.. я тоже бедняк, байский слуга... к тому же — сирота...
— Главное — здоровье, а вещи — дело наживное,— продолжал одноглазый.— Мы с женой всю жизнь трудимся, зато дочь как надо замуж выдали: не пришлось перед людьми краснеть... Даже небольшой, по своим средствам, той справили. Нам достался по наследству палас, ну, мы его отдали дочери в приданое. Вот теперь сидим сами на стареньком, рваном...
— У вас хорошее занятие,— сказал Асо.— Ни от кого не зависите, колете себе фисташки — и все!..
А может, у вас сейчас нет работы?
— Работа есть, даже много, а что толку? Я как-то подсчитал: дневного заработка хватает на две лепешки, три чайника чая и на фунт винограда. Сколько же может человек прожить на хлебе и чае? Но спасибо и за это. Работаем мы в подвале, там же и готовим — в общем, целый день там... Здесь только спим.
В дом вошла жена одноглазого вместе с Фирузой Молодая девушка была в трауре: платье из синего ситца и поверх тюбетейки — белый кисейный налобник. Исхудавшая, желтая, с заплаканными глазами и припухшими веками, она все же была красива, даже как-то по-новому хороша. Так бывает с прекрасной алой розой, которая, чуть поблекнув, становится от этого еще ароматнее и прелестней.
— Здравствуйте,— сказала Фируза, почтительно приложив руку к груди.
Она продолжала стоять, пока хозяйка дома не предложила ей сесть.
Асо вскочил при появлении женщин, пробормотал что-то в ответ на приветствие Фирузы и умолк. У него от волнения отнялся язык. Молчали и остальные. Фируза сидела, глядя в пол. Асо опустил голову, не решаясь посмотреть на нее.
Нарушила молчание хозяйка:
— Асо отпустили. Через день-два отпустят и дядюшку. Что с него взять, со старого водоноса? Но если узнают, где ты, старику пощады не будет...
— Верно,— подхватил Асо, осмелев,— дядюшка Ахмед-джан велел, чтобы вы пошли к Оймулло, там надежнее.
— И я так думаю,— пролепетала Фируза дрожащим голосом.
— К какой Оймулло?— спросил одноглазый.
— К госпоже Танбур,— ответила жена.— Очень достойная женщина, добрая, участливая.
— Ко мне хорошо относится!— подхватила Фируза.
— Раз так, придется пойти на несколько деньков,— пораздумав, сказал хозяин дома.— Поживите там, пока все уляжется. Тогда снова к нам вернетесь. Очень мы к вам привыкли.
Фируза, все еще не поднимая глаз, застенчиво спросила:
— А как там дядюшка? Что еще говорил?
— Ничего... он там... в миршабхане,— забормотал Асо,— молится за вас... сказал...
Хозяйка дома поняла.
— Ладно, дети, пойду поставлю самовар. А вы тут поговорите.
У хозяина дома тоже нашелся предлог, чтобы уйти. Влюбленные остались одни.
Оба молчали, стеснялись взглянуть друг на друга. Асо мысленно корил себя, обвинял в трусости, но сказать ничего не мог. Совсем растерялся юноша. Да и что говорить? Почтить память Дилором-каниз, вспомнив ее добрые дела? Но зачем бередить свежую рану? А может, утешить, сказать о своей преданности, о том, что он жизнь готов за нее отдать? О чем же, о чем говорить?..
Фируза в это время думала о том, какой Асо хороший, храбрый, не испугался преследований, пошел в домик бабушки, зажег там свечу. Л потом — подумать только — был арестован... И, несмотря на все это, не забыл о ней, пришел тотчас же, как его отпустили. Какое счастье иметь таких друзей! Теперь, когда бабушки не стало, они заботятся о ней, прячут... А вот бедный дедушка мучается ни за что ни про что... Вспомнив и водоносе, Фируза наконец решилась заговорить: Что же передавал мне дедушка?
Умница Фируза, нашлась! Тут и Асо оживился.
Он сказал, что нельзя вам в этом доме оставаться, опасно. Все началось из-за человека, убившего слугу бая и ударившего ножом его самого. Этого человека разыскивают... Но почему-то миршаб и аксакал ищут также вас. Зачем вы им, не могу понять. Был бы у меня свой дом, сим бы вас спрятал, а так что я могу сделать...
У госпожи Танбур тоже неплохо, она мне как мать. Я и учиться у нее буду.
Фируза посмотрела прямо в лицо Асо, и глаза их впервые встретились. У Асо отлегло от сердца.
— Очень хорошо, очень хорошо, милая Фируза! Значит, пойдете к госпоже Танбур... А можно будет к вам наведываться?
Фируза улыбнулась:
— Почему же нет? Оймулло живет в квартале Мирдустим. Дойдете до водоема, а там спросите, каждый ребенок знает ее дом.
