– Дело ваше, – ответил доктор. – Не могли бы вы объяснить цель вашего прихода?
– Ах да… – Офицер неловко переминался, сознавая непривлекательность своего положения. – Дело в том, прошу прощения, но к сожалению… мы вынуждены расквартировать в этом помещении офицера.
– Здесь только две комнаты – дочери и моя. Это совершенно невозможно, а кроме того, это, как вы, вероятно, понимаете, – произвол. Я вынужден отказать.
Доктор ощетинился, как рассерженный кот, а офицер почесал карандашом голову. В самом деле, очень неудобно, что доктор знал итальянский; в других домах он избегал подобного рода сцен и предоставлял несчастным гостям объясняться мычанием и жестикуляцией, когда они нежданно объявлялись со своими вещмешками и водителями. Оба смотрели друг на друга: доктор – гордо выставив подбородок, а итальянец – подыскивая выражения, которые были бы тверды, но могли успокоить. Неожиданно выражение лица доктора изменилось, и он спросил:
– Кажется, вы сказали, что вы – интендант?
– Нет, Signor Dottore, похоже, вы сами догадались. Да, я интендант. А что?
– Значит, у вас есть доступ к медикаментам?
– Естественно, – ответил офицер. – Я ко всему имею доступ.
Мужчины обменялись взглядами, превосходно угадывая ход мыслей друг друга.
– У меня многого не хватает, – сказал доктор Яннис, – а с войной стало еще хуже.
– А у меня нехватка жилья. Так что?
– Значит, договорились, – сказал доктор.
– Договорились, – повторил квартирмейстер. – Передайте мне всё, что вам нужно, через капитана Корелли. Я уверен, он вам очень понравится. Кстати, вы разбираетесь в мозолях? От наших докторов никакого толку.
– Для ваших мозолей мне, вероятно, понадобится морфий, шприцы для подкожных инъекций, серная мазь и йод, «неосальварсан», бинты и корпия, салициловая кислота, скальпели и коллодий, – сказал доктор. – Мне многое понадобится, если вы понимаете, о чем я. А пока подберите себе пару ботинок по размеру.
Когда интендант ушел, унося с собой подробный список докторских запросов, Пелагия с беспокойством тронула отца за локоть:
– Но, папас, где же он будет спать? И я что – должна готовить для него? А из чего? Продуктов почти нет.
– Он займет мою кровать, – сказал доктор, прекрасно зная, что Пелагия будет возражать.
– О нет, папас, он ляжет на моей. А я буду спать в кухне.
– Ну, раз ты настаиваешь, корициму. Только подумай, как нам пригодятся все эти лекарства и препараты! – Он потер руки и добавил: – Секрет жизни при оккупации – в том, чтобы эксплуатировать эксплуататоров. И нужно знать, как оказывать сопротивление. Думаю, мы устроим этому капитану веселую жизнь.
Капитан Корелли, доставленный своим новым баритоном – бомбардиром Карло Пьеро Гуэрсио, – прибыл под вечер. Подняв тучи пыли и вызвав переполох среди копавшихся на дороге цыплят, юзом затормозил джип, и в калитку вошли двое мужчин. Карло взглянул на оливу, поражаясь ее размерам, а капитан огляделся, оценивая признаки спокойной домашней жизни. К дереву был привязан козленок, на протянутой к дому веревке висело белье; живая бугенвиллия и вьющийся виноград, старый стол, на котором лежала кучка нарезанного лука. И молодая женщина с темными глазами, голова обвязана шарфом, в руке – большой кухонный нож. Капитан рухнул перед ней на колени и театрально воскликнул:
– Прошу вас, не убивайте меня! Я не виновен!
– Не обращайте внимания, – сказал Карло, – он вечно валяет дурака, по-другому не может.
Пелагия невольно улыбнулась – вопреки собственной решимости – и встретилась взглядом с Карло. Он был огромный – примерно как Велисарий. В одной его штанине поместились бы два средних человека, а из одной гимнастерки она смогла бы сшить отцу две рубашки. Капитан вскочил на ноги.
– Я – капитан Антонио Корелли, но если вам угодно, можете звать меня маэстро, а это… – Он взял Карло за руку: – один из наших героев. У него сотня медалей за спасение жизни и ни одной – за лишение ее.
– Чепуха это, – сказал Карло, застенчиво улыбнувшись. Пелагия взглянула на гиганта, чувствуя, что, несмотря на свои размеры, несмотря на огромные ручищи толщиной с бычью шею, он человек мягкий и опечаленный.
