Затем собрал все, что можно было, из состояния, приобретенного покойным отцом, и поспешно отплыл из азиатской колонии, чтобы вернуться на его родину.
После того как ему однажды приснилось, что его единоутробный брат погиб в море,— а в сны он твердо верил,— он действовал с чистой совестью, но все-таки был настолько хитер, что в родном городе отца, где его никогда не видали, умолчал о собственном существовании и, на основании привезенных с собою бумаг, выдал себя за своего брата. Он приобрел просторный дом с тихим, тенистым садом, где и прогуливался самым степенным образом. Соседи с любопытством наблюдали за ним, но он этого не замечал, и лишь когда он уже как следует обосновался, они стали выказывать заметное оживление, подобно тому, как на острове, куда буря выбрасывает путешественников, лишь понемногу начинают показываться туземцы. Через торговых людей пошел слух, что вновь прибывший располагает значительными доходами и вкладывает в дела капиталы, указывающие на солидное положение. На улице его начали дружелюбно приветствовать; стоило ему показаться у окна, чтобы взглянуть, какая на дворе погода, как в окнах домов по другую сторону переулка, то здесь, то там появлялись соседи. На узком закрытом балконе целыми днями сидела за прялкой, спиной к окну, молодая женщина. Она никогда не оглядывалась, и Альберту су никак не удавалось увидеть ее в лицо. Дитя страсти, он обладал влюбчивой натурой и увлекся грациозной спиной пряхи и милым наклоном ее головки; и вот однажды, когда он размышлял об этом, прогуливаясь в саду позади своего дома, он вдруг услышал женский голос, звавший Корнелию, и откликнувшийся другой голос в соседнем саду. В ближайшие дни это повторилось несколько раз, и тогда Альбертус Цвихан забыл спину пряхи и влюбился в красивое имя невидимой Корнелии. А ее по-прежнему скрывала от взоров стена жасминовых кустов. Каково же было его удивление, когда они вдруг раздвинулись и во владения Цвихана вступила женская фигура, пройдя через калитку, которой он до сих пор не замечал. Дело было в том, что дом, к которому прилегал смежный сад, выходил не на ту же улицу, а на противоположную сторону квартала, и между обоими домами издавна установилось взаимное право прохода через сады, дворы и сени для определенных целей и в определенные часы дня.
Соседку, оказавшуюся девицей высокого роста, нельзя было назвать красивой, но в смеющихся глазах ее было что-то привлекательное; она остановилась перед пораженным Цвиханом и, заметив его недоуменный взгляд, осведомила его о старинном этом соглашении. У него тоже должен быть ключ к калиточке, сказала она. Альбертус сейчас же притащил ящик со всякими старыми ключами и среди них, с ее помощью, нашел тот, что подходил к замку. Пока она орудовала своими проворными, белыми пальцами, он не без удовольствия рассматривал статную фигуру,— в плотно облегающем платье она казалась полной, и в то же время гибкой. Но теперь она приветствовала его по имепи и назвала свое, которое и оказалось благозвучным именем Корнелии, а затем высказала свою просьбу. Ссылаясь на существовавшее соглашение, она вежливо попросила у него позволения проложить от обильного колодца в его дворе временный водопровод к своей прачечной, для того чтобы получить главное, что было необходимо для предстоявшей большой полугодовой стирки. Когда Альбертус, в ответ на это, так же вежливо предложил ей устраиваться, как она найдет удобным, сейчас же, по знаку Корнелии, появились прачки с деревянными и жестяными желобами и трубами в руках, соединили эти части и, соорудив подвесной акведук, снова исчезли в кустах, из-за которых появились. Корнелия, поклонившись молодому человеку, также ускользнула вслед за ними, и вот Альбертус Цвихап стоял опять в одиночестве над лужицей своей прекрасной колодезной воды и жалел, что не может вместе с ней отправиться в соседний сад.
На следующий день прачки явились опять, разобрали водопровод и расступились перед высокой, тяжеловесной женщиной, протиснувшейся сквозь калитку. Ее особа была живым и утешительным свидетельством того, чем понемногу могут сделаться статные девушки при хорошем питании. Ибо она отрекомендовалась матерью упомянутой Корнелии, которая не решается снова беспокоить просьбой уважаемого соседа. Вся суть в том, что едва ли солнце будет светить весь день, и поэтому желательно сразу же высушить белье, что опять-таки возможно только при разрешении повесить часть его у Цвихана в саду и во дворе. Так делали уже в прошлые годы, хотя это и не было предметом соглашения, подобно праву отводить воду, и потому дама сочла необходимым прийти самой и просить о такой любезности.
