Мало ли что может случиться. С кого тогда спросят?
Валентин уловил издевку, весь побледнел, губы его задрожали.
.— Знаешь, ты... ты...— заикаясь, сказал он.— Вот что я тебе скажу... Ты в наши, комсомольские дела... Иди-ка ты, временный... Это тебе не...— Он не мог закончить ни одной фразы. Потом он круто повернулся, захлопнул дверь, вошел в дом, где веселье было в самом разгаре и захмелевший Степан Никифорович пел оглушительным басом «Рябинушку».
Автобус был почти пустой — только в конце машины дремали, покачиваясь и крепко держась за пухлые авоськи и сумки, две старушки и старичок в ушанке. Мирья и Нина сели на передние кресла, Васели позади них.
Свет фар с трудом пробивался сквозь косые струи дождя. На поворотах в ярких полосах света на мгновение появлялись оголенные стволы берез и осин, и тогда волосы сидевшей перед Васели Мирьи тоже на мгновение вспыхивали в светящемся ореоле на фоне мелькавших белых деревьев.
Васели смотрел на Мирью, и ему хотелось, чтобы это мгновение длилось дольше, но машина мчалась вперед, деревья опять исчезали в непроглядной темноте, и опять ему приходилось ждать следующего поворота. Надолго ли Мирья появилась в его жизни? Васели захотелось, чтобы эта девушка с волосами цвета соломы, так неожиданно, случайно появившаяся на его жизненном пути, не исчезла, как эти белые березы в ночи. Но ведь в мире нет ничего постоянного, все проходит безвозвратно. Такова вся жизнь.
Живет человек, и ему кажется, что без его существования все на свете не имеет смысла, а умрет — дожди будут лить так же и ветер будет бить в лицо, но уже другим людям... Все это и смешно, и глупо, и грустно.
Васели усмехнулся своим мыслям: «Ишь, расфилософ-ствовался» — и стал думать о том, что случилось в семье его матери. Судьба отчима его почти не волновала. Васели не любил его и не считал своим родственником. Он даже был ему не отчим, а просто чужой человек. Жалко было мать и маленькую Сандру. Сандре-то он все-таки отец. Туго теперь придется их маме. «Ну ничего, мы с Ниной поможем»,— думал Васели.
Васели хорошо помнил своего отца и всегда гордился им. Хотя лет ему тогда было немного, он все помнил. И помнил то летнее утро, когда у сельсовета стояло несколько полуторок из райцентра и почти все взрослые мужчины деревни сидели в машинах. Он помнил, как они обещали своим женам и детям, что вернутся, обязательно вернутся. И отец тоже обещал ему. И Васели долго верил, что так и будет — раз папа сказал, значит, вернется. Но это было единственный раз, когда отец не сдержал своего слова — он не вернулся. После войны, когда мать тяжело заболела, Васели устроили в детский дом, а когда, несколько лет спустя, его привезли домой, он увидел в их доме чужого мужчину. Мать сказала, что это — отец. Новый папа. Нина сидела у нового папы на коленях. А Васели сказал, что никакого нового папы ему не надо, у него есть свой отец... Его пытались заставить называть отчима папой, тогда он убежал обратно в детский дом. И, несмотря на все .уговоры матери, не вернулся.
Они проехали километров пятнадцать и вышли из автобуса на проселочную дорогу, где хозяйничал осенний порывистый ветер. Отсюда километра три до узкого залива, на берегу которого стоят полдесятка старинных карельских изб. В сухую погоду автобус заворачивает в деревушку. Теперь дорога была в таком состоянии, что проехать можно было только на телеге.
Васели шел впереди, за ним Мирья, и Нина замыкала шествие. Временами приходилось останавливаться, чтобы очистить сапоги от налипшей тяжелой грязи. Дождь лил не переставая. Одежда стала тяжелой, и идти становилось все труднее.
Наконец дорога поднялась на каменистую сопку. Они « пустились по крутому склону к озеру, помыли сапоги и потом направились напрямик к высокой избе, из маленьких окошек которой в осеннюю ночь пробивался слабый красноватый свет. Мать Нины и Васели встретила их на крыльце.
— Милые вы мои, хорошо, что приехали. Чуяла я, будто кто-то шепнул мне, что приедете, не оставите одну... Вот горе-то... А это кто? Темно тут, не признаю...
— Так Мирья же. Елены Петровны дочь.
— Заходи, заходи, доченька. Дай-ка я погляжу на тебя,— заговорила хозяйка,— надо же, как похожа. Вылитая мать. Как она там, Елена Петровна-то?..
