Покровитель поваров, ангел Джабраил, учил, что, если в день свадьбы прольется невинная кровь, брак будет непрочным. Но аксакал не придавал значения этому — подумаешь, невинная кровь, умер один пьяница-картежник, ну и что? Мир от этого не пострадал. Пусть он будет жертвой на пути невесты. Конечно, убийцу надо найти. Вот пусть попадется — аксакал сам пойдет на него посмотреть.
В это время к топчану подошел Хайдаркул и протянул аксакалу свою тыквочку с насом.
— Попробуйте-ка. Вчера искал, искал, в табачной лавке купил. Аксакал взглянул на улыбающегося, красивого, несмотря на густую
бороду и усы, Хайдаркула, взял тыквочку, заложил под язык щепотку наса и вернул ее хозяину.
— Ну как? — спросил тот.
Аксакал только покрутил головой от удовольствия.
А повар все говорил об убийстве, о том, что за последнее время много льется невинной крови. Каждый день выводят людей из зиндана, ведут на Регистан, на базар Аргамчин, передают палачам, а те, ненасытные, убивают всех, одного за другим, без конца проливают кровь. А за какие грехи? Что сделали эти люди? Может быть, их вовсе не надо было лишать жизни? Повар видел своими глазами, как палачи вчера убили трех совсем молоденьких, только-только стали усы пробиваться,— ну за что их убивать? Нет, слишком много за последнее время пролито невинной крови, да хранит нас бог, дай господи, чтобы это наконец кончилось!
Аксакал выплюнул нас, прополоскал рот чаем и засмеялся. Сам повар, сказал он, каждый день режет столько баранов и коров, проливает море крови, что ж он так боится кровопролития? Дело государственное не шутка. Если эти люди невиновны, не имеют на совести греха, почему же их казнят? Уж конечно, они разбойники, или воры, или убийцы, раз сто высочество эмир приговорил их к смерти, как велит шариат! Наш эмир милостив и заботится о своих подданных. И повару нечего печалиться, а надо молиться за эмира.
В эту минуту из прохода, ведущего в ичкари, появилась старуха Дилором. Она громко сказала:
— Эй, мужчины, не очень-то распивайте чаи, уже поздно, а дел наших что-то не видать.
Аксакал ответил, не вставая:
— Не беспокойтесь, матушка, все будет вовремя — и плов и жаркое.
— Сразу же после полуденной молитвы начнете подавать жаркое.
— Пожалуйста!
— Для сватов оставьте жаркое — как только они придут, сейчас же и подавайте! Я теперь не могу каждый раз сюда бегать, так что сам делай те вовремя, аксакал, чинно, не спеша!
- Я же сказал, что все сделаю,— засмеялся аксакал.— Смотрите-ка, стара, а командовать любит!
— А если тебе мои распоряжения не нравятся, так сам командуй, толстобрюхий пройдоха!
Вокруг все засмеялись, особенно громко хохотал Хайдаркул. Но аксакал квартала Чакар Султан, видно, не знал характера бесстрашной старухи, который хорошо известен был аксакалам других кварталов у Каракульских ворот, поэтому он вдруг рассердился и, повернувшись к Хайдар-кулу, возмущенно крикнул:
— Чего хохочете? Обезьяна родила, что ли?
Глупая старуха сболтнула, а вы уж и рады!
Все замолчали, и снова раздался громкий голос старухи:
— Ты, аксакал, еще не стирал моим мылом свое белье — что ты знаешь обо мне? Я хоть и глупая, но сумею отчитать сотню таких умников, как ты! Чем браниться, давай-ка лучше займись котлами!
На крик и шум вышел из мехманханы сам Оллоёр-би, седой, с палкой в руке. Все встали с топчана, толстобрюхий аксакал тоже поднялся. Оллоёр-би сказал:
— Мне послышался голос Дилором-каниз, это ты, старая? Что шумишь?
— Да вот побеседовала тут с вашим аксакалом. Ему не по душе, что я распоряжаюсь. Ну и говорю: если тебе хочется со мной поменяться, давай я тебе усы и бороду повыдергаю, надену на тебя мое платье, и иди к женщинам — командуй!
— Так и сказала? Ну и старуха,— засмеялся седой хозяин, и все окружающие захохотали вновь, но Оллоёр-би, вытирая слезы от смеха, заговорил серьезным тоном: — Ну ладно, больше не ссорьтесь тут, эту свадьбу надо так отпраздновать, чтобы люди запомнили ее на долгие годы.
— Только скажите, чтобы ваш аксакал не срамил меня перед гостями! — крикнула Дилором уже из коридора.— Пусть вовремя подает жаркое и плов, да как следует. Ведь это свадьба не какого-нибудь лавочника или шерстобита.