– Храбрый итальянец – это чудо природы, – угрюмо проворчала она, помня отцовские наставления – быть как можно неуступчивее.
– Он под огнем вытащил с поля боя раненого товарища, – возразил Корелли. – Он известен на всю армию и отказался от повышения. Это человек – скорая помощь. Вот какой это человек. И в результате – носит в ноге греческую пулю. А это, – он постучал по футляру, который держал в руке, – Антония. Возможно, позже мы организуем более официальное представление. Ей, как и мне, не терпится познакомиться с вами. Могу я узнать, под каким именем вы известны людям?
Пелагия в первый раз внимательно посмотрела на него и вздрогнула – перед ней стоял тот самый офицер, который скомандовал своему взводу комедиантов: «Равнение налево!» Она покраснела. И в тот же момент Корелли узнал ее и, досадуя на себя, прикусил нижнюю губу.
– Ах ты! – воскликнул он, шлепнув себя по руке. Он снова упал на колени и, свесив голову в лукавом раскаянии, мягко проговорил:
– Прости мне, Отче, мой грех! Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa! – Он ударил себя в грудь и разразился деланным рыданием.
Карло переглянулся с Пелагией и пожал плечами:
– Он всегда такой.
Вышел доктор Яннис и, увидев капитана на коленях перед своей дочерью и отметив смущенное выражение на ее лице, сказал:
– Капитан Корелли? Мне необходимо переговорить с вами. Немедленно.
Сильно удивившись властности, прозвучавшей в голосе старика, Корелли сконфуженно поднялся и протянул руку. Доктор своей не подал и сухо произнес:
– Я требую объяснений.
– Каких? Я ничего не сделал. Прошу прощения, я всего лишь шутил с вашей дочерью. – Он беспокойно переминался, с огорчением понимая, что начал неудачно.
– Я хочу знать, зачем вы испоганили памятник?
– Памятник? Простите, но…
– Да, памятник. Тот, что находится на середине моста, построенного де Боссе. Его осквернили.
Капитан недоуменно сдвинул брови, а затем лицо его прояснилось.
– А, вы имеете в виду тот мост в Аргостолийской бухте? И что с ним случилось?
– На обелиске было написано «Во славу Британского народа». Я узнал, что кто-то из ваших солдат соскоблил надпись. Вы что думаете – вам так легко удастся подчистить нашу историю? Неужели вы настолько глупы, что считаете, будто мы забудем, о чем в ней говорилось? Значит, так вы ведете войну – соскабливая надписи? Что же это за героизм такой? – В голосе доктора зазвучала страстность. – Скажите, а понравилось бы вам, капитан, если бы мы уродовали надгробия на итальянском кладбище?
– Я не имею к этому никакого отношения, синьор. Ваши обвинения не по адресу. Я приношу извинения за нанесенное оскорбление, но, – он пожал плечами, – не я и не мои солдаты принимали это решение.
Доктор нахмурился и поднял палец, тыча им в воздух.
– Не существовало бы ни тирании, ни войн, капитан, если бы фавориты не забывали о совести.
Капитан, как бы ища поддержки, взглянул на Пелагию, испытывая невыносимое ощущение, будто его снова отправили в школу.
– Я должен возразить, – вяло произнес он.
– Вы не можете возражать, извинений этому нет. И почему, скажите на милость, в наших школах запрещено преподавание греческой истории? И почему все обязаны изучать итальянский, а?
Пелагия про себя улыбнулась; она сбилась со счета, как часто слышала рассуждения отца об абсолютной необходимости и совершенной обоснованности обязательного изучения в школах итальянского языка.
Капитан почувствовал, что ему хочется съежиться, как маленькому мальчику, которого застали за воровством из коробки конфет, оставленных на воскресенье.
– В итальянской империи, – проговорил он, прямо-таки ощущая, как горчат эти слова, – логично, чтобы все изучали итальянский… Полагаю, причина в этом. Повторяю, я не в ответе за это. – Было заметно, что он вспотел. Доктор ожег его заготовленным испепеляющим взглядом.
– Прискорбно, – проговорил он.
Повернувшись на каблуках, доктор вошел в дом и присел к столу, очень довольный собой. Дотянулся и пощекотал Кискисе усы, чем вызвал ее недовольство, и поделился с ней:
– Дали мы ему прикурить!
Ошеломленный капитан Корелли остался стоять во дворе, и Пелагии было жаль его.
– Ваш отец… – проговорил он, но больше слов не нашел.
– Да, он такой, – подтвердила Пелагия.
