Не знаю. Я мечтала стать актрисой. Но папа сказал, а он это знает, что никто не должен идти на сцену просто так, попробовать свои силы: а вдруг и получится. Так можно испортить себе жизнь. У человека, решившего стать актером, должно быть такое призвание, должен быть такой талант, что не идти на сцену невозможно. А если его нет, то искусство превратится в ремесло, которым будешь только кормиться. Это уже профанация искусства. Я решила, что из меня артистки не получится. Папа говорит, что намного благороднее восхищаться искусством из зрительного зала, чем пытаться создавать его на сцене без вдохновения, с остывшим сердцем. Это касается, сказал он, также живописи и поэзии. В детстве я хорошо рисовала, мои рисунки выставляли на детских выставках. И стихи я тоже писала. Папе они нравились, но он предупредил: есть много писателей, которые пишут только потому, что однажды начали писать. Они пишут, хотя им уже нечего сказать людям. Они уже не думают, греют кого-нибудь их строки или нет. Книжные полки выдержат что угодно, даже самые плохие книги, им все равно, но людям-то не все равно. Игорь, хочешь я скажу тебе, в чем мое призвание? Папа, кажется, понял это раньше, чем я. Но теперь я тоже начинаю понимать. Я хотела бы верить в людей, верить в то, что плохих людей нет, что любой человек в своей душе хороший, что подлость не может быть прирожденным качеством. Я хотела бы делать только добро, и, если мне это удастся, я буду так рада, что готова плакать. Папа сказал однажды, что из меня получился бы неплохой педагог или воспитатель. Дети любили бы меня, потому что они чувствуют, если у человека добрая душа. Это главное в работе педагога. Это больше, чем любовь к детям. Детей любят все, но далеко не все умеют воспитывать в детских душах стремление к добру и красоте.
Да, Игорь, обо всем этом я думала не раз. А теперь я заведую столовой, выслушивая, как люди ворчат на официанток, как пьяные ругаются нецензурными словами. Игорь, а ты любишь свою работу? Машины — это мужское дело, но почему у тебя такие ласковые глаза?
Спасибо, Игорь, за этот воскресный вечер. Он такой хороший. Озеро было тихое-тихое, твои волосы такие мягкие, и мы молчали, вернее, мы вели молчаливый разговор, стараясь угадать мысли друг друга. Помнишь, мы иногда смотрели друг на друга, взгляды наши встречались, и мы опять отводили глаза и смотрели далеко-далеко, где у другого берега лес отражался в воде верхушками вниз.
Мы сказали друг другу буквально несколько слов. Совсем не обязательных, ничего не говорящих.
Сегодня в клубе был вечер, посвященный итогам соцсоревнования. Игорь сказал мне, что соревнование вдохновляет человека, зажигает его. Он сравнивал его со спортивными состязаниями. Тот же дух, азарт, борьба тоже идет славы ради. Только слава в работе — понятие более содержательное. Но когда об этом важном деле говорят затасканными, шаблонными фразами, хочется быть подальше от всяких соревнований.
Почему Игорь, когда он со мной, такой робкий? Мне хотелось бы поговорить с ним о многом-многом. А иногда Игорь совсем как ребенок. Мы стали тоже соревноваться,
кто кого перегребет. Я гребла двумя веслами, а Игорь кормовым, в обратную сторону. Я нажимала изо всех сил, но он все равно победил. Он такой сильный.
Когда мы вернулись на берег, весь поселок спал. Только мошкаре не спалось. Она налетала на нас целой тучей. Игорь отломил березовую веточку и отгонял мошек от моего лица. Мы не назначили свидания. Но я знаю, что послезавтра мы обязательно увидимся. Завтра у меня выходной. А послезавтра вечером Игорь придет к столовой. Где еще мы можем встретиться? Все-таки, пожалуй, хорошо, что в поселке есть столовая и я работаю в ней. Спасибо, Игорь!
Прощаясь с Игорем, я взяла у него веточку. Теперь она стоит передо мной в вазе. Уже утро. Солнце взошло. Скоро Игорь проснется и пойдет на работу. Интересно, что ему сегодня снилось? А может, он тоже не спит? Я не сплю, сижу и пишу о тебе, Игорь. У меня выходной, я могу отоспаться. Только мне ни капельки не хочется спать. Если бы у меня был рабочий день, я могла бы хоть сейчас пойти на работу. Послезавтра Игорь придет опять. Нет, завтра — ведь уже понедельник.
Эту веточку я положу в тетрадь. Пусть она сохранится. Моя миленькая, хорошенькая веточка, как я хочу, чтобы ты не пожелтела. Обещай мне, что будешь всегда зеленой!»