— Хорошо, хорошо,— сказал хозяин,— я сам за ним присмотрю, а ты иди расшевели всех.
Дилором-каниз вошла в дом. Гости еще не собрались, но комнаты уже заполнили родственники, служанки, слуги.
Суфа перед домом была устлана покрывалами, парадные комнаты, особенно комната, обращенная на юго-запад, в сторону Мекки, нарядно убраны для самых важных гостей. В конце двора находилась комната для детей и для отдыха распорядителей праздника. Балахана наверху была отведена для подруг невесты — девушек и совсем молоденьких женщин, недавно вышедших замуж. В огромном подвале приготовлены подносы с угощениями; ими распоряжалась только Дилором-каниз, без ее позволения никто не мог к ним притронуться. На кухне женской половины поварихи хлопотали изо всех сил, жарили слоеные пирожки с мясом, варили молочный кисель. Они то и дело звали Дилором на совет: попробовать пирожок, сказать, сколько чашек киселя понадобится, просили отпустить еще сахару, жаловались, что мало шафрана...
Время шло уже к полудню, когда появились музыканты: две дойристки и молоденькая женщина — певица. Старуха Дилором сама их встретила, усадила на суфу, расстелила перед ними дастархан, принесла поднос со сластями.
Когда они угостились, она сказала:
— Не знать тебе никаких невзгод, Мукаррамча! Часто вспоминаю твой прелестный голос, твои пляски. Ну-ка, до прихода гостей порадуй нас самих!
Мукаррамча встала, поклонилась. На ней было платье из золотистого шелка с золотой тесьмой, на лбу шитая золотом повязка, поверх которой накинут шелковый платок. Бархатные шаровары, обшитые тесьмой с помпонами, закрывали по щиколотки ее ноги с крашенными хной ногтями. Белые руки были украшены перстнями и браслетами. Дойристки, уже пожилые женщины, взяли дойры, сыграли вступление, потом перешли к свадебным песням. Макаррамча, медленно двигаясь, запела:
Ёр-ёр, мой друг, всю жизнь отдам я за тебя, мой друг, ёр-ёр.
Я у тюрчанки молодой, у глаз ширазских я в плену.
И Самарканд и Бухару дарю за родинку одну.
Ёр-ёр, мой друг, всю жизнь отдам я за тебя, мой друг, ёр-ёр!
Вдруг мелодия дойры изменилась, стала веселой: «Ер-ёр-ёре, брови твои — хвост змеи...» Со всех сторон сбежались и служанки и госпожи, все возбужденно кричали: «Бале, джон-джон!» Сверху, сбалаханы, заглядывали подружки невесты, на соседние крыши вылезли мальчишки и девчонки.
Музыкантши Макаррамчи еще не кончили играть, как уже пришли другие, с танцовщицей Тилло во главе. Дилором-каниз сидела на стуле у входа в подвал, встречала гостей по их положению и званию, приглашала в комнаты, распоряжалась, чтобы служанки расстилали перед ними дастарханы и ставили подносы с угощением.
Постепенно двор и комнаты заполнились гостями — женщинами, девушками, малыми детьми. Звуки дойры, пение, пляска танцовщиц, по очереди выступавших перед гостями, общий говор, детские крики, галдеж служанок — все смешалось в праздничный шум, обычный для бухарских свадеб.
А в это время наверху, на балахане, невеста веселилась со своими подругами. Здесь собрались все байские дочки, в шелковых шуршащих платьях. Невеста сидела на почетном месте, на семи уложенных одно на другое шелковых и бархатных одеялах. Одета она была в платье из тончайшего розового шелка, с вышитыми широкими-широкими рукавами и обшитым узорчатой тесьмой жестким воротом. Поверх платья на ней была безрукавка из красного бархата, отороченная по краям золотой каймой. Заплетенные в мелкие косички волосы скреплялись искусной плетенкой из золотых и серебряных нитей, с золотыми подвесками. На голове — шитая золотом тюбетейка, а поверх нее прозрачная белая иулль. У Магфират большие черные глаза, узкие длинные брови, крупный нос с горбинкой, лицо смуглое, продолговатое. У нее очаровательный рот, и улыбке обнажаются белые зубы. Но красота спорит с гордостью и надменностью, улыбка редко озаряет ее лицо.
