Потом все отправились в общежитие на воскресник, а ее, Мирью, не взяли. Ее не позвали. Если бы сказали: «Пойдем с нами», она, конечно, пошла бы.
— Что с тобой? — спросила мать.
— Ничего,— ответила Мирья и рассказала, что у нее были гости.
— Ты почему-то грустная,—заметила мать.—Значит, Марина Коллиева была у нас. Еще кто?
— Васели, брат Нины.
— Васели приехал? Хорошо.
— Что же в этом хорошего? Насколько я поняла, ему, кажется, пришлось уйти из университета.
— Хорошо, что у тебя были гости. Тебе надо больше бывать среди молодежи.
— Мама, когда я пойду работать?
— Тебе так не терпится?
— Они пошли убирать общежитие. А меня не взяли,— Мирья грустно улыбнулась.
Елена Петровна внимательно посмотрела в лицо дочери и поднялась:
— Пойдем посмотрим, что за уборку они затеяли.
По дороге Елена Петровна объяснила Мирье, что, может быть, Васели и не исключен из университета, бывает, что студент на год прерывает учебу, где-то работает, а потом возвращается обратно в университет. «Конечно, может быть и так»,— согласилась Мирья.
В Хаукилахти было два общежития. Одно помещалось в бараке. Длинный узкий коридор, по обе стороны небольшие комнаты. Три комнаты побольше занимали ребята, в остальных жили одинокие рабочие пожилого возраста. Дом приезжих временно служил женским общежитием. Там имелись три комнаты и кухонька. Уборка шла у девчат. Девушки были одеты в лыжные костюмы, поверх которых натянули еще юбки. У Мирьи такой наряд вызвал недоумение. Зачем еще юбки? Или — чтобы случайно не перепутали с ребятами?
Девушки мыли полы, ребята таскали воду. Железные кровати были сложены у крыльца одна на другую, матрацы вытащены во двор, где ребята выбивали их палками. Били они их немилосердно.
— Игорь, Игорь! Ты же от матраца ничего не оставишь,— Нина отняла у Игоря палку и показала, как надо выбивать матрац.— Видишь, как Васели выбивает.
Васели напевал веселую песенку, временами помахивая палкой, как дирижерской палочкой.
Воронов и Айно Андреевна шли мимо с полными авоськами в руках. Видимо, из магазина. Заметив ребят у общежития, Воронов передал авоськи жене и направился к дому приезжих.
— Это что за дирижер у нас появился? — начальник остановился перед Васели.
Парень отложил палку и представился. И тут же спросил не без ехидства:
— Нет ли у вас в общежитии какой-нибудь гармошки, или, может, здесь палка считается единственным музыкальным инструментом?
Воронов смерил парня с ног до головы внимательным взглядом и ответил, цедя слова:
— Любопытно. Бывал я на многих стройках, но нигде мне не давали первым делом в руки гармошку. Топор давали, пилу. И я тоже давал людям топоры и пилы. Могу и вам дать, ежели такое желание появится.
— Только-то и всего. Немного же вы обещаете. А если найдется рабочий, которому этого покажется мало? И он потребует, например, чтобы к нему относились по-человечески. Чтобы начальник был более вежливым.
Воронов прищурился и спросил, пряча улыбку:
— Неужели вам так много пришлось повидать и человеческого и бесчеловечного отношения?
— Столько, чтобы научиться постоять за себя.
Елена Петровна усмехнулась про себя.
— У нас только рычат, но не кусаются,— сказала она парню.— Будет и гармонь, и радио. На то есть постройком. Михаил Матвеевич, Айно ждет вас.
Но Воронов не торопился уходить. Он с любопытством разглядывал Васели. Странный человек этот Воронов. Если ему что-то не по душе, он становится ехидным, колючим, но стоит ему возразить, дать отпор, как он сразу меняется. Если бы парень стал заискивать перед ним, •смутился, Воронов говорил бы с ним еще более язвительно. Но теперь он спросил как ни в чем не бывало:
— Что вы еще умеете делать, кроме как выбивать девичьи матрацы?
— Умею давать сдачи тем, кто полезет ко мне.
— Еще что?
— Об остальном можно поговорить серьезно.
— Машины любите?
— Смотря какие. Швейную — нет.
— Могу взять вас помощником тракториста, потом пошлем на курсы, если, конечно, покажете себя. Идет?
— Не знаю,— протянул Васели.— Стоит ли загадывать так далеко. Я здесь временный.
