормально,— ответил Вадим, не поднимая головы.
— Чего съежился? Держи голову выше, а хвост морковкой. А то девки любить не станут.
Вадим исподлобья глянул на Ляпина. На лице бригадира была обычная грубоватая ухмылка.
— Давай, давай вкалывай!—сказал Ляпин и пошел дальше.
Усмешка Ляпина показалась Вадиму многозначительной: «Знает. Конечно, знает. Уж лучше бы обругал или просто прошел, как мимо пустого места!»
Вадим старался не попадаться на глаза Ляпину. Думал, как бы перевестись в другую бригаду. Хотел пойти к прорабу, но не решился. Не мог придумать причину, на которую можно бы сослаться.
Ляпина рабочие ценили за то, что он горой стоял за бригаду и не боялся поспорить с мастером или нормировщиком, а если нужно, то и дойти до прораба или начальника участка. В бригаде почти, не случалось простоев и выработка была выше, чем у других.
В столовую ходили всей бригадой, на перекур тоже собирались вокруг наскоро разведенного костерика. Чтобы реже встречаться с Ляпиным, Вадим держался особняком.
В это время в бригаде появился новый рабочий: высокий, сутулый старик в облезлой заячьей шапке.
Ляпин не хотел его брать: «На черта мне эти мощи!» — но прораб сказал, что так приказано самим Набатовым.
Ляпин буркнул, что вряд ли Набатов приказал именно в его бригаду, но из-за пустяков портить отношения с прорабом не стал.
Вадим пришел в инструменталку сменить затупившуюся кирку и краем уха уловил разговор бригадира с новым рабочим.
— Какая у тебя специальность? — спросил Ляпин.
— Солдат, сапер,—ответил-старик.
— Ты мне биографию не рассказывай,— рассердился Ляпин,— говори, что делать умеешь.
— Солдат, да еще сапер все должен уметь. Могу плотничать, могу землю копать.
— Много ты накопаешь,—проворчал Ляпин,— больше за собой натрусишь.— Тут он заметил Вадима и подозвал его:—Студент, возьми себе подручного.— И уже вслед им хохотнул: — Хороша парочка — баран да ярочка.
Когда спустились в траншею, Черемных сказал Вадиму:
— Не думай, парень, что я тебе на шею сяду. Работать пока еще могу.
Вадим чувствовал себя неловко оттого,- что этот старый человек у него в подручных, и поспешил его успокоить:
— Я и не думаю так. Вы на своем веку поработали.
Черемных неожиданно усмехнулся.
— Не так уж велик век. Тоже меня в деды зачислил. А мне всего сорок восьмой.
Вадим не мог скрыть удивления.
— Жизнь, она бороздки прокладывает... А горе одного только рака красит.
Черемных сказал это просто, без рисовки, тем более без стремления разжалобить и вызвать сочувствие, по нельзя было не понять, что за его словами много тяжелого, может быть, даже трагического. И то, что держался он мужественно и с достоинством, какое трудно было предположить в нем, если судить по жалкому его виду, вызвало у Вадима симпатию и уважение.
У этого человека было за плечами настоящее горе. Вадим подумал, как вынес бы он такое горе, и невольно устыдился своих малодушных переживаний.
Работа была трудная. Они расширяли и углубляли траншею. Мерзлая глина была тверда как камень. Вадим видел, что Черемных старается не отставать от него и работает из последних сил. Он взмахивал киркой так же энергично и ударял, казалось, с такою же силой, как Вадим, но все чаще и чаще кирка, вместо того чтобы врезаться в грунт, отскакивала от скованной морозом породы.
Вадиму очень не хотелось обижать Ивана Васильевича, но все же пришлось сказать:
— Если будете так надрываться, дело у нас не пойдет. Я вас очень прошу, не надо! Отдохните. Не последний день работаем.