А голос у невесты низкий, густой, движения порывистые, резкие. Обращаясь к подруге, она кричит: «Эй, ты!», хватает за плечи своими длинными худыми руками, грубо толкает. Ни одна из подруг не смеет при ней похвастаться своими кольцами или серьгами, появиться в более нарядном платье, похвалить чью-то красоту. Нет, никто не может в красоте сравняться с Магфират, никого нет умнее ее, и все самое лучшее — у нее!.. Напротив, в самом конце комнаты, сидит Фируза. Она в платьице гранатового цвета, в камзольчике из черного сатина, обшитом красным бархатом, на голове красный шелковый платочек, подаренный Асо,— вот и весь ее наряд. Но она так прелестна, что вызывает зависть байских дочерей, даже самой Магфират. Магфират наконец не выдержала, оглядела Фирузу и спросила:
— Ты внучка тетушки Дилором? Как тебя зовут?
— Фируза мое имя.
— Красивое имя,— сказала одна из подруг невесты, решив, что Магфират хочет оказать внимание Фирузе.
— Вот уж нашла хорошее имя! — фыркнула Магфират.— Подумаешь, что такое Фируза? Фируза — не драгоценный камень, ничего не стоит. Вот если бы ее звали Лал, или Алмос, или Марворид,- это совсем другое!
— Самое лучшее имя у моей подружки Магфират! — сказала одна байская дочка, украдкой подмигивая другой.— Как звучит: Маг-фи-рат. Просто слюнки текут, когда произносишь, так приятно... Или, может быть, мне только так кажется?
Магфират не поняла насмешки; услышав похвалу своему имени, она развеселилась, зависть ее к Фирузе пропала, и она велела девушке встать и протанцевать перед ней. Фируза смущенно сказала, что не умеет танцевать, но Магфират не отставала от нее, говорила, что все невольницы и их дети танцуют и не может быть, чтобы Фируза ничего не умела. Другие девушки тоже стали настаивать. Фируза растерялась. Она знала, что если откажется и убежит, то Магфират позовет бабушку и начнет кричать, а Дилором-каниз не терпит, когда на нее кричат, ответит резким словом, выйдет неприятность и придется уйти им с праздника. Надо было что-то придумать. Но что? И вдруг Фируза вспомнила.
Недавно в школе у Оймулло Танбур старшие школьницы учили стихи, которые всем понравились. Фируза тоже их выучила. Она решила прочесть эти стихи, чтобы ее оставили в покое.
— Я могу вам прочитать стихи,— сказала она.— Про двоеженца. Магфират ничего не сказала, а девушки стали просить:
— Прочти, Фируза!
Фируза была девушка неглупая, но по-детски простодушная, наивная. Она и не заметила, что у Магфират испортилось настроение, откашлялась и смело, высоким нежным голоском начала:
Эй, послушай, кто несчастней всех на свете,— двоеженец! Я спою о том, что держит он в секрете, двоеженец.
Стонет ночью, слезы точит на рассвете, двоеженец. Да узнают эту песню даже дети, двоеженец!
Фируза остановилась, перевела дыхание. Девушки засмеялись, просили читать дальше.
Муж промолвит слово старшей,— станет младшая суровей, Заупрямится тотчзс же, мужу злобно прекословя, Черной тучею нависнут над ее глазами брови...
Жены ссорятся, ревнуют, силы тратят и здоровье,
С ними гибнет, не дождавшись долголетья, двоеженец.
Две жены — двойная тяжесть и двойное огорченье... Уступать обоим станешь — лишь удвоится мученье. Убежать от жен в пустыню? Может статься, там спасенье?.. О разводе и не думай! Это значит — разоренье! И прибежище находит лишь в мечети двоеженец!
Тут Фируза замолчала.
— Дальше я не помню,— сказала она.
— Нет, помнишь, помнишь! — закричали девушки и со смехом повторяли стихи. А Магфират сжалась, как змея, и молчала.
Вероятно, подружки скоро забыли бы про стихи и плохое настроение невесты, вызванное ими, сгладилось бы, но на беду, одна девушка все испортила. Она повторила последнюю строчку и воскликнула:
— Значит, кто двух жен возьмет, тот раскается! А кто трех возьмет, что с ним станется?
— Кто возьмет трех жен, тот совсем разорится! — закричала другая, и все засмеялись.
— Замолчите вы! — не выдержала невеста.— Довольно! Стыд надо иметь! Что скажут гости внизу, слыша ваш глупый хохот? Мне моя честь дорога!
Девушки сразу смолкли. Фируза во все глаза смотрела на невесту, удивляясь и не понимая, почему она так рассердилась.
— У кого ты узнала эти стихи? — зашипела по-змеиному Магфират.— Чей ядовитый язык научил тебя этим пакостям?
— У нас в школе девочки читали,— сказала Фируза.
— Врешь! — крикнула Магфират.— Тебя кто-то подучил нарочно. Говори, кто?
Фируза молчала.