Маленькая Сандра спала так крепко, что не услышала, как хлопнула тяжелая дверь. Мать поправила на Сандре одеяльце и вздохнула:
— Взяли у Сандры папу, пришли и забрали.
— За что его? Что они сказали? — спросила Нина, хотя и понимала, что мать знает не больше ее.
— Ничего они не сказали. Зачитали бумагу, мол, распоряжение такое, чтобы арестовать. Велели одеться. Плохого слова нам с Сандрой не сказали. Хотела я дать в дорогу ему еды кое-какой. Говорят, не бойтесь, кормить будут. И увезли. Когда на крыльцо вышли, тогда я и заревела. До того даже слезинки не пролила, ходила как очумелая. Спасибо, что приехали!
Самовар зашумел. Если на душе тяжело, если у человека горе, приглушенное пение самовара в тихой избе словно успокаивает и утешает. Разливая чай, мать рассказывала:
— Вечером бригадир заходил. Спрашивает, чем помочь. Чего мне помогать? Ему, отцу, помощь нужна. А чем бригадир тут помочь может? — Помолчала, подумала, опять заговорила: — А люди теперь хорошие. Вот раньше, когда народ забирали, возьмут кого, так никто не придет, не поможет, боялись все. А теперь, доченька, другие времена — все добра желают. Одного в толк не возьму, почему его забрали.
Ветер на улице усиливался. Сийкаярви зашумело, загрохотало, словно кто-то там передвигал с места на место скалы. Мать подошла к окну и стала всматриваться в темноту, будто могла увидеть, что делается там, на берегу.
— Как бы лодку не сорвало. Надо вытянуть на берег.
— Мы с Васели вытянем,— предложила Нина.— Нет, нет, Мирья, ты сиди.
Когда Нина и Васели вернулись, мать спросила, приступил ли Васели к работе.
— Нет еще,— ответила Нина вместо Васели.— Ему
предлагают пойти помощником тракториста, а он не идет. Не знаю, чего он ждет.
— Так неужто тебе, сынок, в конторе дела не найдется?— удивлялась мать.— Учился ты не меньше, чем те, которые там бумаги марают. Парень ты толковый...
— Ученых и.толковых, муамо, теперь развелось слишком много,— усмехнулся Васели.— Надо же кому-нибудь и дураком быть.
— Брось, Васели, корчить шута,— заговорила Нина.— Ведь сам знаешь, что люди о тебе говорят... Весь поселок...
— Не слишком ли большая честь для меня?
— Мне уже стыдно за тебя. Все спрашивают: почему Васели не работает? Правда. Даже Воронов. Зашла я к нему отпрашиваться сюда. Поезжай, говорит. А потом спрашивает: «А брат твой как? Долго он будет баклуши бить? У нас, говорит, в поселке тунеядцев и бездельников не любят».
Васели вздрогнул:
— Воронов? А кто он такой? И собственно, какое ему дело?
— Он начальник строительства.
— Кому начальник, кому и нет. Если человек в начальство вылез, так он уже имеет право оскорблять людей, так, что ли?
Васели говорил раздраженно, и Нина стала успокаивать брата:
— Васели, ну зачем так. Я сказала ему, что ты только приехал.
Васели был возбужден:
— Я хочу быть самим собой. Понимаете — я хочу быть я. Перед кем я должен отчитываться? Ни перед кем. Человек должен обходиться своей головой, своими руками. Почему же я должен теперь идти спрашивать у всяких Вороновых, как мне жить дальше?
— Не прав ты, Васели,— мягко сказала Нина.— Своей головой, говоришь, своими руками. Когда это ты успел? Детдом тебя вырастил, школа. Немного ты еще в своей жизни работал, чтобы говорить — своей головой, своими руками.
— Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь. Человек живет обществе, общество формирует человека. Один за всех, нее за одного. Читал, слышал, сам говорил. Говорим о личности, а что это значит, вот это еще не дошло до башки...
Васели говорил то по-русски, то по-карельски. Заметив, что Мирья с любопытством слушает рассуждения Васели, Нина стала усиленно угощать ее:
— Ешь, Мирья, ешь. Ты ведь любишь свежую рыбу, Мирья?
— Конечно, люблю. Я же карелка.
— Зря ты, Нина, так набросилась на брата,— стала защищать сына мать.— Он и так обижен. Не дал бог счастья ему. Сиротой рос, без отца и матери. Даже при живой матери,— объяснила она Мирье.— У Нины — другое дело. И отец, и мать. Неродной отец, но хороший, как родной, правда, Нина? И Васели не может плохого слова сказать о нем, правда? Где он, горе мое, что теперь с ним?