— Дом-то и я сам найду, а вот вас...
— Учительница добрая, справедливая, умная. Она позволит нам увидеться. Приходите.
— Да, да, я приду. Как только урву свободную минутку, прибегу туда.
Пусть только все уляжется, а потом...
Он осекся, не мог же он сейчас сказать, что мечтает жениться на ней, отпраздновать свадьбу... Нет у него пока ни кола ни двора. Но зато он молод, здоров и полон желания добиться счастья.
Терять надежду нам не надо никогда — Пусть облако темно, зато светла вода!
Так поется в песне, так чувствует и Асо. Он никогда не отчаивался и всегда надеялся на лучшее будущее, даже в самые трудные минуты жизни. Это придавало ему бодрость.
— Я скажу Оймулло о вас...
— Что вы скажете?
— Скажу, что вы мне как брат, заботливый, нежный брат...
— Я готов за вас жизнь отдать! — с неожиданно прорвавшейся страстью сказал Асо, прямо глядя в грустные черные глаза своей любимой.
— Нет, нет, не говорите так,— потупившись, вымолвила Фируза и вдруг заторопилась:— Надо мне поскорее уйти... Если вы не сможете попасть к Оймулло в дом, зайдите сюда, все обо мне узнаете.
— Завтра же приду...
— Ну, надо собираться. Фируза встала.
— Будьте очень осторожны,— внушительно сказал Асо.— У госпожи Танбур много учениц, кто-нибудь из них может донести... Посоветуйтесь с ней, не переменить ли вам имя?
— Это невозможно! Все в школе меня знают. А девочки... они хорошие, не беспокойтесь за меня.
Фируза улыбнулась и пошла, но у двери остановилась:
— Чуть не забыла спросить вас: что мы будем делать в поминальные дни — двадцатый и сороковой после смерти бабушки? Вы придете?
— А как же! — воскликнул Асо, но мысли его были заняты другим.
Он боялся за эту прекрасную девушку. Несомненно, и бай, и миршаб станут добиваться ее расположения. Хоть бы она не была так красива! Асо так горячо любит Фирузу, что ему не нужна ее красота, он любит ее не за это.
Пора было уходить. Прощаясь, Асо попросил хозяйку дома, чтобы она сама отвела Фирузу к Оймулло Танбур.
Кори Шариф до поздней ночи работал вместе с отцом. Потом завернул в скатерть блюдо с пловом, приготовленным матерью, и пошел прямиком к медресе на берегу хауза Арбоб.
Темная, жаркая, душная ночь распростерлась над городом. На улицах было безлюдно. Совершив ночной намаз, все давно разошлись по домам. Только в некоторых лавках торгового ряда на Новом базаре, тускло освещенных керосиновыми лампами, задержались два-три бакалейщика — авось заглянет кто-нибудь из поздних покупателей.
Кори Шариф пересек Новый базар. Недалеко уже был и хауз Арбоб. Тут он увидел, что из прохода в переулок вышел какой-то человек, этот незнакомец поравнялся с ним и, поглядывая в его сторону, зашагал рядом. Поднятый, как у заправского франта, по тогдашней моде ворот халата закрывал подбородок. По правде сказать, кори Шариф немного испугался, но виду не подал, твердой походкой продолжал идти вперед, стараясь обогнать незнакомца. Безуспешно: тот и не отставал и не опережал его, явно желая идти в ногу. Вот наконец и хауз Арбоб, кори Шариф направился к медресе, но тут незнакомец схватил его за ворот и прохрипел:
— Постой, ака кори!
Кори Шарифу пришлось остановиться, левой рукой он попытался высвободить свой ворот, но это ему не удалось.
— Что вам от меня нужно?— спросил он гневно и недоуменно.
— А что вы собираетесь тут делать в этот ночной час?
— Какое вам дело! Пустите меня! Вам же будет хуже!
— А что вы мне сделаете?— насмешливо спросил незнакомец и дернул ворот еще сильнее.
— Увидите! Не думайте, что я тут один. Эй, кори Усман, Ашраф-джан, на помощь!
Этот крик возымел действие: незнакомец отпустил ворот и засмеялся, открыв свое лицо.
— Ака Махсум?!— Кори Шариф был поражен.
— Что, напугал?
— Пропадите вы!—едва приходя в себя, сказал кори Шариф.— Нашли время шутить!
Между тем кори Усман и Ашраф-джан прибежали из медресе. За ними шел Мирзо-Ибрагим.
Пустяки, ничего не случилось. Ака Махсум просто пошутил. Милости просим!
Все двинулись к медресе. Дверь в келью кори Шарифа была открыта, горела висячая десятилинейная лампа. Пройдя вперед, ака Махсум спросил:
Неужто это ваша келья, кори Шариф?
Вы что, не видите?!— расстилая дастархан, воскликнул кори Шариф. Моей кельи не узнали?