Черемных ничего не ответил, но послушался. Прикрыл рукавицами кучку мерзлых глиняных комьев и просидел минут пять, привалясь плечом к стенке траншеи. Поднялся с усилием и работал медленнее, уже не гонясь за Вадимом, но и не останавливаясь больше до самого обеда.
В траншею заглянул Аркадий, окликнул Вадима:
— Пошли в столовую!
— Догоню,— сказал Вадим.— Пойдемте, Иван Васильевич.
— Устал я, посижу,— ответил Черемных.
— Столовая недалеко. Совсем рядом. — Не хочется. Посижу я,
— Вот что, Иван Васильевич,—сказал Вадим, на-супясь и как бы выговаривая ему,— в столовую вы пойдете. Деньги у меня есть, до получки хватит. И вообще нечего об этом разговаривать.
— Значит, по всем статьям берешь меня на иждивение,— хмуро усмехнулся Черемных и закончил фразу непонятно для Вадима: — Одна головня и в печи гаснет, две и в поле курятся...
Перед концом смены подошел Ляпин. Чувствовалось—намеревался пошуметь. Но не было повода: дневное задание выполнено.
Сказал с досадой:
— Жив еще, старый хрен, не рассыпался?
Вадим посмотрел, на. него с укором, а сам Черемных, не поднимая головы, продолжал размеренно и неторопливо кайлить мерзлую глину.
— Работничек! — процедил Ляпин, сплюнул и ушел.
— Слабый человек,— сказал Черемных.
— Слабый? — удивился Вадим. И Черемных пояснил:
— Сильный лежачего не ударит.
Вадим взял документы Черемных и пошел к коменданту договариваться. В комнате, где жил Вадим, освободилось одно место. Сосед, демобилизованный моряк-дальневосточник, женился и переехал жить на правый берег в общежитие молодоженов.
Комендант Нина Андреевна, молодая миловидная женщина, куда-то торопливо собиралась. Когда Вадим вошел, она, пригнувшись к настольному зеркалу, укладывала на голове толстую пшеничного цвета косу.
Вадим выложил документы Черемных на стол рядом с зеркалом.
— Ну что ты, Орликов! — недовольно сказала Нина Андреевна, и шпилька, которую она держала в зубах, упала на пол.— Только заключенных нам и не хватало!
Вадим подал ей шпильку и сказал:
— Теперь он не заключенный.
— Десять лет зазря не дадут.
— Я за него ручаюсь!— воскликнул Вадим с такой горячностью, что Нина Андреевна не могла не улыбнуться.
— Этого мало.
Вадим продолжал настаивать, и Нина Андреевна взмолилась:
— Честное слово, в кино опаздываю. Можно же решить это завтра?
— Нина Андреевна! Он старик. Больной старик. Если бы вы только взглянули на него...
— Где этот, больной старик?
— В нашей комнате.
Нина Андреевна в сердцах махнула рукой и сказала, накидывая пальто:
— Ну, смотри, Орликов. Подведешь меня... Теперь вечерами Вадим сидел дома. Аркадий звал
в клуб или кино. Но там можно было встретиться с Нелей или, хуже того, с Нелей и Ляпиным, и Вадим отказывался, придумывая каждый раз новую причину.
Как-то Аркадий забежал в общежитие, приглашая пойти к бригадиру «обмыть получку». Вадима передернуло при одной мысли, что он снова очутится в той комнате, под насмешливыми взглядами Ляпина и Нели.
— Паинькой стал,— презрительно усмехнулся Аркадий.— Непонятно, перед кем выслуживаешься.
Вадим много читал, а то и просто лежал на койке, стоял у окна или ходил по комнате, погруженный в свои думы.
Порывался пойти к Наташе и удерживал себя. Говорить с нею теперь было бы еще труднее.
От Черемных не укрылось, что у Вадима камень на душе. С расспросами он не лез, хотя побеседовать время было — они часто коротали вечера вдвоем.
Черемных рассказывал о войне. На фронте он был с первых ее дней.
