У него остались какие-то дела незаконченные. Тогда-то Люба и отомстила. Вдруг я получаю от нее открытку. Пишет, как подруге, что живет хорошо, едет на работу к себе на Урал, спрашивает, как мои дела. И потом, как бы между прочим, вопрос: знаю ли я, что Володя собирается жениться на Лизе?
Я ничего не знала об этом. Я решила ничего не писать Любе. Заказала разговор с Володей. У меня сердце билось так, что казалось, выскочит из груди. Спросила, как его дела. Говорит: через час уезжает в Сибирь. На две недели, посылают в командировку. Тогда я спрашиваю его прямо: «Правда, что ты женишься?» — «Собираюсь,— отвечает он.— Правда». Больше я ничего не спрашивала. Не помню даже, поздравила ли его. Я повесила трубку.
Я всю жизнь была слишком опрометчива. Я решила отомстить Володе. Представь себе, что я сделала. Был у нас тракторист Борис, ты, наверное, знаешь его. Мне он казался тихим, добрым пареньком. Он буквально прохода не давал. Все ходил за мной и просил выйти за него замуж.
Клялся, божился, что даже бросит пить. Я о нем плохо не думала, отвечала: мол, ты хороший парень, ты еще найдешь себе девушку по душе и так далее. Мне нечего о нем рассказывать. И вот я получила эту открытку. Мне казалось, что я схожу с ума. И кажется — на самом деле сошла. Я ни о чем другом не думала — как бы только отомстить. И тут опять этот Борис подвернулся. «Хорошо, я согласна, говорю». Мы даже свадьбы не устроили. Я боялась, что за свадебным столом сделаю какую-нибудь глупость. Успела я прожить с Борисом десять дней,— приходит письмо от Володи. Большое письмо, очень теплое. Пишет о своих делах. А в постскриптуме буквально слово в слово: «Нас тогда прервали. Я тебе еще раз скажу, что сказал тогда: да, я собираюсь жениться. Только я удивляюсь, почему ты в этом сомневалась. Мы поженимся сразу, как я приеду в Карелию».
Слышишь, Мирья, что он написал? — Валерия чуть ли не кричала.— Что я тогда делала, думала, в каком состоянии я была, не буду рассказывать, не могу. Скажу только: страшно, когда перестаешь верить в людей. Я поверила клевете и перестала верить Володе.
А теперь? Что сделано, то сделано. Володя все еще надеется, что рано или поздно я вернусь к нему. Нет, у него нет никого. Ни Лизы, ни Любы. Я не хотела бы, чтобы он женился на Любе. А Лиза, говорят, стала хорошим энергетиком, как и Володя. Вот и все. Я никому об этом не рассказывала, никому...
— Борис? — Валерии не хотелось отвечать.— Да что о нем рассказывать. Видимо, любит меня. По-своему. Ревнует к Володе. Когда напьется, скандалит. Теперь он в армии. А что дальше? Теперь уже ничего не изменишь... Может быть, Борис станет старше, умнее. Ведь он моложе меня. Может, мне надо заставить его учиться. Я ведь могу ему помочь.
Валерия замолчала. Потом сказала беззаботно:
— Какой Виркку у нас умный. Все точно рассчитал. Как я кончила, как раз он и привез.
— Спасибо, Валерия, что ты мне доверяешь,— сказала Мирья.— Это что-то такое... как такое может быть! Я как- нибудь расскажу о Нийло. Он в Финляндии. Он чудесный парень.
— Да,— сказала Валерия.— И ты уедешь к нему.
— Кто тебе говорил?
— Никто,— смутилась Валерия,—- Никто. Просто так
пришло в голову. Ты же сказала, что Нийло там, в Финляндии.
Мирья недоверчиво посмотрела на Валерию. Виркку весело заржал, сворачивая с дороги к конюшне, у ворот которой стоял Пекка Васильев, поджидая их.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В семье Коллиевых жили тихо и мирно. Никто не знал и не должен был знать, какую бурю вызвало в их доме известие об измене Игоря. Начало этой бури видели только мальчишка, принесший записку, *и соседки, занимавшиеся предсвадебными приготовлениями. Мальчишка тут же убежал. Соседки заохали, заахали и тоже ушли. В поселке стало известно только, что, успокоившись, Марина была даже довольна. Ведь она чуть было не испортила себе жизнь, собираясь выйти замуж за такого негодяя. Марина объяснила: она еще неопытная, вовремя не разглядела, что за тип этот Игорь. Правда, она и раньше примечала, что Игоря тянет ко всему преступному и нездоровому. Изольда сумела расположить его к себе украденными деньгами, которые посылала ему на курсы. Кроме того, Игорь якшается с Валентином. В шахматы, мол, играют. Кто их знает, чем они занимаются. Валентин-то давно уже показал, на что способен: в любой момент может рассвирепеть и дать волю рукам. А сейчас ему Мирья закрутила голову. Но мы еще посмотрим, что за птица сама Мирья. Марина намекала на что-то такое, чего другие не знали, но о чем скоро придется пожалеть. Узнают, мол, кого пригрели. А Игорь — вконец испорченный человек: как они, Коллиевы, ни пытались по- дружески направить его на истинный путь и научить жить по-человечески, ничего из этого не получилось.
