— А я, ей-богу, приду-
— Нет, лучше не приходи! Ведь ты у меня и не больно заработаешь. Хочешь заработать, найди себе где в другом месте поденку, мало ли кругом богатых виноградарей? Отчего в Модре не наймешься подносчиком?
— А зачем в Модре? Я хочу тебе помочь. Не станешь же ты путны сама таскать.
— А что особенного? С путной-то я уж с малолетства бегала. И на нашем винограднике и на чужом. Будто мало я в жизни наподенничала? Чтоб путну таскать, я и народилась, а ты думаешь, я теперь ее испугаюсь? За меня не волнуйся. А лучше вообще обо мне не думай!
— А я буду думать. Правда, хотя бы отжать помогу.
— И этого не надо. Сама справлюсь. А если случайно и заглянешь, то только на минутку. Поможешь сусло отжать либо брус на давильне переложить. Только я все равно буду тревожиться. А вдруг кто ненароком заявится? И брат мой, Йожо, может прийти. Может, поинтересуется, как я давлю. Что он обо мне подумает?
— Пусть что хочет думает, а я, Филка, приду виноград давить. И брус могу переложить, если захочешь. Хоть что-нибудь сделаю. Мы ведь с тобой уже познакомились? Могу же я тебе немного помочь.
— Не знаю, Яно. Как хочешь.
— Ну поладили! В понедельник беремся за дело! А теперь бегу. Сегодня мне тоже некогда. Будь здорова, Филка!
Но около полуночи кто-то постучался к ней в окно. Может, уже и раньше стучался, только она спала и не сразу, верно, услыхала.
— Отвори, Филка! — раздалось у окна, а чуть погодя уже и у двери. — Не бойся, это я.
Она села в кровати и, сонная, оробевшая, таращилась на дверь.
— Отвори же, Филка! — раздалось снова.
Она узнала голос Яно. Досадливо слезла с кровати, подошла к двери, но открывать не стала.
— Тебе чего надо? Спятил, что ли? Ты чего еще и ночью тревожишь?
— Филка, я у тебя тросточку позабыл. Новую такую, с чеканкой. Пришлось за ней воротиться, мне ее только на время дали.
— Я ее здесь не видала. Не было ее у тебя. Нету тут никакой тросточки.
— Должна быть, Филка, такая новенькая, с чеканкой, и ужасно нужна мне. Кабы моя была, я б тебя не тревожил. А мне отдать ее надо. В другом месте я не мог ее оставить. А она правда новенькая, правда с чеканкой. Дорогая тросточка. Филка, если не верну ее, хлопот не оберусь.
— Погоди немного снаружи! Я зажгу свет, поищу.
Она засветила керосиновую лампу. Осмотрелась в
горнице, заглянула туда-сюда.
— Ничего здесь нет. Поди, и не было у тебя ничего. Ты разве пан какой? На что такому дурню тросточка?
— Она нужна мне, Филка. Не могу без тросточки воротиться.
Фила опять огляделась вокруг. И в конце концов впустила Яно в горницу.
— Ну где она? Ищи ее! На кой мне твоя тросточка? Нечего было таскать ее с собой. По-пустому теперь бушуешь.
Яно тоже чуть поозирался по горнице. И вдруг задул лампу. Филоменка сперва даже не поняла, что происходит.
Яно стал ее обнимать, а ей почудилось, что он душит ее. Она давай кричать, но он вовремя утихомирил ее:
— Не глупи, Филка, не будь дурой! Я ведь обнимаю тебя.
С минуту казалось, что они дерутся. Потом он кое-как успокоил ее, хотя она по-прежнему дергалась и пыталась вырваться из его рук. И взахлеб его ругала.
— Несчастный обманщик! Негодник! Пусти меня, пусти, бесстыдник носатый!
А он все поворачивал на шутку.
— Ну, Филка, богом прошу, перестань! Я же сюда ради тебя пришел. Неужто мне теперь в такую даль домой переться, да еще ночью?
— Обманул ты меня!
— Не обманул я. Обманывал только для того, чтоб впустила меня. Нечего тебе бояться, право, нечего, даже самую малость! Хочу побыть с тобой немножко. Ну видишь, Филка, видишь же, ничего с тобой не делается. Чего так дрожишь? Знаешь что? Ложись лучше, хоть маленько успокоишься. Не бойся, ложись тихо-мирно в постель, даже раздеться можешь, а я подставлю к постели стул и чуток посижу рядом. Поговорим по душам.
Она послушалась. Он действительно подставил к кровати стул, только долго на нем не усидел. Не успела Филоменка все взвесить и немного опомниться, как он юркнул к ней под перину...