– Где я буду спать? – спросил Корелли, обрадовавшись возможности переменить тему; все его хорошее настроение улетучилось без остатка.
– Вы займете мою постель, – сказала Пелагия.
В других обстоятельствах Антонио Корелли не преминул бы радостно спросить: «Значит, мы будем делить ее? Как гостеприимно!» – но теперь, после слов доктора, это сообщение его испугало.
– Об этом не может быть и речи, – отрывисто произнес он. – Сегодня я переночую во дворе, а завтра попрошу подыскать мне другое жилье.
Пелагию поразило смятение, возникшее у нее в груди. Разве может у нее внутри что-то хотеть, чтобы этот иностранец, вмешавшийся в чужую жизнь, остался? Она вошла в дом и сообщила отцу, что итальянец собирается съехать от них.
– Он не может уйти, – сказал доктор. – Как же я буду запугивать его, если его здесь не будет? И как бы там ни было, он кажется симпатичным парнем.
– Папакис, ты заставил его чувствовать себя букашкой. Мне было почти жалко его.
– Не почти, а было жалко, корициму. Я это видел по твоему лицу. – Доктор взял дочь за руку и вышел с ней во двор.
– Молодой человек, – обратился он к капитану, – вы остаетесь здесь, нравится вам это или нет. Вполне вероятно, что ваш квартирмейстер решит навязать нам кого-нибудь похуже.
– Но постель вашей дочери, дотторе? Это будет не… это будет ужасно!
– Ей будет удобно на кухне, капитан. Мне безразлично, насколько неловко вы себя чувствуете, это не моя проблема. Захватчик не я. Вы понимаете меня?
– Да, – подавленно сказал капитан, не вполне понимая, что с ним происходит.
– Кирья Пелагия принесет вам воды, кофе и «мезедакию» перекусить. Вы увидите, что мы не лишены гостеприимства. Это наша традиция, капитан, – быть гостеприимным даже к тем, кто этого не заслуживает. Это вопрос чести – повод, который вам может показаться до некоторой степени чуждым и неведомым. Ваш внушительных размеров друг также получает приглашение присоединиться к нам.
Смущенные Карло и капитан сели за стол: крохотные пирожки со шпинатом, жареный кальмар и фаршированная рисом долма. Доктор сердито посматривал на них, внутренне восхищаясь успешным началом своего нового плана сопротивления, а оба военных избегали его взгляда, отпуская вежливые и непоследовательные замечания по поводу красоты вечера, невероятных размеров оливы и любого постороннего предмета, что приходил им на ум.
Затем благодарный Карло отбыл, а капитан с несчастным видом уселся на кровать Пелагии. Подошло время ужина, и, несмотря на съеденную закуску, в животе у него привычно урчало. На него навалилась слабость от мысли еще раз поесть той чудесной еды. К нему заглянул доктор:
– Вашу проблему можно решить тем, чтобы есть побольше луку, помидоров, петрушки, базилика, душицы и чеснока. Чеснок послужит антисептиком для трещин, а все остальное, вместе взятое, смягчит стул. Очень важно не напрягаться, а если вы едите мясо, оно всегда должно сопровождаться большим количеством жидкости и овощным гарниром.
Он вышел из комнаты, а капитан проводил его взглядом, чувствуя, что его оскорбили самым ужасным образом. Как старик узнал, что он страдает геморроем?
В кухне доктор спросил Пелагию, заметила ли она, что капитан ходит очень осторожно и временами морщится.
Отец с дочерью сели ужинать и застучали по тарелкам ножами и вилками, пока не уверились, что итальянец умирает с голоду и чувствует себя, как мальчик-оборвыш, которому в школе объявили бойкот, после чего пригласили его присоединиться.
– Это кефалонийский мясной пирог, – сообщил ему доктор, – если не считать того, что благодаря вашей нации в нем совсем нет мяса.
Позже, когда прошел комендантский патруль, доктор объявил о намерении отправиться на прогулку.
– Но ведь комендантский час… – возразил Корелли, а доктор ответил:
– Я здесь родился, это мой остров. – Забрав свою шляпу и трубку, он величаво вышел.
– Я вынужден настоять… – тщетно проговорил капитан ему вслед. Доктор же благоразумно покружил вокруг дома, выждав четверть часа, а затем уселся на изгороди – подслушивать разговор двух молодых людей.
Пелагия взглянула на Корелли, сидевшего за столом, и решила, что его требуется успокоить.
– А что такое Антония? – спросила она.