— А-а, временный, значит. Это меняет дело. Елена Петровна, возьмите этого временного к себе. Разнорабочим.
Мирья стояла на дворе, растерянная, одинокая. Потом кто-то из ребят сунул ей в руки ведро с водой и мотнул головой в сторону крыльца. Мирья внесла ведро в дом и передала девушкам. Только она вернулась, как ей сунули другое ведро. Девушки мыли уже коридор, и ребята в грязных сапогах не хотели входить в дом. Откуда-то появился Валентин. Он тоже схватил ведро и побежал за водой. Передавая ведро Мирье, он спросил, придет ли она сегодня вечером в клуб — там будет собрание, потом танцы.
В Хаукилахти все время приезжало много молодежи. В большинстве это были парни и девушки, еще не имевшие никакой профессии. Поэтому решено было провести откры тое комсомольское собрание с повесткой дня: «Почетная профессия — строитель». Валентину как секретарю комсомольской организации предстояло сделать доклад о строителях Хаукилахти и о будущем поселка.
Валентин был плохой оратор. Он хоть и написал текст доклада, но читал его запинаясь и нервничая.
— Господи, что он там мелет! — вздохнула Нина.— Доказывает, что дважды два — четыре. Ни одной путной мысли.
— Но ведь профессия строителя в самом деле важная и почетная,— Мирья пыталась защищать Валентина.
— Так бы и говорили об этом. Ты только послушай, как он вещает. «Труд — дело славы и доблести». Мы это и без него знаем. «Мы строим для себя во имя будущего»... Ну и пустозвон.
Валентин перечислял бригады — одни имеют такие-то показатели, другие такие-то. С одних надо брать пример, другим следует подтянуться.
Нина шептала Мирье:
— Видишь? Никто его и слушать не хочет. И нечего тут слушать. Многие вообще не пришли на собрание. И правильно сделали. Сидят, наверно, дома и пьянствуют.
— И тоже правильно делают? — засмеялся Васели, сидевший рядом с Мирьей.
— А вот Изольда как-то делала доклад...— шептала Нина.
— О чем? О том, как надо компот варить? — спросил Васели.
— Нет. Об искусстве. О том, как искусство облагораживает человека. Она говорила так, что собрание кончилось, а мы все еще спорили. Пошли к ней и полночи проспорили. Вот так надо делать доклады.
Валентин собрал свои бумажки и сел за стол президиума. Васели ради шутки начал аплодировать, но никто не поддержал его.
Собрание вел Игорь. Он постучал карандашом о горлышко графина.
— У кого есть вопросы к докладчику? Нет. Раз нет вопросов, перейдем к прениям.— В зале было тихо. Игорь яытался расшевелить людей.— Кто выступит первым, регламент ограничивать не будем. Ну, кто первый? Первого нет. Ну, кто второй?
Все молчали.
— У меня есть вопрос! — наконец крикнул Васели, Танцы скоро начнутся и есть ли гармонист?
Игорь усмехнулся:
— Танцы будут, и гармонист найдется, но давайте, товарищи, ближе к делу. Вопрос очень важный. Кто хочет выступить?
— О господи! — вздохнула Нина. И вдруг подняла руку.— Я хочу.
Нина хотела говорить с места, но ее заставили выйти на трибуну. Она поправила волосы и начала:
— Я хочу сказать, что такие доклады, какой сделал Валентин, нам не нужны...
В зале засмеялись. Нина растерялась: она не видела, как комично вытянулось вдруг лицо Валентина. Игорь опять постучал по графину. Когда стало тихо, он спросил Нину:
— Что ты имеешь в виду? Почему это не нужны доклады?
— Нам не нужно пустозвонов, громкие слова...
— Правильно! — крикнули из зала.
— Товарищи! — Игорь поднялся. Собрание принимало неожиданный оборот, и он решил не допустить, чтобы началась буза. Он же председатель, и это будет позорным пятном для него.— Что ты хотела этим сказать? — грозно спросил он Нину.
— Я хотела сказать, что... что мы сами в состоянии разобраться, что к чему. Не нужно нам говорить о том, что и так каждому ясно... Помните, Изольда делала доклад об искусстве...
Игорь побледнел. При чем тут Изольда? Это в его огород камешек. Валентин поспешил на помощь:
— Товарищи, сегодня речь идет не об искусстве. Давайте будем говорить по повестке дня.
Нина махнула рукой и сбежала с трибуны. В зале зашумели, заспорили.
— Почему не дали Нине выступить?