— Иди позови свою бабушку.
Фируза обмерла. Случилось то, чего она так боялась. Если бы она знала, что Магфират не понравятся эти стихи, она и не заикнулась бы про них. А теперь расскажут бабушке, она огорчится, обидится. Увидев, что
Фируза расстроилась, девушки вступились за нее:
— Ну ладно, что она сделала такого?
— Что вы сердитесь, подружка? Это ведь не про вас...
— Не мучайте бедную девочку!
— Дилором-каниз занята, у нее столько дела...
Магфират, видя, что Фируза не двигается с места, стала браниться:
— Вон отсюда! Иди позови свою рабыню-бабку, пусть сейчас же мнится!
Фируза тихонько вышла, слезы кипели у нее в глазах.
Внизу свадебный пир был в разгаре. Гостям разносили жаркое. Старухе Дилором пришлось еще раз пойти к котлам и побраниться с аксакалом, чтобы он как следует раскладывал жаркое по тарелкам, побольше мяса давал. Тут подошла к ней расстроенная Фируза и сказала, что ее «)иот невеста.
Нет, ягненочек,— ответила старуха, глядя, как разносят тарелки с жарким. — Сейчас невеста сама пусть ко мне приходит, мне некогда. Иди, иди, веселитесь там!
Но Фируза ухватилась за бабушкин рукав.
— Нег! - воскликнула она и ничего больше не смогла сказать, бросилась к ней на грудь и заплакала.
Старуха тотчас все забыла — свадьбу, гостей, жаркое, музыкантов, аксакала: Фируза плачет на празднике! Этого никогда еще не бывало! Значит, кто-то ее сильно обидел.
— Ну, ну? — спрашивала она, лаская внучку.— Ну, что случилось? Что? Почему ты плачешь?
— Магфират! —только и сказала Фируза и низко опустила голову.
— Магфират тебя обидела? Нагрубила тебе? Прогнала?
Фируза подняла голову, по ее нежному лицу в три ручья катились слезы. Старуха вытерла их своим рукавом и нахмурилась.
— Пойдем! — сказала она Фирузе.— Я сама поговорю с госпожой невестой.
Они поднялись наверх. Старуха, полная гнева, шагала по ступенькам не останавливаясь, но, поднявшись, вынуждена была задержаться. Она задыхалась, сердце часто билось. Обмахиваясь рукавом, она ласково погладила по голове внучку, с испугом глядевшую на нее полными слез глазами.
За это время подруги невесты успели шутками и прибаутками развеселить Магфират, она перестала сердиться и, когда вошла старуха, даже встала из почтения к ней.
— Ваалайку ассалом! — ответила старуха на приветствие девушек.— Садитесь, садитесь. Дай бог почаще вам так собираться!
Ну, госпожа, что прикажете?
Суровость старухи смутила Магфират, она растерялась, не знала, что сказать.
— Да ничего, просто так,— промямлила она,— мы пошутили.
— Оставьте свои шутки для чимилека, госпожа невеста, сурово сказала старуха.— В самый разгар работы заставлять меня, девяностолетнюю старуху, лезть сюда на балахану, а мою единственную внучку, зеницу ока, обидеть, заставить плакать — нехорошо!
Все молчали, сидели присмирев. Магфират подняла I олову.
— Вот вы и поучите вашу единственную зеницу ока, как надо себя вести! — сказала она, глядя прямо в глаза старухе.— Научите ее, что хорошо, что плохо!
— А что она сделала дурного?
— Спросите у нее самой!
Фируза стояла, опустив глаза, руки-ноги ее, несмотря на жару, похолодели. Страх охватил ее, сердце трепетало, ей хотелось скорей вырваться отсюда, убежать от этих дерзких, ядовитых на язык девушек, смешаться с толпой, чтобы никто не видел ее.
— Да пустяки, ничего особенного,— вмешалась в разговор одна из девушек.— Мы попросили Фирузу показать нам свой талант, а она прочла стихи про двоеженца.
— Ну и что ж из этого?
— Кто-то подучил ее! — сказала Магфират.— Она не признается, но я отлично понимаю, что это козни одной из хозяек дома, куда я собираюсь войти.
— Не торопитесь, госпожа невеста, еще будет у вас время ревновать и ссориться! Моя девочка, слава богу, не служит вашим соперницам, чтобы передавать вам их слова.
Речь ли Дилором подействовала на Магфират, или гневный взгляд глубоко запавших глаз напугал ее, но она смолчала. Старуха продолжала:
— Я, больная, встала с постели и, тычась носом в землю, приковыляла на вашу свадьбу — послужить людям, и вот что мне, несчастной, досталось в награду! Идем, ягненочек, проживем и без свадебного плова!