Альбертус Цвихан с большим удовольствием немедленно откликнулся на это обращение, после чего соседка удалилась с выражением благодарности, а вместо нее из кустов жасмина показалась, во главе нескольких бельевых корзин, ее дочь, которая собственноручно несла намотанную на палку веревку. Однако для того, чтобы привязать ее к столбам, крюкам и стволам деревьев, роста девушки не везде хватало, как она ни тянулась на цыпочки, и так вышло само собой, что Цвихан стал помогать ей, зигзагообразно протягивая веревку и укрепляя ее; Корнелия же несла следом моток веревки, спуская ее с палки. При этом она двигалась с прелестной грацией, а молодой человек от этого так засуетился и разгорячился, что нечаянно растоптал несколько левкоев и гвоздик. Когда же дошло до развешивания белья, он поступил недостойным мужчины образом: остался в саду и опять помогал при перетаскивании корзин и других работах. Девушка любезно заметила, что принесла сюда свои личные и лучшие вещи, а старый хлам оставила на той стороне, чтобы не показаться слишком бесцеремонной в чужих владениях. Вскоре сад и двор наполнились ее сорочками, чулками, косынками и ночными чепцами, а когда поднялся свежий ветерок, белоснежные, как лепестки цветов, предметы дамского туалета шаловливо затрепыхались, запорхали, и Цвихаиу вместе со всеми остальными пришлось принять участие в обуздании озорных парусов.
После работы Альбертус Цвихан в большом волнении удалился в свою комнату, откуда он, глядя в окна, неотступно следил за своим садом, который теперь жил такой содержательной жизнью. Там уже никого не было и все затихло; только оживленные демонами воздушной стихии женские одежды покачивались, шелестя, взад и вперед, пока их вдруг не взвихрил порыв ветра, и тогда длинные белые чулки начали лягаться, как призрачные ноги, а какой-то чепчик, сорвавшись, перелетел через крышу, подобно маленькому воздушному шару. Тогда Альбертус Цвихан, озабоченный, опять побежал вниз спасать то, что ему теперь уже казалось дороже собственной жизни. Он храбро сражался с ветром. Но чулки били его по щекам, сорочки летали над головой, закрывая ему глаза, и он не мог справиться со взбунтовавшимся полотном, пока с хохотом не подоспели женщины и не собрали белье.
Несколько дней спустя Цвихан по всей форме получил от соседок приглашение на чашку кофе,— они хотели выказать ему благодарность за оказанную любезность. Впервые вступил он в сад на той стороне; стол был накрыт в небольшой беседке, спрятанной за стеной жасмина. Обе дамы, старая и молодая, самым приветливым образом хлопотали вокруг гостя, а затем они заставили его еще подняться в комнаты и разделить с ними легкий ужин. Само собой разумеется, что он не остался в долгу и, в свою очередь, пригласил соседок к себе, чтобы предложить им угощение, какое могла приготовить его старая кухарка; короче говоря, между домами завязалось оживленное сообщение, ввиду чего как барышня, так и Альбертус Цвихан постоянно носили ключ от калитки при себе. Вскоре мать начала оставлять дочь с новым знакомым наедине, и они погружались в бесконечные дружеские разговоры. Корнелия расспрашивала Альбертуса обо всем, что ему довелось пережить, обо всех его делах. И он, польщенный и счастливый таким интересом и участием, желая ответить на дружбу девушки и открыть перед ней свою душу, доверил ей всю свою историю и без утайки поведал о своем происхождении, о своем имущественном положении и даже поделился с ней своей сокровенной тайной, с одним лишь отступлением от истины: он сказал ей, будто его сводный брат в самом деле утонул, умолчав о том, что это произошло лишь в его сновидении.
Новая дружба, конечно, получила огласку, и на нее стали смотреть как на состоявшееся или, по крайней мере, предстоящее обручение. Это доказывали влюбленному несколько полученных им одно за другим анонимных писем; в них его предостерегали от союза, который он собирался заключить.
