Весьма несправедливо, я бы сказал.
Как я уже проговорился, живу я в Южном городе. Я наблюдаю за ватагами детворы, вырастающей фактически без родителей, болтающейся целыми днями и даже вечерами без всякого присмотра. Гадаю, через какое время эти стайки, для которых самое большое развлечение — галдеть, высмеивать прохожих, порой подставить кому-нибудь подножку или дать по уху малышу, посланному в магазин,—превратятся в настоящую шпану и станут нашими подопечными? Где проходит граница, за которой игры пацанов превращаются в преступления? Когда среди беззаботного галдежа вылупляется чудовище, подобное тому, какое бесчинствует на футбольных матчах, которому уже недостаточно кричать, а надо во что бы то ни стало показывать силу, пинать всех без разбору, во что бы то ни стало унижать, расквашивать носы, исполосовывать чьи-то спины палками или цепями? Отсюда уже всего лишь шажок к познанию того, что чужой страх сладок, а поскольку человек — существо практичное, то в тот самый момент, когда он кого-нибудь трахнет по башке, он смекает, что в данной ситуации имеет смысл еще и отобрать у жертвы кошелек, раз уж на то пошло; побеждает более сильный, а победитель имеет право на военную добычу — так воспитала нас история рода человеческого.
Я вижу, как Экснер улыбается. Но ведь не все, Бер-тик, такие! В конце концов так ведет себя лишь часть людей, часть молодежи. Но не все ли мне равно, получу ли я по кумполу от всего рода человеческого или только от одной его части? Это аргумент вроде того, как если бы я сказал: хоть у меня и заражение крови, но, по счастью, только на одной руке, остальное мое тело здорово. У меня воспаление слепой кишки, но стоит ли тревожиться, ведь это лишь незначительная часть человеческого организма, в остальном он работает надежно!
Я с головой ушел в дело Ферды, и если бы меня сейчас отстранили, то все равно продолжал бы расследование на свой страх и риск, взял бы отпуск, больничный, пошел бы не знаю на что, лишь бы довести дело до конца. Я хочу вызнать все, что когда-либо натворил Ферец-кий; сделать это хотя бы ради того, чтобы предостеречь других. Девиз «Мертвые учат живых», который на глазах у всех студентов-медиков, следовало бы пришпилить где-нибудь и нам.
Ты излишне патетичен, Бертик.
Ладно, эмоциональную форму я беру назад, но содержание оставляю прежним.
Глава VIII
Я СНОВА ЕДУ НА СЕВЕР,
направляясь в воинскую часть, где когда-то Ферда Ферец-кий провел приблизительно одну двадцатую отпущенного ему судьбой времени. Я непрестанно напоминаю себе, что речь идет о двух годах жизни. О тех двух годах, когда завершается становление, когда решается, какими мы будем.
Один из моих принципов гласит: никогда ничему не удивляться. На белом свете происходят вещи естественные и противоестественные, и уж если мы сталкиваемся даже с чудесами, то с какой же стати недоумевать по поводу явлений обыденных? Так-то оно так, но, несмотря на это, я качаю головой. Временами прыскаю со смеху. Опять Ферда обвел всех нас вокруг пальца — не первый раз, но и не последний.
В военном комиссариате меня приняли без обычных сетований, вроде того, что, мол, и без меня у них работы выше головы, что из-за хлопот, которые я им доставлю, они просто-напросто пойдут ко дну, не выдержат давления пара в котлах, в топку которых все время подбрасывают уголь. Районный военком отмечал день рождения. Точнее, собирался отмечать. Где-то рядом звонко плескалась вода, льющаяся на бутылки; секретарши важно проносили пакеты, на которых проступали масляные пятна. Ко мне военком отнесся как к закуске. Как к дивертисменту, который поможет ему скоротать час до того, как можно будет вытащить пробку из первой бутылки.
Он распорядился принести личное дело Ферды, раскрыл его, потом откинулся и так накренил стул, что я испугался, как бы он не упал. Вслед за этим военком разразился гомерическим хохотом.
— Так вы считаете, что Ферецкий был парашютистом? Кто вам такое наплел? Сам Ферецкий? Эдакий фрукт! Да таким, как он, в армии одна дорога — в стройбаты!
— Как?!
— Вот так! Куда еще такого типа? Ведь когда он призывался, на нем висела судимость — условный срок. Я не хочу сказать, что и порядочный человек не может оказаться за решеткой. Это запросто — стоит задремать за рулем, как наломаете дров, и вас тут же за шкирку. Приударил кто за вашей кралей, врежете ему разок без долгих слов —и извольте бриться. Это мы понимаем, всякое может случиться. Но с такими, как Ферецкий, мы не церемонимся. Набезобразничал в интернате, отделал
салажонка, нет, в подразделении от такого добра не жди. « Шагом марш строить шоссейки. Как я вижу, свой условный срок Ферецкий принял близко к сердцу. Тут за ним , ни одного взыскания, о котором стоило бы говорить. Кое-какие нарушения по части обмундирования, за что разок-другой лишают увольнения, неряшливость, обычная ерунда. Ни поощрений, ни взысканий. Середнячок.