— Нечего чепуху нести...
— Мысли у нее правильные, только она не сумела выразить их.
— Сумела, как еще сумела...
Игорь стучал по графину, требуя тишины.
Поймав его беспомощный взгляд, Марина Коллиева решила спасти положение, подняла руку: «Прошу слова». В зале внезапно стало тихо, и она не спеша поднялась на трибуну, на ходу расправляя укладки на гофрированной юбке.
— Я считаю, что вопрос, поставленный в повестку дня нашего собрания, заслуживает всяческого внимания,— начала Марина спокойным ясным голосом.— Я не знаю, как расценивать выступление Нины. Было ли оно просто необдуманным поступком или это сознательная попытка отвлечь внимание собравшихся от наиважнейшего вопроса нашего времени? Если да, то с какой целью? Можно ли называть идейно-воспитательную работу пустозвонством, от которого, нам следует отказаться?
— А девочка она ничего себе, только глупа как пробка,— шепнул Васели Мирье.
Игорь поспешил закрыть собрание. В заключительном слове он сетовал на неорганизованность молодежи, на непонимание важности темы, предложил вернуться к этому вопросу снова и обсудить причины, по которым обсуждение доклада на этом собрании сорвалось. Его почти не слушали.
Начали убирать стулья. Баянист занял свое место. Мирья не заметила, куда ушла Нина. В сенях ее не оказалось. Мирья вышла на крыльцо. На дворе было- темно, только огненными точками вспыхивали папиросы парней, вышедших покурить. Мирья вернулась в клуб. Проходя мимо дверей дирекции клуба, она услышала голос Коллиева:
— Нет, это нельзя оставить так...
Думая, что Нина тоже там, Мирья толкнула дверь. Коллиев что-то говорил Ларинену, но заметив Мирью, не закончив начатой фразы, заговорил о другом:
— Да вот если бы озеро замерзло...
Мирья повернула обратно.
— Мирья, не уходи,— окликнул ее Ларинен,— посиди с нами...
Но Мирья была уже за дверью. И вдруг ей пришла мысль, что на танцы она не останется — ей здесь нечего делать, раз люди остерегаются ее, боятся говорить при ней.
С утра погода была морозная, и настроение у Мирьи было бодрое. А теперь шел дождь, противный, моросящий осенний дождь. Дорога размокла, стала грязной и скользкой. Под ногами противно чавкала грязь. На душе тоже было противно. Мирья торопилась домой, в тепло.
— Мирья, подождите.
Ее догнал Васели.
— Где Нина? — спросила Мирья.
— Домой побежала, спать. Почему вы уходите? Пойдем потанцуем.
— Нет, я хочу домой.
— Я провожу вас.— Васели взял ее под руку и стал утешать: — А вам-то зачем расстраиваться? Вот Нина — как ей досталось, а она хоть бы что. Это у нас всегда. Лозунги, громкие слова. Это же провинция. Здесь еще долго будет так. Вы понимаете меня?
Мирья не ответила. Она посмотрела на свет в окошке своего дома и ускорила шаги.
— А я здесь временно,— говорил Васели.— Сегодня я здесь, а завтра, если не понравится, могу уйти. С полгода я здесь пробуду. Ну, может, год. А вы? Неужели вы собираетесь жить здесь, в этой глуши?
— Через год здесь будет хороший поселок,— ответила она.
— Может быть. Только люди останутся прежними.
Они подошли к дому Мирьи.
— Спокойной ночи. Спасибо, что проводили.
— А через год ваша мать увезет вас опять куда-нибудь в глухую тайгу, где придется опять начать вот с таких хибарок. И снова вы услышите доклад о том, что труд строителя — дело доблести и славы. И цифры... цифры...
— Я замерзла. Спокойной ночи.
Мирье наконец удалось освободить свою руку из рук Васели.
Елена Петровна сидела за чертежами.
На стройке не хватало пиломатериалов, и пилорама работала даже в воскресенье. Поэтому свет был неровный, настольная лампа то ярко вспыхивала, то чуть "светила.
— Уже все кончилось? — спросила у Мирьи мать, не отрываясь от своих чертежей.
— Нет, начались танцы.
— А почему ты не осталась?
Лампочка опять замигала, а Елене Петровне некогда было ждать, когда накал станет сильнее, и она, поднеся логарифмическую линейку чуть ли не к самой лампе, старалась разглядеть мельчайшие деления.
