«Господин Генрих Лее!»
Но я уже так крепко уснул, что в первое мгновение не мог сообразить, где нахожусь. Я только видел перед собой прелестную девушку, чей сияющий и ласковый взгляд был устремлен на какую-то картину. Охваченный любопытством, я, совсем еще сонный, приподнялся и устремил взгляд на картину, как вдруг этот лесной пейзаж показался мне знакомым, и только тогда я узнал одну из моих юношеских работ. То был вид в горах — между стройными стволами деревьев просвечивали снежные вершины Гельвеции. Я узнал его и по большому, широко разросшемуся болиголову, чьи белые цветы, выступавшие на фоне глубокого сумрака, были ярко освещены солнцем. Это живописное растение доставило мне много радости в те давние дни, я трудился над его изображением более усердно, чем когда бы то ни было, и наконец успешно справился со своей задачей; у меня так удачно получились его своеобразные листья, его необычные стебли, что, пока этот рисунок оставался у меня, мне не нужно было делать других эскизов болиголова. Недаром я так горевал, когда мне пришлось расстаться с ним.
Подняв глаза, я взглянул в лицо той, которая улыбалась мне поверх картины, и теперь, когда я видел его вблизи и когда оно было ярко освещено огнем, пылавшим в камине, оно тоже внезапно показалось мне давно знакомым; и все же я не мог припомнить, где мне пришлось его видеть. Я мучительно думал, уносясь в прошлое, которое тем труднее припоминалось мне, что и события настоящего были еще не вполне мною осознаны. И вдруг по приветливому выражению глаз и полуоткрытых губ я узнал ту прекрасную девушку, которая когда-то заглядывала в окно старьевщика, спрашивая про китайские чашечки; теперь я не сомневался, что сплю и снова вижу сон о возвращении на родину, и знал, что, как это бывало всегда, у него будет печальный конец; поэтому и все, что я видел, казалось мне порождением лукавого сна, а мои мысли об этом — призрачным сознанием спящего, который боится проснуться и увидеть вокруг себя прежнюю беспросветную нужду. Но так как на самом деле я не спал и мой разум работал вполне реально, то я воспринимал все окружающее с особенной отчетливостью и яркостью, и когда взгляд мой снова упал на непритязательный пейзаж, где мне были знакомы каждый камешек и каждая травинка, на глазах у меня выступили слезы, и я отвернулся, чтобы сонное видение исчезло.
Даже и теперь, спустя годы, это маленькое происшествие напоминает мне, что пережитое иногда бывает не менее прекрасно, чем увиденное во сне, и притом более разумно; в конце концов, не так уж важно, сколько времени все это длится.
Доротея замолкла, с волнением и участием наблюдая за мной; она не решалась двинуться и на минуту сохранила свою полную прелести позу.
Наконец она снова повторила мое имя и сказала:
— Ну, говорите же! Вы тот, кто все это сделал? Очнувшись от громкого звука ее голоса, я встал, взял из ее
рук рисунок и стал внимательно его разглядывать.
— Конечно, это моя работа,— ответил я,— как она попала к вам? — Ив тот же миг я обратил внимание на прочие рисунки, которые девушки разбирали, пока я дремал; подойдя к столу, я посмотрел на лежавшие там листы, затем порылся в папке и увидел, что в ней лежат все мои рисунки и эскизы; все они были здесь, все лежали вместе, как и в те дни, когда я владел ими.
— Что за приключение! — воскликнул теперь и я в изумлении.— Никто бы не поверил, что такое может случиться! — Я снова взглянул на девушку, которая следила за моими движениями с нескрываемым и радостным любопытством, широко раскрыв удивленные глаза; затем я продолжал: — Но вас я тоже уже видел и теперь понимаю, как попали к вам эти вещи; не случалось ли вам заглядывать однажды в окно к старому Иозефу Шмальхеферу и спрашивать про старинные чашки, в то время как кто-то играл там на флейте?
— Как же, как же!—воскликнула она.— А ну-ка, дайте я посмотрю!
И она без стеснения начала меня разглядывать, положив руки мне на плечи.
— Где же сегодня были у меня глаза? — сказала она еще более удивленно.— Конечно, это так! Я видела это лицо в логове старого колдуна, как его называет отец. И вы тогда играли «Пусть солнце скрыто облаками» — не правда ли, господин Генрих... господин Генрих Лее? А как дальше?