Фируза и старуха встали, чтобы уйти, но девушки окружили их.
— Не сердитесь, бабушка, извините нас! — говорили они.— Это мы виноваты, это мы по глупости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
В это время к топчану подошел Хайдаркул и протянул аксакалу свою тыквочку с насом.
— Попробуйте-ка. Вчера искал, искал, в табачной лавке купил. Аксакал взглянул на улыбающегося, красивого, несмотря на густую
бороду и усы, Хайдаркула, взял тыквочку, заложил под язык щепотку наса и вернул ее хозяину.
— Ну как? — спросил тот.
Аксакал только покрутил головой от удовольствия.
А повар все говорил об убийстве, о том, что за последнее время много льется невинной крови. Каждый день выводят людей из зиндана, ведут на Регистан, на базар Аргамчин, передают палачам, а те, ненасытные, убивают всех, одного за другим, без конца проливают кровь. А за какие грехи? Что сделали эти люди? Может быть, их вовсе не надо было лишать жизни? Повар видел своими глазами, как палачи вчера убили трех совсем молоденьких, только-только стали усы пробиваться,— ну за что их убивать? Нет, слишком много за последнее время пролито невинной крови, да хранит нас бог, дай господи, чтобы это наконец кончилось!
Аксакал выплюнул нас, прополоскал рот чаем и засмеялся. Сам повар, сказал он, каждый день режет столько баранов и коров, проливает море крови, что ж он так боится кровопролития? Дело государственное не шутка. Если эти люди невиновны, не имеют на совести греха, почему же их казнят? Уж конечно, они разбойники, или воры, или убийцы, раз сто высочество эмир приговорил их к смерти, как велит шариат! Наш эмир милостив и заботится о своих подданных. И повару нечего печалиться, а надо молиться за эмира.
В эту минуту из прохода, ведущего в ичкари, появилась старуха Дилором. Она громко сказала:
— Эй, мужчины, не очень-то распивайте чаи, уже поздно, а дел наших что-то не видать.
Аксакал ответил, не вставая:
— Не беспокойтесь, матушка, все будет вовремя — и плов и жаркое.
— Сразу же после полуденной молитвы начнете подавать жаркое.
— Пожалуйста!
— Для сватов оставьте жаркое — как только они придут, сейчас же и подавайте! Я теперь не могу каждый раз сюда бегать, так что сам делай те вовремя, аксакал, чинно, не спеша!
- Я же сказал, что все сделаю,— засмеялся аксакал.— Смотрите-ка, стара, а командовать любит!
— А если тебе мои распоряжения не нравятся, так сам командуй, толстобрюхий пройдоха!
Вокруг все засмеялись, особенно громко хохотал Хайдаркул. Но аксакал квартала Чакар Султан, видно, не знал характера бесстрашной старухи, который хорошо известен был аксакалам других кварталов у Каракульских ворот, поэтому он вдруг рассердился и, повернувшись к Хайдар-кулу, возмущенно крикнул:
— Чего хохочете? Обезьяна родила, что ли?
Глупая старуха сболтнула, а вы уж и рады!
Все замолчали, и снова раздался громкий голос старухи:
— Ты, аксакал, еще не стирал моим мылом свое белье — что ты знаешь обо мне? Я хоть и глупая, но сумею отчитать сотню таких умников, как ты! Чем браниться, давай-ка лучше займись котлами!
На крик и шум вышел из мехманханы сам Оллоёр-би, седой, с палкой в руке. Все встали с топчана, толстобрюхий аксакал тоже поднялся. Оллоёр-би сказал:
— Мне послышался голос Дилором-каниз, это ты, старая? Что шумишь?
— Да вот побеседовала тут с вашим аксакалом. Ему не по душе, что я распоряжаюсь. Ну и говорю: если тебе хочется со мной поменяться, давай я тебе усы и бороду повыдергаю, надену на тебя мое платье, и иди к женщинам — командуй!
— Так и сказала? Ну и старуха,— засмеялся седой хозяин, и все окружающие захохотали вновь, но Оллоёр-би, вытирая слезы от смеха, заговорил серьезным тоном: — Ну ладно, больше не ссорьтесь тут, эту свадьбу надо так отпраздновать, чтобы люди запомнили ее на долгие годы.
— Только скажите, чтобы ваш аксакал не срамил меня перед гостями! — крикнула Дилором уже из коридора.— Пусть вовремя подает жаркое и плов, да как следует. Ведь это свадьба не какого-нибудь лавочника или шерстобита.
— Хорошо, хорошо,— сказал хозяин,— я сам за ним присмотрю, а ты иди расшевели всех.