Мирья хотела ответить, что ей там, на танцах, делать нечего, но она промолчала, она боялась, что мать начнет расспрашивать, почему да как. А что она могла объяснить? Просто ей стало грустно, она почувствовала себя здесь такой одинокой...
Свет снова вспыхнул ярко, и Елена Петровна стала торопливо записывать цифры. Если бы все время был такой
накал, она, пожалуй, успела бы закончить расчеты до двенадцати. В двенадцать электричество выключат.
— Как прошло собрание? — спросила мать, совершенно не обратив внимания на то, что дочь ей ничего не ответила на вопрос, почему ушла с танцев.
Мирья приводила перед зеркалом в порядок промокшую прическу.
— Выступила Нина, сказала, что доклад, мол, сухой, общие слова: честь строителя, взгляд на будущее, лучшие бригады, отстающие... Марина Коллиева, потом Игорь поправили ее...
— М-да. Вот так.— Мать не заметила, что дочь рассказывает о собрании неохотно, с каким-то скрытым раздражением.— Значит, собрание как собрание. И Нину поправили? Бывает. Она хорошая девушка, серьезная, работящая. Ты выпей чаю. Я скоро кончу.
Настольная лампа отбрасывала на стену тень Елены Петровны. Тень была большая, почти неподвижная. Казалось, что за столом сидит какой-то другой человек, большой и чужой. Мирья отвела взгляд от тени и взглянула на мать. Каким близким, родным, добрым было ее лицо, когда она получила в Финляндии фотографию матери. Теперь лицо матери не было ни добрым, ни злым, даже не было равнодушным.
В тот момент Елена Петровна совсем не замечала, что у ее дочери на душе, она жила своими мыслями — вот этими цифрами и расчетами, за которыми видела живую жизнь, видела дома, в которых будут жить люди. У нее было сегодня рабочее настроение, и, охваченная вдохновением, она радовалась, как, наверное, радуется поэт, композитор или художник, которому удалось найти нужные слова, удачные краски или мелодию и воплотить в художественные образы то, что волнует его, что он хочет сказать людям. Может быть, и поэт, создающий возвышенный мир поэзии во имя человека, порой совсем не замечает, что рядом с ним страдает, радуется или переживает самый близкий и дорогой ему человек.
Мирье трудно было понять мать. Еще меньше Елена Петровна понимала свою дочь.
На имя Воронова пришло официальное письмо от капитана буксира. Капитан доводил до сведения руководства стройки, что их работник Андрей Карху использует рабочее время, а также вверенный ему катер и государственный бензин в неблаговидных целях. В ночное время он приезжает в Кайтаниеми и нарушает покой жителей деревни. Чем, как не хулиганской выходкой, является тот факт, что Андрей снимает с выхлопной трубы глушитель, заводит мотор и будит оглушительным треском всю деревню. Люди не могут ночами спать, а днем они не в состоянии работать в полную меру, и таким образом от этого страдает выполнение плана,— утверждает автор письма. Кроме того, Андрей терроризирует жительницу Кайтаниеми Наталию, он довел ее до такого состояния, что бедная девушка не смеет слова сказать против и безропотно подчиняется его воле. Самым странным, непостижимым, по мнению автора письма, было то, что такой человек, как Андрей, считается комсомольцем и является даже членом бюро райкома ВЛКСМ. Автор письма считал, что поведение Андрея должно быть осуждено как злостное хулиганство. Использование принадлежащего государству судна и горючего для хулиганских выходок также надо расценить как преступление. Терроризирование женщины является пережитком капитализма в самой отвратительной форме. Автор письма обращался к Воронову с просьбой призвать к порядку зарвавшегося хулигана не только от своего имени, но также от имени всей команды буксира и матери Наталии, подписей которых почему-то под письмом не было.
Воронов прочитал письмо, усмехнулся и позвал к себе секретаря комсомольской организации.
— Ознакомься-ка с этим важным документом.
— Что там? — спросил Валентин.— Что-нибудь-серьезное?
— Очень. И хулиганство, и антигосударственные поступки, и пережитки капитализма, и тому подобное!
Валентин был буквально ошарашен. Как же так? Андрей считается примерным работником; в любую погоду, хоть днем, хоть ночью, он готов отправиться на «Лебеде» куда прикажут. Активный комсомолец. Много читает. Может даже лекцию прочитать по политическим вопросам. Как же это возможно? Неужели в Андрее может уживаться и другой человек, которому не место в комсомоле? Но ведь и Изольда казалась честной, добросовестной, а потом выяснилось, что все это была маска, за которой скрывалась расхитительница государственных средств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Что с тобой? — спросила мать.