А потом все завертелось с удивительной быстротой. Яно захаживал к Филе чуть ли не через день. Помог ей собрать и отжать виноград, но уже во время сбора урожая предложил:
— Знаешь что, Филка? Урожай хороший, вина будет вдосталь, чего мудрствовать? Давай не будем ни виноград, ни вино продавать, подождем только, пока оно выбродит, а там и под венец.
— Это ты что задумал? Никак, жениться хочешь?
— А почему бы и нет?
— Да ну тебя! Я о замужестве никогда и не помышляла. Что скажет брат? А его женушка? Да и наши деревенские были бы против.
— Да что ты мелешь? Почему ж это другие всегда
должны решать за тебя? Неужто станем кого спрашивать? Ну их всех к лешему! Филка, ты же взрослая женщина, никто не волен помыкать тобой.
— Нет, Яно, не торопись! Я тебя даже путем и не знаю. Знаю только, как тебя зовут, но кто ты и что делаешь, этого пока мне никто не сказал.
— А кто тебе должен сказать? Если ты меня не знаешь, кто ж тогда меня знает? Знаешь ведь, что я — Яно, ну а делаю что? Я и о том тебе говорил. В городе работаю, при магистрате.
— Какой ты работник при магистрате? Ты ж все лето по грибы хаживал.
— Ну и что? Раз грибы росли. А вообще делаю, что мне положено. Иной раз и улицы подметаю. Понимаю толк и в других делах. Знаю каждый уголок в городе, да и всю округу знаю.
Филоменка раздумывала. Никак не могла решиться. Кабы мать жила, посоветовалась бы с ней. Старая-то говаривала, что Фила никогда не выйдет замуж, но, может, теперь по-иному бы рассудила. Глядишь, ее замужеству и порадовалась бы.
Брат с невесткой долго ее отговаривали. Невестка даже заявилась и давай ее бранить.
— Ей-богу, ты, никак, ума решилась! Да на что тебе муж? Он ведь дурней тебя будет. И все над ним потешаются: «Каков сам, на такову и напал»,— все так говорят.
— Пускай говорят. Если мы и вправду друг друга стоим, значит, лучше столкуемся.
— Только меня на свадьбу не жди. Да и никто не придет. Йожо и то не пущу.
— Не пустишь — дома посидит. Ты же еще даже не знаешь, станем ли мы свадьбу справлять. Вдруг решим тихонько обвенчаться.
Все вроде и шло к тому, как задумали: венчанье должно было произойти без шума; было на нем не более десяти свадебщиков. Зато когда уже шли из костела, хоть дело было вечером, а может, именно поэтому, зевак навалило — тьма! А поскольку люди обожают галдеж, захотелось им и тут погалдеть; загорланил один, загикал другой, и вдруг вся деревня с ума посходила — раскричалась, развизжалась,— чтоб ни Филоменка, ни жених ее свадьбу свою век не забыли. Невеста даже не знала, в какую сторону ей глядеть: хотела глядеть лишь на дорогу, но крик и визг, а йотом и стрельба при
влекли ее внимание. Она осматривалась кругом, улыбалась людям, а когда рядом с ней завизжал Яно, завизжала и она. А деревенский цыган, хоть и привык на хлеб игрой зарабатывать, увидев, что происходит, сразу смекнул, за чем дело стало: во весь опор помчался домой за скрипкой и прибежал с ней в самое время — свадебщики приближались к дому невесты.
— Люди добрые, я вам сыграю, хоть у вас в кармане ветер гуляет, сыграю вам и задаром! Да так сыграю, как еще свет не видывал и не слыхивал! Даже если все струны на скрипке порву!
Это стоило видеть! Едва коснулся он струн, а уж вся деревня встала перед невестиным домом в круг, невеста с женихом плясали посередке, а остальные дробили ногами, прыгали и топали вокруг них, ревели, гикали и визжали; нежданно-негаданно, сопя и пыхтя, притащился деревенский мясник в окровавленном фартуке и с огромной телячьей ножкой на плече.
— А я давеча как раз телочку зарезал! Ну-ка идите, покажите, куда огузок скинуть! — А поскольку показывать ему никто не пошел, он протиснулся в середину круга и давай там прыгать и вертеться вместе с огузком.