Дилором-каниз вошла в дом. Гости еще не собрались, но комнаты уже заполнили родственники, служанки, слуги.
Суфа перед домом была устлана покрывалами, парадные комнаты, особенно комната, обращенная на юго-запад, в сторону Мекки, нарядно убраны для самых важных гостей. В конце двора находилась комната для детей и для отдыха распорядителей праздника. Балахана наверху была отведена для подруг невесты — девушек и совсем молоденьких женщин, недавно вышедших замуж. В огромном подвале приготовлены подносы с угощениями; ими распоряжалась только Дилором-каниз, без ее позволения никто не мог к ним притронуться. На кухне женской половины поварихи хлопотали изо всех сил, жарили слоеные пирожки с мясом, варили молочный кисель. Они то и дело звали Дилором на совет: попробовать пирожок, сказать, сколько чашек киселя понадобится, просили отпустить еще сахару, жаловались, что мало шафрана...
Время шло уже к полудню, когда появились музыканты: две дойристки и молоденькая женщина — певица. Старуха Дилором сама их встретила, усадила на суфу, расстелила перед ними дастархан, принесла поднос со сластями.
Когда они угостились, она сказала:
— Не знать тебе никаких невзгод, Мукаррамча! Часто вспоминаю твой прелестный голос, твои пляски. Ну-ка, до прихода гостей порадуй нас самих!
Мукаррамча встала, поклонилась. На ней было платье из золотистого шелка с золотой тесьмой, на лбу шитая золотом повязка, поверх которой накинут шелковый платок. Бархатные шаровары, обшитые тесьмой с помпонами, закрывали по щиколотки ее ноги с крашенными хной ногтями. Белые руки были украшены перстнями и браслетами. Дойристки, уже пожилые женщины, взяли дойры, сыграли вступление, потом перешли к свадебным песням. Макаррамча, медленно двигаясь, запела:
Ёр-ёр, мой друг, всю жизнь отдам я за тебя, мой друг, ёр-ёр.
Я у тюрчанки молодой, у глаз ширазских я в плену.
И Самарканд и Бухару дарю за родинку одну.
Ёр-ёр, мой друг, всю жизнь отдам я за тебя, мой друг, ёр-ёр!
Вдруг мелодия дойры изменилась, стала веселой: «Ер-ёр-ёре, брови твои — хвост змеи...» Со всех сторон сбежались и служанки и госпожи, все возбужденно кричали: «Бале, джон-джон!» Сверху, сбалаханы, заглядывали подружки невесты, на соседние крыши вылезли мальчишки и девчонки.
Музыкантши Макаррамчи еще не кончили играть, как уже пришли другие, с танцовщицей Тилло во главе. Дилором-каниз сидела на стуле у входа в подвал, встречала гостей по их положению и званию, приглашала в комнаты, распоряжалась, чтобы служанки расстилали перед ними дастарханы и ставили подносы с угощением.
Постепенно двор и комнаты заполнились гостями — женщинами, девушками, малыми детьми. Звуки дойры, пение, пляска танцовщиц, по очереди выступавших перед гостями, общий говор, детские крики, галдеж служанок — все смешалось в праздничный шум, обычный для бухарских свадеб.
А в это время наверху, на балахане, невеста веселилась со своими подругами. Здесь собрались все байские дочки, в шелковых шуршащих платьях. Невеста сидела на почетном месте, на семи уложенных одно на другое шелковых и бархатных одеялах. Одета она была в платье из тончайшего розового шелка, с вышитыми широкими-широкими рукавами и обшитым узорчатой тесьмой жестким воротом. Поверх платья на ней была безрукавка из красного бархата, отороченная по краям золотой каймой. Заплетенные в мелкие косички волосы скреплялись искусной плетенкой из золотых и серебряных нитей, с золотыми подвесками. На голове — шитая золотом тюбетейка, а поверх нее прозрачная белая иулль. У Магфират большие черные глаза, узкие длинные брови, крупный нос с горбинкой, лицо смуглое, продолговатое. У нее очаровательный рот, и улыбке обнажаются белые зубы. Но красота спорит с гордостью и надменностью, улыбка редко озаряет ее лицо.
А голос у невесты низкий, густой, движения порывистые, резкие. Обращаясь к подруге, она кричит: «Эй, ты!», хватает за плечи своими длинными худыми руками, грубо толкает. Ни одна из подруг не смеет при ней похвастаться своими кольцами или серьгами, появиться в более нарядном платье, похвалить чью-то красоту. Нет, никто не может в красоте сравняться с Магфират, никого нет умнее ее, и все самое лучшее — у нее!.. Напротив, в самом конце комнаты, сидит Фируза. Она в платьице гранатового цвета, в камзольчике из черного сатина, обшитом красным бархатом, на голове красный шелковый платочек, подаренный Асо,— вот и весь ее наряд. Но она так прелестна, что вызывает зависть байских дочерей, даже самой Магфират. Магфират наконец не выдержала, оглядела Фирузу и спросила:
— Ты внучка тетушки Дилором? Как тебя зовут?