— Ничего,— ответила Мирья и рассказала, что у нее были гости.
— Ты почему-то грустная,—заметила мать.—Значит, Марина Коллиева была у нас. Еще кто?
— Васели, брат Нины.
— Васели приехал? Хорошо.
— Что же в этом хорошего? Насколько я поняла, ему, кажется, пришлось уйти из университета.
— Хорошо, что у тебя были гости. Тебе надо больше бывать среди молодежи.
— Мама, когда я пойду работать?
— Тебе так не терпится?
— Они пошли убирать общежитие. А меня не взяли,— Мирья грустно улыбнулась.
Елена Петровна внимательно посмотрела в лицо дочери и поднялась:
— Пойдем посмотрим, что за уборку они затеяли.
По дороге Елена Петровна объяснила Мирье, что, может быть, Васели и не исключен из университета, бывает, что студент на год прерывает учебу, где-то работает, а потом возвращается обратно в университет. «Конечно, может быть и так»,— согласилась Мирья.
В Хаукилахти было два общежития. Одно помещалось в бараке. Длинный узкий коридор, по обе стороны небольшие комнаты. Три комнаты побольше занимали ребята, в остальных жили одинокие рабочие пожилого возраста. Дом приезжих временно служил женским общежитием. Там имелись три комнаты и кухонька. Уборка шла у девчат. Девушки были одеты в лыжные костюмы, поверх которых натянули еще юбки. У Мирьи такой наряд вызвал недоумение. Зачем еще юбки? Или — чтобы случайно не перепутали с ребятами?
Девушки мыли полы, ребята таскали воду. Железные кровати были сложены у крыльца одна на другую, матрацы вытащены во двор, где ребята выбивали их палками. Били они их немилосердно.
— Игорь, Игорь! Ты же от матраца ничего не оставишь,— Нина отняла у Игоря палку и показала, как надо выбивать матрац.— Видишь, как Васели выбивает.
Васели напевал веселую песенку, временами помахивая палкой, как дирижерской палочкой.
Воронов и Айно Андреевна шли мимо с полными авоськами в руках. Видимо, из магазина. Заметив ребят у общежития, Воронов передал авоськи жене и направился к дому приезжих.
— Это что за дирижер у нас появился? — начальник остановился перед Васели.
Парень отложил палку и представился. И тут же спросил не без ехидства:
— Нет ли у вас в общежитии какой-нибудь гармошки, или, может, здесь палка считается единственным музыкальным инструментом?
Воронов смерил парня с ног до головы внимательным взглядом и ответил, цедя слова:
— Любопытно. Бывал я на многих стройках, но нигде мне не давали первым делом в руки гармошку. Топор давали, пилу. И я тоже давал людям топоры и пилы. Могу и вам дать, ежели такое желание появится.
— Только-то и всего. Немного же вы обещаете. А если найдется рабочий, которому этого покажется мало? И он потребует, например, чтобы к нему относились по-человечески. Чтобы начальник был более вежливым.
Воронов прищурился и спросил, пряча улыбку:
— Неужели вам так много пришлось повидать и человеческого и бесчеловечного отношения?
— Столько, чтобы научиться постоять за себя.
Елена Петровна усмехнулась про себя.
— У нас только рычат, но не кусаются,— сказала она парню.— Будет и гармонь, и радио. На то есть постройком. Михаил Матвеевич, Айно ждет вас.
Но Воронов не торопился уходить. Он с любопытством разглядывал Васели. Странный человек этот Воронов. Если ему что-то не по душе, он становится ехидным, колючим, но стоит ему возразить, дать отпор, как он сразу меняется. Если бы парень стал заискивать перед ним, •смутился, Воронов говорил бы с ним еще более язвительно. Но теперь он спросил как ни в чем не бывало:
— Что вы еще умеете делать, кроме как выбивать девичьи матрацы?
— Умею давать сдачи тем, кто полезет ко мне.
— Еще что?
— Об остальном можно поговорить серьезно.
— Машины любите?
— Смотря какие. Швейную — нет.
— Могу взять вас помощником тракториста, потом пошлем на курсы, если, конечно, покажете себя. Идет?
— Не знаю,— протянул Васели.— Стоит ли загадывать так далеко. Я здесь временный.
— А-а, временный, значит. Это меняет дело. Елена Петровна, возьмите этого временного к себе. Разнорабочим.