— Гм. Так что от вас я мало что узнаю.
— А чего вы хотите? Во всех характеристиках одна и та же трепотня. Трудолюбивый, добросовестный, пользуется любовью в коллективе. Если бы это было так, ему дали бы звездочку, правда, тогда еще носили «сопли», звездочки ввели чуть позже.
— А нельзя ли разыскать кого-нибудь, кто помнит его но тем временам? Кто служил с ним?
Военком пожал плечами:
— Я не дельфийский оракул, старший лейтенант. Может, и -можно, может, и нельзя. Это надо поспрошать на месте. Как-никак двадцать пять лет прошло. Если бы мы все наше хозяйство хранили у себя, здесь повернуться
Я ВХОЖУ В КАБИНЕТ.
Экснер поднимает голову от бумаг.
— Прочти, что я тебе принес. Тут немного,— говорю я и протягиваю ему показания прапорщика из воинской части, где когда-то служил Ферда.
— Стройбат! — восклицает Экснер.— Смотри-ка ты, ничего нельзя принимать на веру.
— Комедия — все эти громилы, когда к ним присматриваешься, имеют бледный вид. Ну я, пожалуй, заскочу домой, что ты на это скажешь? Надо принять душ. С меня в этой поездке семь потов сошло.
»— Минутку. Тут такое дело — паши ребята из Усти на Лабе заглянули в Ржетеницы к Пацелту. К тому инвалиду, помнишь?
— Ну и как? Он уже ходит? Встал с коляски?
— Он уже и не ходит, и не ездит. Полгода, как покончил с собой.
— Ах, черт! — вырвалось у меня.— Безнадежный случай? — Мне стало жаль Пацелта.
— Он был в санатории, и там какой-то дурак оставил на виду его историю болезни, ну, Пацелт и прочел, что с ним и как. Понял: ему уже не выкарабкаться. Тогда он поддал как следует и катанул на коляске прямо в реку.
— Бездарная смерть! Мало того, что парализован, так еще и утопился, лучше уж застрелиться.
— Тебе-то есть чем, умник. У него этого не было.
— Да, зоггу! Стало быть, одним подозреваемым меньше?
-—Зато одним подозрением больше. Ребята прощупали все семейство — у каждого какое-нибудь алиби. Брат вообще не в счет: он работает шофером автобуса и был в это время в Словакии. Это установлено. Отец спал дома— жена подтверждает. Говорит: мол, она всегда просыпается, когда он встает ночью попить... Значит, кто-то из мафии. Будем искать дальше. Между прочим, у меня там один из героев, что отделали Сладкую. Рядом, у лейтенанта Мраза, второй. Перекупщики, мелкая сошка. Спекулировали кубиками Рубика, электронными часами, калькуляторами и прочим. Получали все это от нашего друга Ферды и по-братски с ним делились.
— Что-то я не улавливаю связи!
— Они пронюхали, что Сладкая назвала Гуго и, значит, может заложить и их.
— Елки-палки, как же это получилось? — ужаснулся я. Мне горько было подумать, что мы допустили ошибку, проговорились, и Ирена попала в переплет из-за нашей оплошности.
— Все очень просто, дорогой доктор! Помнишь, сколько мимо нас промчалось такси, когда мы стояли на автостраде? Кто-то нас усек и поехал дальше. Из первой же телефонной будки начал обзванивать знакомых, чтобы предупредить. Пока дошла очередь до Сладкой, та была уже в квартире Ферецкого. Вахтерша сказала, что ее увез угрозыск,— это проверено. А мы сразу же занялись Гуго.
— Так что у девчонки будет теперь нелегкая жизнь, а?
— Да. Эти двое хотели ее припугнуть, чтобы помалкивала о том, чего она, может быть, еще не сказала. Или хотели с ней рассчитаться.
— Проклятье, я бы их...
— Я знаю, что бы ты с ними сделал. Ну, дуй домой!
— А под стражу-то их ты хотя бы возьмешь?
— Нет. Незачем. Пока идет предварительное следствие, оставим их на свободе.
— Бедняга Ирена...
— Бертик, срочно найди себе какую-нибудь женщину, а то еще рехнешься. Я вижу, ты влюбился!
— Скажешь тоже!— воскликнул я обиженно, постучал себя по лбу и поехал домой.
МНЕ НУЖНА ЖЕНА.
