Посмотрели бы вы на них днем.
— Гм. Итак, я мог бы составить неплохую партию, если бы захотел жениться? Хорошая зарплата, хороший характер и даже не храплю.
— Это точно.
Мы подъезжаем к небольшому дому с маленьким ухоженным садом, чем-то напоминающим дело рук Иржичека из Чешской Браны. В саду стоит мужчина, который бледнеет, когда мы выходим из машины. Он вынужден опуститься на лавочку, «Тук-тук»,—раздается у меня в голове, и я уже знаю, что это наш человек. Пан Пацелт. Одетый в униформу сотрудник угрозыска, сопровождающий нас, почувствовав перемену в моем поведении, изготовился было перемахнуть через забор и кинуться к Пацелту, если тот вздумает удирать.
— Стало быть, вы все узнали...
Излишне говорить, что, если бы он не признался, мы бы никогда не смогли его уличить.
--Да, вас видели,— лгу я, как пресса (не знаю, почему так говорят,—я убежден, что многое из напечатанного, в том числе и это мое повествование, ложью не является).
— Жены нету дома. Я только напишу ей записку. Хорошо, что вы приехали именно сейчас,— я бы не смог ей объяснить.
— Вас это мучило?
— Повеситься хотел. Уже почти неделю живу на порошках.
— Ну, пойдемте, теперь у вас все позади.
— Черкну только пару слов жене, а потом дам вам этот нож.
Вот и все. Мне жаль, что о кропотливом, муравьином труде я не способен рассказать так, как мой друг, сочинитель детективных романов. Бывает, развязка сваливается на вас, как спелая груша.
Мы запираем дом. Пацелт кладет ключ под кирпич, лежащий возле водостока.
— Еще обворуют вас,— замечаю я. Он бросает на меня взгляд.
— Бог с вами! Разве теперь не все равно?
Из местного отделения я звоню Бавору. Затем увожу Пацелта в Прагу. 18.27
— Он всю дорогу рассказывал,— говорю я Бавору.— Ему пришло это в голову, когда его сын наложил на себя руки. Мол, неужто такой мерзавец, как Ферецкий, должен
его пережить? Ну нет! И он н-ачал разыскивать Ферецкого. 2 Несколько раз побывал в Праге, прежде чем ему удалось того найти. Ставил свою машину на какой-нибудь улице и и принимался ходить по стоянкам. Он знал, что Ферда ра- < ботает в таксопарке. Когда разогнали этот его цирк на ко- е лесах, автородео, он махнул прямо к таксистам. Тогда они § еще не зарабатывали столько, сколько сейчас, но у Ферды д был нюх. Представь себе, Пацелт все проведал. Расспра- « шивал таксистов. Ну, сам понимаешь, дядюшка из провинции, кто его заподозрит? Он знал номер его машины, номер водительских прав, все. «Один мой родственник,— говорил он,— работает на такси, вы его, случайно не знаете?» — «А как его зовут?» — «Ферецкий, Тонда».— «А, Ферда! Ну, это ас!» И все ему рассказывали. Он уже на семьдесят процентов был готов к тому, чтобы Ферду убить. Хотя предпочел бы его искалечить, говорит, чтобы тот на собственной шкуре испытал, каково было его парню. Но сделать это труднее. Убить — наихудший, но единственный выход. Он подстерег Ферду у вокзала. Он уже знал, что Ферда приезжает туда около полуночи выпить кофе. «В Южный город!» — «Папаша, послушайте, взяли бы кого другого! Я еду выпить кофе. Мне невыгодно ехать в такую даль!» Старик уговорил Ферду, посулив сотенную. Он все еще не решил, как поступить, но когда Ферда начал выспрашивать, куда он так поздно едет (уж не к родственникам ли —то-то они поблагодарят его за то, что он поднимет их среди ночи!), когда Ферда справился, не предпочел ли бы старик порезвиться с какой-нибудь покладистой девахой, коль скоро он приехал в Прагу встряхнуться, о чем свидетельствует предложенная им сотенная, Пацелт выхватил нож и убил его. Добежал, как мы и думали, до остановки ночного автобуса, сел и доехал до своей машины. Сперва он намеревался явиться сам с повинной и сказать, что совершил убийство в состоянии аффекта. Но потом он впал в депрессию, им овладела усталость, и он вернулся домой. Ну а этой бдительной женщине, которая просыпается всякий раз, как он встает ночью напиться, он все эти три дня подсыпал снотворное. Каждый вечер они заваривали чай из трав. Он постоянно искал травы, которые могли бы исцелить его парализованного сына, и этот чай они обычно пили вместе с ним, чтобы сын не казался себе таким уж немощным. Жена ничего не заподозрила. В этом был риск, но все сошло благополучно.