Я подумал, что живет здесь кто-то другой, образованный, чистоплотный человек. Книги в порядке, чайник блестит, пиалы сверкают, на имласе ни соринки. А ламповое стекло, а лампа — так и сияют! Нет, нет, но вы здесь...
— Ну и шутник вы, ака Махсум!
— Ну а теперь скажите: вы, все здесь сидящие, не замечаете перемен? Все переглянулись.
— Перемены?— переспросил Мирзо-Ибрагим.— У ака Махсума всегда интересные новости, просто удивительно... Вот это кори Усман, Ашраф-джан, потом кори Шариф... и я.
— Все не то, вы не наблюдательны! Чуть больше внимания — и вы бы сразу заметили, что я не сел, как обычно, у порога, а занял самое почетное место.
Никто не успел и слова сказать, как открылась дверь и вошел Хайдар-кул. Увидев ака Махсума, он растерялся, хотел даже уйти, но было поздно: тот заметил его и внимательно разглядывал. Правда, при всей своей наблюдательности ака Махсум не узнал рыбного повара, так хорошо изменил Хайдаркул свою внешность. А Хайдаркул быстро пришел в себя,— ломаясь, сделал несколько нелепых жестов, потом застыл у порога, показал пальцем на ака Махсума и захохотал.
— О-го-го-го! Здесь продавец лука! Я обошел лавки всего света, нигде и луковки не нашел. Вот здорово, что вы здесь. За каждый ваш шаг — мешок лука!
Все сидели, застыв от удивления. А Хайдаркул вытащил из-за пазухи пару лепешек, несколько огурцов и положил все это на скатерть.
— Я прямо с пира,— при этом он многозначительно подмигнул кори Шарифу,— там скучно... Народу много, у двери дома уселся эшик-ака-баши, во все стороны глазами так и рыщет... Я не вошел.
Сбитый с толку поведением и речами Хайдаркула, Махсум обратился к кори Шарифу:
— Это еще что за новая песня? Ничего не понимаю! Откликнулся Хайдаркул:
— Это не песня, а пляска. А пляску заводит барабанщик. Кори Усман и кори Шариф думают, что барабанщик выстукивает: бакабум-бакабум, бакабум-бакабум, а мы им — кишталанг-кишталанг, кишталанг-кишта-ланг, кишталанг... ха-ха-ха!..
Казалось, стены кельи трясутся, так зычно хохотал Хайдаркул. Все засмеялись.
— Здорово! — воскликнул кори Усман.— Вы готовы к любому испытанию, Хайдаркул. Но сейчас это ни к чему. Ака Махсум свой человек. Не бойтесь его, он все про нас знает, и мы частенько с ним советуемся.
— А это,— обратился кори Шариф к Махсуму,— Хайдаркул, рыбный повар, каракулец... Помните, тот, что защитил нас от драчунов около Куш-медресе.
Ака Махсум протянул руку Хайдаркулу:
— Ну и удивили! Вы так изменили свою внешность, что вас действительно не узнать. И сумасшедшим здорово представляетесь!
Хайдаркул сначала разломил лепешки, потом коротко рассказал о своих злоключениях, закончив рассказ следующими словами:
— Друзья мне посоветовали притвориться безумным. Выйдя из сумасшедшего дома, я смогу работать, не прячась от людей. И вообще в наше время лучше слыть сумасшедшим. Да, я зашел в игорный дом... впрочем, просто подглядел в окно. Там сидели трое из миршабханы и люди куш беги. Ну, подумал я, это неспроста, и поскорее ушел.
— Миршаб и кушбеги что-то слишком стараться стали,— сказал Махсум.— Суетятся, рыскают, словно курица, которая хлопает крыльями, готовясь снести яйцо. Ищут всюду врагов... хотят с ними разделаться... я пришел к вам сегодня попрощаться. Решил уехать, пока не попал к ним в лапы. Уезжаю в Казань. Город мусульманский, но принадлежит России. Когда-то, говорят, у нас на Востоке Бухара славилась наукой, образованием, а теперь все это перешло на северо-запад, в Казань. Потому я и решил туда ехать. Есть там у меня и знакомый, некто Белоусов, русский. Года два назад он работал в Кагане, в железнодорожном депо, сейчас в казанском депо работает. Он человек умный, добрый. Поеду — может, удастся перейти в русское подданство, терять нечего! Вам тоже, Хайдар-кул-ака, советую дружить с русскими. С их помощью скорее от всех бед избавитесь...
Хайдаркул во все глаза смотрел на Махсума. В жизни он не слыхал еще таких слов: русский, русское подданство... Что все это значит? Оказывается, и этот ученый человек удирает от миршабов и кушбеги! Но, видно, у него есть какие-то средства, пусть хоть немного... Есть, должно быть, и друзья, которые могут помочь, даже среди русских. Он, наверное, видел Россию и знает, как там живут.
