Ты можешь изливать свои добрые чувства на того, кто едва промелькнет в твоей жизни: случайного знакомого из бара или проститутку из китайского квартала, но никогда, повторяю, никогда не допускай, чтобы тебе понравилась твоя невестка Глория; не смей даже называть ее Глорией, она – Lady First, твой потенциальный враг.
– Роберто, принеси-ка мне еще пивка.
– Сию минуту.
– Слушай, Роберто, я тебе нравлюсь?
– Ну, это как посмотреть…
– А как?
– Так.
Еще пива. Половина третьего. Я снова пьян. Пьян и задумчив, но, сколько ни думай, киногеничнее от этого не станешь. Приходится ужимать киноповествование: настенные часы, главный герой со своим пивом и газетой, затемнение, снова часы, пепельница, батарея пустых пивных бутылок. К несчастью, жизнь приходится натужно преодолевать в реальном времени, но именно поэтому она растяжимее любого фильма, и когда часы показывали уже половину четвертого, я разработал хитроумный план первейших и безотлагательных действий, связанных с делом The First a покончив с этим, подумал, как же мне, черт побери, провести остаток ночи. «Что ты в эту жизнь вложил, то обратно получил», – было первое, что пришло мне в голову. Но я сидел на мели, а Луиджи, единственный возможный кредитор в такое время, за стойкой не появлялся. Иногда он уходит домой, и бар запирает Роберто. А бывает, что он остается в своей комнатушке при баре, гоняет по двору кошек или о чем-нибудь судачит с доверенным клиентом. Я спросил у Роберто.
– Он там, у себя, проверяет счета.
Я поднялся и постучал в заднюю дверь костяшками пальцев. Войдя, я застал Луиджи, сидящего перед складным столиком, в самом разгаре бухгалтерской деятельности: вокруг в полном хаосе были раатожены: сберегательная книжка, горы счетов и маленький металлический сейф, набитый банкнотами и рукописными векселями.
– Слушай, Луиджи, хочу попросить тебя об одном одолжении.
– Только не о деньгах…
– Разве я тебе хоть когда-нибудь не возвращал долга?
– Да, но пока ты не соберешься с деньгами, глянь, тебя и след простыл, а потом жди тебя, дожидайся. Это не дело.
– Завтра все верну, серьезно, завтра у меня будет куча бабок.
– То ли мне мерещится, то ли я это уже слышал.
– Скажи, Луиджи, я хоть раз тебе соврал?
– Каждый раз, как тебе приспичит.
– Но насчет денег – никогда. Мне нужно десять штук, всего десять.
Луиджи несколько смягчился. Это было видно по тому, как он сосредоточенно опустил голову.
– Надеюсь, что и за сегодня ты тоже расплатишься.
– Хорошо, завтра я принесу тебе пятнадцать кусков, чтобы возместить…
– Послушай, я тебе не банк. Завтра вернешь то, что должен, – ни больше, ни меньше… Но только завтра, договорились?
Я буквально пулей вылетел от него и пошел к центру по улице Жауме Гильямет. Очевидных следов происшествия с Берри не осталось, только крохотные осколки блестели на асфальте в свете уличных фонарей, и виднелись опилки, которыми засыпали лужицу крови. Скоро я дошел до дома номер пятнадцать. Поравнявшись с ним, я на мгновение наклонился перед входом в сад, как человек, который зашнуровывает ботинок. Я оглядел фонарный столб и абсолютно не удивился, увидев привязанную к нему красную тряпицу, наоборот, я даже обрадовался, убедившись, что мои ожидания подтверждаются. Я почувствовал себя хитрым, коварным, проницательным, самоудовлетворенным, как иногда после алкоголя: мир снова становился упорядоченным. Убедившись в наличии улики, я дошел по Травесере до Нумансии и стал спускаться к площади Испании. До бара на Паралело я добрался, уже нагуляв аппетит. Постучался в опущенные ставни. В глазке появился свет. Я дал возможность удостовериться, что я – это я, и меня впустили через боковую дверь. Рагу из маленьких осьминогов с рыбными фрикадельками, пряное и острое. Я ел не спеша, смакуя каждый кусок, и мне становилось лучше. Для полного кайфа оставалось только хорошенько погадить. Сортир был грязнее грязного, чего и следовало ожидать от бара на Паралело, открытого для всех желающих ночь напролет, но я соорудил из обрывков бумаги импровизированную прокладку и удобно пристроился над очком, следя, чтобы кончик члена не касался фаянса. Закончив, я быстренько подрочил над умывальником, представляя телеведущую с потрясающими титьками; не то чтобы мне уж очень хотелось, но надо было слегка подразгрузиться, чтобы потом сразу не кончить. Затем я тщательно умылся и обнюхал себя под мышками: полный порядок. На улицу я вышел уже совсем трезвым, а набитое брюхо отбило кислое послевкусие пива и водки.