Наум Сидорович положил тетрадь на стол. Значит» Игорь? Этот новый комсорг? Парень, который старается во всем походить на Коллиева. Эх, Изольда! Твоя веточка по: желтела. Она сохранилась только потому, что лежала в твоей тетрадке.
Елена Петровна погасила свет, пожелала Мирье спокойной ночи и легла спать.
В комнате было тихо-тихо. Только будильник на столе торопливо тикал да с пилорамы время от времени доносился скрежет пилы.
Мирья не спала. Ома перебирала в памяти сегодняшний вечер, проведенный у Коллиевых. Приняли их хорошо, ужин был скромный, но вкусно приготовленный. Марина, видимо, хорошая хозяйка: в доме — чистота и порядок, очень уютно. И все-таки что-то Мирье в этом доме сразу не понравилось. Может быть, то, что у Марины все время расписано как по часам, даже на сегодняшний вечер была составлена программа. Но ничего: вечер вроде прошел неплохо. Посидели
за столом, потом Марина увела Мирыо к себе —пусть Елена Петровна и папа говорят наедине, у них свои дела, не будем мешать. Стали слушать пластинки. И тут Марина предложила такой порядок — пластинку русскую, пластинку финскую, так по очереди. Потом беседовали. Вернее, говорила больше Марина, а она, Мирья, слушала. Говорить Марина умеет, и говорит правильные вещи. Кажется, она человек очень строгих правил и о людях тоже судит очень здорово. За короткое время пребывания в Хаукилахти она успела настолько приглядеться к людям, что смогла дать каждому довольно точную характеристику. Впрочем, Мирье казалось, что Марина чересчур требовательна к людям: по ее оценкам получалось, что и дружить в поселке не с кем. Даже о Нине она говорила... Нет, наверное, Марина не совсем права. «Нина человек неплохой, но слишком уж ограниченный, ей бы учиться, а она не хочет. Культуры у нее не хватает. И вообще примитивная».
— Так ведь...— Мирья попыталась возразить.— Все зависит от того, с какими критериями подходить.
Тогда Марина стала доказывать, что у них, у советской молодежи, критерии одни, самые высшие, что они должны жить по правилам новой морали, быть примером для других. Она говорила общими высокопарными словами, и, слушая ее, Мирья вдруг подумала: Марина говорит так только потому, что считает ее, Мирью, человеком из другого мира. «Другим бы она не стала вот так проповедовать»,— с обидой думала Мирья.
Потом Марина достала свой аттестат зрелости: у нее были почти одни пятерки. Показала свою библиотеку. Стала спрашивать: «Ты это читала? Нет? И это не читала? Тебе нужно читать больше. Хочешь, составлю тебе список книг?» Марина говорила покровительственно. И вдруг спросила:
— Как тебе нравится Игорь?
— Игорь? — Мирья засмеялась.— Он, по-моему, очень хороший парень.
— Я тоже так думаю,— сказала Марина серьезно.— Только он еще... Ну как бы тебе сказать... он еще не обтесанный. Хочешь, я открою тебе один секрет? Игорь любит меня.
— А тебе он очень нравится? — спросила Мирья.
— Понимаешь, Мирья... Все зависит от того, как он будет вести себя. Я — добрая, я умею прощать. Я ведь его даже словом не попрекнула за то, что он с этой... фу, даже
имени называть не хочется... Ты, наверное, знаешь, о ком я говорю, об Изольде...
— А мне Изольда показалась славной девушкой. Всегда приветливая...
— Эх, Мирья, Мирья. Как плохо ты разбираешься в людях! Некоторые так умеют притворяться.
И Марина стала рассказывать, как Изольда пыталась завлечь Игоря. Как она крутилась возле него. Весь поселок видел, как она ночью тащила его в столовую, когда там никого не было. Кто знает, чем они там занимались. Правда, Игорь клянется, что ничего такого не было. Но этим парням тоже верить нельзя. Впрочем, Игорь не из таких. Он парень чистый. А Изольда...
— Но ведь все говорят, что Изольда не виновата, что она не могла присвоить такую сумму,— перебила Марину Мирья.
— О, Мирья. Она хитрая, она не просто воровка. Не себе она взяла. Я кое-что слышала. Только говорить не буду. Нельзя. Не надо тебе знать. Как говорят у нас: много знать будешь, рано состаришься.
Мирье стало неприятно от этих слов Марины. Сказала бы прямо, что ей нельзя доверять, а то все намеками, что у них так-то, а у нее, у Мирьи,— все по-другому. Она хотела встать и уйти, но было неудобно. К счастью, ее позвала Елена Петровна:
— Ну, доченька, нам пора. Спасибо, Яков Михайлович, за угощение, за приятный вечер.