— Я бы тоже хотел бежать отсюда,— медленно заговорил Хайдаркул.— Но как это сделать? Я ведь по-русски ни словечка не знаю, никогда с ними не говорил, как же мне держаться за них? Я темный, неграмотный человек.
— Если хотите, я вас познакомлю с русскими в Кагане. Это можно устроить.
— Хорошо бы.
— Договорились! Когда сможете посвободнее расхаживать, отправляйтесь прямиком в Каган и на вокзале спросите любого, где депо, вам покажут. Вы увидите людей в замасленной одежде, они скажут, где найти Умара. Он из Зирабада, очень хороший кузнец, понимает и по-русски и по-тюркски... Этот Умар во всем вам поможет. Я его завтра же увижу и предупрежу.
Непременно найдите его. А теперь, дорогие друзья, я должен идти.
Все хором стали его упрашивать посидеть еще немного.
— Вы уезжаете далеко, покидаете нас, так хоть сегодня побудьте нами. Бог знает когда свидимся,— сказал Ашраф-джан.
Молчавший до того Мирзо-Ибрагим поднял руку и начал читать Саади:
Ты верность обещал,— держи обет сурово. Не забывай, что мы друг другу дали слово.
Лршаф-джан подхватил с воодушевлением:
Кто слову изменил коварною душой,— Не стоит ни любви, ни верности другого.
Ака Махсум — большой любитель книг и знаток поэзии — принял выти и продолжал:
Мой тяжкий вздох—о друг! — пронзил стрелою высь. Подумав о себе, стрелы остерегись.
Быть может, и с тобой — увы! — случится то же: Жить будешь в кабаке, как некогда Хафиз.
— Сдаемся!— воскликнул Ашраф-джан.— Но пожалейте наш бренный мир. Осветите его светом ваших идей.
— Хорошо, согласен,— весело сказал ака Махсум,— просим отведать плов, приготовленный кори Шарифом. Нам очень повезло, что он от страха не уронил блюдо на пол.
— Вот герой!— подхватил Мирзо-Ибрагим.
— А разве я когда-нибудь был трусом? Почему вы...
— Так, шутим...
Все рассмеялись и принялись за плов. Блюдо опустело в одно мгновение.
В дверь постучали. Вошел Абдулваххаб, бедняк, живший при этом же медресе, средства для существования он добывал переписыванием книг.
Абдулваххаб нес блюдо с пловом, от которого шел пар. Все были поражены. А он, поздоровавшись, поставил блюдо и предложил приняться за еду. Изумление было так велико, что никто не решался начать.
— Что же, львята, рука не поднимается?— засмеялся ака Махсум. Тут заговорил Абдулваххаб:
— Я понимаю, если бы это принес богатый, все накинулись бы, приговаривая: вкусно как! А тут все удивляются: откуда бедняк взял? Успокойтесь, я получил сегодня деньги у Афзала, отдал долги, потом купил что надо для плова. Ведь я, думаю, всегда у них пловом угощаюсь, дайка, не предупредив, сам сготовлю. И как удачно, что ака Махсум здесь оказался!
Убрали посуду. Хайдаркул поставил самовар, заварил зеленый чай. Беседа продолжалась. Ака Махсум снова начал рассказывать о русских. — Простые русские люди, рабочие,— говорил он,— никогда свысока не относятся к бухарцам и вообще к мусульманам... Счастье иметь друга среди русских, им можно верить, они никогда не обманут, не предадут, а в беде помогут. Вот увидите, русские избавят нас от рабства, от болезней... Они давно протянули бы руку помощи, да эмир и муллы мешают!
— Но если мы сблизимся с русскими, того и гляди, белый царь завладеет Бухарой!— воскликнул Ашраф-джан.
И что тогда с нами будет?
— Во всяком случае, русские знают больше, чем мы. Они и нам помогут узнать побольше. Вот у самаркандцев и ташкентцев глаза на мир открылись. Так бы и у нас...
— А что было бы с исламом, с нашей верой?
— Все осталось бы как есть! Сколько времени Татарстан во власти русских, а как были там мусульмане, так и остались. То же и в Туркестане, и в Самарканде...
— Да... Но там и русские церкви завелись, — задумчиво сказал кори Усман.
— Ну и что ж такого?— вмешался Хайдаркул.
— Неприятно как-то!
— Э, не столь уж это страшно,— сказал ака Махсум.— В нашей славной Бухаре такие дела творятся!.. Вот уж где человек страдает! Только тот в почете, кто пресмыкается перед властью — эмиром, казнями, кушбеги... Кто, продав свою совесть, прославляет их темные дела. Тем же, кто ищет правды и справедливости, кто хочет жить по совести, блюсти свою честь, нет места в этом государстве, он вынужден оставить родные места, бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Главное — здоровье, а вещи — дело наживное,— продолжал одноглазый.— Мы с женой всю жизнь трудимся, зато дочь как надо замуж выдали: не пришлось перед людьми краснеть... Даже небольшой, по своим средствам, той справили. Нам достался по наследству палас, ну, мы его отдали дочери в приданое. Вот теперь сидим сами на стареньком, рваном...