— «Незримое, царит оно! Ужели, боже, править нами слепому случаю дано?» А как же теперь все это понимать?
— Что же, если оставаться в пределах мифологии, я скажу так: пусть уж правит нами прелестное слепое божество случая, пока оно проделывает такие милые шалости! Ему следует приносить в жертву только свежие розы и миндальное молоко, чтобы оно всегда так легко, незаметно и благотворно правило нами! Ну, а теперь вы должны быть приняты по всей форме, достойно сего замечательного события и так, как этого требуют обстоятельства! Здесь, в доме, есть скромная комната для гостей. Я сейчас же дам нужные распоряжения.— вам следует прежде всего переодеться. Останься пока здесь, Розхен, чтобы никто не обидел бедного господина Лее! -- С этими словами она быстро вышла.
Я не знал, должен ли был считать этот новый поворот в моей судьбе счастьем, и со вздохом разглядывал свои рисунки, которые столь неожиданно обрел, чтобы потерять их снова. Розина, которая быстро освоилась с радостным душевным расположением своей госпожи и, видимо, считала меня застенчивым, приветливо сказала:
— Не беспокойтесь ни о чем! Господин граф и барышня поступают всегда так, как им нравится и как они считают правильным! И то, что они делают, они делают искренне, не заботясь о том, что скажут соседи.
— Час от часу не легче! Как, неужели дом этот принадлежит графу? — спросил я, скорее испуганный, чем приятно удивленный.
— А вы разве не знаете? Графу Дитриху В...бергскому. Итак, сверх всего меня ожидало новое унижение,— я ведь
не умел вести себя с людьми из совершенно неведомых мне высших слоев общества; никогда в жизни я не встречался с одним так называемым графом, и у меня были фантастические представления об образе жизни и требованиях подобных господ; я питал к ним вражду, вызванную прирожденным чувством равенства, которое свойственно швейцарскому гражданину. Потом мне пришло в голову, что, будь хозяин этого дома даже крестьянин, я в своих стоптанных и разбитых башмаках уже не мог стоять с ним на равной ноге, и я впал в полную растерянность от того оборота, который приняло мое странствование. Однако добрая девушка продолжала успокаивать меня, желая придать мне мужества:
— Господин граф, конечно очень удивится и обрадуется, встретившись с вами так неожиданно. Потому что когда он в первый раз привез из города эти рисунки и потом, когда постепенно прибывали еще и еще, господа целыми днями их рассматривали, и папка все время лежала раскрытой.
Спустя некоторое время вернулась Дортхен.
— Прошу вас, подымитесь этажом выше! — сказала она.— Розхен вам посветит, а ее отец поможет вам устроиться. Располагайтесь, как вам будет удобно, насколько это возможно за такой короткий срок, чтобы вы могли встретить папу вполне отдохнувшим, а мне не пришлось бы получать замечания за плохое гостеприимство.
Я поднял свой дорожный мешок, но его подхватила Розхен и понесла впереди меня; она со свечой в руках поднялась на второй этаж флигеля, куда я отправился, предоставив себя воле провидения. Я оказался в комнате садовника,— он сидел вместе с кистером за вечерним стаканом вина и встретил меня как человека, не вызывающего никаких сомнений, да и кистер теперь видел во мне желанного гостя, которого ждали и который, очевидно, странным своим появлением хотел лишь сыграть своеобразную шутку. Садовник повел меня несколькими ступеньками выше, в другую часть флигеля, обращенную к замку,— там была небольшая комнатка, пристроенная к домику и опиравшаяся на деревянные колонны. Этот как бы привешенный снаружи мезонин сплошь, от подножия колонн до самой крыши, зарос пурпурно-красной жимолостью; в комнате стояла кровать и было так много мебели, что здесь можно было не только провести ночь, но и жить со всеми удобствами.