Люди относились по-разному к этому происшествию. Одни осуждали Изольду, другие защищали ее. У Игоря тоже были друзья и имелись люди, не любившие его. Во всяком случае, после такого шага Игоря число его друзей не увеличилось, а к Коллиевым, наоборот, в поселке стали относиться более сочувственно, хотя некоторые за глаза и посмеивались. Бабушка Хотора всегда была в курсе того, что в поселке происходит и кто о чем думает. Она рассказывала своим кумушкам:
— Иду я из клуба, гляжу: бедняжка Марина мне навстречу. «Как живешь, Мариночка?» — спрашиваю. «Хорошо живу, говорит, бабушка Хотора». Я ведь ее понимаю,
бедную. Горько у нее на душе. Такой парень бросил. На посмеяние людям. Ах, молодежь нынче пошла, нет, в наши времена такими парни не были. Вот мой-то как пришел ко мне свататься, хоть палкой гони — не прогонишь. Так всю жизнь вместе и прожили.
Сочувствие простых женщин из народа всегда на стороне тех, у кого горе или несчастье.
Конюх Пекка Васильев, мысли которого так были заняты заботой о лошадях, что ему некогда было думать о людях, и тот однажды сказал Коллиеву:
— Когда тебе понадобится куда-нибудь ехать, ты не ищи попутной машины и не ходи на лыжах. Есть же у нас и лошади. И не всегда они заняты.
Коллиев умел ценить отношение простых людей. Он говорил секретарю партийной организации:
— Коллектив у нас прекрасный. Народ-то разбирается, что хорошо, что плохо. Что поддержать и кому сочувствовать. Также в вопросах морали и нравственности.
Опираясь на эту поддержку и сочувствие, у Коллиева было право высказать свое мнение о людях, которые вышли из народа.
— Вейкко Яковлевич, ты обратил внимание, что народ думает и говорит о Степане Никифоровиче?
Ларинен давно обратил внимание и думал о Степане Никифоровиче. Неимоверно раздутая слава, торжественные выезды на другие лесопункты, высокие показатели в работе, которых Степан Никифорович неизменно добивался благодаря исключительным, искусственно для него лично созданным условиям, окончательно вскружили ему голову. Он считал, что ему все дозволено. Все чаще стал выпивать и даже прогуливать. Изменилось и его отношение к товарищам по работе. Если перед ним заискивали, он был добрым, человеком широкой натуры. Но стоило сказать что-то наперекор ему, он сразу же бросает презрительно: помалкивай, разве не знаешь, с кем говоришь? Люди платили той же монетой: они начали посмеиваться над ним. Иногда ему в лицо говорили такое, что дело доходило чуть ли не до драки. На своем лесопункте Степан Никифорович уже не пользовался никаким авторитетом, только на других лесопунктах он был почетным гостем.
Ларинен знал все это. И хотя он не являлся секретарем партийной организации лесопункта — парторгом лесопункта по-прежнему был Бородкин — и хотя, казалось, ему до этого не было никакого дела, он был озабочен: пропадет человек.
Ведь он с детства знал Минин Степану, как звали Степана Никифоровича в их деревне. И позднее им то и дело доводилось встречаться. И даже арена боевых действий Великой Отечественной войны, раскинувшаяся от Ледовитого океана 'до Черного моря, оказалась настолько тесной, что они столкнулись и там носом к носу. Случилось это в Восточной Пруссии. Подразделение Вейкко участвовало в бою вместе с саперами соседней дивизии. Саперам поставили задачу проделать проход 6 колючей проволоке и через минное поле и, перед тем как начнется атака, взорвать дот противника. Подрывать дот пошел всего один человек. Правда, под сильным прикрытием артиллерийского огня. Узнав об этом, Вейкко высказал свои сомнения комбату саперов, справится ли один человек с таким заданием, атака-то должна вот-вот начаться.