— У вас хорошее занятие,— сказал Асо.— Ни от кого не зависите, колете себе фисташки — и все!..
А может, у вас сейчас нет работы?
— Работа есть, даже много, а что толку? Я как-то подсчитал: дневного заработка хватает на две лепешки, три чайника чая и на фунт винограда. Сколько же может человек прожить на хлебе и чае? Но спасибо и за это. Работаем мы в подвале, там же и готовим — в общем, целый день там... Здесь только спим.
В дом вошла жена одноглазого вместе с Фирузой Молодая девушка была в трауре: платье из синего ситца и поверх тюбетейки — белый кисейный налобник. Исхудавшая, желтая, с заплаканными глазами и припухшими веками, она все же была красива, даже как-то по-новому хороша. Так бывает с прекрасной алой розой, которая, чуть поблекнув, становится от этого еще ароматнее и прелестней.
— Здравствуйте,— сказала Фируза, почтительно приложив руку к груди.
Она продолжала стоять, пока хозяйка дома не предложила ей сесть.
Асо вскочил при появлении женщин, пробормотал что-то в ответ на приветствие Фирузы и умолк. У него от волнения отнялся язык. Молчали и остальные. Фируза сидела, глядя в пол. Асо опустил голову, не решаясь посмотреть на нее.
Нарушила молчание хозяйка:
— Асо отпустили. Через день-два отпустят и дядюшку. Что с него взять, со старого водоноса? Но если узнают, где ты, старику пощады не будет...
— Верно,— подхватил Асо, осмелев,— дядюшка Ахмед-джан велел, чтобы вы пошли к Оймулло, там надежнее.
— И я так думаю,— пролепетала Фируза дрожащим голосом.
— К какой Оймулло?— спросил одноглазый.
— К госпоже Танбур,— ответила жена.— Очень достойная женщина, добрая, участливая.
— Ко мне хорошо относится!— подхватила Фируза.
— Раз так, придется пойти на несколько деньков,— пораздумав, сказал хозяин дома.— Поживите там, пока все уляжется. Тогда снова к нам вернетесь. Очень мы к вам привыкли.
Фируза, все еще не поднимая глаз, застенчиво спросила:
— А как там дядюшка? Что еще говорил?
— Ничего... он там... в миршабхане,— забормотал Асо,— молится за вас... сказал...
Хозяйка дома поняла.
— Ладно, дети, пойду поставлю самовар. А вы тут поговорите.
У хозяина дома тоже нашелся предлог, чтобы уйти. Влюбленные остались одни.
Оба молчали, стеснялись взглянуть друг на друга. Асо мысленно корил себя, обвинял в трусости, но сказать ничего не мог. Совсем растерялся юноша. Да и что говорить? Почтить память Дилором-каниз, вспомнив ее добрые дела? Но зачем бередить свежую рану? А может, утешить, сказать о своей преданности, о том, что он жизнь готов за нее отдать? О чем же, о чем говорить?..
Фируза в это время думала о том, какой Асо хороший, храбрый, не испугался преследований, пошел в домик бабушки, зажег там свечу. Л потом — подумать только — был арестован... И, несмотря на все это, не забыл о ней, пришел тотчас же, как его отпустили. Какое счастье иметь таких друзей! Теперь, когда бабушки не стало, они заботятся о ней, прячут... А вот бедный дедушка мучается ни за что ни про что... Вспомнив и водоносе, Фируза наконец решилась заговорить: Что же передавал мне дедушка?
Умница Фируза, нашлась! Тут и Асо оживился.
Он сказал, что нельзя вам в этом доме оставаться, опасно. Все началось из-за человека, убившего слугу бая и ударившего ножом его самого. Этого человека разыскивают... Но почему-то миршаб и аксакал ищут также вас. Зачем вы им, не могу понять. Был бы у меня свой дом, сим бы вас спрятал, а так что я могу сделать...
У госпожи Танбур тоже неплохо, она мне как мать. Я и учиться у нее буду.
Фируза посмотрела прямо в лицо Асо, и глаза их впервые встретились. У Асо отлегло от сердца.
— Очень хорошо, очень хорошо, милая Фируза! Значит, пойдете к госпоже Танбур... А можно будет к вам наведываться?
Фируза улыбнулась:
— Почему же нет? Оймулло живет в квартале Мирдустим. Дойдете до водоема, а там спросите, каждый ребенок знает ее дом.
— Дом-то и я сам найду, а вот вас...