Он избегал ее взгляда.
– Моя мандолина. Я музыкант.
– Музыкант? В армии?
– Когда я пошел в армию, кирья Пелагия, армейская жизнь состояла главным образом в том, что тебе платят за безделье. И полно времени для занятий, понимаете? У меня был план – стать лучшим мандолинистом в Италии, а потом бы я бросил армию и стал зарабатывать на жизнь. Мне не хотелось играть по ресторанам, я хотел исполнять и Гуммеля, и Конфорто, и Джулиани. Спрос небольшой, поэтому нужно быть очень хорошим музыкантом.
– Вы хотите сказать, что стали военным по ошибке? – Пелагия никогда не слыхала об этих композиторах.
– План мой провалился – у Дуче появились кое-какие большие замыслы. – Корелли тоскливо взглянул на нее.
– Ну, вот кончится война… – сказала она.
Он кивнул и улыбнулся.
– Да. После войны.
– А я хочу стать врачом, – сказала Пелагия, не говорившая о своей мечте даже отцу.
Ночью, когда она уже засыпала, послышался сдавленный крик, а вскоре в кухне появился капитан – глаза его были вытаращены, а бедра обмотаны полотенцем. Она села, прижимая к груди одеяло.
– Я прошу прощения, – сказал он, понимая ее тревогу, – но там на моей постели какая-то огромная ласка.
Пелагия рассмеялась.
– Это не ласка, это Кискиса. Она живет у нас. И всегда спит в моей постели.
– А кто это?
Пелагия не могла не испробовать отцовскую тактику сопротивления.
– А вы что – никогда не видели греческих кошек?
Капитан недоверчиво посмотрел на нее, пожал плечами и вернулся в комнату. Он подошел к кунице и опасливо погладил ее пальцем по голове. Шерстка была очень мягкой и приятной. «Micino, micino», – фальшиво заворковал он и почесал ей за ушком. Кискиса понюхала палец у себя перед носом, не узнала его, сочла съедобным и укусила.
Капитан Антонио Корелли отдернул руку и, глядя, как на пальце выступили бисеринки крови, старался побороть постыдно детские слезы, что неудержимо наворачивались на глаза. Силой воли он постарался сдержать жжение в пальце – оно становилось все сильнее, и капитан знал наверняка, что палец прокушен до кости. Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким ненужным. Уж эти греки! Когда они говорят «нэ», это означает «да», когда они кивают, это значит «нет», чем сильнее злятся, тем больше улыбаются. Даже кошки у них инопланетные, и другого объяснения такой злости быть не может.
Капитан униженно лежал на холодном жестком полу, не в силах уснуть, пока Кискиса не соскучилась по Пелагии и не пошла ее искать. Забравшись в постель, он блаженно растянулся на матраце. «М-м», – произнес он про себя, поняв, что вдыхает слабый, неуловимый запах юной женщины. Некоторое время он думал о Пелагии, вспоминая гладкую впадинку на ее светлой коже в том месте, где шея переходит в грудь и плечи, и наконец уснул.
Ночью его разбудило что-то неприятно горячее на горле – к тому же оно щекотало подбородок. Окончательно проснувшись, он с ужасом убедился, что греческая кошка свернулась и крепко спит у него на груди. Перепугавшись до смерти, он попробовал пошевелиться. Животное сонно заворчало.
Казалось, он много часов пролежал без движения, борясь с желанием почесаться, потея от необычного тепла, прислушиваясь к крикам сов и страшным шорохам ночи. Иногда он чувствовал, что бремя на его горле пахнет утешительно сладко. Этот аромат приятно смешивался с запахом Пелагии. Наконец капитан забылся, и ему почему-то и совсем не к месту снились слоны, бакелит и лошади.
26. Острые края
Ранний час наступившего рассвета застал капитана Антонио Корелли у дворовой калитки: он напрасно ждал, что Карло приедет и выручит его. А у того лопнул хомут на подвеске джипа, и теперь Карло был занят – остервенело пинал покрышки и проклинал глубокие рытвины на дороге, из-за которых произошла авария. Его уже охватил глубокий ужас оттого, что он подвел капитана, – такое состояние охватывало всех, кто служил под его началом; беспокойное раздражение усилилось, когда Карло попытался закурить, но обнаружил, что высохший столбик мелкого, как пудра, табака выскользнул из бумажной гильзы и нагло тлеет в пыли, а ему остался клочок обжигающе горячей бумаги, накрепко прилипший к нижней губе. Он сдернул бумажку, отодрав лоскутик кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59