— Не беспокойтесь,— успокоил его комбат.— Я послал такого парня, который сделает даже невозможное. Не в первый раз.
Потом командир саперного батальона пристально посмотрел на Ларинена:
— Кстати, тот парень говорит по-русски с таким же акцентом, как и вы.
Тут вражеский дот взлетел в воздух. И началась атака.
Позднее, уже после боя, Вейкко стал искать смельчака, который взорвал дот и который говорит по-русски с таким же акцентом, как и он.
По траншее навстречу ему шел Микин Степана, такой же высокий, неуклюжий, каким Ларинен помнил его с довоенных времен. Степана низко пригибался, но голова его все равно то и дело появлялась над бруствером. Солдатская форма явно не шла ему: длинные руки чуть ли не на пол-локтя высовывались из рукавов, а штанины кончались там, где начинались голенища сапог. Да, выглядел он совсем не бравым воином-героем, только что совершившим подвиг.
— Эмяс! — обрадованно выругался Степана по-карельски, увидев Вейкко.
— Не эмяс, а Ларинен,— поправил его Вейкко, протягивая руку, которая тотчас же оказалась в медвежьих лапах земляка.
— Да я смотрю, ты капитаном стал,— сказал Степана.— Молодец.
— Наше дело — знаешь... Солдатское. Ну как ты? Жив, здоров, вижу. И слышал — воюешь как надо!
Но тут начался артналет, и поговорить они не успели. Договорились только, что вечерком, когда будет поспокойнее, разыщут друг друга, Степана зайдет к Ларинену.
— Приду, обязательно приду,— пообещал он.
И не пришел: саперам дали новое задание, и батальон срочно перебросили на другое место.
А теперь Коллиев спрашивает, что он, Ларинен, думает о Степане Никифоровиче. Да, кое в чем мысли с Коллиевым совпадают: так больше не может продолжаться — пропадает человек. Но они сейчас думали о разных периодах жизни Степана Никифоровича, Ларинен вспоминал их встречу в Восточной Пруссии, Коллиев думал о том, что Степан Никифорович говорил о нем на свадьбе Игоря с Изольдой, как чернил его, Коллиева, человека, который, будучи начальником лесопункта, сделал так много для Степана Никифоровича.
— Или тебе все равно, какого человека у нас возносят? Люди давно над ним смеются,— сказал Коллиев, потому что Ларинен медлил с ответом.
— Я вот думаю,— глухо сказал Ларинен,— почему именно сейчас ты завел разговор о нем. Что же случилось?
— Ах да, ты не знаешь,— усмехнулся Коллиев.— Не знаешь, что он пьянствует, совершает прогулы. Откуда тебе знать? Я с Бородкиным разговаривал по телефону. Позавчера опять вышел на работу только во второй половине дня. Ты полагаешь, что передовики должны быть вот такими?
— Что ты меня спрашиваешь? Я, что ли, его возносил как передовика, разве я ему создавал особые условия? Кто был начальником лесопункта — ты или я?
— Я был начальником лесопункта. При моем содействии его поднимали, и было за что,— ответил Коллиев. Он задумался и заметил с горькой усмешкой: — Да, задним умом мы все крепки. А вот попробуй поступай всегда правильно, когда ты занимаешь руководящую должность.
— Вот видишь, опять наши мнения сошлись,— усмехнулся Ларинен.— Ты правильно говоришь. Задним умом мы все крепки.
На берегах Сийкаярви три крупных населенных пункта и три первичных партийных организации — поселка строителей Хаукилахти, фермы Кайтаниеми и Кайтасалминского лесопункта. У соседей нередко находились общие дела, и
тогда три первичных партийных организации проводили одно общее собрание.
Пропавший дом нашелся на берегах Сийкаярви, никто не стащил его дальше. Вернее, нашелся не дом, а его части. Поэтому и собрались вместе, чтобы окончательно выяснить, как же так могло случиться. Встретив Андрея, Мирья спросила его:
— Все говорят, что исчез целый дом. Объясни мне, пожалуйста, как это случилось. Мне эта история непонятна.
Андрей хотел отделаться шуткой, вспомнив, как Ларинен комментировал пропажу дома в канун Нового года в Кайтаниеми:
— У моего дедушки когда-то были хорошие часы. Пришлось ему их продать, чтобы купить лошадь. А почему тебя так интересует это дело?
— Что, разве нельзя продать дом?
