— Однако, пан генерал! Все-таки вы уже в возрасте. Если любите музыку, попросите других, молодых людей, вам поиграть.
— Каких еще молодых людей? Я же вам говорю, что умирать пока не собираюсь. Хочу играть на гармонике дома. Если вам угодно, могу сказать и почему.
— Нет, зачем же? Нам приятно, что вы любите музыку. Но, право, здесь у нас только дети...
— Вы об этом уже доложили, не повторяйтесь! Мне гармоника нужна для того, чтобы больше ни с кем не браниться.
— Чтоб не браниться? Что вы этим хотите сказать?
— То, что слышали. Скажу человеку слово и тут же — за гармонику. Они давай галдеть, а я буду преспокойно мехи растягивать. И бровью не поведу.
— И все-таки, пан генерал, здесь музыкальная школа! Если вам угодно браниться, обратитесь в другое место.
— В какое другое? Раз не умеете ни играть, ни учить, за что берете деньги с учеников?
— Пан генерал, мы и играть, и учить умеем, но только одну детвору. Если бы вы привели сюда какого- нибудь мальчонку — дело другое. Он бы вам потом дома так наигрывал, что вы бы только уши развешивали!
— Бросьте ваши шутки, я уже далеко не мальчонка.
— Помилуйте, какие шутки! Я вам ясным языком говорю: музыкальная школа только для людей юного возраста. Вам, пан генерал, о ваших музыкальных наклонностях нужно было подумать значительно раньше.
— Ну и прощайте! Все равно гармонику я раздобуду. А на вашу школу я клал...
Однажды в одной из городских витрин, где висят объявления о купле-продаже, появляется такого рода текст:
«Куплю старую гармонику. Можно баян, «Лигну» или же «Вельтмастер», но по сходной цене.
Дев.: Жизнь для радости и веселья».
И днем позже:
«Имеется крепкая и сухая пятигектолитровая бочка. Пущу в нее двух квартирантов. Желательно студентов из хороших семей.
Дев.: Веселая гармоника».
И еще два-три дня спустя:
«Куплю тридцать военных палаток.
Дев.: Осторожность».
Никто не знал, кто давал эти объявления. Известно
это было лишь женщине, которой генерал заплатил за них. Но смысл текстов ее отнюдь не заботил.
Фила и та ничего не знала. Объявлений она вообще не заметила.
Но однажды, когда она снова входила в генеральскую квартиру, увидела на двери записку и с большим трудом разобрала, что было на ней написано:
«Приказ по части:
Отныне входить во двор запрещается как посторонним лицам, так и животным в сопровождении посторонних. Всем проживающим во дворе приказываю вести себя по отношению к посторонним лицам сдержанно и корректно. Категорически запрещаю выносить со двора или приносить сюда всевозможные сплетни и измышления личного, равно как и общественного содержания и значения. В противном случае буду вынужден прибегнуть к мерам строгого воздействия. Речь и походка обитателей двора должны быть достойными и размеренными, разговоры тихими и лаконичными. Вход в квартиру генерала строго воспрещен! Это касается всех. Исключение — Фила.
Генерал собственноручно (и подпись)».
Кое-как Фила прочитала «приказ». Со страху не сразу даже решилась постучать в дверь к генералу. Большой господин, очень большой господин! В городе, пожалуй, самый большой. Но она — исключение. Такого исключения от добряка генерала она, скорей всего, и не заслуживает!
Но Яно, набравшись смелости, идет к генералу. Даже записка на двери не пугает его, да и с какой стати ему пугаться? Он же Филин муж.
— Добрый день, пан генерал.
— Добрый, добрый!— Генерал тотчас встает, поначалу, видать, гневается, но вскоре смягчается.— Откуда я вас знаю? Ах да, вы Янко! Муж Филы!— И он подает Яно руку.— Милости прошу, Янко! Я уж давно интересуюсь вами. Что нового? Случилось что-нибудь?
— Избави боже! Ничего не случилось. Я пришел только на вас поглядеть. Подумал, ежели к вам ходит Фила, то, может, вы и меня не прогоните.
— Вас, Янко, никогда! Милости прошу, -заходите! И располагайтесь!
Яно садится, но заверяет генерала, что долго у него не засидится.
— Не бойтесь, пан генерал, я тут долго не задержусь, знаю, времени у вас мало.
— У меня его как раз вдосталь! Я же на пенсии. Вам вовсе незачем торопиться.
Поначалу разговор у них не очень-то клеится, но вскоре оживляется. Ведь Яно все интересно: он расспрашивает генерала так, как еще никто его не расспрашивал. Генерал смеется и готов ответить на любые вопросы.
