— Я согласен с предложением брата кори Усмана,— сказал Хайдаркул.
Все удивленно переглянулись.
— Не так уж страшно,— продолжал он,— прожить некоторое время среди сумасшедших. Но у меня есть к вам просьба, уважите ли вы ее?
— Говорите, обдумаем все как следует.
— Возьмите меня, бездомного, одинокого бедняка, к себе в слуги. Четверо друзей взглянули на него вопросительно.
— В сумасшедшем доме заявите, что я слуга кого-нибудь из вас, что моя родина далеко, и, когда я оттуда выйду, вы оставите меня при себе.
Друзья молчали, не зная, что на это ответить: ведь они бедны, с трудом добывают средства для существования и всегда обходятся без слуги.
— Я буду подметать ваши кельи, стирать, на базар ходить, готовить, все-все сделаю, только не гоните меня. Спать буду где-нибудь в подвале или в проходе, постелю циновку — и ладно!
Раньше всех опомнился Мирзо-Ибрагим:
— Что вы, что вы, Хайдаркул-ака, не говорите так! Мы учащиеся медресе, знатоки Корана, но на слугу у нас нет средств. Мы сами обслуживаем себя и друг друга. А что касается жилья, то в келье каждого из нас вы всегда будете желанным и дорогим гостем. Ведь это только временно, чтобы спастись от преследования, вам придется здесь поселиться...
Но Хайдаркул настойчиво повторил:
— Нет, я должен считаться вашим слугой.
— Это в интересах дела? — спросил кори Усман. Хайдаркул кивнул.
...Аксакал Нусратулло сидел в миршабхане и хвастался перед мирша-бом Абдурахманом своими подвигами.
— Что я, людей не знаю, что ли? Хорошо изучил все привычки простолюдинов. Известны мне все их обычаи и обряды. Только вы отдали приказ, я тут же смекнул, сам сообразил, ни с кем не советовался: чужой человек Фирузу не увел бы, да она и сама с чужим не пойдет... За мужчинами она еще не гоняется — значит, не с кем ей убежать. Вот и явится она сама или ее покровитель в какой-нибудь канун пятницы, а не то в понедельник в домик старухи... Зажжет свечу, прочтет заупокойную молитву. Я уж велел имаму и суфи караулить и, как только кого завидят, тут же сообщить мне...
— Мне не ваши доблести нужны, а Фируза или хотя бы ее похититель. Подождите, а тот, что убежал на крышу... кто бы это мог быть? Каков он на вид? Разве имам и суфи не узнали его?
— Темно было, не разглядели,— ответил Нусратулло.— Да ведь вам узнать — проще простого.
— А как
— Ведь Ахмед-джан, водонос, и этот слуга бая... как его... да, Асо у вас находятся. Вот и попытайте их как следует...
— Не вам учить меня!..— оборвал аксакала миршаб.— Скажите-ка лучше, каков он из себя, тот беглец! А насчет Асо... Бай передал мне, что он сам велел ему запереть домик старухи. Это подтвердилось во время обыска: в кармане Асо нашли замок и ключ. Вот почему он и попал в домик. У нас остается только водонос, а он, кажется, опытный волк.
— Да, водонос — опытный волк! Если сможете развязать ему язык, все загадки разгадаете.
— Ладно, утром учиним допрос, а ночью пусть в колодках блаженствуют...
Аксакал поднялся, собираясь уходить.
— Ну, до свидания, пришлите все же следопытов, проверим,— сказал он и у дверей снова остановился.— Впрочем, я тоже думаю, что Асо тут ни при чем. Он парень несмышленый, простой слуга, одинокий, ему и спрятать-то Фирузу негде.
Кивнув, миршаб потянулся и протяжно зевнул.
Пропели третьи петухи. Улицы были давно пусты, город мирно спал. Не спали только бедные узники, Ахмед-джан и Асо, закованные в колодки. Асо горько плакал, а водонос утешал его:
— Не плачь, сынок, не радуй своих врагов. Они еще подумают, что попался мягкий кусочек, им по зубам. Ты и мне настроение портишь, и духам умерших покою не даешь, а пользы от слез твоих никакой.
Асо с трудом сдержал слезы и, всхлипывая, заговорил:
— Я... не о себе... мне обидно... за старуху... даже молитву заупокойную не дают прочитать. И бедной девушке нельзя в свой дом прийти, поминальную свечу зажечь. За что такая несправедливость!