На стульях меня ждало отличное платье, и садовник предложил мне переодеться. Но чтобы не делать этого, я предпочел сразу же лечь в постель, тем более что у меня закрывались глаза, и я попросил садовника, как только я лягу, взять мою мокрую одежду, чтобы ее высушили и почистили. Когда я после всего происшедшего лежал наконец в темноте, послышался шум подъезжающих экипажей и лай собак. Это, несомненно, граф возвращался домой. По я был рад выпавшей мне отсрочке, благодаря которой я мог в этот вечер не представляться ему.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПОВОРОТ СУДЬБЫ
Спал я так крепко и так долго, что проснулся лишь в середине дня. Мое платье было давно приведено в порядок и неслышно принесено в комнату; когда я взглянул на него, я еще раз порадовался сделке, заключенной с любезным евреем. Так нередко в определенный момент ощущаешь особую ценность той или иной вещи. Скромный доход от моей работы в виде приличного платья показался мне в эту минуту более желанным, чем в другое время могла бы показаться вдвое или вчетверо большая сумма.
Пока я одевался, в дверь мою постучали. Я сказал: «Войдите!» Дверь широко открылась, и на пороге показался высокий красивый мужчина; не выпуская дверной ручки, он внимательно оглядел комнату и ее обитателя. У него была окладистая борода, тогда еще редко встречавшаяся, которая, как и голова его, была слегка тронута сединой; на нем была короткая серая куртка охотника с роговыми пуговицами.
— Добрый день! Извините, прошу вас! — произнес он звучным низким голосом.— Я только хотел взглянуть, как себя чувствует мой гость.
— Я чувствую себя прекрасно, господин граф,— если в вашем лице я действительно имею честь приветствовать хозяина этого дома! — ответил я, слегка смущенный, отложил гребень, которым как раз причесывался, и поклонился, как умел.
— Пожалуйста, продолжайте заниматься своими делами и чувствуйте себя как дома! Но сперва разрешите мне приветствовать вас.
Он вошел в комнату, крепко пожал мне руку, и с этого момента моего смущения как не бывало, потому что в пожатии его руки, в его взгляде и в звуках его голоса чувствовался свободомыслящий человек, который стоит выше всяких условностей.
— Ну, а теперь скажите,— с живостью воскликнул оп, садясь к открытому окну, чтобы мне не мешать,— неужели вы и вправду наш Генрих Лее, тот самый художник, именем которого подписаны все эти превосходные рисунки? Подтвердив это, вы доставили бы мне величайшее удовольствие. Знаете, в прежние годы я сам занимался подобными вещами, но у меня ничего не получалось, и я забросил это занятие. Но я очень радовался всякий раз, когда мне удавалось раздобыть пастоящий рисунок с натуры, а это не часто бывает. А потому ничто не могло быть для меня более желанным, чем обладание подобным, можно сказать, богатством,— оно заключает в себе весь путь развития честного художника, стремящегося к истине, и вместе с тем целую галерею явлений живой природы. Когда мы раскопали эти вещи у захолустного чудака-мецената, я сразу же позаботился, чтобы все это попало в мои руки. Я пытался также узнать, откуда у него рисунки, но старик упорно держал это в тайне!
Тем временем я вытащил из дорожного мешка сверток, в котором вместе с письмами матери лежал мой паспорт. Развернув сверток, я показал графу документ, где были указаны и скреплены печатью мое имя и звание.
— Все это в точности так, господин граф! — ответил я, весело рассмеявшись.— Романтическая судьба дает мне возможность еще раз взглянуть на скромные плоды моих юношеских трудов и убедиться в том, что они в хороших руках, прежде чем я вернусь туда, где они были созданы.
Граф взял паспорт, внимательно прочел его и извинился передо мной, сказав, что делает это отнюдь не из недоверия к моим словам, но из желания запечатлеть в своей памяти самый этот факт.
— Это замечательное совпадение,— добавил он,— но теперь, уж, во всяком случае, в ближайшие дни, не может быть и речи о дальнейшем путешествии, если мы хотим соответственно почтить нашу встречу. Меня интересует, как вы попали в такое затруднительное положение, как вообще сложилась ваша жизнь и что вы думаете делать в дальнейшем. Обо всем этом следует не торопясь, с толком побеседовать, пока вы будете отдыхать у нас, сколько потребуется.
Вдруг его удивленные глаза остановились на столе, откуда я небрежным жестохМ снял полотенце, чтобы вытереть руки, которые успел помыть во время нашего разговора. Дело в том, что, услышав стук в дверь, я быстро набросил полотенце на содержимое моего путевого мешка, и теперь его взгляду открылся череп, а также переплетенная рукопись истории моей молодости.