Яно и о своем ружье заговаривает.
— Отчего ж вы ко мне не пришли?— спрашивает генерал.— Я бы вам ружье раздобыл. Только зачем оно вам?
— Да, теперь уже ни к чему. Но когда-то, понимаете, это была моя страсть. Я люблю природу. Хожу в поле и без ружья, но когда-то думал, что неплохо бы и ружьем обзавестись. А знаете, каким я был когда- то стрелком? Гляньте-ка! Я вот еще что ношу с собой! — Яно вытаскивает из кармана рогатку.— Чтоб вам было ясно! Это моя слабость! Но я собирался о другом потолковать. Фила мне говорила, что дома у вас генеральская форма. Не сердитесь, пан генерал, что я об этом спрашиваю, но я уже много раз видел вас на улице и всегда здоровался с вами, а вот форму вы почему-то не носите.
— А для чего? Я уже отслужил.
— Но все равно вы ведь генерал. А не могли бы вы мне эту форму показать?
Генерал показывает ему форму, и Яно признательно кивает головой.
— Генеральская форма! Жаль, что вы не носите ее!
— Я .уж достаточно ее нашивал,— говорит генерал без капли грусти в голосе.— Пожалуй, меня в ней и похоронят!
И вдруг вытаскивает из-за шкафа сапоги.
— Поглядите, у меня две пары. Хотите, примерьте, одну я вам подарю. Если они окажутся впору, я, может, вам и чин повыше присвою.
Яно мигом разулся. Но сапоги оказались тесны.
— Какая жалость! Как же так? Вы же выше меня! А сапоги малы мне. В самом деле жалко, ходил бы я в генеральских сапогах!
Катит Яно по городу тележку с мусором, разглядывает людей и время от времени строит кому-нибудь рожу, но лишь затем, чтобы напугать того или позабавить. Иногда и окрикнет прохожего, а наткнется на знакомца, с которым можно и перемолвиться словом, остановится — да провались они, эти пара минут!
— Ну что нового? Были вчера в угодье?
— Был, как раз вчера ходил.
— И как оно? Много ли зверя?
— Грех жаловаться.
— Вам, ребята, все хорошо, — ухмыляется Яно,— а какие здесь были прежде угодья! Я целыми днями пропадал там! Иной раз обходил шесть, а то и семь участков. Батюшки мои, а крупной-то дичи! Что ни шаг — олени, муфлоны, лани, о косулях и говорить нечего. Однажды зимой, когда я пошел зверям корму задать, козы так перли на меня, что пришлось от них пятиться. Дичи было тогда — тьма-тьмущая: утки, куропатки, а фазанов — страсть сколько! А когда я в поле зайцев обкладывал, в этом кругу оказывалось их не менее семи рот. Целая дивизия, а еще полдивизии из круга удирало. Войско! Настоящая армия! Зря тут все на новый лад переиначили. И старые виноградники надо было оставить. Бульдозеры и проволочные шпалеры распугали зайцев.
— Это же кооператоры. Разве мы вольны им запретить? Да и повсюду теперь так: на шпалерах урожай лучше. Да и зверь между ними понемногу устраивается.
— Скворцы! Прошелся я тут, повсюду одни скворцы. Скворцов — туча несметная. Придется им опять поставить эти жестяные, карбидные хлопушки — днем и ночью стрельба пойдет. На такое угодье заяц плевать хотел.
— Брось, Янко! Заяц держится.
Где он держится? Я же сам видел. Как начнут грохать, куда зайцу деваться?
— В другое угодье.
— А там, что ли, нету скворцов? И тот же карбид, та же хлопушка. У зайца свой участок, он в чужой не полезет. А отгонишь его, он пробежится, сделает кружок и опять воротится.
— Зайцев там вволю, Янко. Увидал бы, глазам не поверил.
— Вот я и не поверил. Ладно, схожу еще разок, погляжу. Только времени совсем нет. В нынешнем году даже по грибы не ходил. Верней, ходил раза три, да там смотреть не на что. Грибы и те не растут. Нынче вечером наведаюсь к генералу, а вот в субботу после полудня или в воскресенье поутру все обойду...
И действительно, в воскресенье Яно выбирается за город. Времени у него хоть отбавляй, захочется, так броди себе до самого вечера. Конечно, и передохнуть придется, и даже закусить что-нибудь. Зачем же дома сидеть? На воле и дышится куда легче, и отдыхается лучше. А приспичит, можно где и поспать. Одно плохо: ни в поле, ни в винограднике теперь и порядочного дерева на сыщешь. Право слово, приличную грушу, яблоню, каштан — днем с огнем теперь не найдешь, персик, сливу и то не часто увидишь. Разве что у дороги. Но там все больше черешня, и кое-что, пожалуй, растет на ней, да станет ли кто такое есть? Может, только шоферы, что все эти придорожные деревья зачадили, запакостили, запылили. Пускай лакомятся! На таком загаженном дереве душевный и тонкий человек не захотел бы даже гусеницей быть.