Дневной свет еще только разгорался, транспорта было мало. Мне нравится это время: полшестого утра – шесть. Ближе к семи город становится уродливым, и лучше проспать эту утреннюю побудку, когда жизнь начинает раскачиваться. Немного пройдясь пешком, я выкурил сигарету, потом остановил такси. В назначенной мне судьбой машине пахло бритвенным кремом «Ла Тоха». Первый выпуск новостей по радио. Пятница, двадцатое июня, матч чемпионата мира во Франции, испанская сборная, ля-ля-ля – лепет, особенно приятный в сочетании с ветерком, влетающим через опущенное стекло, и гулом дизельного мотора. Я сошел, не доезжая до Бокерии, чтобы пройтись по рынку и полюбоваться какой-нибудь рыбачкой во всеоружии, рассевшейся на своем ледяном троне, как царица морей, перед которой разложены подношения в виде лимонов и благоуханных морских ракушек. Потом поблуждал по крутым улочкам, больше сосредоточенный на приятной легкости в районе ширинки, чем на том, чтобы следовать точному маршруту, но все равно безошибочно вышел на маленькую площадь с гостиницей; незаметно для самого себя я всегда оказываюсь здесь. Роившиеся на площади женщины не особо меня вдохновили, и я забрался в один из баров в ожидании, пока не представится что-нибудь получше. Хозяин рылся в холодильниках за стойкой – лысый тип с изъеденной псориазом кожей на лбу. Кофеварка была включена и казалась готовой к исполнению своих электробытовых обязанностей. Я спросил чашку черного кофе с капелькой молока. Если кто-то не знаком с тем, как работает механизм проституции в этом районе, то примите к сведению, что дело здесь обстоит прямо противоположно тому, как оно обстоит в Амстердаме, а именно: клиент ожидает за окнами какого-нибудь бара, выставляя себя на обозрение, а проститутки между тем устраивают на площади небольшую карусель; когда какая-нибудь из них тебе приглянется, ты подаешь ей знак, и она входит, чтобы обсудить дело в подробностях. В это время ночная смена уходит, и появляются те, чья обязанность – обслуживать персонал, закончивший доставку продуктов на рынок. Здесь всегда найдется кое-что получше, чем в саунах на Энсанче, оккупированных баснословно дорогими филологинями, которые пьют обезжиренное молоко и знают слово fellatio, но в то утро дела шли вяловато: по площади разгуливали всего три цыпочки, и все не в моем вкусе. Самой старой из этой троицы, должно быть, уже давно перевалило за шестьдесят. Она упрямо торчала перед баром, подавая мне знаки. Сохраняя любезное выражение лица, я несколько раз отрицательно помотал головой, но недостаточно категорично, и кончилось тем, что она вошла за мной.
– Привет, красавчик. Хочешь прогуляться?
– В другой раз.
– Да пошли, я тебе хорошенько вылижу яйца.
– Спасибо, они у меня и так всегда прилизанные…
– Нет, вы только послушайте, какой остряк! – расхохоталась проститутка. – Вот и повеселимся вместе. Пойдем ко мне, погреешь мне киску.
Она отдаленно напоминала мне сеньору Митжанс – одну из постоянных участниц игры в канасту у маменьки, которая в конце концов всегда проигрывалась подчистую. Мне пришлось отказываться раз пятнадцать, пока она не сменила пластинку. Я предложил ей чего-нибудь выпить, и она попросила кофе с молоком и круассан. Я попытался было от нее отделаться, чтобы ее подружкам на улице стало ясно, что я еще не занят, но это оказалось не просто: покончив с круассаном, она не отставала, подкрепляя свое предложение ласками, теми ласками, которые известны только опытным проституткам и влюбленным женщинам, словно они хотят коснуться, ощупать, потрогать тебя. Стоит немалого труда противиться этим жадно снующим рукам; проститутки это знают и пытают судьбу, опутывают тебя своими прикосновениями и переходят на шепот. Наконец она признала свое поражение и вернулась на площадь, впрочем окончательно не отступившись, оборачиваясь и строя мне на ходу гримаски. Но теперь в общий хоровод вступила новенькая, на вид попригляднее, по крайней мере издалека. Я подождал, пока она подойдет поближе, чтобы лучше ее рассмотреть. Далеко за тридцать, возможно сорок с небольшим, ядреная бабенка, коротко стриженная, смуглая, крепкий задок, грудки средней величины, лицо спокойное и серьезное, очень серьезное. Я встретился с ней взглядом. Не гримасничая, она тут же вошла в бар.