Что с ним, с отчимом Нины и Васели, и как теперь матери жить дальше, долго говорили за большим столом просторной избы. Правда, Мирья в беседе участия не принимала. Она сказала, что ей хочется спать, и ей приготовили постель в маленькой комнатке. Дверь оставили открытой, и Мирья могла слушать, что говорят в избе, или просто думать о своем. В этом доме от нее ничего не скрывали.
Кровать была широкая, старинная, пуховые перины, сохранившиеся бог весть с каких времен, мягкие и теплые. Спать Мирье уже расхотелось, и она лежала, стараясь подытожить впечатления этого дня. А день был богат событиями: свадьба, потом разговор с Ниной, поездка сюда.
Васели уже успокоился и говорил вполголоса с матерью. Он обещал устроиться на работу, говорил, что будет помогать матери деньгами.
«Интересные вещи говорил Васели,— размышляла Мирья.— Только зря он так запальчиво. Конечно, он не во всем прав...» В чем именно Васели был прав и в чем не прав, Мирья не могла себе объяснить. «Как это они его называют? Ах, да. Тунеядец,— вспомнила она.— Очень многие о нем говорят плохо. И Ларинен. И даже мама. Разве это преступление — не работать? Ведь не ворует, не спекулирует, живет на свои деньги. Там, в Финляндии, многие не работают. Например, Нийло. Как долго он искал работу и жил на сбережения. А многие ребята и девушки из богатых семей вообще не работают. Но их не презирают. Впрочем, здесь, конечно, другое дело. Ведь здесь нет безработицы. И Васели тоже будет работать, как только найдет дело по душе. Это его право — искать работу по душе». И вдруг Мирья вздрогнула: а что же говорят о ней? Она тоже уже сколько времени не работает. Правда, она учит
ся. Но и другие тоже учатся, работают и учатся одновременно. А она? Чем она лучше Васели? Неужели ее тоже называют — как это? — тунеядец? Или нет, кажется, у русских, когда они говорят о женщине, другое окончание у этого слова. Какое — Мирья так и не вспомнила. Нет, она сюда приехала не для того, чтобы с ней обращались, как с фарфоровой куклой. Нет, завтра же она пойдет к Воронову. Пойдет сама. И маме ничего не скажет. Скажи ей— опять начнет отговаривать: мол, отдыхай, доченька, учись, успеешь еще и поработать. Завтра она скажет Воронову: «Не хочу, чтобы меня считали тунеядцем. Давайте любую работу». Ах, мама, мама. «Успеется». Неужели матери все равно, что думают люди о ее Мирье? Наверно, уже пальцем показывают: ишь, приехала из-за границы барышня. Нет! Завтра она поговорит с Вороновым и...
— ...Мы приехали прямо со свадьбы...— рассказывал Васели в другой комнате.
— С чьей же это свадьбы? — спросила мать,
— Андрея Карху и Наталии Лампиевой. Ну, дочь Марфы Лампиевой, ведь знаешь?
— Ну как не знать-то? Так, значит, у Марфы. С Марфой мы вместе в девках гуляли, хухельниками ходили, вместе рыбачили. Я-то не знала, что у Марфы... Вот что значит в глуши жить. Значит, Марфа...
— Да не Марфа, а Наталия, дочь ее, замуж вышла,— засмеялась Нина.
— Так я и говорю. Что у Марфы дочь замуж вышла.
Мирья улыбнулась, слушая этот разговор. Там, на свадьбе, все крутились вокруг Степана Никифоровича, а тут главным лицом оказалась Марфа. О них только и говорят. А Наталия и Андрей? Видимо, они еще должны заслужить право, чтобы о них говорили. Пока они прославились только тем, что Андрей украл Наталию, как, говорят, принято у восточных народов.
На свадьбе Мирья наблюдала за Степаном Никифоровичем. Ей было непонятно, почему этот лесоруб пользовался таким почетом. Хорошо, конечно, когда человек своим трудом завоевывает такую славу. В Финляндии так не бывает— вряд ли там коммерции советника станут так обхаживать на свадьбе его сына. И все-таки этот знаменитый лесоруб Степан Никифорович чем-то не нравился Мирье. Почему все говорят всегда только о нем? А разве Пекка
Васильев хуже его? Тоже работает с душой, ради своих лошадей на все готов. Или — Ортьо... Почему его так не чествуют? А разве Воронов, Ларинен или мама не заслуживают уважения и почета? Правда, Воронов всегда спорит с мамой, но человек он хороший...
Нет, Степан Никифорович все-таки не был Мирье симпатичен. Другое дело — его сын, Андрей. От Андрея ее мысли перескочили к Валентину. Почему Валентин не такой, как Андрей, смешной какой-то? Наверное, влюблен в нее. А если он по-настоящему? Нет, не надо. Зачем? У нее, у Мирьи, Нийло. Пусть Нийло далеко — они все равно встретятся. Надо написать Нийло, рассказать о свадьбе Андрея и Наталии, ему будет очень интересно...