Яно шел по луговине. При желании он мог бы взять прямиком, наперерез, ан нет: он почему-то сошел с тропки и шагал, куда ноги несут, да еще петлял всякий раз. Видно, луговинка казалась ему узковатой. Наверняка казалась — виноградники здесь почти все заполонили. Но даже такой вот участочек и то кой- чего стоит; корму наберется с него, н-да, надо бы уж лужок выкосить! А до чего трава хороша! В прошлые годы, пожалуй, такой густой, жирной травы тут не было. Повсюду лезли в глаза только ромашка, чертополох, на лесных опушках лиловые колокольчики и еще черт знает что! И когда луг подымался, зарастал, всегда весь был в цвету. А теперь что цветет? Цветов почти не видать. Ромашку и то не просто найдешь. Никак, луговину перепахали и насеяли заместо цветов какой первосортной травы? Похоже, что так. Верно, раздобыли где-нибудь хорошие семена. Только что с него взять, с такого клочка? Тут тебе и вспугнуть нечего. Да и было бы, разве
здесь мало всяких защитников и любителей природы? Ясное дело, их и на такой клочок с лихвой хватает, знай ходят сюда охранять, проверять, да ведь коли придет один, другой, третий, а там, глядишь, и десятый пожалует, и все охраняют одно и то же — а украдкой-то наверняка и зайца хлопнут,— так потом даже птаха, ну хотя бы жаворонок, у которого тут поблизости гнездо, и тот задрожит, в воздухе, в вышине и то ему страшно. В небесную синь не подняться, крылья не тянут, а зелень внизу страху на него нагоняет, благо, с нее уже не раз и не два спугнули его. Собственному гнезду и то теперь не доверяет.
Бог ты мой, фазан! Петух! И курочка! И еще петух! Все трое вылетели из тернового куста. Никак, там еще один? Вот именно! Ну и петушок — просто загляденье! И неужто еще одна курочка? Батюшки, да она, похоже, спала! Так, значит, пятеро! И все из этого терновника. Петухи и курочки. Стало быть, здесь кое-что все-таки водится.
Он вышел на дорогу. Сколько-то шагал вдоль кустов шиповника и терновника, надеясь еще спугнуть фазана, да куда там! Остановился, ухмыльнулся: так, значит, всего пятеро, что ж такое? Если бы в фазанов воробьи оборотились, вот было бы дело! А кабы еще и скворцы, то и вовсе! Охотников бы не хватило, их ведь даже на скворцов недостает, за скворцами и то угнаться не могут. Оборотились скворцы в фазанов, всем кооператорам пришлось бы с ружьями в виноградник ходить.
Он свернул с дороги. Вот они, эти их знаменитые проволочные шпалеры! Конечно, оно неплохо, даже лучше, гораздо лучше, чем старые кусты, что еще остались на иных взгорьях. Но их уже раз-два и обчелся! Несколько кособоких уродцев еще вьются по этим уклонам, что взбегают вверх до самого леса, но и те вскорости к черту пойдут, кто станет их там обрабатывать? Тут с этими шпалерами и хлопот-то, почитай, никаких. По весне подстригут, там-сям кой-чего подвяжут, вот и все дела. Какой-нибудь недоумок. Мишо или Йожо, промчит по междурядьям на своей тарахтелке, на жалконьком тракторишке, а уж потом остальные будут только ходить в виноградник хмыкать да ворчать, что, мол, этакий болван-тракторист, пусть и сделал полезное дело, но и порезвился изрядно — свалил и разбил бетонный столбик, переломал и загубил немало лоз и вдобавок, сущий балбес, разворотил, покорежил дорогу, грунтом ее завалил, подумаешь, велика беда, если каким кустам будет и недоставать этого грунта! А попробуй-ка ему сказать что-нибудь! Он еще и наорет на вас: «Целуйте меня в одно место». Но вздумай вы ответить ему тем же, он вас же еще и одернет: «Товарищ, выражайтесь прилично». Надо ли удивляться, что у дороги или где в другом месте не стало старой груши или ореха, столетней рябины или двухсотлетнего каштана, который никому не мешал, а приносил только пользу! Иной остолоп, которому доверили заботу об угодьях, и он посылает туда людей, тракторы и лошадей, время от времени, поскольку отвык от настоящей работы, решает показать, что он тоже парень не промах,— приглашает туда бульдозериста либо сам садится на бульдозер; кто знает, то ли ему захотелось нарвать немного черешни, то ли по липовому цвету соскучился, может, он и впрямь любитель липового