- Э, брось! Мучитель потому и мучитель, что он мучит людей. Так всегда было, так и останется. А ты не волнуйся понапрасну, чему быть, того не миновать... Подойди лучше ко мне поближе, я тебе кое-что скажу слушай и запоминай. Завтра утром миршаб вызовет тебя и станет спрашивать, что ты делал в домике старухи. А ты скажешь, что должен был запереть его, собрался было уже запирать, как явился водонос Ахмед-джан. Тогда вы оба зашли внутрь, прочли молитву — и все. Станут тебя о Фирузе спрашивать — ты ничего не знаешь. Если проговоришься, и себя и Фирузу погубишь. А если тебя отпустят раньше, чем меня, сходи к моей старухе, скажи, чтобы она отвела Фирузу к Оймулло Танбур. Раз уж они взялись за нас, в конце концов нападут на ее след... А там для нее безопаснее.
Вдруг за дверью послышались какие-то неясные звуки. Водонос замолчал, испугавшись, что злые уши подслушали его слова, проведали тайну. Но напрасно беспокоился водонос, за дверью никого не было. И миршаб, и его подчиненные занимались своими делами, арестанты их сейчас не заботили. Миршаб ушел домой. А стражники собрались в мехманхане и обо всем забыли за азартной игрой.
Темница, в которой находились заключенные, расположена как раз под мехманханой. Стены ее были сложены из горного камня, в них — ни окна, ни малейшей щели. Дверь, обитая металлом, плотно запиралась, открыть ее или сломать нельзя было без особых инструментов. У арестантов, конечно, ничего такого и в помине не было. Одетые лишь в штаны и рубашку, с колодками на ногах, с цепью и железным обручем на шее, они никак не могли сбежать, и стражники на этот счет не беспокоились. Выполняя приказ начальника, они находились на своем посту. Но им и в голову не приходило подслушивать разговоры заключенных...
Звериная злоба миршаба была известна. Ахмед-джан знал, каким пыткам подвергаются попавшие в миршабхану. В себе он был уверен — сколько бы его ни били, как бы ни пытали, он не выдаст Фирузу, не смутит душу покойной старухи. Но за Асо он боялся. А вдруг по молодости лет юноша поверит врагам или не выдержит пыток и скажет, где Фируза. И зачем я открыл ему, где она,— мысленно упрекал себя Ахмед-джан.— Надо было подождать, пока все уляжется, позабудется...
Эх, стар я стал, да жалость одолела, пропади она пропадом!..
Ахмед-джан все раздумывал: столько людей суетятся вокруг этой никому не известной, одинокой девочки-сироты. И аксакал, и суфи, и имам... Даже сам миршаб. Чего они хотят от нее, эти волки-людоеды, на что зарятся? Кому же из них первому она достанется? А может, здесь какая-то тайна? Может, подхалимы эти для бая стараются?.. Они хотят найти того, кто ударил бая ножом. Но при чем тут Фируза? Да при чем он сам, Ахмед-джан?
Асо в это время думал о своем: почему при жизни тетушки Дилором он не обручился с Фирузой? Хоть ей и мало лет, а на вид — совсем взрослая. Старуха сама должна была позаботиться. Да и водонос мог все устроить. А они ничего не сделали. Правда, никто и не думал, что старуха так скоро помрет. И зачем понадобилась Фируза миршабу? Чего они рыщут, разыскивают ее? Что бы там ни было, он никому не позволит коснуться грязными руками хотя бы ногтя Фирузы. За Фирузу он готов пожертвовать своей жизнью!
Время шло, кончалась короткая летняя ночь. Из узких щелей в потолке в кромешную тьму подвала проник дневной свет. Теперь можно было кое-как разглядеть товарищей по несчастью. Их было человек десять, с колодками на ногах, некоторые растянулись прямо на холодной земле.
— Ты спал? — спросил Ахмед-джан у Асо.
— Нет, не спится. Вот уже день настал, а сна ни в одном глазу. Обычно я хорошо сплю.
— Научишься и тут, сынок,— вмешался в разговор мужчина с длинными волосами, заросший бородой.— Мало-помалу привыкнешь и спать начнешь. А если потрафишь миршабу, признаешь все его поклепы, дело твое быстро кончится: миршаб доложит казию, тот — кушбеги, и по святому шариату тебя или в зиндан запрут, или дадут семьдесят пять палок... А там прочтешь молитву во славу его величества эмира, и тебя отпустят. Но по мне — лучше зиндан, чем семьдесят пять палок. Там прохладно, много людей, будешь работать, нищенствовать — это можно — у стен тюрьмы, прокормишься как-нибудь... Здесь, в миршабхане, худо, ноги прямо отсыхают в колодках, глаза слепнут в этой кромешной тьме, живем впроголодь, да еще пытают, мучают...