И они ушли.
Елене Петровне тоже не спалось.
Она думала о Коллиеве.
«...«Черствый, сухой, такой и сякой». Легко осуждать человека. А ведь никто в его душу не заглядывал. Живется ему нелегко. Никто из нас не ангел, у каждого свой характер. Да, одиноко ему, очень одиноко. Вот Воронов, тоже ведь человек замкнутый и внешне черствый, а с Айно они живут хорошо, любят друг друга».
И она опять вспомнила Николая, своего покойного мужа, отца Мирьи. Как они любили друг друга. Лицо Николая часто всплывало в памяти Елены Петровны. В жизни он был всегда жизнерадостный, веселый, а теперь она видела его почему-то печальным. Смотрит он на нее грустно, с каким-то упреком. Да, и Николаю теперь уже было бы за
пятьдесят. Каким бы он выглядел? Елена Петровна не могла представить его немолодым — в ее памяти он вечно оставался таким, каким уходил на фронт.
Мирья услышала, как мать тяжело вздохнула. «Наверное, во сне»,— подумала она.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В клубе появилась «молния».
На большом листе нарисовано четыре дома. Из окон смотрят люди, как человек в клетчатом пиджаке, засунув в огромный мешок целый дом, убегает, воровато оглядываясь. В выглядывающих из окон можно узнать кое-кого из жителей поселка. Вот беспомощно разводит руками Вейкко Ларинен, а это, наверное, Елена Петровна. Такой клетчатый пиджак носит главный бухгалтер, а лицом вор чем-то смахивает на Воронова. Под рисунком написано: «Держите вора! Летом в Хаукилахти привезли пять стандартных домов. Четыре собрали. Где пятый?»
Перед «молнией» толпились люди.
— Молодцы ребята, здорово изобразили.
— Да, я тоже помню: домов было пять.
— Посмотрите, посмотрите. Вор-то похож знаете на кого?
— Две квартиры, глядишь, было бы, а теперь две семьи будут маяться в бараке. Так у нас делается.
Вошел Ларинен и стал рассматривать «молнию».
— Вот чертенята! Прямо быка за рога взяли,— засмеялся он.
— Что, знакомые физиономии видишь?
— Вроде есть. Кажется, вот — моя...
— Так, значит, это правда?
Вейкко ответил уклончиво:
— Наверное, нет дыма без огня.
Воронов сидел у себя в кабинете мрачный как туча.
— Не по совету ли парторга «молнию» вывесили? — ехидно спросил он, когда вошел Ларинен.— Тебе показывали?
— Теперь все увидели. Людей там как на ярмарке.
С трудом сдерживая себя, Воронов барабанил пальцами по столу:
— Но ты ведь знаешь, как дело было?
— Они полагают, что знаю. Мою физиономию тоже намалевали.
— Где это ты, дьявол тебя побери, научился так крутиться?— взорвался Воронов.— Что черт вокруг алтаря. Я тебя прямо спрашиваю.
— Не знаю. Черта никогда не видел, на алтаре не бывал.
— Сейчас ты скажешь: мол, предупреждал, говорил. Так всегда поступают, когда хотят улизнуть в кусты.
— И не собираюсь. Дело сделано, и отвечать нам вместе. Деньги-то мы не себе взяли. Так что, наверно, нас не повесят.
Воронов порылся в бумагах, пощелкал на счетах, потом резким движением отбросил костяшки обратно. Поднялся и стал ходить взад-вперед по кабинету.
— Ну и черт с ними...— решил он.— Пусть нам попадет. Как-нибудь выдержим. Зато из положения мы вышли. Люди хоть зарплату вовремя получили. Интересно только, кому это вздумалось из мухи слона делать? А?
Вечером Игорь опять сидел у Коллиевых.
— Валентин не решился бы на такое,— говорил Коллиев.— Вот теперь можно сказать, что комсомольская организация в Хаукилахти не только существует... Только зря ты Елену Петровну поместил. При чем тут она? Не она решает, а начальство. Да ладно, переживет как-нибудь. Лес рубят — щепки летят. В добром деле бывают и перегибы, не без этого. Тебе не нравится вино? — спросил Коллиев, заметив, что Игорь так и не дотронулся до рюмки. В магазин привезли сухое румынское вино, брали его неохотно, и продавщица в шутку предложила Коллиеву: берите, Яков Михайлович, вместо лимонада, вы же непьющий. Коллиев и взял бутылку — угостить Игоря.
Игорь отпил глоток вина и поставил рюмку на стол. Кислятина!