Мирья стояла на дворе, растерянная, одинокая. Потом кто-то из ребят сунул ей в руки ведро с водой и мотнул головой в сторону крыльца. Мирья внесла ведро в дом и передала девушкам. Только она вернулась, как ей сунули другое ведро. Девушки мыли уже коридор, и ребята в грязных сапогах не хотели входить в дом. Откуда-то появился Валентин. Он тоже схватил ведро и побежал за водой. Передавая ведро Мирье, он спросил, придет ли она сегодня вечером в клуб — там будет собрание, потом танцы.
В Хаукилахти все время приезжало много молодежи. В большинстве это были парни и девушки, еще не имевшие никакой профессии. Поэтому решено было провести откры тое комсомольское собрание с повесткой дня: «Почетная профессия — строитель». Валентину как секретарю комсомольской организации предстояло сделать доклад о строителях Хаукилахти и о будущем поселка.
Валентин был плохой оратор. Он хоть и написал текст доклада, но читал его запинаясь и нервничая.
— Господи, что он там мелет! — вздохнула Нина.— Доказывает, что дважды два — четыре. Ни одной путной мысли.
— Но ведь профессия строителя в самом деле важная и почетная,— Мирья пыталась защищать Валентина.
— Так бы и говорили об этом. Ты только послушай, как он вещает. «Труд — дело славы и доблести». Мы это и без него знаем. «Мы строим для себя во имя будущего»... Ну и пустозвон.
Валентин перечислял бригады — одни имеют такие-то показатели, другие такие-то. С одних надо брать пример, другим следует подтянуться.
Нина шептала Мирье:
— Видишь? Никто его и слушать не хочет. И нечего тут слушать. Многие вообще не пришли на собрание. И правильно сделали. Сидят, наверно, дома и пьянствуют.
— И тоже правильно делают? — засмеялся Васели, сидевший рядом с Мирьей.
— А вот Изольда как-то делала доклад...— шептала Нина.
— О чем? О том, как надо компот варить? — спросил Васели.
— Нет. Об искусстве. О том, как искусство облагораживает человека. Она говорила так, что собрание кончилось, а мы все еще спорили. Пошли к ней и полночи проспорили. Вот так надо делать доклады.
Валентин собрал свои бумажки и сел за стол президиума. Васели ради шутки начал аплодировать, но никто не поддержал его.
Собрание вел Игорь. Он постучал карандашом о горлышко графина.
— У кого есть вопросы к докладчику? Нет. Раз нет вопросов, перейдем к прениям.— В зале было тихо. Игорь яытался расшевелить людей.— Кто выступит первым, регламент ограничивать не будем. Ну, кто первый? Первого нет. Ну, кто второй?
Все молчали.
— У меня есть вопрос! — наконец крикнул Васели, Танцы скоро начнутся и есть ли гармонист?
Игорь усмехнулся:
— Танцы будут, и гармонист найдется, но давайте, товарищи, ближе к делу. Вопрос очень важный. Кто хочет выступить?
— О господи! — вздохнула Нина. И вдруг подняла руку.— Я хочу.
Нина хотела говорить с места, но ее заставили выйти на трибуну. Она поправила волосы и начала:
— Я хочу сказать, что такие доклады, какой сделал Валентин, нам не нужны...
В зале засмеялись. Нина растерялась: она не видела, как комично вытянулось вдруг лицо Валентина. Игорь опять постучал по графину. Когда стало тихо, он спросил Нину:
— Что ты имеешь в виду? Почему это не нужны доклады?
— Нам не нужно пустозвонов, громкие слова...
— Правильно! — крикнули из зала.
— Товарищи! — Игорь поднялся. Собрание принимало неожиданный оборот, и он решил не допустить, чтобы началась буза. Он же председатель, и это будет позорным пятном для него.— Что ты хотела этим сказать? — грозно спросил он Нину.
— Я хотела сказать, что... что мы сами в состоянии разобраться, что к чему. Не нужно нам говорить о том, что и так каждому ясно... Помните, Изольда делала доклад об искусстве...
Игорь побледнел. При чем тут Изольда? Это в его огород камешек. Валентин поспешил на помощь:
— Товарищи, сегодня речь идет не об искусстве. Давайте будем говорить по повестке дня.
Нина махнула рукой и сбежала с трибуны. В зале зашумели, заспорили.
— Почему не дали Нине выступить?
— Нечего чепуху нести...
— Мысли у нее правильные, только она не сумела выразить их.