— А вы сколько дней...— начал было Асо, но собеседник прервал его:
— Здесь об этом не спрашивают. Мы тут счет и дням и ночам потеряли, сынок. Не помню уж, сколько недель, а то и месяцев прошло, как сюда упрятали по чьему-то навету... Клеветники сами, наверно, кого-то убивают, грабят, а потом на чью-нибудь голову сваливают, чтобы замести следы. Если я сознаюсь в убийстве, которого не совершал, меня бросят в зиндан, а то и казнят — голову снимут. Но не дамся, не приму на себя вину, не будет по-ихнему. Кому охота стоять на Веревочном базаре с завязанными руками и подставлять голову палачу!..
В эту минуту открылась дверь и появились два стражника.
— Пришли освободить кого-то,— прошептал собеседник Асо.— Раз явились так рано, ни с того ни с сего, значит, кому-то свобода выпала. Господи, кто же этот счастливец?!
Стражники подошли прямо к Асо, сняли с него колодки и обручи.
— Ну-ка, шагай! — приказали они.
Но Асо повиновался не сразу. Он сначала подошел к Ахмед-джану, присел возле него, поцеловал. Потом попрощался со своим собеседником и только тогда двинулся к выходу.
Со слезами на глазах смотрел Ахмед-джан ему вслед. Он молился на юношу.
Асо привели в миршабхану к миршабу. Хмурый, бледный, словно не выспавшийся и даже не умывшийся после ночного кутежа, миршаб сидел на почетном месте у окна.
— Как твое имя?
— Меня зовут Асо.
— Что ты делал вчера в доме старухи?
— Пришел запереть...
— А кто тот человек, что убежал на крышу?
Вопрос был неожиданным. Асо сначала растерялся, потом сообразил и прикинулся непонимающим. - Какой человек? Да тот, кто убежал на крышу. Он с тобой был! Я не видал никого.
Лучше сознайся, говори правду. Ну! Кто тот человек, что убежал на крышу?
— Со мной был Ахмед-джан — водонос. Больше я никого не видел. Миршаб рассвирепел, схватил нагайку, подлетел к Асо и размахнулся,
чтобы ударить, но тут вбежал слуга и доложил:
— Господин начальник, напали на след беглеца...
— Что? — обрадованно вскрикнул миршаб. - Отпусти эту собаку,— указал он на Асо.— Пусть убирается к баю, мы с ним потом поговорим. И приведи сыщика.
— Слушаюсь! А ну, пошел! — сказал слуга, когда они очутились за дверью.— Надо же поблагодарить за радостную весть. Ну, выкладывай, что имеешь, да иди своей дорогой.
— У меня нет денег.
— Ты что, нищий?! Живешь в мечети?
— Нет, у Гани-джан-бая.
Слуга, услышав это имя, безнадежно махнул рукой. Сердясь на неудачу, он позвал из передней сыщика и пошел с ним к миршабу.
Выйдя из миршабханы, Асо двинулся прямо к дому Ахмед-джана. Ворота оказались запертыми изнутри. На стук отозвались не сразу. Старуха, открывшая ворота, заплакала, увидев Асо, и обняла его.
— Живы? Здоровы? — всхлипывала она.— Я слышала, вас повели к миршабу... руки связали. А где муж мой? Почему с тобой не пришел? Как я только эту ночь пережила! Глаз не сомкнула... Ну, заходи, говори скорей, где он?
В крохотном дворике водоноса Асо присел на край низенькой суфы и заговорил, глядя в землю:
— Дядюшка привет просил передать. Вы о нем не беспокойтесь, так он велел. Его отпустят. Не сегодня завтра...
— А что случилось? За какие преступления вам руки связали? Асо не знал, что на это ответить, как успокоить старуху. Но не успел
он открыть рот, как из комнаты вышла женщина средних лет, очень похожая на жену водоноса.
— Это моя сестра Зарифа,— сказала старуха, увидев ее.— Пришла, узнав о моей беде. А живет в квартале Писташиканон.
Асо поздоровался и, помолчав, сказал:
— Ничего особенного не произошло, вы не волнуйтесь. Просто люди миршаба ищут человека, который ударил бая ножом.
— Ну и пусть себе ищут, а при чем тут вы?
— Они и Фирузу ищут,— медленно сказал Асо, поглядывая вопросительно то на одну, то на другую женщину.
Сестра старухи, присевшая было в сторонке на корточки, сразу вскочила.
— А Фируза им зачем?— со страхом спросила она.
— Лакомый кусочек, да еще задаром, кто не захочет поживиться?— ответила старуха и пристально посмотрела на Асо.— В похищении Фирузы нас подозревают?
— Да, как будто... дядюшка сказал, что теперь Фирузу нельзя оставлять в доме этой тетушки. Надо найти другое место.
Женщины растерянно переглянулись, не зная, что делать. Им была известна жестокость миршаба, но такого бесстыдного произвола они не ожидали.