— Учительница добрая, справедливая, умная. Она позволит нам увидеться. Приходите.
— Да, да, я приду. Как только урву свободную минутку, прибегу туда.
Пусть только все уляжется, а потом...
Он осекся, не мог же он сейчас сказать, что мечтает жениться на ней, отпраздновать свадьбу... Нет у него пока ни кола ни двора. Но зато он молод, здоров и полон желания добиться счастья.
Терять надежду нам не надо никогда — Пусть облако темно, зато светла вода!
Так поется в песне, так чувствует и Асо. Он никогда не отчаивался и всегда надеялся на лучшее будущее, даже в самые трудные минуты жизни. Это придавало ему бодрость.
— Я скажу Оймулло о вас...
— Что вы скажете?
— Скажу, что вы мне как брат, заботливый, нежный брат...
— Я готов за вас жизнь отдать! — с неожиданно прорвавшейся страстью сказал Асо, прямо глядя в грустные черные глаза своей любимой.
— Нет, нет, не говорите так,— потупившись, вымолвила Фируза и вдруг заторопилась:— Надо мне поскорее уйти... Если вы не сможете попасть к Оймулло в дом, зайдите сюда, все обо мне узнаете.
— Завтра же приду...
— Ну, надо собираться. Фируза встала.
— Будьте очень осторожны,— внушительно сказал Асо.— У госпожи Танбур много учениц, кто-нибудь из них может донести... Посоветуйтесь с ней, не переменить ли вам имя?
— Это невозможно! Все в школе меня знают. А девочки... они хорошие, не беспокойтесь за меня.
Фируза улыбнулась и пошла, но у двери остановилась:
— Чуть не забыла спросить вас: что мы будем делать в поминальные дни — двадцатый и сороковой после смерти бабушки? Вы придете?
— А как же! — воскликнул Асо, но мысли его были заняты другим.
Он боялся за эту прекрасную девушку. Несомненно, и бай, и миршаб станут добиваться ее расположения. Хоть бы она не была так красива! Асо так горячо любит Фирузу, что ему не нужна ее красота, он любит ее не за это.
Пора было уходить. Прощаясь, Асо попросил хозяйку дома, чтобы она сама отвела Фирузу к Оймулло Танбур.
Кори Шариф до поздней ночи работал вместе с отцом. Потом завернул в скатерть блюдо с пловом, приготовленным матерью, и пошел прямиком к медресе на берегу хауза Арбоб.
Темная, жаркая, душная ночь распростерлась над городом. На улицах было безлюдно. Совершив ночной намаз, все давно разошлись по домам. Только в некоторых лавках торгового ряда на Новом базаре, тускло освещенных керосиновыми лампами, задержались два-три бакалейщика — авось заглянет кто-нибудь из поздних покупателей.
Кори Шариф пересек Новый базар. Недалеко уже был и хауз Арбоб. Тут он увидел, что из прохода в переулок вышел какой-то человек, этот незнакомец поравнялся с ним и, поглядывая в его сторону, зашагал рядом. Поднятый, как у заправского франта, по тогдашней моде ворот халата закрывал подбородок. По правде сказать, кори Шариф немного испугался, но виду не подал, твердой походкой продолжал идти вперед, стараясь обогнать незнакомца. Безуспешно: тот и не отставал и не опережал его, явно желая идти в ногу. Вот наконец и хауз Арбоб, кори Шариф направился к медресе, но тут незнакомец схватил его за ворот и прохрипел:
— Постой, ака кори!
Кори Шарифу пришлось остановиться, левой рукой он попытался высвободить свой ворот, но это ему не удалось.
— Что вам от меня нужно?— спросил он гневно и недоуменно.
— А что вы собираетесь тут делать в этот ночной час?
— Какое вам дело! Пустите меня! Вам же будет хуже!
— А что вы мне сделаете?— насмешливо спросил незнакомец и дернул ворот еще сильнее.
— Увидите! Не думайте, что я тут один. Эй, кори Усман, Ашраф-джан, на помощь!
Этот крик возымел действие: незнакомец отпустил ворот и засмеялся, открыв свое лицо.
— Ака Махсум?!— Кори Шариф был поражен.
— Что, напугал?
— Пропадите вы!—едва приходя в себя, сказал кори Шариф.— Нашли время шутить!
Между тем кори Усман и Ашраф-джан прибежали из медресе. За ними шел Мирзо-Ибрагим.
Пустяки, ничего не случилось. Ака Махсум просто пошутил. Милости просим!
Все двинулись к медресе. Дверь в келью кори Шарифа была открыта, горела висячая десятилинейная лампа. Пройдя вперед, ака Махсум спросил:
Неужто это ваша келья, кори Шариф?
Вы что, не видите?!— расстилая дастархан, воскликнул кори Шариф. Моей кельи не узнали?