Вадим слушал его неторопливую, почти бесстрастную речь и думал о жестокой несообразности судьбы.
Человек прошел всю войну. Воевал три года — тысячу дней и ночей! Пролил кровь. Смотрел смерти в глаза. Верил и победу и ждал ее... Плен и немецкий концлагерь лишили его права быть победителем, хотя право это было много раз оплачено кровью... Можно ли отнять это право?.. И не только отнять, но и наказывать еще. Наказывать после полных горечи, бессильной ненависти и отчаяния, пропавших для жизни дней плена, после ужасов и позора концлагеря...
— За что же вас так жестоко наказали? Вы же не виноваты!
— Где беда, там и вина. Мертвому можно уйти из строя. Живому нельзя... А что наказали... Я сам себя наказал не в пример горше...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Третий день с низовьев реки дул ветер.
Набрав силу в снежных пустынях севера, он рвался на юг, к центру материка. Путь ветру преграждали горы. Ветер ударялся о скалистую грудь горы и низвергался в речную долину.
В каменной горловине ущелья ветер бушевал с неистовой силой. Вспарываясь об острые клыки торосов, он срезал верхушки заструг и сугробов, дробил их в колючую снежную пыль и гнал ее передсобою, свистя, завывая и захлебываясь в натуге...
Казалось, ничто не в силах противостоять жестокой силе ветра. Но, приглядевшись, можно было различить в клубах снежной пыли узкие треноги буровых станков, вереницей выстроившихся посередине ущелья. На льду работали люди — буровики и гидрологи.
Возле одной из треног, спиной к ветру, стояли рядом двое в длинных полушубках с поднятыми воротниками. Один пытался закурить, но спичка, едва вспыхнув, тут же гасла. В раздражении он смял и отшвырнул папиросу, которую тут же унес порыв ветра.
— Погодушка! — сочувственно сказал его товарищ.
— Как в Сибири!..— отозвался первый.— Послушай, Николай,— сказал он, возвращаясь к прерванному разговору,— какого дьявола ты торчишь тут на морозе? Мне не доверяешь?
— Не болтай глупостей, Виктор,— возразил Николай Звягин.—Я говорил тебе, что должен приехать Кузьма Сергеевич.
— Ты уже битых два часа ждешь.
— Он сказал, что приедет в середине дня. .— Чего же ты прискакал так рано?
— Лучше, если я подожду его, а не он будет ждать меня.
Они перебрасывались фразами, не глядя друг на друга, укрывая лицо от режущего ледяного ветра.
И хотя обстановка вовсе не располагала к разговору, Виктор, не умевший подолгу молчать, снова спросил:
— Ну и как? Свидание состоялось?
— Какое свидание?
— Преклоняюсь перед вашей поистине рыцарской скромностью. Но нельзя же скрывать от друга.
— Да что я скрываю?
— Николай Звягин! — произнес Виктор прокурорским тоном.— Вы не посмеете отрицать, что остались вчера в автобусе, пропустив свою остановку, с заранее обдуманным намерением! Вы не решитесь отрицать, что пренебрегли обществом друга ради белокурой кондукторши. Вы вернулись домой без четверти двенадцать!..
Особенно яростный порыв ветра хлестнул в лицо колючей снежной пылью. Виктор на секунду замолчал, но тут же прокашлялся и бодро закончил:
— Суду все ясно. Вы были с ней!
— Я был в кино.
— Тем более. В кино и с ней.
— Я был в кино один.
— Невероятно!
Николай не обманывал товарища.
Он действительно остался с намерением заговорить с Наташей (он узнал, как ее зовут) и пригласить ее в кино (билеты были куплены накануне). Но когда автобус подъехал к конечной остановке — гаражу, она так быстро выпрыгнула, что он не успел ее даже окликнуть. Он долго ждал у гаража, потом уз-
нал, что там идет комсомольское собрание. Пришлось в кино идти одному.Николай хотел чистосердечно рассказать все Виктору, но в это время сквозь посвист пурги донеслось гудение автомобильного мотора. Серый «газик»-вез-деход остановился на дороге.