– Как дела?
– Привет. Еще работаешь?
– Только начала. Тебе чего?
– Трахнуться хорошенько.
– Четыре штуки. Если хочешь комнату, плати отдельно.
– Хорошо, я как раз думал округлить до пяти тысяч, считая полторы тысячи за комнату на углу, там чисто…
Она не стала долго раздумывать.
– Ладно, три пятьсот, если пойдем в гостиницу.
Мы вошли в паре шагов друг от друга. В проститутках есть нечто, напоминающее верблюдов: на публике они обычно ведут себя так, будто не имеют к тебе никакого отношения, и молча требуют того же от тебя. Сидевший за стойкой паренек, весь ушедший в воспоминания о каком-то особо трудновызодимом прыще, вручил ей кольцо с ключом от тридцать седьмого номера и взял с меня плату за час. Лифт. Сесть в лифт с дешевой проституткой в гостинице с повременной оплатой почти наверняка означает, что тебя тут же примутся теребить за «молнию» на ширинке, чтобы сэкономить время, но эта, казалось, была не в рабочем настроении и только покусывала подушечку большого пальца.
– Тебя как зовут?
– Пабло. А тебя?
– Глория.
Вот паскудство.
Комната была оклеена обоями цвета беж, мне показалось, что я уже бывал здесь раньше, но трудно сказать наверняка: они все так похожи. Глория сдернула покрывало, под которым оказались белые простыни, проглаженные, в складках, успокоительно опрятные на вид. Потом достала из кармана джинсов два презерватива и положила на столик. После чего села в изножье кровати, разделась и пошла к маленькому умывальнику, презрительно игнорируя биде. Задрав ногу и оперевшись о край раковины, так что струя доставала до влагалища, она принялась тереть его, набирая в ладонь воды из-под крана. Обряд омовения. Меня всегда немного коробило, когда женщины подмываются, но на сей раз эта сцена в косо падающих лучах раннего утра показалась мне неожиданно прекрасной: отражающиеся в зеркале груди с остроконечными сосками, большой, налитой зад, заполнивший чашу умывальника, вода, хлюпающая о выпуклый лобок. «Моющаяся Венера», или «Девушка, поливающая свой цветок». Хорошее полотно, написанное маслом с этой натуры, вполне могло бы красоваться в одном из залов Лувра, а хорошая фотография – в авторемонтной мастерской. Я разделся поскорее, потому что мощная эрекция, скованная брюками, причиняла боль, и подошел к своей Венере, которая теперь осторожно терла внутреннюю сторону ляжек полотенцем пастельно-розового цвета. Небесно-голубое она оставила мне, давая понять, что признает условное разделение цветов согласно полу. Обняв ее сзади, я просунул руки под ее руками и нащупал груди, которые принял в свои ладони, как маленькие роги изобилия. «Погоди, вымойся и ляжем», – сказала она, стараясь высвободиться. Я тоже подошел к умывальнику, дабы исполнить обряд водного крещения; сунув упругий, как огурец, член под струю из крана, я сполоснулся и небрежно вытерся. Холодная вода и жесткое полотенце отчасти приуменьшили напряжение, вздымавшее мою палку. Проститутка растянулась с правой стороны кровати и выжидательно глядела на меня, выражение абсолютной серьезности не сходило с ее лица. «Переляг на другую сторону, если не трудно», – попросил я. Она подвинулась, и я лег рядом, тяжело дыша от возбуждения. «Пусти. Можно тебя поцеловать?» – спросил я. «Куда угодно, только не в губы». Я покрыл торопливыми поцелуями ее шею и почти сразу уткнулся в груди. Какое-то время я забавлялся их студенистостью, даже когда заметил, как отвердели ее соски, а розовые кружочки вокруг них покрылись пупырышками. Мой член снова отвесно встал. «Тебе удобно?» – «Да», – ответила она, не теряя серьезности и сосредоточенности, наблюдая, как я поглаживаю ее грудь, с каким-то расслабленным любопытством. Моя правая рука соскользнула к ее лобку. Она отвела ногу, согнув ее в колене, и я смог полностью засунуть палец во влажную и прохладную после профилактического омовения