Обе женщины, говорилось в этих посланиях, лишь по видимости пользуются обеспеченным положением; в действительности же у них ничего или почти ничего нет, если не считать умения занимать деньги. В этом искусстве они упражняются прилежно и владеют им в высокой мере. Правда, они всегда устраивают так, чтобы об этом не говорили, выискивая себе жертвы среди людей благородного образа мыслей и молчаливых. В случае необходимости, они кое-что выплачивают за счет третьих лиц. Тем не менее все это — секрет полишинеля, и трудно без тревоги смотреть на то, как такой уважаемый гражданин, перед которым могли бы открыться двери лучших домов, слепо идет навстречу гибели. Ибо там, где гнездится один порок, близки второй и третий, а безденежье — источник всех зол и грехов. Этим авторы пожелали ограничиться.
Когда Альбертус читал эти письма, они не смущали и не сердили его; напротив, его сердце наполнялось радостью, так как он видел в них излияния зависти и знак того, что ему достаточно протянуть руку, чтобы получить желаемое, раз уж общественное мнение считает его свадьбу такой вероятной и даже близкой. Движимый нежным состраданием, он даже хотел бы, чтобы нужда обеих женщин подтвердилась: тогда бы он, как избавитель, наверняка мог рассчитывать на то, чтобы обрести надежное счастье в объятиях благодарной возлюбленной. Он даже сразу начал строить планы, как увеличить свои средства на тот случай, если женщинам потребуется довольно много денег. Он и без того имел намерение использовать свое знание коммерции в странах Востока и, не спеша, со всяческой осторожностью, основать фирму, чтобы начать соответствующую его еще молодым годам деятельность. Поглощенный такими мыслями, он возбужденно шагал из угла в угол, обдумывая в равной мере свои торговые замыслы и блестящую картину своего будущего, причем в душе его все ярче разгоралось представление о себе как о влиятельном покровителе и благодетеле, дарующем счастье и созидающем жизнь. Желая на миг отдохнуть на волнах этих мечтаний, он остановился у окна и случайно увидел, как пряха, о которой он совсем забыл, вышла на балкон и, не успев сесть за свое колесо, так же случайно заметила его. Вот уже она, как обычно, повернулась к нему столь хорошо ему знакомой спиной, но оглянулась и, устремив на него долгий взор, спокойно обратила к нему свое таинственное лицо — прежде он его видел не больше, чем можно видеть молнию, которая вспыхивает и мгновенно гаснет. Это лицо, почти сердцевидной формы, оканчивалось изящным маленьким подбородком и казалось скорее миниатюрой, написанной на белой слоновой кости, чем лицом из плоти и крови; только рот алел, как закрытый бутон розы и, казалось, был меньше глаз ее, больших и темных; и вокруг этой головки реяло непостижимо легкое облако батиста. Наконец молодая женщина отвернулась и пустила в ход прялку. Но, словно почувствовав, что глаза соседа не отрываются от нее, она поднялась и отошла в сумрачную глубину комнаты. Там она открыла дверь и направилась по освещенному вечерним солнцем коридору, пока не исчезла, как дух, в царившей дальше полутьме.
Так рассыпались прахом все прежние планы и воздушные замки Альбертуса, и в этот миг он так безнадежно забыл о них, как если бы протекли не минуты, а целые века. Он стоял, неподвижно глядя через улицу; вдали тихо гасло вечернее сияние, сумерки наполняли комнату с балконом, и постепенно там стало так же темно, как и в той комнате, где находился он сам. Только взгляд загадочных глаз еще сверкал в его сознании, и это продолжалось ночью во сне, пока утренняя звезда не заблистала в небе и не коснулась лучами его век —он увидел ее свет сразу, как только очнулся. Ему только что снилось, будто он укромно сидит в беседке Корнелии между нею и незнакомой пряхой, и обе они — его венчанные жены, обе ласкают его, а он обнимает их обеих. Такое положение вещей казалось ему вполне приемлемым и похвальным; он был недвижим и тих, как воздух в саду и как жасминовые кусты, но вдруг незнакомка поднялась невыразимо милым взглядом дала ему знак следовать за нею. Однако Корнелия обхватила его так крепко, что он не мог шелохнуться и вынужден был смотреть, как другая удалялась по бесконечно длинной аллее, неся в руке яркий свет, который озарял одно дерево за другим, а затем погружал их во мрак. Наконец она исчезла в голубой ночи, и остался только повисший в небе светоч — то была утренняя звезда, или Люцифер, и эту звезду он, проснувшись, увидел в небе. Терзаемый неодолимым влечением и тоской, он едва мог дождаться удобного момента, чтобы наконец подробнее осведомиться о незнакомке и найти доступ к ней. Как это ни странно, он первым делом взял ключ от калитки, проскользнул в нее и нанес дамам утренний визит.