—Вот и Кузьма Сергеевич,—сказал Николай Звягин и, прикрывая лицо огромной рукавицей, побежал к машине.
Вместе с Набатовым приехали Швидко, начальник управления механизации Бирюков и бульдозерист Перетолчин.
Набатов первым вышел из машины. За ним Швидко и Федор Васильевич.
Бирюков выглянул и сказал:
— Может быть, доедем до места?
— Вылезай, Павел Иванович,— усмехнулся Швидко,— ездить будем потом, когда твои ребята дорогу сделают.
Бирюков что-то буркнул в ответ, нехотя вылез из машины, подошел к Набатову и, рывком подняв воротник, повернулся спиной к ветру.
Набатов, словно не замечая его недовольства, спросил спокойно, деловым тоном:
— Бульдозеристы знают задачу?
— Знают,—ответил Бирюков.
— Добровольцы есть?
— Все.
— Отлично!
«И чего он форсит,— уже со злостью подумал Бирюков,—обо всем можно было переговорить в управлении, наконец, едучи сюда, в машине. Всю дорогу молчал, теперь открыл производственное совещание на свежем воздухе».
— Предупредили людей, чтобы не забывали об опасности? — продолжал Набатов.
— Предупредил,— ответил Бирюков и не сдержался: — Кузьма Сергеевич, мы же могли об этом поговорить у вас в кабинете.
Набатов снова не заметил его раздражения и ответил подчеркнуто добродушно:
— Работать-то придется не в кабинете.
Подошел запыхавшийся Николай Звягин и доложил результаты первых промеров. Доложил наизусть и очень подробно. Назвал цифры по каждой скважине: толщину льда, глубину, скорость течения, насыщенность шугой.
Набатов улыбнулся.
— На память. Записывать холодно?
Николай Звягин обиделся, достал из кармана записную книжку и показал страницы, исписанные крупными корявыми цифрами.
— А все-таки холодно,— сказал Набатов, любуясь молодым инженером.
— Холодно,— признался Николай Звягин.
— Так вот, друзья,— сказал Набатов.— Цифры утешительные. Особенно по шуге. Река явно подводит Евгения Адамовича. Все его расчеты на шуге построены.
— На шуге не удержишься. Снесет,—сказал Швидко, по-стариковски хитро подмигивая.
— Правильно! — с удовольствием подтвердил Набатов.— На шуге не удержишься. Поплывут его доводы. Кстати, в этом все мы были уверены. Меня тревожило другое. Толщина льда. Тут я серьезно опасался. Морозы выручили. Думаю, можно выпускать бульдозеры на лед. Как считаете?
— Можно,— решительно сказал Швидко. Бирюков промолчал.
— Сомневаетесь? — спросил Набатов.
— Не то что сомневаюсь, Кузьма Сергеевич, но И уверенности твердой нет. Новое дело, необычное. Если по расчетам судить, толщина льда достаточная...
— Так в чем же дело? — нетерпеливо прервал Швидко.
— А в том, что при стремительном течении неизбежны водовороты. Следовательно, могут быть промоины во льду.
— Люди твои не боятся. Все добровольно вызвались.
— Рисковать своей жизнью легче, чем рисковать чужой. Это ты не хуже меня понимаешь, Терентий Фомич.
— Я и сам сомневаюсь,— признался Набатов.— Давайте попробуем так. Пустим на лед бульдозер без водителя. Трос прикрепим метров на полтораста. Зачалим за мертвяк на берегу. И пусть помолотит часок-другой, поскребет лед. Выдержит —тогда выведем машины на лед без опаски.
— Разрешите мне сказать, Кузьма Сергеевич,— обратился к Набатову Федор Васильевич, до того молча слушавший разговор инженеров.
— Пожалуйста.
— Сама машина нам ничего не скажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35