— Фируза мое имя.
— Красивое имя,— сказала одна из подруг невесты, решив, что Магфират хочет оказать внимание Фирузе.
— Вот уж нашла хорошее имя! — фыркнула Магфират.— Подумаешь, что такое Фируза? Фируза — не драгоценный камень, ничего не стоит. Вот если бы ее звали Лал, или Алмос, или Марворид,- это совсем другое!
— Самое лучшее имя у моей подружки Магфират! — сказала одна байская дочка, украдкой подмигивая другой.— Как звучит: Маг-фи-рат. Просто слюнки текут, когда произносишь, так приятно... Или, может быть, мне только так кажется?
Магфират не поняла насмешки; услышав похвалу своему имени, она развеселилась, зависть ее к Фирузе пропала, и она велела девушке встать и протанцевать перед ней. Фируза смущенно сказала, что не умеет танцевать, но Магфират не отставала от нее, говорила, что все невольницы и их дети танцуют и не может быть, чтобы Фируза ничего не умела. Другие девушки тоже стали настаивать. Фируза растерялась. Она знала, что если откажется и убежит, то Магфират позовет бабушку и начнет кричать, а Дилором-каниз не терпит, когда на нее кричат, ответит резким словом, выйдет неприятность и придется уйти им с праздника. Надо было что-то придумать. Но что? И вдруг Фируза вспомнила.
Недавно в школе у Оймулло Танбур старшие школьницы учили стихи, которые всем понравились. Фируза тоже их выучила. Она решила прочесть эти стихи, чтобы ее оставили в покое.
— Я могу вам прочитать стихи,— сказала она.— Про двоеженца. Магфират ничего не сказала, а девушки стали просить:
— Прочти, Фируза!
Фируза была девушка неглупая, но по-детски простодушная, наивная. Она и не заметила, что у Магфират испортилось настроение, откашлялась и смело, высоким нежным голоском начала:
Эй, послушай, кто несчастней всех на свете,— двоеженец! Я спою о том, что держит он в секрете, двоеженец.
Стонет ночью, слезы точит на рассвете, двоеженец. Да узнают эту песню даже дети, двоеженец!
Фируза остановилась, перевела дыхание. Девушки засмеялись, просили читать дальше.
Муж промолвит слово старшей,— станет младшая суровей, Заупрямится тотчзс же, мужу злобно прекословя, Черной тучею нависнут над ее глазами брови...
Жены ссорятся, ревнуют, силы тратят и здоровье,
С ними гибнет, не дождавшись долголетья, двоеженец.
Две жены — двойная тяжесть и двойное огорченье... Уступать обоим станешь — лишь удвоится мученье. Убежать от жен в пустыню? Может статься, там спасенье?.. О разводе и не думай! Это значит — разоренье! И прибежище находит лишь в мечети двоеженец!
Тут Фируза замолчала.
— Дальше я не помню,— сказала она.
— Нет, помнишь, помнишь! — закричали девушки и со смехом повторяли стихи. А Магфират сжалась, как змея, и молчала.
Вероятно, подружки скоро забыли бы про стихи и плохое настроение невесты, вызванное ими, сгладилось бы, но на беду, одна девушка все испортила. Она повторила последнюю строчку и воскликнула:
— Значит, кто двух жен возьмет, тот раскается! А кто трех возьмет, что с ним станется?
— Кто возьмет трех жен, тот совсем разорится! — закричала другая, и все засмеялись.
— Замолчите вы! — не выдержала невеста.— Довольно! Стыд надо иметь! Что скажут гости внизу, слыша ваш глупый хохот? Мне моя честь дорога!
Девушки сразу смолкли. Фируза во все глаза смотрела на невесту, удивляясь и не понимая, почему она так рассердилась.
— У кого ты узнала эти стихи? — зашипела по-змеиному Магфират.— Чей ядовитый язык научил тебя этим пакостям?
— У нас в школе девочки читали,— сказала Фируза.
— Врешь! — крикнула Магфират.— Тебя кто-то подучил нарочно. Говори, кто?
Фируза молчала.
— Иди позови свою бабушку.
Фируза обмерла. Случилось то, чего она так боялась. Если бы она знала, что Магфират не понравятся эти стихи, она и не заикнулась бы про них. А теперь расскажут бабушке, она огорчится, обидится. Увидев, что
Фируза расстроилась, девушки вступились за нее:
— Ну ладно, что она сделала такого?