Я подумал, что живет здесь кто-то другой, образованный, чистоплотный человек. Книги в порядке, чайник блестит, пиалы сверкают, на имласе ни соринки. А ламповое стекло, а лампа — так и сияют! Нет, нет, но вы здесь...
— Ну и шутник вы, ака Махсум!
— Ну а теперь скажите: вы, все здесь сидящие, не замечаете перемен? Все переглянулись.
— Перемены?— переспросил Мирзо-Ибрагим.— У ака Махсума всегда интересные новости, просто удивительно... Вот это кори Усман, Ашраф-джан, потом кори Шариф... и я.
— Все не то, вы не наблюдательны! Чуть больше внимания — и вы бы сразу заметили, что я не сел, как обычно, у порога, а занял самое почетное место.
Никто не успел и слова сказать, как открылась дверь и вошел Хайдар-кул. Увидев ака Махсума, он растерялся, хотел даже уйти, но было поздно: тот заметил его и внимательно разглядывал. Правда, при всей своей наблюдательности ака Махсум не узнал рыбного повара, так хорошо изменил Хайдаркул свою внешность. А Хайдаркул быстро пришел в себя,— ломаясь, сделал несколько нелепых жестов, потом застыл у порога, показал пальцем на ака Махсума и захохотал.
— О-го-го-го! Здесь продавец лука! Я обошел лавки всего света, нигде и луковки не нашел. Вот здорово, что вы здесь. За каждый ваш шаг — мешок лука!
Все сидели, застыв от удивления. А Хайдаркул вытащил из-за пазухи пару лепешек, несколько огурцов и положил все это на скатерть.
— Я прямо с пира,— при этом он многозначительно подмигнул кори Шарифу,— там скучно... Народу много, у двери дома уселся эшик-ака-баши, во все стороны глазами так и рыщет... Я не вошел.
Сбитый с толку поведением и речами Хайдаркула, Махсум обратился к кори Шарифу:
— Это еще что за новая песня? Ничего не понимаю! Откликнулся Хайдаркул:
— Это не песня, а пляска. А пляску заводит барабанщик. Кори Усман и кори Шариф думают, что барабанщик выстукивает: бакабум-бакабум, бакабум-бакабум, а мы им — кишталанг-кишталанг, кишталанг-кишта-ланг, кишталанг... ха-ха-ха!..
Казалось, стены кельи трясутся, так зычно хохотал Хайдаркул. Все засмеялись.
— Здорово! — воскликнул кори Усман.— Вы готовы к любому испытанию, Хайдаркул. Но сейчас это ни к чему. Ака Махсум свой человек. Не бойтесь его, он все про нас знает, и мы частенько с ним советуемся.
— А это,— обратился кори Шариф к Махсуму,— Хайдаркул, рыбный повар, каракулец... Помните, тот, что защитил нас от драчунов около Куш-медресе.
Ака Махсум протянул руку Хайдаркулу:
— Ну и удивили! Вы так изменили свою внешность, что вас действительно не узнать. И сумасшедшим здорово представляетесь!
Хайдаркул сначала разломил лепешки, потом коротко рассказал о своих злоключениях, закончив рассказ следующими словами:
— Друзья мне посоветовали притвориться безумным. Выйдя из сумасшедшего дома, я смогу работать, не прячась от людей. И вообще в наше время лучше слыть сумасшедшим. Да, я зашел в игорный дом... впрочем, просто подглядел в окно. Там сидели трое из миршабханы и люди куш беги. Ну, подумал я, это неспроста, и поскорее ушел.
— Миршаб и кушбеги что-то слишком стараться стали,— сказал Махсум.— Суетятся, рыскают, словно курица, которая хлопает крыльями, готовясь снести яйцо. Ищут всюду врагов... хотят с ними разделаться... я пришел к вам сегодня попрощаться. Решил уехать, пока не попал к ним в лапы. Уезжаю в Казань. Город мусульманский, но принадлежит России. Когда-то, говорят, у нас на Востоке Бухара славилась наукой, образованием, а теперь все это перешло на северо-запад, в Казань. Потому я и решил туда ехать. Есть там у меня и знакомый, некто Белоусов, русский. Года два назад он работал в Кагане, в железнодорожном депо, сейчас в казанском депо работает. Он человек умный, добрый. Поеду — может, удастся перейти в русское подданство, терять нечего! Вам тоже, Хайдар-кул-ака, советую дружить с русскими. С их помощью скорее от всех бед избавитесь...
Хайдаркул во все глаза смотрел на Махсума. В жизни он не слыхал еще таких слов: русский, русское подданство... Что все это значит? Оказывается, и этот ученый человек удирает от миршабов и кушбеги! Но, видно, у него есть какие-то средства, пусть хоть немного... Есть, должно быть, и друзья, которые могут помочь, даже среди русских. Он, наверное, видел Россию и знает, как там живут.