А некий Шимон, деревенский кузнец, своим промыслом уже не занимавшийся,— благо, в деревне и в округе конкурентов хватало,— но слывший человеком бывалым и начитанным, раздумался посреди толпы вслух:
— Вот это, скажу я вам, свадьба! Даже те веселятся, что, может, и не думали веселиться. Голытьба женится! Голытьба свадьбу играет, а тут и толстосум не выдержал, кошель развязал. Так, наверно, при коммунизме должно быть. А то и малость получше, нет, гораздо лучше. Так оно когда-нибудь и будет, и не только на один счастливый день. Я об этом читал, я и «Капитал» читал. А там сказано: работал — так требуй того, чего заслужил! А тот, кто прибыток получил, изволь отвалить часть от него, и не только потому, что нынче здесь свадьба! Человек все-таки не каждый день женится! Мы все здесь на земле, все на ней работаем или хотим работать. Ведь это наша земля, все хотим о ней позаботиться. Отвали кусок поля! И батраку дай! А у кузнеца, у кузнеца пускай всегда будет вволю железа, чтобы отлить и наточить лемех для плуга, подкову коню, притыку в воловье ярмо. Дай нам плуг, дай и упряжь! Люди, дайте нам работу, дайте наконец вдосталь работы для каждого трудового и усердного человека! Чтоб каждый мог купить хотя бы козочку и чтоб хватало травы для нее, а для ребенка — пирожок, молока горшок да лепешки кусок. Каждому хочется иметь работу и субботу, а в субботу всего досыта за работу. Нет ничего глупее, чем когда человек женится или замуж идет только потому или прежде всего потому, что у него очень уж часто урчит в животе...
Только Яно оказался сущим наказаньем для Филоменки. Не то чтобы он бил ее, нет, боже упаси! Бить себя она б ему черта с два позволила. Но Яно был верен себе, умел и по-другому ей жизнь усладить. Он и до свадьбы-то был прытким, а сейчас и вовсе земля горела у него под ногами. Он нигде не мог найти себе пристанище. Где жить, и то решить ему было трудно. Сперва всеми правдами и неправдами старался убедить Филу переехать в город, но та о городе и слышать не хотела. Потом оставил эту затею, а со временем ему даже понравилось, что у них две квартиры.
— Ей-богу,— похвастался он,— это как раз то, что мне требовалось. Теперь, по крайней мере, у меня разгон есть. То живи себе в городе, то в деревне, чего еще человеку надо? Хуже, что я работу потерял. Знаешь, как нелегко найти в городе работу?
— Яно, разве у тебя мало работы? Ведь у нас виноградник и при доме небольшой огород, небось нам хватит. Работы в самый раз, захоти только.
— И то правда,— должен был признать Яно. Однако работой он особенно не утруждал себя, не мучился. Хотя и заявлялся на виноградник всякий день, еще и Филу с утра подгонял, чтобы не мешкала дома, но стоило ему прийти туда, как он, послонявшись малость, незаметно улепетывал в лес. — Филка, ты на меня не удивляйся, лес моя слабость. Мне б лесничим быть, только когда и кому отдавать меня было в ученье?
И Яно был прав. В самом деле, будь он лесником, лучшего лесника бы не сыскать. Но Яно не стал лесником. Никто не определил его ни в какое иное ремесло, не обучил никакому иному делу, даже просто работать никто не заставлял его в детстве. Верней всего было б сказать, что вырос он на улице. Правда, Яно внес бы в эти слова небольшую поправку:
— На улице? Что ж, и то правда. Только рое я и в поле и на виноградниках. Среди природы. И редко когда лодырничал. Да и мог ли я лодырничать? Кто всегда летом дрова на зиму заготавливал? Кто таскал с поля картошку? Кто всегда воровал в виноградниках самые лучшие гроздья? Эх вы, дурачье, с чего-то ж надо было жить. Да я еще и о сестре заботился, только она потом на меня плюнула. На исповеди я был всего раза три- четыре. Последний раз перед свадьбой. И тогда пан фарар сказал мне: «Янко, не говори никому, что я тебе скажу, но в том, что ты делал пропитания ради, исповедоваться нет нужды!» Спасибо ему! Справедливый человек! «Ваше преподобие, хорошо, что вы мне это сказали, но надо было вам раньше об этом сказать! Других-то грехов у меня нету. Стало быть, вперед мне на исповедь ходить не для чего».
Да, вот так! Яно был Яно, жил среди природы, но и ради природы. Случалось, конечно, иной лесник и уважит Яно или хотя бы в чем-то поймет его и простит. Однако таких было немного. Ну а другие видели в нем лишь браконьера. А Яно, что греха таить, и впрямь браконьерствовал, он этому ремеслу еще в детстве обучился. Сперва к его услугам была только рогатка: бил по воробью, по синице, по щеглу, когда и по зяблику, по сорокопуту, а то и по удоду или ремезу; а однажды он подобрал на дороге камешек для куропаточки, а уж потом стал разбираться в камешках; выбежит перед ним стайка куропаточек, так одна непременно падет как подкошенная. Правда, иной раз он бил по ним уже в воздухе, и тогда рогатка его оказывалась посрамленной. Яно, однако, не терялся; отыскивал в терновнике куропаточьи стежки, расставлял проволочные силки, а уж потом приходил туда за добычей. Однажды глазам своим не поверил: батюшки, фазан попался. Должно быть, слишком высоко силок приладил.