чаю. Вот он берет да жахает бульдозером на этой черешне или липе до тех пор, покуда не свалит ее, а дома перед женой потом выхваляется, гогочет: «Нынче я объелся черещни! Липину тоже свалил, только что-то неохота было цвет собирать. И тот здоровенный каштан, что около белой сторожки стоял, тоже тю-тю. Чуть ли не два часа пришлось бульдозером долбать его. Но поддался наконец. Нынче-то я просто так, интересу ради, расширял дорогу. Мать честная, до того ее расширил, что хоть аэродром на ней устраивай. И ту белую сторожку, что издали видно, я бы тоже развалил, только на ней еще парочка черепиц подходящих. Как-нибудь возьму их, авось пригодятся. Да и на эти деревья завтра люди будут таращиться. Такой широченной дороги у них еще сроду не было». Скажите такому мужику, что надо разрушить мост или кафедральный собор,— он, и глазом не моргнув, это сделает. Намекни ему даже, что нужно Татры с землей сровнять, он и перед этим не остановится. И однажды вы только и заметили бы, что на месте Татр равнина и что далеко вокруг тоже равнина, ибо все горкигпригорки такой старательный человек тоже по- выровняет своего удовольствия ради.
Однако урожай тут будет отменный, гроздья — одно заглядение! И на пасынках кое-что появится, только эти до самой осени не дозреют: что ж, немного кислых дробишж в войну забродившего сусла! А женщины могли
бы здесь и лучше обрезать лозу! А им главное — трудодней побольше! Но гроздья отличные, ничего не скажешь. И повсюду только хорошие сорта: мюллер, бувье, вельтлин. И траминер. Только и слышно: траминер, траминер, траминер! А что такое траминер? То же, что ривола! Одно слово — парфюмерия, вино с заправкой. На ривольское вино покупателей полно! Однако каких? Парфюмерных. Два-три куста риволы- траминера, несколько кустов оттонеля — и на целую цистерну хватит, а уж потом и самого черта обставишь, дурачью можешь хоть целую цистерну по литрику сбагрить. Мюллер лучше, но слабоват, что такое мюллер против сильвана или вельтлина! Вину положено быть колким, оно должно и чуть царапать горло. Духами настоящего винодела не обманешь. А вот о столовом винограде и думать позабыли. Своих детей, видать, не нажили, а про чужих стоит ли вспоминать? Не иначе как решили, что виноград нужен лишь для вина, то есть только для взрослых, а главное, для выпивох. Кошут уже исчез, вскорости и страпака не увидишь, а где святой Штефан, воловий глаз, кардинал, магдаленка? Нынче ребенок об этих сортах и понятия не имеет. А когда-то даже самый разнесчастный винарь с маленькой делянкой думал о своих детях, так как знал, что им тоже придется втягиваться в работу, тоже придется тянуть лямку, копать, мотыжить; и даже эти, самые младшенькие, что пока еще забот не ведают, будут там вертеться-крутиться, дергать из-под кустов бурьян, звездчатку, вьюнок, заячью капусту — а нет ли там зайчика? Покушай этой травки, отведай этой былинки, это ведь заячья капуста, наверняка под этим кустом зайчик был, но он пожевал, пожевал да в другое место ускакал. А на соседний куст внимательно погляди, видишь, какие у него листья? Присмотрись, у остальных-то кустов листочки другие. Приметь это как следует и очисти куст хорошенько, все-все вокруг него, а главное из-под него повыдергай! И заруби себе на носу: это твой куст, не смей забывать о нем. А когда начнется сбор винограда, этот куст не обманет тебя! И таких кустов в винограднике было немало: если случалось, огорчал святой Штефан и не видать было кардинала, если даже вол оставался без глаз или он просто забывал заглянуть в виноградник, магдаленка все исправляла и возмещала, даже за то возмещала, что два года ничем, ну почти ничем не радовала, но теперь и она вот пожаловала во всей своей красе, достойная кардинала и святоштефанской короны, и засверкала большими красивыми очами: дети, дети, живей сюда, поглядите на магдаленку! И какой-нибудь карапуз оскалит зубки и уже не глазки, а глазищи вытаращит: э-э-это мой куст, под ним был зайчик, это моя магдаленка! Ну мог ли отец после этого такой куст из виноградника выкинуть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13