промежность. Постепенно, не переставая ласкать губами остороконечные грудки, я раздвинул указательным пальцем влагалище, отметив, как аппетитно оно взбухло, как покрылось жаркой испариной. Взяв наугад один из презервативов со столика, я надел его не без общеизвестных трудностей (преодолимых лишь тогда, когда плюешь с высокой колокольни на рекомендации изготовителя) и предпринял поползновение вскарабкаться на проститутку, которая приготовилась принять меня. Ощутив, как биения сердца отдаются в основании моего бревна, я решил не идти напролом, а приподнялся немного, чтобы поместить яички в гнездо и еще ненадолго продлить упоительное ощущение – просто лежать между ее раздвинутых ног. В подобные моменты меня всегда тянет признаться в любви до гроба, но я сдерживаюсь и целую все, во что утыкаются мои губы, все, кроме ее губ, губ проститутки, которая не хочет, чтобы ее целовали, и взамен предпочитает пять отсосов за рабочий день. Такие уж они, эти проститутки. Когда я уже не мог больше сдерживаться и решил получить обещанную награду, я еще чуть-чуть рукой раздвинул ей ляжки и наудачу стал тыкать ее своим гарпуном, пока не убедился, что угодил в цель. Поднажав еще немного, я испытал это ни с чем не сравнимое ощущение, будто раздвигаю шелковые занавеси; еще немного; и еще, пока полностью не погрузил в нее своего маленького представителя на этой земле, и когда она со всех сторон облекла меня, я приподнялся на локтях, чтобы дать ей перевести дух под весом моей стодвадцатикилограммовой туши. Я мог бы оставаться так вечно; но оставаться так вечно было невозможно, поэтому я начал ритмичные продвижения туда и обратно, предположив, что и так провел внутри достаточно много времени. Цыпочка предоставила мне свободу действий, не утруждая себя и не прибегая к спецэффектам: я слышал только, как она испускает сквозь стиснутые зубы короткий вздох при каждой из моих атак, медленных, но все более настойчивых, вынуждавших ее напрягать мышцы, чтобы сопротивляться давлению, которому я ее подвергал, схватив за плечи. Почувствовав неминуемо надвигающийся оргазм, я еще приподнялся на руках, чтобы не причинить ей вреда во время последних толчков, и протяжно кончил с тем стоном «вау», который всегда вырывается у меня, когда мне хорошо. Потом я ощутил, как моя писька обмякает, влажная, превращаясь в то, что она есть на самом деле, еще более нелепая в этом непромокаемом чехле, полном белесой слизи.
Лежа навзничь, я подождал, пока успокоится дыхание, а потом спросил ее, не может ли она обождать минуток пять в постели, пока я не выкурю сигарету. Она согласилась и тоже попросила у меня закурить. Нашарив в брюках пачку «Фортуны», я дал ей сигаретку и поднес огня. А сам закурил «дукатину» и снова растянулся на постели.
– Хорошо было? – спросила проститутка.
– По-королевски. Но если подождать немного, можно повторить.
– Если у тебя есть еще три с полтиной…
– Еще три штуки? Ты что, сбрендила? Уж поскольку мы здесь, тебе лучше остаться со мной и повторить. Все не придется выходить на улицу и искать другого клиента.
На мгновение она уставилась в потолок и затянулась «Фортуной».
– Ладно, могу сделать тебе скидку: две с полтиной.
– У меня всего-то две штуки и осталось. А на обратном пути я хотел еще взять такси.
– Ну, уж если ты так хочешь, натягивай презерватив, и я тебе отсосу за штуку…
– Терпеть не могу, когда меня сосут.
– Да ну? Странный ты…
– Да, наверное, я чуточку извращенец. Слушай, давай еще разок трахнемся за штуку.
– И речи быть не может. Две штуки. Можешь вернуться и на метро. Если у тебя не хватает, могу подкинуть мелочи на билет.
– Уже сто лет не ездил в метро, мне там дышать нечем.
– Слушай, не перегибай палку… Мне с тобой было неплохо, но все же это не общество милосердия, ясно? Раньше я хотела скинуть тебе пятьсот, а теперь готова на скидку в полторы штуки.