Дверь была открыта, и Мирья слышала все, о чем говорили в избе. Говорили о каких-то родственниках, о делах семейных. Прислушиваясь к голосу Васели, Мирья удивлялась про себя перемене, вдруг случившейся в парне. Он всегда такой ершистый, злой, говорит с иронией, а вот с матерью— совсем другой. Наверно, он очень любит свою мать. По-настоящему. Ей хотелось подкрасться к двери и посмотреть, какое у Васели сейчас лицо,— наверное, очень доброе, ласковое. Но она отогнала эту мысль — неудобно, могут подумать, что подслушивает. А она, Мирья, любит ли она свою мать по-настоящему, всем сердцем? Да, она любила Алину, маму Алину. И сейчас любит ее. Разве ее настоящая мама, Елена Петровна, виновата в том, что двадцать лет ничего не знали они друг о друге? Конечно, мама ей очень дорога, но почему-то она часто кажется чужой, непонятной. «Нет, нехорошо я думаю, нельзя так думать о маме»,— упрекнула себя Мирья. И она решила быть внимательной к матери, стараться понять ее.
«А как же быть с Нийло?» — опять задумалась Мирья. Стала вспоминать все, что было между ними, вспомнила все встречи, даже самые незначительные разговоры. Потом стала обдумывать письмо к Нийло; так и не сочинив его незаметно для себя заснула. И даже тогда, когда Нина осторожно приподняла одеяло и легла рядом, Мирья не проснулась.
Если бы Мирыо спросили раньше, в чем заключается секрет работы маляра, она ответила бы — бери кисть, макни в краску и крась, вот и весь секрет. Однако оказалось, что все гораздо сложнее. Даже развести краску сумеет не
каждый. Оказалось, надо знать и то, как макнуть кисть и сколько краски отжать с нее о край ведерка, чтобы она не капала на пол. Оказалось, чтобы краска ложилась ровно, тоже надо кое-что знать. Все девчата бригады были столь же неопытными малярами, как и Мирья. Только Нина имела небольшую практику, да и той дядя Ортьо сказал:
— Уж не знаю, как тебя учили. А кисть, гляди, надо держать вот так. Видишь?
Дяде Ортьо было уже далеко за пятьдесят. Он был лысый, только на висках остались необычно густые рыжие патлы, без единого седого волоса. Он что-то неторопливо говорил русским девушкам, посвящая их в секреты своего ремесла. Обращаясь к Мирье, он переходил на карельский язык.
— Гляди, вот так. Здесь мы проведем вот так. В нашем деле никогда нельзя говорить, мол, авось сойдет. Надо делать так, чтобы любо было поглядеть. Старому зятю все сойдет, так у нас раньше говорили, а коль делаешь для людей, так делай так, чтобы о тебе добрым словом вспоминали.
Мирье нравилось слушать карельскую речь дяди Ортьо, степенную, плавную, с поговорками да присказками. Наверно, в старые времена так и говорили калевальцы.
— Ваша жена Хотора? — вдруг спросила она.— Она так здорово пела в день рождения Айно. А почему вас не было?
— Петь-то она мастерица, моя Хотора,— усмехнулся старик.— Вот уже скоро сорок лет, как она своей песней мою голову закрутила. И ничего — живем. И дети стали взрослыми. Бойкая она еще. Уж коли скажет: :«Сиди-ка, старик, на печи», так точно, из избы не выйдешь. А сама петь пошла. Славная она у меня, моя старушенция...
— Скоро сорок лет? — Мирья макнула кисть в краску и недостаточно сильно отжала ее о край ведерка. Краска с кисти закапала на пол.
Ортьо взял у девушки кисть, снова сунул ее в ведерко и показал, как надо отжимать лишнюю краску. Потом он отошел к другим ученицам, объясняя им, как красить белилами оконные рамы, и, вернувшись к Мирье, взял кисть и стал рассказывать о своей Хоторе:
— Теперь, конечно, нет у нее той силушки, что прежде была. Помню, как-то до войны еще мы отправились в гости к сестре Хоторы. Дело было весной, захватили мы с собой семенной картошки нового сорта. Ну, примерно полмешка или побольше даже было ее, этой картошки-то. А день-то
был воскресный. Старики меня пришли провожать, ну я тут и хватил чуть-чуть лишку. День стоял теплый, озеро спокойное, ну я и думаю: пусть Хотора гребет себе помаленьку, а я покимарю. И улегся на дно лодки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38