— Какой таинственный багаж! — воскликнул он, подходя к столу.— Череп мертвеца и томик in quarto в зеленом шелке на золотом замке! Вы что — заклинатель духов и искатель кладов?
— К сожалению, нет, как видите! — возразил я и в нескольких словах рассказал ему досадное происшествие с черепом. А так как веселые лучи утреннего солнца подняли мой дух и сделали меня общительным, я позабавил его вчерашней шуткой, которую сыграл с лесным сторожем. Граф пристально смотрел на меня своим внимательным и лучистым взглядом.
— А эта книга, что она представляет собой?
— Это я написал, когда не знал, что мне делать и как жить дальше; в ней содержится описание моих юных лет, которое я предпринял, желая пересмотреть всю свою жизнь. Но из этого намерения ничего не вышло,— я просто предавался удовольствию вспомнить о прошлом. А нелепый переплет — не моя вина.
Я поведал ему, как благодаря недоразумению с переплетчиком лишился последнего гульдена, как познал муки голода и благодаря чуду с флейтой попал к старьевщику.
— А, так вот когда Доротея слышала вашу игру на флейте! — воскликнул граф, от души смеясь.— Дальше, дальше! Что случилось потом?
Я добавил историю с раскрашиванием флагштоков и рассказал о мирном удовлетворении, которое принесла мне эта работа, а также о смерти хозяйки и о том, что было дальше, вплоть до рассказанного уже ранее случая с черепом, когда хозяин кинул его вдогонку. О короткой встрече с Хульдой и обо всем остальном я умолчал.
Граф взялся за книгу.
— Вы разрешите мне на нее взглянуть или, может быть, даже почитать ее? — спросил он, и я охотно разрешил, если только она ему не наскучит.
— А теперь пойдемте в дом и немного закусим,— обед будет только через три часа.
Он взял книгу, подхватил меня под руку, и мы направились к замку — так называлось главное здание, построенное, видимо, в начале прошлого столетия. Граф повел меня в свои покои, расположенные в нижнем этаже; их центром был большой светлый зал, с большими удобными столами, отведенный под библиотеку. Здесь был приготовлен завтрак, рядом лежала уже папка с моими эскизами. Граф Дитрих, по-дружески разделив со мной трапезу, открыл папку.
— Вы должны мне помочь привести все в систему,— сказал он,— надеюсь, что на ближайшие несколько дней это занятие развлечет вас. Многие рисунки не датированы; между тем манера письма и степень законченности здесь совершенно различны: тщательно доработанное и небрежное, удачно схваченное и неудачное, написанное более уверенной рукой и менее уверенной — все это так перепутано, что я не могу распределить рисунки в хронологическом порядке, как мне бы этого хотелось. Не знаю, понятна ли вам моя мысль? Вот рисунок, который свидетельствует о еще не развитых способностях; очевидно, он принадлежит к ранним вещам, и все же в нем схвачено самое главное, и он представляет собой безусловную удачу, пленяющую прелестной наивностью; а здесь, несмотря на уверенность более зрелой техники, ясно видно, что автор своей цели не достиг... Короче говоря, мне все это очень важно, и я бы хотел, чтобы вся коллекция была как можно точнее выдержана в смысле хронологии; иначе говоря, мы должны обо всем условиться и сделать все, что сочтем необходимым. Я сегодня утром много думал по этому поводу!
Я был удивлен его глубоким пониманием и тем, как он подкреплял отдельными примерами свои суждения. Потом он вытащил из шкафа еще несколько папок.
— А вот здесь я никак не могу разобраться. Эти вещи действительно тоже ваши? Я вижу разрезанные на куски рисунки, но не знаю, как их сложить.