Ага, так-то лучше: если хорошенько потрахаешься, то можно и на метро проехаться. Я согласился на второй раз за две штуки. Мы докурили, я обнял ее, она обняла меня, припав щекой к моей груди, мы потерлись друг о друга и повторили все почти в точности, как в первый раз, только спокойнее, потому что жажда неотложного оргазма во мне поугасла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Роберто, принеси-ка мне еще пивка.
– Сию минуту.
– Слушай, Роберто, я тебе нравлюсь?
– Ну, это как посмотреть…
– А как?
– Так.
Еще пива. Половина третьего. Я снова пьян. Пьян и задумчив, но, сколько ни думай, киногеничнее от этого не станешь. Приходится ужимать киноповествование: настенные часы, главный герой со своим пивом и газетой, затемнение, снова часы, пепельница, батарея пустых пивных бутылок. К несчастью, жизнь приходится натужно преодолевать в реальном времени, но именно поэтому она растяжимее любого фильма, и когда часы показывали уже половину четвертого, я разработал хитроумный план первейших и безотлагательных действий, связанных с делом The First a покончив с этим, подумал, как же мне, черт побери, провести остаток ночи. «Что ты в эту жизнь вложил, то обратно получил», – было первое, что пришло мне в голову. Но я сидел на мели, а Луиджи, единственный возможный кредитор в такое время, за стойкой не появлялся. Иногда он уходит домой, и бар запирает Роберто. А бывает, что он остается в своей комнатушке при баре, гоняет по двору кошек или о чем-нибудь судачит с доверенным клиентом. Я спросил у Роберто.
– Он там, у себя, проверяет счета.
Я поднялся и постучал в заднюю дверь костяшками пальцев. Войдя, я застал Луиджи, сидящего перед складным столиком, в самом разгаре бухгалтерской деятельности: вокруг в полном хаосе были раатожены: сберегательная книжка, горы счетов и маленький металлический сейф, набитый банкнотами и рукописными векселями.
– Слушай, Луиджи, хочу попросить тебя об одном одолжении.
– Только не о деньгах…
– Разве я тебе хоть когда-нибудь не возвращал долга?
– Да, но пока ты не соберешься с деньгами, глянь, тебя и след простыл, а потом жди тебя, дожидайся. Это не дело.
– Завтра все верну, серьезно, завтра у меня будет куча бабок.
– То ли мне мерещится, то ли я это уже слышал.
– Скажи, Луиджи, я хоть раз тебе соврал?
– Каждый раз, как тебе приспичит.
– Но насчет денег – никогда. Мне нужно десять штук, всего десять.
Луиджи несколько смягчился. Это было видно по тому, как он сосредоточенно опустил голову.
– Надеюсь, что и за сегодня ты тоже расплатишься.
– Хорошо, завтра я принесу тебе пятнадцать кусков, чтобы возместить…
– Послушай, я тебе не банк. Завтра вернешь то, что должен, – ни больше, ни меньше… Но только завтра, договорились?
Я буквально пулей вылетел от него и пошел к центру по улице Жауме Гильямет. Очевидных следов происшествия с Берри не осталось, только крохотные осколки блестели на асфальте в свете уличных фонарей, и виднелись опилки, которыми засыпали лужицу крови. Скоро я дошел до дома номер пятнадцать. Поравнявшись с ним, я на мгновение наклонился перед входом в сад, как человек, который зашнуровывает ботинок. Я оглядел фонарный столб и абсолютно не удивился, увидев привязанную к нему красную тряпицу, наоборот, я даже обрадовался, убедившись, что мои ожидания подтверждаются. Я почувствовал себя хитрым, коварным, проницательным, самоудовлетворенным, как иногда после алкоголя: мир снова становился упорядоченным. Убедившись в наличии улики, я дошел по Травесере до Нумансии и стал спускаться к площади Испании. До бара на Паралело я добрался, уже нагуляв аппетит. Постучался в опущенные ставни. В глазке появился свет. Я дал возможность удостовериться, что я – это я, и меня впустили через боковую дверь. Рагу из маленьких осьминогов с рыбными фрикадельками, пряное и острое. Я ел не спеша, смакуя каждый кусок, и мне становилось лучше. Для полного кайфа оставалось только хорошенько погадить. Сортир был грязнее грязного, чего и следовало ожидать от бара на Паралело, открытого для всех желающих ночь напролет, но я соорудил из обрывков бумаги импровизированную прокладку и удобно пристроился над очком, следя, чтобы кончик члена не касался фаянса. Закончив, я быстренько подрочил над умывальником, представляя телеведущую с потрясающими титьками; не то чтобы мне уж очень хотелось, но надо было слегка подразгрузиться, чтобы потом сразу не кончить. Затем я тщательно умылся и обнюхал себя под мышками: полный порядок. На улицу я вышел уже совсем трезвым, а набитое брюхо отбило кислое послевкусие пива и водки.