— Я бы тоже хотел бежать отсюда,— медленно заговорил Хайдаркул.— Но как это сделать? Я ведь по-русски ни словечка не знаю, никогда с ними не говорил, как же мне держаться за них? Я темный, неграмотный человек.
— Если хотите, я вас познакомлю с русскими в Кагане. Это можно устроить.
— Хорошо бы.
— Договорились! Когда сможете посвободнее расхаживать, отправляйтесь прямиком в Каган и на вокзале спросите любого, где депо, вам покажут. Вы увидите людей в замасленной одежде, они скажут, где найти Умара. Он из Зирабада, очень хороший кузнец, понимает и по-русски и по-тюркски... Этот Умар во всем вам поможет. Я его завтра же увижу и предупрежу.
Непременно найдите его. А теперь, дорогие друзья, я должен идти.
Все хором стали его упрашивать посидеть еще немного.
— Вы уезжаете далеко, покидаете нас, так хоть сегодня побудьте нами. Бог знает когда свидимся,— сказал Ашраф-джан.
Молчавший до того Мирзо-Ибрагим поднял руку и начал читать Саади:
Ты верность обещал,— держи обет сурово. Не забывай, что мы друг другу дали слово.
Лршаф-джан подхватил с воодушевлением:
Кто слову изменил коварною душой,— Не стоит ни любви, ни верности другого.
Ака Махсум — большой любитель книг и знаток поэзии — принял выти и продолжал:
Мой тяжкий вздох—о друг! — пронзил стрелою высь. Подумав о себе, стрелы остерегись.
Быть может, и с тобой — увы! — случится то же: Жить будешь в кабаке, как некогда Хафиз.
— Сдаемся!— воскликнул Ашраф-джан.— Но пожалейте наш бренный мир. Осветите его светом ваших идей.
— Хорошо, согласен,— весело сказал ака Махсум,— просим отведать плов, приготовленный кори Шарифом. Нам очень повезло, что он от страха не уронил блюдо на пол.
— Вот герой!— подхватил Мирзо-Ибрагим.
— А разве я когда-нибудь был трусом? Почему вы...
— Так, шутим...
Все рассмеялись и принялись за плов. Блюдо опустело в одно мгновение.
В дверь постучали. Вошел Абдулваххаб, бедняк, живший при этом же медресе, средства для существования он добывал переписыванием книг.
Абдулваххаб нес блюдо с пловом, от которого шел пар. Все были поражены. А он, поздоровавшись, поставил блюдо и предложил приняться за еду. Изумление было так велико, что никто не решался начать.
— Что же, львята, рука не поднимается?— засмеялся ака Махсум. Тут заговорил Абдулваххаб:
— Я понимаю, если бы это принес богатый, все накинулись бы, приговаривая: вкусно как! А тут все удивляются: откуда бедняк взял? Успокойтесь, я получил сегодня деньги у Афзала, отдал долги, потом купил что надо для плова. Ведь я, думаю, всегда у них пловом угощаюсь, дайка, не предупредив, сам сготовлю. И как удачно, что ака Махсум здесь оказался!
Убрали посуду. Хайдаркул поставил самовар, заварил зеленый чай. Беседа продолжалась. Ака Махсум снова начал рассказывать о русских. — Простые русские люди, рабочие,— говорил он,— никогда свысока не относятся к бухарцам и вообще к мусульманам... Счастье иметь друга среди русских, им можно верить, они никогда не обманут, не предадут, а в беде помогут. Вот увидите, русские избавят нас от рабства, от болезней... Они давно протянули бы руку помощи, да эмир и муллы мешают!
— Но если мы сблизимся с русскими, того и гляди, белый царь завладеет Бухарой!— воскликнул Ашраф-джан.
И что тогда с нами будет?
— Во всяком случае, русские знают больше, чем мы. Они и нам помогут узнать побольше. Вот у самаркандцев и ташкентцев глаза на мир открылись. Так бы и у нас...
— А что было бы с исламом, с нашей верой?
— Все осталось бы как есть! Сколько времени Татарстан во власти русских, а как были там мусульмане, так и остались. То же и в Туркестане, и в Самарканде...
— Да... Но там и русские церкви завелись, — задумчиво сказал кори Усман.
— Ну и что ж такого?— вмешался Хайдаркул.
— Неприятно как-то!
— Э, не столь уж это страшно,— сказал ака Махсум.— В нашей славной Бухаре такие дела творятся!.. Вот уж где человек страдает! Только тот в почете, кто пресмыкается перед властью — эмиром, казнями, кушбеги... Кто, продав свою совесть, прославляет их темные дела. Тем же, кто ищет правды и справедливости, кто хочет жить по совести, блюсти свою честь, нет места в этом государстве, он вынужден оставить родные места, бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47