Разумеется, такое бывало в поле, но ведь мы уж сказали, и в лесу он был, как дома: грибы, малина, черника, выглядывал даже зайца. Да что зайца, его-то он мог и в поле встретить, и даже много чаще, но здесь в лесу откуда не возьмись — косуля, и до чего ласково на него смотрит и при этом еще жует. И как занятно жвакает! Черт подери, Янко, пошевеливай-ка мозгами, хорошо бы эту косулю и вблизи рассмотреть.
Ах да, еще и кукушка! Мы чуть было о ней не забыли.
А кой-кому ее могло б недоставать в нашей книжке. Кукушка: ку-ку! Вот уже и она здесь. С кукушкой Яно всегда дружбу водил. Не раз она его и подбадривала: «Иди, Яно, не робей, лес большой, и на тебя хватит!» Ну и еще, конечно, иволга! Но про иволгу вы уже знаете. Иволга познакомила Яно с женой.
Ну а Филоменка-то как? По правде сказать, у нее было из-за чего на Яно сердиться. Счастье еще, что она не была бог весть какая гневливая и многое прощала ему. Но все равно порой не выдерживала и целый день, а то и два, с ним не разговаривала. Уж Яно к ней и так и сяк подъезжал, старался даже из леса что-нибудь принести, только много ли из леса принесешь? Чаще всего ничего, но по весне иной раз букетик. Экой дурень, ведь это же первоцветы! А летом — лиловые колокольчики.
— Ах ты, Янко-дурачок, колокольчики мне таскаешь? Я весь день в винограднике землю мотыжила, а ты в лесу колокольчики собирал, по лесу колоколил, будто мне одного такого колокольчика не достаточно? В доме ни полушки, а у тебя в голове одни трали-вали! Осталось у нас после свадьбы немного вина, можно было за него какую кронку выручить, но кабы я и выручила, она б давно в трубу вылетела. А фасоль ты продал.
— Уж это неправда.
— Нет, правда. Продал фасоль, да ломаного гроша за нее не принес. Наверняка какой-нибудь корчмарь от души потешился.
Но случается, Яно притаскивает из лесу целую прорву грибов! А иной раз большую вязанку букового или грабового сушняку. Тогда Филка бывает довольнее.
А как-то раз из дома вдруг исчезают часы. Вздумала Фила в одно прекрасное утро посмотреть на часы, а их будто и не было.
— Послушай, Яно, что это значит? С кем ты опять вином зашибался? Куда часы дел?
— Да в починку отдал.
— Чтоб тут же назад их принес. Я в твоего починщика не верю.
Из-за часов и поссорились. Филоменка даже расплакалась. Яно огорчился.
— Филка, я же знаю, что эти часы у тебя от роди
телей. Но бояться тебе нечего, я их не спроворил. Они в городе, ей-ей, в городе. Разве я виноват, что там у меня комната. Это ведь и твоя комната. Повесил я их на стену, чтоб в городе о времени не забывать.
Сразу же на другой день Филоменка пошла в город, убедиться хотела, правду ли он говорил.
На этот раз Яно и впрямь не обманывал. Часы висели в его городской комнате. На них по-прежнему была лишь одна стрелочка, да что с того? Часы есть часы. Фила хотела взять их назад. Но Яно стал ее отговаривать:
— Филка, оставь их! Ведь теперь это и твоя комната. Иной раз придем в город, отдохнем, даже переночуем здесь, а утречком будем знать, который час.
Фила возразила: на что, мол, им эта комната.
— У меня своя есть. Две комнаты держать нам нет смысла. А эта-то до чего уж никудышная каморка; коли имеется у тебя какой дружок-дурачок, что захочет тут поселиться, отдай ему ее по-доброму.
Яно опешил.
— Филка, да понимаешь ли ты, что значит найти в городе комнату, и еще вот такую! Я же тут могу жить почти на даровщинку. За квартиру я вообще не плачу. Вместо платы принесу фазана, а иной раз и куропатки хватает.
Часы остались в городе. Под конец-то и Фила рассудила, что две комнаты, пусть одна беднее другой, это все же две комнаты, и коли нету с ними забот, почему бы их и не оставить? Яно — городской человек, со временем, глядишь, и из Филы получится, пусть не совсем, но хотя бы отчасти горожанка, с весны до осени они могут жить в деревне, а как по осени соберут урожай, могут переселиться и в город, зимовать там, но, правда, разве что зимовать!
Конечно, разговоры остаются разговорами! Пробегают два-три месяца, урожай уже в бочках, с чего бы теперь переселяться в город?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13