Дневной свет еще только разгорался, транспорта было мало. Мне нравится это время: полшестого утра – шесть. Ближе к семи город становится уродливым, и лучше проспать эту утреннюю побудку, когда жизнь начинает раскачиваться. Немного пройдясь пешком, я выкурил сигарету, потом остановил такси. В назначенной мне судьбой машине пахло бритвенным кремом «Ла Тоха». Первый выпуск новостей по радио. Пятница, двадцатое июня, матч чемпионата мира во Франции, испанская сборная, ля-ля-ля – лепет, особенно приятный в сочетании с ветерком, влетающим через опущенное стекло, и гулом дизельного мотора. Я сошел, не доезжая до Бокерии, чтобы пройтись по рынку и полюбоваться какой-нибудь рыбачкой во всеоружии, рассевшейся на своем ледяном троне, как царица морей, перед которой разложены подношения в виде лимонов и благоуханных морских ракушек. Потом поблуждал по крутым улочкам, больше сосредоточенный на приятной легкости в районе ширинки, чем на том, чтобы следовать точному маршруту, но все равно безошибочно вышел на маленькую площадь с гостиницей; незаметно для самого себя я всегда оказываюсь здесь. Роившиеся на площади женщины не особо меня вдохновили, и я забрался в один из баров в ожидании, пока не представится что-нибудь получше. Хозяин рылся в холодильниках за стойкой – лысый тип с изъеденной псориазом кожей на лбу. Кофеварка была включена и казалась готовой к исполнению своих электробытовых обязанностей. Я спросил чашку черного кофе с капелькой молока. Если кто-то не знаком с тем, как работает механизм проституции в этом районе, то примите к сведению, что дело здесь обстоит прямо противоположно тому, как оно обстоит в Амстердаме, а именно: клиент ожидает за окнами какого-нибудь бара, выставляя себя на обозрение, а проститутки между тем устраивают на площади небольшую карусель; когда какая-нибудь из них тебе приглянется, ты подаешь ей знак, и она входит, чтобы обсудить дело в подробностях. В это время ночная смена уходит, и появляются те, чья обязанность – обслуживать персонал, закончивший доставку продуктов на рынок. Здесь всегда найдется кое-что получше, чем в саунах на Энсанче, оккупированных баснословно дорогими филологинями, которые пьют обезжиренное молоко и знают слово fellatio, но в то утро дела шли вяловато: по площади разгуливали всего три цыпочки, и все не в моем вкусе. Самой старой из этой троицы, должно быть, уже давно перевалило за шестьдесят. Она упрямо торчала перед баром, подавая мне знаки. Сохраняя любезное выражение лица, я несколько раз отрицательно помотал головой, но недостаточно категорично, и кончилось тем, что она вошла за мной.
– Привет, красавчик. Хочешь прогуляться?
– В другой раз.
– Да пошли, я тебе хорошенько вылижу яйца.
– Спасибо, они у меня и так всегда прилизанные…
– Нет, вы только послушайте, какой остряк! – расхохоталась проститутка. – Вот и повеселимся вместе. Пойдем ко мне, погреешь мне киску.
Она отдаленно напоминала мне сеньору Митжанс – одну из постоянных участниц игры в канасту у маменьки, которая в конце концов всегда проигрывалась подчистую. Мне пришлось отказываться раз пятнадцать, пока она не сменила пластинку. Я предложил ей чего-нибудь выпить, и она попросила кофе с молоком и круассан. Я попытался было от нее отделаться, чтобы ее подружкам на улице стало ясно, что я еще не занят, но это оказалось не просто: покончив с круассаном, она не отставала, подкрепляя свое предложение ласками, теми ласками, которые известны только опытным проституткам и влюбленным женщинам, словно они хотят коснуться, ощупать, потрогать тебя. Стоит немалого труда противиться этим жадно снующим рукам; проститутки это знают и пытают судьбу, опутывают тебя своими прикосновениями и переходят на шепот. Наконец она признала свое поражение и вернулась на площадь, впрочем окончательно не отступившись, оборачиваясь и строя мне на ходу гримаски. Но теперь в общий хоровод вступила новенькая, на вид попригляднее, по крайней мере издалека. Я подождал, пока она подойдет поближе, чтобы лучше ее рассмотреть. Далеко за тридцать, возможно сорок с небольшим, ядреная бабенка, коротко стриженная, смуглая, крепкий задок, грудки средней величины, лицо спокойное и серьезное, очень серьезное. Я встретился с ней взглядом. Не гримасничая, она тут же вошла в бар.