Он застал их за укладкой чемоданов,— они на неделю-другую собирались уехать на небольшой соседний курорт и поджидали наемную коляску, каждый год отвозившую их туда. Едва Цвихан начал задавать свои вопросы о соседке-пряхе, как Корнелия на мгновение приостановила свою работу и, стоя коленями на чемодане, с недоумением уставилась в лицо вопрошавшему.
— Это, наверно, Афра Цигония Майлюфт! — произнесла она, удивленная или, вернее, застигнутая врасплох. Ибо она и раньше находила непонятным, что он, по-видимому, еще не слыхал об этой странной красавице. Но, заметив, как у него заблестели глаза, когда он повторил за ней услышанное имя, она прервала его внезапным приглашением сопровождать ее и мать на воды. Если эта особа его интересует, добавила она, покраснев, они в дороге расскажут ему о ней подробнее, а кроме того, насколько им известно, она на днях тоже приедет на курорт, чтобы встретиться там с друзьями. Тогда у него будет полная возможность видеть красивую соседку и познакомиться с ней. Альбертус тотчас же помчался к себе домой, чтобы собрать кое-какой багаж. Часом позже он уже сидел с обеими женщинами в дорожной коляске и теперь узнал, что девица Афра Цигония Майлюфт, собственно, родилась не в их городе; она лишь с недавнего времени живет в том доме на положении родственницы-сироты, а вообще предана вере, считается святой и даже, как говорят, уже почти вступила в евангелическое братство так называемых гернгутеров.
Корнелия и ее мать пристально наблюдали за господином Цвиханом, в надежде, что их сообщение отпугнет его. Но он еще мечтательнее смотрел перед собой, весь уйдя в сладостные мысли. Ему казалось, что все это лишь открывает для него заманчивую перспективу приобщиться к какому-то неведомому блаженству. Поэтому его приятельницы, желая его рассеять, по приезде на воды сейчас же вовлекли его в круг веселых курортных гостей, обособленно от которых держалась небольшая группа просто одетых мужчин и женщин, занятых укреплением своего здоровья. Альбертуса всегда водили не по тем дорожкам, по которым прогуливались, спокойно беседуя, эти тихие люди, и так вышло, что когда однажды вечером действительно прибыла та, кого называли Афрой Цигонией, он обнаружил ее лишь на другое утро. В обществе двух других религиозных особ она садилась в дорожную карету, и он успел только заметить ту сдержанную, но искреннюю приветливость, с какой оставшиеся окружили и проводили одетую по-дорожному молодую девушку. Вот карета уже тронулась и вскоре исчезла из виду, а провожавшие прошли мимо Альбертуса с благочестивым и удовлетворенным видом людей, хорошо исполнивших желанное и важное для них дело.
— Теперь это милое дитя в надежных руках! — услышал он их слова.— Теперь она пойдет навстречу своему спасению п вскоре пребудет в вертограде господнем!
Korfta Альбертус это услышал, его мысленному взору представилась картина, показавшаяся ему бесконечно страшной, и с тяжелым сердцем поспешил он к своим доброжелательницам, чтобы осведомиться о значении виденной им сцены. С улыбкой они сообщили ему, что эта новость как раз везде обсуждается: говорят, что Афра уехала в Саксонию, чтобы быть принятой в гернгутское братство и остаться там на всю жизнь. «Это мой сон! — сказал он себе.— Она шествует со светочем во мраке навстречу утренней звезде, но я не дам этой Корнелии удержать меня и на сей раз последую за Афрой Цигонией!» Внешне ничем не проявляя своего волнения, он оставался еще дня два на водах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99