Это были мои большие картоны. Но старьевщик перепутал разные листы, он соединил вместе цветные и монохромные, большие и меньшие, распределил их поровну в каждой папке с таким расчетом, чтобы все папки, в меру его разумения, оказались более или менее равноценными,— так он хотел внести известный порядок в эту хаотическую коллекцию. Вероятно, и граф еще не разобрался в ней как следует, и я понял, что ему было нелегко найти связь между кусками. Я начал быстро сортировать великое множество отдельных листов, затем выбрал на полу свободное место достаточных размеров и сложил там свою древнегерманскую священную рощу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Но я уже так крепко уснул, что в первое мгновение не мог сообразить, где нахожусь. Я только видел перед собой прелестную девушку, чей сияющий и ласковый взгляд был устремлен на какую-то картину. Охваченный любопытством, я, совсем еще сонный, приподнялся и устремил взгляд на картину, как вдруг этот лесной пейзаж показался мне знакомым, и только тогда я узнал одну из моих юношеских работ. То был вид в горах — между стройными стволами деревьев просвечивали снежные вершины Гельвеции. Я узнал его и по большому, широко разросшемуся болиголову, чьи белые цветы, выступавшие на фоне глубокого сумрака, были ярко освещены солнцем. Это живописное растение доставило мне много радости в те давние дни, я трудился над его изображением более усердно, чем когда бы то ни было, и наконец успешно справился со своей задачей; у меня так удачно получились его своеобразные листья, его необычные стебли, что, пока этот рисунок оставался у меня, мне не нужно было делать других эскизов болиголова. Недаром я так горевал, когда мне пришлось расстаться с ним.
Подняв глаза, я взглянул в лицо той, которая улыбалась мне поверх картины, и теперь, когда я видел его вблизи и когда оно было ярко освещено огнем, пылавшим в камине, оно тоже внезапно показалось мне давно знакомым; и все же я не мог припомнить, где мне пришлось его видеть. Я мучительно думал, уносясь в прошлое, которое тем труднее припоминалось мне, что и события настоящего были еще не вполне мною осознаны. И вдруг по приветливому выражению глаз и полуоткрытых губ я узнал ту прекрасную девушку, которая когда-то заглядывала в окно старьевщика, спрашивая про китайские чашечки; теперь я не сомневался, что сплю и снова вижу сон о возвращении на родину, и знал, что, как это бывало всегда, у него будет печальный конец; поэтому и все, что я видел, казалось мне порождением лукавого сна, а мои мысли об этом — призрачным сознанием спящего, который боится проснуться и увидеть вокруг себя прежнюю беспросветную нужду. Но так как на самом деле я не спал и мой разум работал вполне реально, то я воспринимал все окружающее с особенной отчетливостью и яркостью, и когда взгляд мой снова упал на непритязательный пейзаж, где мне были знакомы каждый камешек и каждая травинка, на глазах у меня выступили слезы, и я отвернулся, чтобы сонное видение исчезло.
Даже и теперь, спустя годы, это маленькое происшествие напоминает мне, что пережитое иногда бывает не менее прекрасно, чем увиденное во сне, и притом более разумно; в конце концов, не так уж важно, сколько времени все это длится.
Доротея замолкла, с волнением и участием наблюдая за мной; она не решалась двинуться и на минуту сохранила свою полную прелести позу.
Наконец она снова повторила мое имя и сказала:
— Ну, говорите же! Вы тот, кто все это сделал? Очнувшись от громкого звука ее голоса, я встал, взял из ее
рук рисунок и стал внимательно его разглядывать.
— Конечно, это моя работа,— ответил я,— как она попала к вам? — Ив тот же миг я обратил внимание на прочие рисунки, которые девушки разбирали, пока я дремал; подойдя к столу, я посмотрел на лежавшие там листы, затем порылся в папке и увидел, что в ней лежат все мои рисунки и эскизы; все они были здесь, все лежали вместе, как и в те дни, когда я владел ими.
— Что за приключение! — воскликнул теперь и я в изумлении.— Никто бы не поверил, что такое может случиться! — Я снова взглянул на девушку, которая следила за моими движениями с нескрываемым и радостным любопытством, широко раскрыв удивленные глаза; затем я продолжал: — Но вас я тоже уже видел и теперь понимаю, как попали к вам эти вещи; не случалось ли вам заглядывать однажды в окно к старому Иозефу Шмальхеферу и спрашивать про старинные чашки, в то время как кто-то играл там на флейте?
— Как же, как же!—воскликнула она.— А ну-ка, дайте я посмотрю!
И она без стеснения начала меня разглядывать, положив руки мне на плечи.
— Где же сегодня были у меня глаза? — сказала она еще более удивленно.— Конечно, это так! Я видела это лицо в логове старого колдуна, как его называет отец. И вы тогда играли «Пусть солнце скрыто облаками» — не правда ли, господин Генрих... господин Генрих Лее? А как дальше?