Жена водоноса первая прервала молчание:
— Куда же ей, бедняжке, деваться? Некуда...
— Дядюшка сказал, чтобы пошла к Оймулло. Там спокойнее. Женщины снова переглянулись.
— Правильно советует,— сказала Зарифа.— Госпожа Танбур славная, достойная уважения женщина. В хороших домах принята. Конечно, у нее надежнее, чем у нас.
— А, .чтоб их и могила не приняла, этих проклятых извергов! — воскликнула жена водоноса.— За что, за что невинная сиротка должна скитаться по чужим домам!
Асо мечтал хоть разок взглянуть на Фирузу. Он готов был уже попросить у этих добрых женщин разрешения повидать ее, но не осмеливался.
— Да что же мы стоим!— сказала старуха.— Зайдем в комнату, сынок. Когда навалится беда, обо всем забываешь.
— Спасибо, но я не могу,— ответил юноша.— Надо поскорее явиться к баю, не то снова невесть что подумают. Только вот тетушку проводить бы домой и... Фирузу поскорей отправить.
— И то правда,— заметила жена водоноса. - Иди с тетушкой. Только осторожно, гляди, как бы за вами не увязался какой-нибудь негодяй. С Фирузой сам поговори, передай дядюшкин совет.
Не заставляя себя долго ждать, Зарифа накинула паранджу, закрыла черной сеткой лицо и вышла. Асо последовал за ней, и они двинулись к кварталу Писташиканон.
Квартал Писташиканон населен был бедняками, которые занимались тем, что раскалывали фисташки и абрикосовые косточки, отсюда и возникло его название. Купцы покупали фисташки в скорлупе и нанимали жителей этого квартала раскалывать их. Фисташку клали на маленькую наковальню и особым молоточком раскалывали скорлупу. Делали это очень быстро: одной рукой кололи, а другой сбрасывали полураскрывшиеся фисташки в корзину. Затем фисташки и надтреснутые абрикосовые косточки опускали в соляной раствор и, поджарив, продавали базарным лавочникам в тумены и области. Работали всей семьей, с утра до ночи, а зарабатывали ничтожно мало, едва хватало на кусок хлеба.
Проходя днем по улицам этого квартала, вы все время слышали стук молоточков по фисташкам и абрикосовым косточкам.
Женщина привела Асо в квартал Писташиканон, где она с мужем занималась тем же, что и большинство его жителей. Асо сердцем понял, что идет к друзьям, и потому стук молоточков и треск раскалываемых скорлупок ласкали его слух, как приятная мелодия.
Взволнованно билось сердце юноши. Наконец-то он увидит ту, которая ему дороже всех на свете. А он было и надежду потерял! Вот уже почти десять дней, как не видел Фирузу. С того злосчастного тоя. Эти дни тянулись, как месяцы, да что месяцы - казалось, целый год прошел. А теперь, н предвкушении встречи, как сладостно бьется сердце! За такое счастье можно и жизнь отдать!
Зарифа остановилась у низких ворот и постучала. Асо стоял поодаль шелковицы, оглядываясь кругом — не следит ли кто. Но вот ворота открылись, женщина вошла внутрь и позвала Асо. Его встретил одноглазый человек средних лет с рваной тюбетейкой на голове. Поздоровавшись с Асо, он запер ворота на цепь.
— Пожалуйте,— сказал он, проходя вперед.
Двор, окруженный со всех сторон высокой оградой, казался маленьким, как птичья клетка. Домишко состоял из одной комнаты.
Асо поднялся по ступенькам и вошел в переднюю. Женщина уже сложила там свою паранджу.
— Заходите в комнату, садитесь,— пригласила она.— Фируза у соседей, сейчас позову ее. Со вчерашнего дня, как только стукнет кто в ворота, отправляем ее к соседям. Тут быстро, через калиточку... Если приходят свои люди, она сразу возвращается.
Хозяин дома на первый взгляд казался неприветливым и угрюмым. Войдя вслед за ним в комнату, Асо огляделся. Окон в комнате не было, только две двери, одна из них была закрыта, и часть комнаты оставалась в полумраке. Пол был покрыт кусками войлока и паласа, вдоль стены лежала узкая стеганая подстилка. Хозяин усадил Асо подальше от двери, а сам сел у порога.
— Добро пожаловать, братец,— сказал он, улыбнувшись.— Вы уж простите нашу бедность, пропади она пропадом! И для одной комнаты не можем палас приобрести!
Асо был смущен приветливостью хозяина, его почтительным обращением. Он не мог из себя и слова выдавить. Да что там говорить о нужде, о бедности, Асо в жизни только это и знал. Пустая комната, куски войлока вместо паласа — вот невидаль! Наконец он преодолел неловкость и пробормотал:
— Спасибо вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47