— Сумела, как еще сумела...
Игорь стучал по графину, требуя тишины.
Поймав его беспомощный взгляд, Марина Коллиева решила спасти положение, подняла руку: «Прошу слова». В зале внезапно стало тихо, и она не спеша поднялась на трибуну, на ходу расправляя укладки на гофрированной юбке.
— Я считаю, что вопрос, поставленный в повестку дня нашего собрания, заслуживает всяческого внимания,— начала Марина спокойным ясным голосом.— Я не знаю, как расценивать выступление Нины. Было ли оно просто необдуманным поступком или это сознательная попытка отвлечь внимание собравшихся от наиважнейшего вопроса нашего времени? Если да, то с какой целью? Можно ли называть идейно-воспитательную работу пустозвонством, от которого, нам следует отказаться?
— А девочка она ничего себе, только глупа как пробка,— шепнул Васели Мирье.
Игорь поспешил закрыть собрание. В заключительном слове он сетовал на неорганизованность молодежи, на непонимание важности темы, предложил вернуться к этому вопросу снова и обсудить причины, по которым обсуждение доклада на этом собрании сорвалось. Его почти не слушали.
Начали убирать стулья. Баянист занял свое место. Мирья не заметила, куда ушла Нина. В сенях ее не оказалось. Мирья вышла на крыльцо. На дворе было- темно, только огненными точками вспыхивали папиросы парней, вышедших покурить. Мирья вернулась в клуб. Проходя мимо дверей дирекции клуба, она услышала голос Коллиева:
— Нет, это нельзя оставить так...
Думая, что Нина тоже там, Мирья толкнула дверь. Коллиев что-то говорил Ларинену, но заметив Мирью, не закончив начатой фразы, заговорил о другом:
— Да вот если бы озеро замерзло...
Мирья повернула обратно.
— Мирья, не уходи,— окликнул ее Ларинен,— посиди с нами...
Но Мирья была уже за дверью. И вдруг ей пришла мысль, что на танцы она не останется — ей здесь нечего делать, раз люди остерегаются ее, боятся говорить при ней.
С утра погода была морозная, и настроение у Мирьи было бодрое. А теперь шел дождь, противный, моросящий осенний дождь. Дорога размокла, стала грязной и скользкой. Под ногами противно чавкала грязь. На душе тоже было противно. Мирья торопилась домой, в тепло.
— Мирья, подождите.
Ее догнал Васели.
— Где Нина? — спросила Мирья.
— Домой побежала, спать. Почему вы уходите? Пойдем потанцуем.
— Нет, я хочу домой.
— Я провожу вас.— Васели взял ее под руку и стал утешать: — А вам-то зачем расстраиваться? Вот Нина — как ей досталось, а она хоть бы что. Это у нас всегда. Лозунги, громкие слова. Это же провинция. Здесь еще долго будет так. Вы понимаете меня?
Мирья не ответила. Она посмотрела на свет в окошке своего дома и ускорила шаги.
— А я здесь временно,— говорил Васели.— Сегодня я здесь, а завтра, если не понравится, могу уйти. С полгода я здесь пробуду. Ну, может, год. А вы? Неужели вы собираетесь жить здесь, в этой глуши?
— Через год здесь будет хороший поселок,— ответила она.
— Может быть. Только люди останутся прежними.
Они подошли к дому Мирьи.
— Спокойной ночи. Спасибо, что проводили.
— А через год ваша мать увезет вас опять куда-нибудь в глухую тайгу, где придется опять начать вот с таких хибарок. И снова вы услышите доклад о том, что труд строителя — дело доблести и славы. И цифры... цифры...
— Я замерзла. Спокойной ночи.
Мирье наконец удалось освободить свою руку из рук Васели.
Елена Петровна сидела за чертежами.
На стройке не хватало пиломатериалов, и пилорама работала даже в воскресенье. Поэтому свет был неровный, настольная лампа то ярко вспыхивала, то чуть "светила.
— Уже все кончилось? — спросила у Мирьи мать, не отрываясь от своих чертежей.
— Нет, начались танцы.
— А почему ты не осталась?
Лампочка опять замигала, а Елене Петровне некогда было ждать, когда накал станет сильнее, и она, поднеся логарифмическую линейку чуть ли не к самой лампе, старалась разглядеть мельчайшие деления.
Мирья хотела ответить, что ей там, на танцах, делать нечего, но она промолчала, она боялась, что мать начнет расспрашивать, почему да как. А что она могла объяснить? Просто ей стало грустно, она почувствовала себя здесь такой одинокой...