– Как дела?
– Привет. Еще работаешь?
– Только начала. Тебе чего?
– Трахнуться хорошенько.
– Четыре штуки. Если хочешь комнату, плати отдельно.
– Хорошо, я как раз думал округлить до пяти тысяч, считая полторы тысячи за комнату на углу, там чисто…
Она не стала долго раздумывать.
– Ладно, три пятьсот, если пойдем в гостиницу.
Мы вошли в паре шагов друг от друга. В проститутках есть нечто, напоминающее верблюдов: на публике они обычно ведут себя так, будто не имеют к тебе никакого отношения, и молча требуют того же от тебя. Сидевший за стойкой паренек, весь ушедший в воспоминания о каком-то особо трудновызодимом прыще, вручил ей кольцо с ключом от тридцать седьмого номера и взял с меня плату за час. Лифт. Сесть в лифт с дешевой проституткой в гостинице с повременной оплатой почти наверняка означает, что тебя тут же примутся теребить за «молнию» на ширинке, чтобы сэкономить время, но эта, казалось, была не в рабочем настроении и только покусывала подушечку большого пальца.
– Тебя как зовут?
– Пабло. А тебя?
– Глория.
Вот паскудство.
Комната была оклеена обоями цвета беж, мне показалось, что я уже бывал здесь раньше, но трудно сказать наверняка: они все так похожи. Глория сдернула покрывало, под которым оказались белые простыни, проглаженные, в складках, успокоительно опрятные на вид. Потом достала из кармана джинсов два презерватива и положила на столик. После чего села в изножье кровати, разделась и пошла к маленькому умывальнику, презрительно игнорируя биде. Задрав ногу и оперевшись о край раковины, так что струя доставала до влагалища, она принялась тереть его, набирая в ладонь воды из-под крана. Обряд омовения. Меня всегда немного коробило, когда женщины подмываются, но на сей раз эта сцена в косо падающих лучах раннего утра показалась мне неожиданно прекрасной: отражающиеся в зеркале груди с остроконечными сосками, большой, налитой зад, заполнивший чашу умывальника, вода, хлюпающая о выпуклый лобок. «Моющаяся Венера», или «Девушка, поливающая свой цветок». Хорошее полотно, написанное маслом с этой натуры, вполне могло бы красоваться в одном из залов Лувра, а хорошая фотография – в авторемонтной мастерской. Я разделся поскорее, потому что мощная эрекция, скованная брюками, причиняла боль, и подошел к своей Венере, которая теперь осторожно терла внутреннюю сторону ляжек полотенцем пастельно-розового цвета. Небесно-голубое она оставила мне, давая понять, что признает условное разделение цветов согласно полу. Обняв ее сзади, я просунул руки под ее руками и нащупал груди, которые принял в свои ладони, как маленькие роги изобилия. «Погоди, вымойся и ляжем», – сказала она, стараясь высвободиться. Я тоже подошел к умывальнику, дабы исполнить обряд водного крещения; сунув упругий, как огурец, член под струю из крана, я сполоснулся и небрежно вытерся. Холодная вода и жесткое полотенце отчасти приуменьшили напряжение, вздымавшее мою палку. Проститутка растянулась с правой стороны кровати и выжидательно глядела на меня, выражение абсолютной серьезности не сходило с ее лица. «Переляг на другую сторону, если не трудно», – попросил я. Она подвинулась, и я лег рядом, тяжело дыша от возбуждения. «Пусти. Можно тебя поцеловать?» – спросил я. «Куда угодно, только не в губы». Я покрыл торопливыми поцелуями ее шею и почти сразу уткнулся в груди. Какое-то время я забавлялся их студенистостью, даже когда заметил, как отвердели ее соски, а розовые кружочки вокруг них покрылись пупырышками. Мой член снова отвесно встал. «Тебе удобно?» – «Да», – ответила она, не теряя серьезности и сосредоточенности, наблюдая, как я поглаживаю ее грудь, с каким-то расслабленным любопытством. Моя правая рука соскользнула к ее лобку. Она отвела ногу, согнув ее в колене, и я смог полностью засунуть палец во влажную и прохладную после профилактического омовения промежность. Постепенно, не переставая ласкать губами остороконечные грудки, я раздвинул указательным пальцем влагалище, отметив, как аппетитно оно взбухло, как покрылось жаркой испариной. Взяв наугад один