— Не пьешь? Молодец! — похвалил Коллиев.
— Нет, вообще-то пью. Только покрепче.
— Папа, ты слышишь? — воскликнула Марина.
— Иногда,— уточнил Игорь.
— Лучше вообще в рот не брать,—добродушно посоветовал Коллиев.— Тебе нужно помнить, кто ты. Но дело ты хорошее затеял. Вот так и надо стоять на страже общих интересов.
Игорь в душе уже был почти согласен с ним. Пожалуй, они правы. Идею ему подсказал Коллиев, а он — ребятам.
У Коллиевых было тепло. Настланные наискосок домотканые половики придавали квартире уют. Одна стена завешена медвежьей шкурой. Над ней развесистые лосиные рога. Книги на полках и газеты на маленьком столике в отменном порядке.
Марина лежала на диване, читая «Роман-газету». Временами она отрывалась от чтения и вслушивалась в беседу отца и Игоря. Что это отец так расхваливает Игоря? Парень и без того о себе много мнит, все время возражает. Она решила ударить Игоря по больному месту — чтобы тот перестал ершиться.
— Говоришь, все ясно? А вот начнут копаться, такое могут выяснить. В деле Изольды тоже кой-какие детали еще не выяснены...
Игорь побледнел. Удар был для него слишком неожиданным, и он не выдержал, повысил голос, чего с ним никогда не случалось в этом доме:
— «Изольда, Изольда»! При чем тут опять Изольда?!
Марина отложила журнал и села.
— Ты чего раскричался? Скажи, кто тебе деньги посылал? Ну что? Молчишь...
Коллиев заговорил примирительно:
— Брось, Марина, не надо... Откуда он мог знать, из каких денег...
— Я ни у кого ни копейки не просил. Она сама послала. На день рождения. Из своих сбережений,— оправдывался Игорь.
— «Из сбережений»...— протянула Марина иронически.
— Хватит, Марина,— строго сказал отец.
— Я вам уже сказал и могу сказать где угодно... А деньги я верну ей...
— Так беги, беги вслед за ней,— издевалась Марина.
— Надо будет — побегу.
Игорь схватил свое пальто.
— Не делай глупостей. Хватит.
Коллиев хотел задержать его, но парень выскочил из комнаты.
Марина бросилась следом:
— Игорь, не дури. Игорь, вернись сейчас же!
Коллиев перехватил дочь на пороге:
— Вы с ума спятили. Сначала он, за ним ты. Ты что, не понимаешь, что все услышат, все увидят. Он тоже не такой дурак. Походит и успокоится.
Игорь спешил, сам не зная куда. «Черт бы побрал эти деньги! — сокрушался он.— Ну и влип я с ними в историю. А Изольда тоже хороша... Разыгрывала из себя честную, человечную, добрую, а потом — бах — и растрата». И даже ему послала. Как теперь вернуть ей эти проклятые пятьдесят рублей? А если в поселке узнают об этом, что тогда о нем подумают? За этими мыслями приходили другие, совсем противоположные,— может, как-то помочь Изольде, занять у кого-нибудь денег и покрыть растрату? Но зачем ему-то, Игорю, вмешиваться в эту грязную историю? А вдруг Изольда не виновата? Все выяснится, и она снова начнет честную жизнь,
Вспомнился один вечер. Это было перед его отъездом на курсы. Они говорили и никак не могли наговориться. Они уже не смущались, как в первые дни их знакомства. Нет, они не говорили еще о совместной жизни, но все их планы, помыслы совпадали. Они будут жить в Хаукилахти, заочно кончат институт... Когда Изольда что-то возбужденно, вдохновенно доказывала или мечтала о чем-то, она становилась красивой. Тогда Изольда была Игорю особенно дорога. Ему хотелось сказать ей об этом, но он так и не сказал. В тот вечер Изольда перебирала тонкими пальцами его волосы, а прощаясь, прошептала ему на ухо «спокойной ночи», словно кто-то мог услышать ее слова. Их губы были близко-близко, казалось, вот-вот встретятся, но вдруг девушка отпрянула:
— Нет, не сейчас. Потом.
— Когда потом? — спросил Игорь, заглянув в ее широко раскрытые глаза.
— Когда приедешь.
Когда он вернулся с курсов, Изольды в поселке уже не было. Во время его учебы они переписывались. Но о том, что произошло в столовой, Изольда не сообщила ему. Узнав о растрате, Игорь растерялся. Потом решил, что с Изольдой все кончено, и сжег ее письма. Но его письма к ней, наверно, остались. Где они? Может быть, их забрали при обыске и они теперь у следователя. Как он о них раньше не подумал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38