— «Незримое, царит оно! Ужели, боже, править нами слепому случаю дано?» А как же теперь все это понимать?
— Что же, если оставаться в пределах мифологии, я скажу так: пусть уж правит нами прелестное слепое божество случая, пока оно проделывает такие милые шалости! Ему следует приносить в жертву только свежие розы и миндальное молоко, чтобы оно всегда так легко, незаметно и благотворно правило нами! Ну, а теперь вы должны быть приняты по всей форме, достойно сего замечательного события и так, как этого требуют обстоятельства! Здесь, в доме, есть скромная комната для гостей. Я сейчас же дам нужные распоряжения.— вам следует прежде всего переодеться. Останься пока здесь, Розхен, чтобы никто не обидел бедного господина Лее! -- С этими словами она быстро вышла.
Я не знал, должен ли был считать этот новый поворот в моей судьбе счастьем, и со вздохом разглядывал свои рисунки, которые столь неожиданно обрел, чтобы потерять их снова. Розина, которая быстро освоилась с радостным душевным расположением своей госпожи и, видимо, считала меня застенчивым, приветливо сказала:
— Не беспокойтесь ни о чем! Господин граф и барышня поступают всегда так, как им нравится и как они считают правильным! И то, что они делают, они делают искренне, не заботясь о том, что скажут соседи.
— Час от часу не легче! Как, неужели дом этот принадлежит графу? — спросил я, скорее испуганный, чем приятно удивленный.
— А вы разве не знаете? Графу Дитриху В...бергскому. Итак, сверх всего меня ожидало новое унижение,— я ведь
не умел вести себя с людьми из совершенно неведомых мне высших слоев общества; никогда в жизни я не встречался с одним так называемым графом, и у меня были фантастические представления об образе жизни и требованиях подобных господ; я питал к ним вражду, вызванную прирожденным чувством равенства, которое свойственно швейцарскому гражданину. Потом мне пришло в голову, что, будь хозяин этого дома даже крестьянин, я в своих стоптанных и разбитых башмаках уже не мог стоять с ним на равной ноге, и я впал в полную растерянность от того оборота, который приняло мое странствование. Однако добрая девушка продолжала успокаивать меня, желая придать мне мужества:
— Господин граф, конечно очень удивится и обрадуется, встретившись с вами так неожиданно. Потому что когда он в первый раз привез из города эти рисунки и потом, когда постепенно прибывали еще и еще, господа целыми днями их рассматривали, и папка все время лежала раскрытой.
Спустя некоторое время вернулась Дортхен.
— Прошу вас, подымитесь этажом выше! — сказала она.— Розхен вам посветит, а ее отец поможет вам устроиться. Располагайтесь, как вам будет удобно, насколько это возможно за такой короткий срок, чтобы вы могли встретить папу вполне отдохнувшим, а мне не пришлось бы получать замечания за плохое гостеприимство.
Я поднял свой дорожный мешок, но его подхватила Розхен и понесла впереди меня; она со свечой в руках поднялась на второй этаж флигеля, куда я отправился, предоставив себя воле провидения. Я оказался в комнате садовника,— он сидел вместе с кистером за вечерним стаканом вина и встретил меня как человека, не вызывающего никаких сомнений, да и кистер теперь видел во мне желанного гостя, которого ждали и который, очевидно, странным своим появлением хотел лишь сыграть своеобразную шутку. Садовник повел меня несколькими ступеньками выше, в другую часть флигеля, обращенную к замку,— там была небольшая комнатка, пристроенная к домику и опиравшаяся на деревянные колонны. Этот как бы привешенный снаружи мезонин сплошь, от подножия колонн до самой крыши, зарос пурпурно-красной жимолостью; в комнате стояла кровать и было так много мебели, что здесь можно было не только провести ночь, но и жить со всеми удобствами.