из презервативов со столика, я надел его не без общеизвестных трудностей (преодолимых лишь тогда, когда плюешь с высокой колокольни на рекомендации изготовителя) и предпринял поползновение вскарабкаться на проститутку, которая приготовилась принять меня. Ощутив, как биения сердца отдаются в основании моего бревна, я решил не идти напролом, а приподнялся немного, чтобы поместить яички в гнездо и еще ненадолго продлить упоительное ощущение – просто лежать между ее раздвинутых ног. В подобные моменты меня всегда тянет признаться в любви до гроба, но я сдерживаюсь и целую все, во что утыкаются мои губы, все, кроме ее губ, губ проститутки, которая не хочет, чтобы ее целовали, и взамен предпочитает пять отсосов за рабочий день. Такие уж они, эти проститутки. Когда я уже не мог больше сдерживаться и решил получить обещанную награду, я еще чуть-чуть рукой раздвинул ей ляжки и наудачу стал тыкать ее своим гарпуном, пока не убедился, что угодил в цель. Поднажав еще немного, я испытал это ни с чем не сравнимое ощущение, будто раздвигаю шелковые занавеси; еще немного; и еще, пока полностью не погрузил в нее своего маленького представителя на этой земле, и когда она со всех сторон облекла меня, я приподнялся на локтях, чтобы дать ей перевести дух под весом моей стодвадцатикилограммовой туши. Я мог бы оставаться так вечно; но оставаться так вечно было невозможно, поэтому я начал ритмичные продвижения туда и обратно, предположив, что и так провел внутри достаточно много времени. Цыпочка предоставила мне свободу действий, не утруждая себя и не прибегая к спецэффектам: я слышал только, как она испускает сквозь стиснутые зубы короткий вздох при каждой из моих атак, медленных, но все более настойчивых, вынуждавших ее напрягать мышцы, чтобы сопротивляться давлению, которому я ее подвергал, схватив за плечи. Почувствовав неминуемо надвигающийся оргазм, я еще приподнялся на руках, чтобы не причинить ей вреда во время последних толчков, и протяжно кончил с тем стоном «вау», который всегда вырывается у меня, когда мне хорошо. Потом я ощутил, как моя писька обмякает, влажная, превращаясь в то, что она есть на самом деле, еще более нелепая в этом непромокаемом чехле, полном белесой слизи.
Лежа навзничь, я подождал, пока успокоится дыхание, а потом спросил ее, не может ли она обождать минуток пять в постели, пока я не выкурю сигарету. Она согласилась и тоже попросила у меня закурить. Нашарив в брюках пачку «Фортуны», я дал ей сигаретку и поднес огня. А сам закурил «дукатину» и снова растянулся на постели.
– Хорошо было? – спросила проститутка.
– По-королевски. Но если подождать немного, можно повторить.
– Если у тебя есть еще три с полтиной…
– Еще три штуки? Ты что, сбрендила? Уж поскольку мы здесь, тебе лучше остаться со мной и повторить. Все не придется выходить на улицу и искать другого клиента.
На мгновение она уставилась в потолок и затянулась «Фортуной».
– Ладно, могу сделать тебе скидку: две с полтиной.
– У меня всего-то две штуки и осталось. А на обратном пути я хотел еще взять такси.
– Ну, уж если ты так хочешь, натягивай презерватив, и я тебе отсосу за штуку…
– Терпеть не могу, когда меня сосут.
– Да ну? Странный ты…
– Да, наверное, я чуточку извращенец. Слушай, давай еще разок трахнемся за штуку.
– И речи быть не может. Две штуки. Можешь вернуться и на метро. Если у тебя не хватает, могу подкинуть мелочи на билет.
– Уже сто лет не ездил в метро, мне там дышать нечем.
– Слушай, не перегибай палку… Мне с тобой было неплохо, но все же это не общество милосердия, ясно? Раньше я хотела скинуть тебе пятьсот, а теперь готова на скидку в полторы штуки.
Ага, так-то лучше: если хорошенько потрахаешься, то можно и на метро проехаться. Я согласился на второй раз за две штуки. Мы докурили, я обнял ее, она обняла меня, припав щекой к моей груди, мы потерлись друг о друга и повторили все почти в точности, как в первый раз, только спокойнее, потому что жажда неотложного оргазма во мне поугасла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39