— Отличная работа, Бертик!
— Ладненько. Будем считать, что с этим покончено. Ни разу даже не пришлось вытаскивать пистолет.
—Да, удачно все вышло!
— Теперь буду думать о Ферде, старина. В любой момент его можно было остановить. Почему не нашлось никого, кто бы это сделал? Почему никто ничего не сказал?
Бавор пожал плечами.
— Валяй домой, Бертик. Прими душ, сходи куда-нибудь поужинай хорошенько, выпей бутылку вина, выкини все из головы. Мир мы не переделаем.
— Знаю, что не переделаем. Но попытаться нужно. За-еду-ка я за пани Сладкой, продолжим ужин, который мы вчера не закончили.
— Верно, прекрасная идея. Если хочешь позвонить, я выйду.
— Да нет, оставайся, пожалуйста.
Я набираю номер и договариваюсь с очаровательной таксисткой.
— Все раскрылось. Могу вам рассказать.
— Правда, я собиралась ездить, но мне это интересно. Если вы расскажете мне все...
— Все, до мельчайших подробностей.
— В таком случае приеду.
Бавор, от которого я жду ухмылки, понимающе улыбается:
— Это самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать, приятель. Любовь — могущественнейшая чародейка.
В дверь заглядывает младший лейтенант Микеш.
— Все сходится,— говорит он.— Один из отпечатков в машине Ферды — этого Пацелта!
— Хорошо.
После любовной близости человека охватывает печаль, написал Хемингуэй. После выполненной работы — тоже, и тогда, когда эта работа порой противна, и тогда, когда вы заняты душистым столярным ремеслом. Я поднимаю руку, машу на прощание и ухожу. На сегодня хватит. 20.11
Она опять пришла вовремя. Благоуханная, улыбающаяся, с искрящимися волосами. Синяк под глазом уже почти совсем исчез. Мы протягиваем друг другу руки. Я разочарованно клоню голову.
— Что такое?
— Я хочу, чтобы то, как мы простились вчера, стало обыкновением. Как-никак мы славяне...
— Особенно на аэродромах... — улыбнулась она и поцеловала меня в щеку.
На ее милое приветствие я ответил тем же, мы сели и принялись изучать меню. Шеф Кртечка подлетел к нам семенящими шажками и чуть не заключил нас в объятия.
— Как мы рады, что вам у нас нравится!
— Да, и к тому же мы голодны как волки.
— Хотя даме и не к лицу с этим соглашаться, но так и быть!— поддержала меня Ирена.
— Сейчас, сейчас! Мигом будет сделано! Сам прослежу. Тот пан, о котором вы спрашивали, у нас еще не появлялся, и никто из его знакомых тоже. Если придет, мы знаем, что нужно делать.
— Отлично.
Мы едим. Чокаемся. Я рассказываю Ирене о деле Фе-рецкого. Рассказываю обо всем на свете, точно Эзоп. Ирена временами смеется, чуть не хлопает в ладоши от радости.
— Тики,» мне это ужасно нравится. Можно я буду вас так называть?
— Ирена, Ирена,— произношу я вслух, потому что и мне правится ее имя.— Когда меня назвали так в последний раз (кажется, я несу уже несусветную чепуху), мне было сказано: «Тики, давай перейдем на „ты"».
— Неплохая мысль. Я— за.
Под конец мы даже целовались, но не знаю, радоваться ли мне. Может, это было скорее из-за вина, чем от любви.
2.35
Мы подъезжаем к пансионату «Лиуша». Неоновую вывеску все еще не отремонтировали. Бородатый вахтер церемониально открывает перед нами дверь. Желает доброго утра.
— Доброе утро, дядюшка!—звонко восклицает Ирена, приподнимается на цыпочки и целует его в щеку.— Буду спать как убитая. Запрещаю меня будить, даже если за мной снова придут эти, из угрозыска.
— Положитесь на меня. Я отключу ваш телефон, чтобы никто не мог до вас дозвониться.
— Спасибо!
Она напоследок машет рукой, направляется к лифту, электронный глаз моргает, и дверь закрывается. Вахтер похлопывает меня по плечу.
— Благодарю вас, пан вахтер! Пойду, до свидания.
— Можете запросто называть меня дядюшкой, как это делают здесь мои молодые дамы. У меня такое впечатление, что мы будем видеться часто.
— Надеюсь. Всего вам доброго, дядюшка!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31