Как говорится, и слепая курица найдет зерно; что же до Бавора, то он попал в точку. Я думаю о женщинах, и все чаще в моем воображении возникает сладостно-миловидное лицо Сладкой.
Собственно, женщин мне жаль. Толку им от этой эмансипации немного. Теперь им приходится вкалывать, как мужикам, и никто их не обхаживает, как они того хотели бы, а иногда и заслуживают. Разве мыслимо было в прежние времена ударить даму? На это были способны только варвары, да и те буйствовали лишь в собственных семьях, скрывая это ото всех. Вероятно, сейчас Ирена Сладкая ворочается в постели — так ей досталось по ребрам. Прикладывает компресс к глазу. А моя бывшая жена наверняка с кем-нибудь кутит. Но и в ее случае тоже имеет место несправедливость. Зарабатывать на жизнь ей приходится самой, и в то же время вроде как неудобно, если она пойдет куда-нибудь одна. Что о ней подумают? Какой бы она пи была (а кто может знать ее лучше, чем я?), но перед людьми надо выглядеть этакой застенчивой фиалочкой. Казалось бы, чего ее жалеть? Она неравнодушна к мужчинам, о чем сама сказала мне сразу же, обманывала меня напропалую, черт бы ее побрал; но когда проживешь с кем-нибудь пяток годков, это оставляет неизгладимый след. Два года тому назад нас развели, как я уже говорил. Только через год я пришел в себя* и начал понемногу забывать ее. А потом произошло такое, что при одном воспоминании об этом меня берет оторопь. Нынешним летом, в июне, ей взбрело в голову, что она может ко мне вернуться.
Я возвращался с работы, обессиленный, как после марафонского пробега, едва поднялся по лестнице (с той поры, как я потолстел, я гордо игнорирую лифты). У дверей квартиры стояла Гана.
— Привет!
— Привет! Я пришла к тебе. Пустишь меня?
— Конечно! Будь как дома!—поощрил я ее, открыл дверь и впустил внутрь.
— Ну и порядочек у тебя!—сказала она. Это она-то, с ее склонностью к богемному раскардашу.
— Ты же знаешь, я все время в бегах. Надо будет как-нибудь взять отгул. Или позвоню в бюро услуг.
Она принялась убирать, но вид у нее был какой-то рассеянный.
— Извини. Если ты не торопишься, я бы принял душ,— сказал я.— На мне уже два дня одна и та же рубашка, прямо задыхаюсь.
—Ради бога,— улыбнулась она,— я не тороплюсь. Хочешь, я приготовлю что-нибудь поесть?
— Разве что для себя. Я ел. Вот только кофе выпью.
Я как следует поплескался, надел чистое белье, в майке и джинсах вернулся в комнату. Моей бывшей как не бывало. Заглянул в кухоньку. Никого.
Она лежала на тахте, укрывшись до подбородка, и ее золотистые волосы нимбом рассыпались по подушке.
— Иди ко мне, Тики, я соскучилась по тебе!
Она колыхнулась под простыней. Меня так потянуло к ней, что я готов был выкрутить сальто и плюхнуться в постель. Но чего бы мы стоили, если бы в нас начисто отсутствовала гордость? Я подошел к окну, заложил руки за спину и молча стал смотреть в окно.
— Ты не хочешь? Не строй, пожалуйста, из себя героя. Я знаю, что хочешь. Как-никак это сразу видно.
— Хочу, ты угадала, хочу,— признался я по-мужски.— Но не стану. Ты, кажется, все забыла, а я — нет.
— Господи! А что, если я за это время перебесилась и теперь хочу наконец окончательно обосноваться?
— Слушай, это твоя забота. Меня в это не впутывай.
— Ах боже, ах боже, ах боже!—запричитала она и откинула простыню.— Я и забыла, что ты великий детектив. Если я не разбросала возле постели белье, так ты сразу же подозреваешь, что я соблазняю тебя, одетая с ног до головы, так ведь?— сказала она и подошла ко мне. Обхватила меня за талию.— Ты всегда был осликом, Тики.
— Я это знаю.
— А что ты скажешь, если я захочу вернуться?
— Ничего. Я тебе не поверю. Одурачить себя во второй раз я не позволю.
Она вышла в гостиную, нервозно закурила.
— Если бы я захотела, ты еще упрашивать бы меня стал!—сказала она неуверенно, а я только ухмыльнулся. Я сел возле нее, теперь уже абсолютно спокойный.
— У тебя кто-то есть!—сказала она.
— Нет.
— Тики, я не хочу ничего плохого.
— Гм.
— Неужто так трудно понять? Мне тридцать четыре. Я признаюсь, что жила довольно разнузданно, но все еще можно уладить. Я хочу иметь ребенка.
Я смолчал. Удержался от колкостей, которые вертелись у меня на языке.