— Почему нельзя? — Андрей стал объяснять девушке:— Понимаешь, у нас строительство ведет государство. Все — машины, дома, все принадлежит государству. Все делается по плану. Но бывает — вдруг денег уходит больше, чем предусмотрено планом. Откуда их взять? Надо запросить дополнительные средства. Но это потребует времени. А у нас решили иначе: продали дом, чтобы побыстрее достать деньги. Это — нарушение финансовой дисциплины. Вот Воронову и дали выговор...
— Так он же не себе взял.— Мирье было жаль начальника: такой честный, хороший человек. Скоро вернется Айно с маленьким ребенком, а ему дали выговор, а может, и уволят с работы.
Словно угадав ее мысли, Андрей пояснил:
— Мне тоже жаль его. Иногда так трудно найти выход. Но ничего, переживет. Ничего с ним не случится, будет только лучше руководить.
Андрей говорил спокойным тоном, словно ничего страшного не случилось. Это успокоило Мирью — никаких секретов тут, оказывается, нет. Все просто. Просто и удивительно. Особенно ее удивило, что эти простые рабочие — Андрей, Игорь, Валентин — подняли такое дело и начальник стройки, которому все должны подчиняться, не может сказать им: «Зачем вмешиваетесь? Вас это не касается». Наоборот, он даже выговор получил. «Если написать об этом Нийло, он не поверит,— размышляла Мирья.— Было бы забавно посоветовать ему: так и так, попробуй-ка сунуть свой
нос и поинтересоваться, как твой коммерции советник распоряжается финансами фирмы. Вряд ли перед ним коммерции советник станет отчитываться...»
Мирья завидовала Андрею и его друзьям: они осмеливаются поправлять даже начальника, а у нее не хватает храбрости вмешаться в некоторые мелочи, с которыми она не согласна. Ей хотелось бы сказать, почему некоторые дома красят с наружной стороны в синий цвет? Ведь от жилья, покрашенного в синий цвет, веет холодом, неуютностью. Но разве скажешь — вдруг ей ответят: «Ты-то чего лезешь? Опять учишь западной культуре...» Нет, лучше молчать. У нее, у Мирьи, нет права говорить. А у Андрея и у ребят есть.
Когда Мирья рассказала матери о разговоре с Андреем, Елена Петровна стала объяснять, как могло случиться, что средств надо больше, чем отпущено. Мирья представила себе.
...Тяжело нагруженная лесом машина сворачивает с шоссе к стройке. Колесо прицепа наезжает на пень. Водитель не видит этого, он нажимает на газ. Машина дергается, из-под заднего колеса летит снег, колесо проваливается все глубже и глубже. Шина трется о камень и начинает дымиться. Водитель выключает мотор и кричит, что дальше он не поедет, надо разгружать. Елене Петровне приходится снимать людей со стройки, чтобы доставить брусья с машины до объекта, а нести далековато, метров триста. Им за это надо заплатить. А в сметах такой случай не предусмотрен. Прораб Елена Петровна и начальник стройки Михаил Матвеевич спорят. И спор кончается тем, что начальник, ругаясь и чертыхаясь, поддается требованию прораба и подписывает ведомости о выплате. И он же получает выговор. Про себя ругается, зачем подписал. И знает, что придется и в дальнейшем ругаться и подписывать, если дело требует. И готов получить еще выговор. Главное, чтобы выросли новые дома. И новый, ранее не виданный в этих краях лесопильный завод.
Одним словом, дело о пропавшем доме было всем ясно, все согласились с Коллиевым, предложившим поставить на этом точку и больше не трепать нервы людям. «Молния» свое дело сделала, а теперь следует заняться делами поважнее. На повестку дня предстоящего собрания вынесен и такой важный вопрос, как персональное дело Степана Никифоровича Карху. Это не внутреннее дело одной только организации лесопункта, в которой Степан Никифорович
состоит на учете. Человек он известный далеко за пределами своего лесопункта. Есть над чем поломать голову, есть о чем поговорить, рассуждал Коллиев.
Местом очередного общего собрания трех партийных организаций выбрали лесопункт Кайтасалми.
Сразу после работы, наскоро поужинав, коммунисты Хаукилахти сели на покрытый брезентом грузовик и отправились в путь. Вместе с ними отправился и Андрей. Надо же было случиться, что на одном и том же партийном собрании обсуждали вопрос о приеме сына в партию и персональное дело отца.
Мирья решила посвятить вечер уборке и кое-что выстирать. А потом, если останется время, позаниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38