На стульях меня ждало отличное платье, и садовник предложил мне переодеться. Но чтобы не делать этого, я предпочел сразу же лечь в постель, тем более что у меня закрывались глаза, и я попросил садовника, как только я лягу, взять мою мокрую одежду, чтобы ее высушили и почистили. Когда я после всего происшедшего лежал наконец в темноте, послышался шум подъезжающих экипажей и лай собак. Это, несомненно, граф возвращался домой. По я был рад выпавшей мне отсрочке, благодаря которой я мог в этот вечер не представляться ему.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПОВОРОТ СУДЬБЫ
Спал я так крепко и так долго, что проснулся лишь в середине дня. Мое платье было давно приведено в порядок и неслышно принесено в комнату; когда я взглянул на него, я еще раз порадовался сделке, заключенной с любезным евреем. Так нередко в определенный момент ощущаешь особую ценность той или иной вещи. Скромный доход от моей работы в виде приличного платья показался мне в эту минуту более желанным, чем в другое время могла бы показаться вдвое или вчетверо большая сумма.
Пока я одевался, в дверь мою постучали. Я сказал: «Войдите!» Дверь широко открылась, и на пороге показался высокий красивый мужчина; не выпуская дверной ручки, он внимательно оглядел комнату и ее обитателя. У него была окладистая борода, тогда еще редко встречавшаяся, которая, как и голова его, была слегка тронута сединой; на нем была короткая серая куртка охотника с роговыми пуговицами.
— Добрый день! Извините, прошу вас! — произнес он звучным низким голосом.— Я только хотел взглянуть, как себя чувствует мой гость.
— Я чувствую себя прекрасно, господин граф,— если в вашем лице я действительно имею честь приветствовать хозяина этого дома! — ответил я, слегка смущенный, отложил гребень, которым как раз причесывался, и поклонился, как умел.
— Пожалуйста, продолжайте заниматься своими делами и чувствуйте себя как дома! Но сперва разрешите мне приветствовать вас.
Он вошел в комнату, крепко пожал мне руку, и с этого момента моего смущения как не бывало, потому что в пожатии его руки, в его взгляде и в звуках его голоса чувствовался свободомыслящий человек, который стоит выше всяких условностей.
— Ну, а теперь скажите,— с живостью воскликнул оп, садясь к открытому окну, чтобы мне не мешать,— неужели вы и вправду наш Генрих Лее, тот самый художник, именем которого подписаны все эти превосходные рисунки? Подтвердив это, вы доставили бы мне величайшее удовольствие. Знаете, в прежние годы я сам занимался подобными вещами, но у меня ничего не получалось, и я забросил это занятие. Но я очень радовался всякий раз, когда мне удавалось раздобыть пастоящий рисунок с натуры, а это не часто бывает. А потому ничто не могло быть для меня более желанным, чем обладание подобным, можно сказать, богатством,— оно заключает в себе весь путь развития честного художника, стремящегося к истине, и вместе с тем целую галерею явлений живой природы. Когда мы раскопали эти вещи у захолустного чудака-мецената, я сразу же позаботился, чтобы все это попало в мои руки. Я пытался также узнать, откуда у него рисунки, но старик упорно держал это в тайне!
Тем временем я вытащил из дорожного мешка сверток, в котором вместе с письмами матери лежал мой паспорт. Развернув сверток, я показал графу документ, где были указаны и скреплены печатью мое имя и звание.
— Все это в точности так, господин граф! — ответил я, весело рассмеявшись.— Романтическая судьба дает мне возможность еще раз взглянуть на скромные плоды моих юношеских трудов и убедиться в том, что они в хороших руках, прежде чем я вернусь туда, где они были созданы.
Граф взял паспорт, внимательно прочел его и извинился передо мной, сказав, что делает это отнюдь не из недоверия к моим словам, но из желания запечатлеть в своей памяти самый этот факт.
— Это замечательное совпадение,— добавил он,— но теперь, уж, во всяком случае, в ближайшие дни, не может быть и речи о дальнейшем путешествии, если мы хотим соответственно почтить нашу встречу. Меня интересует, как вы попали в такое затруднительное положение, как вообще сложилась ваша жизнь и что вы думаете делать в дальнейшем. Обо всем этом следует не торопясь, с толком побеседовать, пока вы будете отдыхать у нас, сколько потребуется.
Вдруг его удивленные глаза остановились на столе, откуда я небрежным жестохМ снял полотенце, чтобы вытереть руки, которые успел помыть во время нашего разговора. Дело в том, что, услышав стук в дверь, я быстро набросил полотенце на содержимое моего путевого мешка, и теперь его взгляду открылся череп, а также переплетенная рукопись истории моей молодости.