— От тебя. Дура я, что не хотела ребенка раньше, что сперва хотела пожить в свое удовольствие. Мне бы хоте-
лось, чтобы он вырос таким же порядочным человеком, как ты.
Я невозмутимо покачал головой.
— Ничего другого мне от тебя не надо. Если ты не хочешь, чтобы я была с тобой, могу здесь и не жить, это совсем необязательно. Но мне нужен ребенок. Я не хочу в один прекрасный день остаться одна. Тики, а ведь правда, нам с тобой было хорошо, когда мы только поженились, а?
— Когда только поженились.
Она взглянула на часы и вскочила.
— Ну, ладно, пойду. Жаль. Я тебе еще позвоню, может, передумаешь. Я знаю, это звучит скверно, когда об этом говорят так по-деловому. Во всем виновата я сама. Но если ты захочешь... Если сможешь... Ну, ты знаешь, где меня найти:
Хлопнула дверь, и Гана исчезла. Признаюсь, меня так и подмывало вернуть ее. Высунуться из окна, свистнуть, заложив пальцы в рот. Кинуться за ней вдогонку, поймать ее еще у лифта внизу. Но я этого не сделал, и что теперь вздыхать понапрасну.
Гана, Ирена, Ирена, Гана. С субботы два этих имени гудят у меня в голове. Нынешнее дело скоро завершится. Как только мы передадим его в прокуратуру, примусь искать себе жену. Я не хочу в сорок лет свихнуться.
- ЭТО СДЕЛАЛ ГУГО?— выпаливает Экснер, едва подследственного уводят. Я пожимаю плечами.
— Пожалуй, нет. Скорее всего, нет. Могу поспорить на ползарплаты.
— Ничего?—говорит Бавор в телефонную трубку.— Слушай, а как насчет Коленатого? Опять ничего? Да чем вы там, ребята, занимаетесь, что не знаете даже таких звезд? Это все равно что не знать Марадону! А тебе говорит что-нибудь имя Стиблова? Джейн Стиблова. Во-во! Ну так я к тебе заскочу. Спасибо!
— Ничего это не даст,— буркнул я.— Мы ловим мышь, а кошка от нас удрала.
Бавор окаменел в дверях. Щелкнул пальцами.
— Бертик, не вешать голову!
— Мы на этом погорим, увидишь.
— Я скажу начальнику, чтобы он тебя отстранил.
— Черта с два!
— Ты переутомился. Не проявляешь инициативы, не вынюхиваешь.
— Давай отчаливай! -
Бавор ухмыляется и уходит. Я пишу. Номер страницы — сто семьдесят восемь. Дело уже толще «Старика и моря», а ведь какая книга! Мы точно пауки; ткущие паутину. Но о чем идет речь на каждой странице? Все о деньгах да о деньгах. «Что такое счастье?»— спрашивают мои дорогие сограждане. Это когда ты богат. Когда заимел то-другое. Пожалуй, мы не ожидали, что наши возвышенные идеалы так потускнеют. Какую шапку дают в газетах, когда печатают выигрышные номера лотереи? «Улыбнулось ли вам счастье?» Как назывался кинофильм о людях, помешанных на спортлото? «Счастье придет в воскресенье». А здоровье? А любовь? А красивые и умные дети? А мир? Разумеется, не тот захватанный, газетный, а тот, который вы ощущаете, когда, хорошо исполнив свою работу, предаетесь отдохновению в саду или забрасываете крючок в заводь; Мы пренебрегаем вещами, ценность которых не выражена в деньгах. Мы заискиваем перед официантом, который нас обсчитывает, стремимся поддерживать с ним хорошие отношения, потому что он нагреб полмиллиона. Чего мы ожидаем? Что он с нами поделится, если мы будем с ним приветливы? Что он даст нам взаймы, когда мы окажемся на мели? Что если мы будем с ним обходительны, то авось он усовестится и станет драть с нас поменьше? Плюх, плюх. Толчемся в грязи. А ведь эту грязь развели мы сами.
Нынче я печален. Нынче ко мне не относится то, что написал обо мне мой друг, автор детективных романов: «У него решительное, умное выражение лица и глаза, в которых то и дело вспыхивают веселые искорки». Нынче вид у меня глупейший, а в глазах пустота.
Я воровски оглядываюсь через плечо, придвигаю телефон. Набираю номер.
— Слушаю! Пансионат «Либуша».
Куда подевалось решительное выражение моего лица? Меня пугает собственная смелость, меня так и подмывает положить трубку.
— Алло! Кто говорит?
— Глухий. Позовите, пожалуйста, пани Сладкую.
— Вот не знаю. Попробую. Ах да, ключа здесь нет. Минутку, пан Глухий.
— Благодарю.
— Слушаю! Сладкая!
— Добрый день!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31