— Что вы сердитесь, подружка? Это ведь не про вас...
— Не мучайте бедную девочку!
— Дилором-каниз занята, у нее столько дела...
Магфират, видя, что Фируза не двигается с места, стала браниться:
— Вон отсюда! Иди позови свою рабыню-бабку, пусть сейчас же мнится!
Фируза тихонько вышла, слезы кипели у нее в глазах.
Внизу свадебный пир был в разгаре. Гостям разносили жаркое. Старухе Дилором пришлось еще раз пойти к котлам и побраниться с аксакалом, чтобы он как следует раскладывал жаркое по тарелкам, побольше мяса давал. Тут подошла к ней расстроенная Фируза и сказала, что ее «)иот невеста.
Нет, ягненочек,— ответила старуха, глядя, как разносят тарелки с жарким. — Сейчас невеста сама пусть ко мне приходит, мне некогда. Иди, иди, веселитесь там!
Но Фируза ухватилась за бабушкин рукав.
— Нег! - воскликнула она и ничего больше не смогла сказать, бросилась к ней на грудь и заплакала.
Старуха тотчас все забыла — свадьбу, гостей, жаркое, музыкантов, аксакала: Фируза плачет на празднике! Этого никогда еще не бывало! Значит, кто-то ее сильно обидел.
— Ну, ну? — спрашивала она, лаская внучку.— Ну, что случилось? Что? Почему ты плачешь?
— Магфират! —только и сказала Фируза и низко опустила голову.
— Магфират тебя обидела? Нагрубила тебе? Прогнала?
Фируза подняла голову, по ее нежному лицу в три ручья катились слезы. Старуха вытерла их своим рукавом и нахмурилась.
— Пойдем! — сказала она Фирузе.— Я сама поговорю с госпожой невестой.
Они поднялись наверх. Старуха, полная гнева, шагала по ступенькам не останавливаясь, но, поднявшись, вынуждена была задержаться. Она задыхалась, сердце часто билось. Обмахиваясь рукавом, она ласково погладила по голове внучку, с испугом глядевшую на нее полными слез глазами.
За это время подруги невесты успели шутками и прибаутками развеселить Магфират, она перестала сердиться и, когда вошла старуха, даже встала из почтения к ней.
— Ваалайку ассалом! — ответила старуха на приветствие девушек.— Садитесь, садитесь. Дай бог почаще вам так собираться!
Ну, госпожа, что прикажете?
Суровость старухи смутила Магфират, она растерялась, не знала, что сказать.
— Да ничего, просто так,— промямлила она,— мы пошутили.
— Оставьте свои шутки для чимилека, госпожа невеста, сурово сказала старуха.— В самый разгар работы заставлять меня, девяностолетнюю старуху, лезть сюда на балахану, а мою единственную внучку, зеницу ока, обидеть, заставить плакать — нехорошо!
Все молчали, сидели присмирев. Магфират подняла I олову.
— Вот вы и поучите вашу единственную зеницу ока, как надо себя вести! — сказала она, глядя прямо в глаза старухе.— Научите ее, что хорошо, что плохо!
— А что она сделала дурного?
— Спросите у нее самой!
Фируза стояла, опустив глаза, руки-ноги ее, несмотря на жару, похолодели. Страх охватил ее, сердце трепетало, ей хотелось скорей вырваться отсюда, убежать от этих дерзких, ядовитых на язык девушек, смешаться с толпой, чтобы никто не видел ее.
— Да пустяки, ничего особенного,— вмешалась в разговор одна из девушек.— Мы попросили Фирузу показать нам свой талант, а она прочла стихи про двоеженца.
— Ну и что ж из этого?
— Кто-то подучил ее! — сказала Магфират.— Она не признается, но я отлично понимаю, что это козни одной из хозяек дома, куда я собираюсь войти.
— Не торопитесь, госпожа невеста, еще будет у вас время ревновать и ссориться! Моя девочка, слава богу, не служит вашим соперницам, чтобы передавать вам их слова.
Речь ли Дилором подействовала на Магфират, или гневный взгляд глубоко запавших глаз напугал ее, но она смолчала. Старуха продолжала:
— Я, больная, встала с постели и, тычась носом в землю, приковыляла на вашу свадьбу — послужить людям, и вот что мне, несчастной, досталось в награду! Идем, ягненочек, проживем и без свадебного плова!
Фируза и старуха встали, чтобы уйти, но девушки окружили их.
— Не сердитесь, бабушка, извините нас! — говорили они.— Это мы виноваты, это мы по глупости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47