— Какой таинственный багаж! — воскликнул он, подходя к столу.— Череп мертвеца и томик in quarto в зеленом шелке на золотом замке! Вы что — заклинатель духов и искатель кладов?
— К сожалению, нет, как видите! — возразил я и в нескольких словах рассказал ему досадное происшествие с черепом. А так как веселые лучи утреннего солнца подняли мой дух и сделали меня общительным, я позабавил его вчерашней шуткой, которую сыграл с лесным сторожем. Граф пристально смотрел на меня своим внимательным и лучистым взглядом.
— А эта книга, что она представляет собой?
— Это я написал, когда не знал, что мне делать и как жить дальше; в ней содержится описание моих юных лет, которое я предпринял, желая пересмотреть всю свою жизнь. Но из этого намерения ничего не вышло,— я просто предавался удовольствию вспомнить о прошлом. А нелепый переплет — не моя вина.
Я поведал ему, как благодаря недоразумению с переплетчиком лишился последнего гульдена, как познал муки голода и благодаря чуду с флейтой попал к старьевщику.
— А, так вот когда Доротея слышала вашу игру на флейте! — воскликнул граф, от души смеясь.— Дальше, дальше! Что случилось потом?
Я добавил историю с раскрашиванием флагштоков и рассказал о мирном удовлетворении, которое принесла мне эта работа, а также о смерти хозяйки и о том, что было дальше, вплоть до рассказанного уже ранее случая с черепом, когда хозяин кинул его вдогонку. О короткой встрече с Хульдой и обо всем остальном я умолчал.
Граф взялся за книгу.
— Вы разрешите мне на нее взглянуть или, может быть, даже почитать ее? — спросил он, и я охотно разрешил, если только она ему не наскучит.
— А теперь пойдемте в дом и немного закусим,— обед будет только через три часа.
Он взял книгу, подхватил меня под руку, и мы направились к замку — так называлось главное здание, построенное, видимо, в начале прошлого столетия. Граф повел меня в свои покои, расположенные в нижнем этаже; их центром был большой светлый зал, с большими удобными столами, отведенный под библиотеку. Здесь был приготовлен завтрак, рядом лежала уже папка с моими эскизами. Граф Дитрих, по-дружески разделив со мной трапезу, открыл папку.
— Вы должны мне помочь привести все в систему,— сказал он,— надеюсь, что на ближайшие несколько дней это занятие развлечет вас. Многие рисунки не датированы; между тем манера письма и степень законченности здесь совершенно различны: тщательно доработанное и небрежное, удачно схваченное и неудачное, написанное более уверенной рукой и менее уверенной — все это так перепутано, что я не могу распределить рисунки в хронологическом порядке, как мне бы этого хотелось. Не знаю, понятна ли вам моя мысль? Вот рисунок, который свидетельствует о еще не развитых способностях; очевидно, он принадлежит к ранним вещам, и все же в нем схвачено самое главное, и он представляет собой безусловную удачу, пленяющую прелестной наивностью; а здесь, несмотря на уверенность более зрелой техники, ясно видно, что автор своей цели не достиг... Короче говоря, мне все это очень важно, и я бы хотел, чтобы вся коллекция была как можно точнее выдержана в смысле хронологии; иначе говоря, мы должны обо всем условиться и сделать все, что сочтем необходимым. Я сегодня утром много думал по этому поводу!
Я был удивлен его глубоким пониманием и тем, как он подкреплял отдельными примерами свои суждения. Потом он вытащил из шкафа еще несколько папок.
— А вот здесь я никак не могу разобраться. Эти вещи действительно тоже ваши? Я вижу разрезанные на куски рисунки, но не знаю, как их сложить.
Это были мои большие картоны. Но старьевщик перепутал разные листы, он соединил вместе цветные и монохромные, большие и меньшие, распределил их поровну в каждой папке с таким расчетом, чтобы все папки, в меру его разумения, оказались более или менее равноценными,— так он хотел внести известный порядок в эту хаотическую коллекцию. Вероятно, и граф еще не разобрался в ней как следует, и я понял, что ему было нелегко найти связь между кусками. Я начал быстро сортировать великое множество отдельных листов, затем выбрал на полу свободное место достаточных размеров и сложил там свою древнегерманскую священную рощу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99