Свет снова вспыхнул ярко, и Елена Петровна стала торопливо записывать цифры. Если бы все время был такой
накал, она, пожалуй, успела бы закончить расчеты до двенадцати. В двенадцать электричество выключат.
— Как прошло собрание? — спросила мать, совершенно не обратив внимания на то, что дочь ей ничего не ответила на вопрос, почему ушла с танцев.
Мирья приводила перед зеркалом в порядок промокшую прическу.
— Выступила Нина, сказала, что доклад, мол, сухой, общие слова: честь строителя, взгляд на будущее, лучшие бригады, отстающие... Марина Коллиева, потом Игорь поправили ее...
— М-да. Вот так.— Мать не заметила, что дочь рассказывает о собрании неохотно, с каким-то скрытым раздражением.— Значит, собрание как собрание. И Нину поправили? Бывает. Она хорошая девушка, серьезная, работящая. Ты выпей чаю. Я скоро кончу.
Настольная лампа отбрасывала на стену тень Елены Петровны. Тень была большая, почти неподвижная. Казалось, что за столом сидит какой-то другой человек, большой и чужой. Мирья отвела взгляд от тени и взглянула на мать. Каким близким, родным, добрым было ее лицо, когда она получила в Финляндии фотографию матери. Теперь лицо матери не было ни добрым, ни злым, даже не было равнодушным.
В тот момент Елена Петровна совсем не замечала, что у ее дочери на душе, она жила своими мыслями — вот этими цифрами и расчетами, за которыми видела живую жизнь, видела дома, в которых будут жить люди. У нее было сегодня рабочее настроение, и, охваченная вдохновением, она радовалась, как, наверное, радуется поэт, композитор или художник, которому удалось найти нужные слова, удачные краски или мелодию и воплотить в художественные образы то, что волнует его, что он хочет сказать людям. Может быть, и поэт, создающий возвышенный мир поэзии во имя человека, порой совсем не замечает, что рядом с ним страдает, радуется или переживает самый близкий и дорогой ему человек.
Мирье трудно было понять мать. Еще меньше Елена Петровна понимала свою дочь.
На имя Воронова пришло официальное письмо от капитана буксира. Капитан доводил до сведения руководства стройки, что их работник Андрей Карху использует рабочее время, а также вверенный ему катер и государственный бензин в неблаговидных целях. В ночное время он приезжает в Кайтаниеми и нарушает покой жителей деревни. Чем, как не хулиганской выходкой, является тот факт, что Андрей снимает с выхлопной трубы глушитель, заводит мотор и будит оглушительным треском всю деревню. Люди не могут ночами спать, а днем они не в состоянии работать в полную меру, и таким образом от этого страдает выполнение плана,— утверждает автор письма. Кроме того, Андрей терроризирует жительницу Кайтаниеми Наталию, он довел ее до такого состояния, что бедная девушка не смеет слова сказать против и безропотно подчиняется его воле. Самым странным, непостижимым, по мнению автора письма, было то, что такой человек, как Андрей, считается комсомольцем и является даже членом бюро райкома ВЛКСМ. Автор письма считал, что поведение Андрея должно быть осуждено как злостное хулиганство. Использование принадлежащего государству судна и горючего для хулиганских выходок также надо расценить как преступление. Терроризирование женщины является пережитком капитализма в самой отвратительной форме. Автор письма обращался к Воронову с просьбой призвать к порядку зарвавшегося хулигана не только от своего имени, но также от имени всей команды буксира и матери Наталии, подписей которых почему-то под письмом не было.
Воронов прочитал письмо, усмехнулся и позвал к себе секретаря комсомольской организации.
— Ознакомься-ка с этим важным документом.
— Что там? — спросил Валентин.— Что-нибудь-серьезное?
— Очень. И хулиганство, и антигосударственные поступки, и пережитки капитализма, и тому подобное!
Валентин был буквально ошарашен. Как же так? Андрей считается примерным работником; в любую погоду, хоть днем, хоть ночью, он готов отправиться на «Лебеде» куда прикажут. Активный комсомолец. Много читает. Может даже лекцию прочитать по политическим вопросам. Как же это возможно? Неужели в Андрее может уживаться и другой человек, которому не место в комсомоле? Но ведь и Изольда казалась честной, добросовестной, а потом выяснилось, что все это была маска, за которой скрывалась расхитительница государственных средств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38