И тут появились пираньи – крохотные пираньи с мелкими зубками. Проснувшись, я увидел, что перепачкал все одеяло, скомканное и грязное, по которому, должно быть, я елозил во сне своими сапожищами.
В окне, выходившем на террасу, виднелось вечернее небо. Я зашел в уборную. Стоило мне расстегнуть брюки, чтобы помочиться, как в нос ударил запах, мгновенно напомнивший сцену на террасе: запах Кармелы, ее духов, полагаю также, к ним примешивался мой собственный запах, определить который было сложнее в силу его знакомости. Раз – и у меня вскочил, как у мальчика. Как чертовски приятно пахнут женщины, ничто не сравнится с этим запахом, разве только послевкусие от хорошего клитора, смачное, с легкой кислинкой. «Вместилище благовоний» – так окрестил я все это вместе в неожиданном приступе лирического вдохновения. Само собой, подобные размышления наилучшим образом способствовали эрекции, и, как я ни выверял угол обстрела, струя угодила в крышку унитаза. Конечно же, я не стал дрочить, вызывая в памяти недавние эпизоды: ошибаться свойственно человеку, но две ошибки подряд – это уже подозрительно. Вместо этого, на манер покаяния, я подставил член под струю намеренно холодной воды. Это сняло дрожь, но не смыло соков Кармелы, которые, подсохнув, образовали коросту на нежном пушке моих яиц. Не люблю я эти приспособления, но – делать нечего – пришлось взгромоздиться на биде и совершить более тщательное омовение. Пока процедура продолжалась, я, пристыженный серьезнейшим ущербом, который нанес основополагающей норме своего кодекса выживания, принялся насвистывать первое пришедшее в голову, чтобы скрыть смущение. Чаще всего мне приходится скрывать смущение перед самим собой: я насвистываю, напеваю, прикидываюсь, что ничего не произошло. Но худшее было еще впереди: новая встреча с ней станет для меня решающим испытанием. Я слабо помнил, как надо вести себя в обществе с женщиной, с которой только что перепихнулся: должен ли я быть особенно любезным, внимательным, заботливым? Будем ли мы обмениваться заговорщицкими взглядами? Слегка касаться друг друга локтями за столом? Должен ли я теперь водить ее по воскресеньям в кино? Мной овладел страх перед сценой, и я чуть было не удрал, не попрощавшись. Но все же удержался. «Пошли всех подальше и держи хвост пистолетом», – сказал я себе и, покинув покои моего Неподражаемого Брата, стал спускаться в гостиную.
В нашем доме принято подавать напитки после ужина там же, в гостиной, и все еще сидели за столом, так что, выходит, проспал я не так уж и долго. Однако, если быть точным, все, кроме Нее.
– Пабло Хосе, сынок, куда ты запропастился?
– Был в своей старой комнате. Зашел на минутку, но увлекся, разглядывая старые вещи. Я уже так давно… не видел… своих вещей…
К чему столько объяснений? Я очень редко вру плохо, но когда это случается, то это настоящая катастрофа; ничто так не режет слух, как фальшивая нота, взятая маэстро. Так или иначе, если в дело не замешаны деньги, люди позволяют обманывать себя сравнительно легко.
– Кармела только что ушла. В десять у нее выступление, а уже поздно. Просила меня передать тебе привет.
– А… вот как.
– Она довольно долго была одна на террасе… Ты даже не выпил с ней кофе.
Маменька обращалась ко мне, одновременно привлекая к участию в разговоре остальных, так что разговор, предшествоваший моему появлению, – если таковой был – оказался насильственно прекращен. В ее голосе сквозили одновременно упрек и лукавство, то же выражение появилось на лицах остальных семи человек, сидевших за столом. Стало ясно, что экзекуции мне не избежать.
– I que, Pau, com va la feina?…
Это был дядюшка Фредерик Конзергент, который терпеть не может, когда его называют Федерико, но который всегда зовет меня Пау. Обычно, начав с какой-нибудь невинной шутки, он под конец принимается искушать меня вакантными руководящими должностями в учреждениях с неслыханными названиями (восходящих, конечно же, к коза ностра). Долгие годы я никак не мог взять в толк этой нелепой настойчивости, пока наконец не понял, что все эти сумасбродные предложения – всего лишь скрытая шутка.
Я ответил на вопрос со всем лаконизмом, на который был способен, чтобы проверить, удастся ли мне лечь в дрейф, не наводя тень на плетень. Но не тут-то было: только я приготовился задрейфовать, как меня накрыло волной с кормы, и дядюшка Фелипе, приближаясь с подветренной стороны с наведенными пушками, не дал мне времени сменить галс.
– Я бы на твоем месте подыскал себе девушку и женился. Оставаться холостым в твоем возрасте нездорово.
Изрек его превосходительство генерал. По крайней мере, он воздержался от того, чтобы закончить свой призыв каким-нибудь военным кличем, – с годами воинственный дух в нем поугас. Но перекрестный огонь продолжался еще довольно долго, так что в трюмах у меня начала скапливаться вода. Я не стал сразу же выбрасывать белого флага, но, когда к боевым действиям подключился папенька, мне не оставалось ничего иного, кроме как убрать кливер и фор-стаксель, а когда к общему хору присоединилась маменька, пришлось поставить топсель, и я уже приготовился избежать бури, жертвуя всем такелажем. Даже кандидатка в Неподражаемые Тещи ввязалась в потасовку; только тетушка Асунсьон и Отец Невесты оставили меня в покое, хотя особой помощи от них тоже не было. Самой упрямой и опасной, как всегда, оказалась тетушка Саломе. С умным видом, столь характерным для приверженцев научно-популярной литературы, она насела на меня, дабы выведать все насчет моих «любовных разочарований». В свете учености тетушки Саломе всем стало окончательно ясно, что мое очевидное женоненавистничество можно объяснить только невротической реакцией на крах юношеских ожиданий в сентиментальном преломлении. Ее нападки были такими яростными, что я вынужден был распустить канаты, которыми марсель крепится к бизань-мачте, и заметил тетушке Саломе, с напыщенными олицетворениями, которые не в силах теперь воспроизвести, что, возможно, в моем случае речь идет не о женоненавистничестве, а о самой расхожей мизантропии. Все втуне: чем больше научных теорий сходится в одной точке, тем труднее людям руководствоваться здравым смыслом. Так развивались события, но наконец кофе был выпит и таким образом соблюдены все приличия, подобающие семейному ужину. При прощании мне удалось отделаться вышеупомянутыми поцелуями и рукопожатиями, и папенька, что было совершенно беспрецедентно, пошел провожать меня до дверей. Я ожидал чего-нибудь в этом роде, думал, что он будет искать возможности довести до конца разговор, прерванный в Отделе современного искусства. Но на этот раз я затаил на него злобу и держался на дистанции. Было очень некрасиво, что почти сразу же после наших откровений перед картиной он выступил против меня за столом, подзадориваемый, что было еще оскорбительнее, нашими двумя злейшими общими врагами. Папенька – человек податливый, но должен признать, что в общем его возвышает в моих глазах определенное благородство характера, так что я приписал его погрешности против fair play переменчивости нрава, приходящей с возрастом. Однако неприятный осадок остался.
– Погоди, я должен переодеться. Я оставил свою рубашку в твоей гардеробной.
– Не забудь взять и эту куртку.
– Сожалею, но, если ты хочешь избавиться от нее, придется включить ее в завещание вместе с причитающимися мне двадцатью пятью миллиардами.
Бедный старик не помнил, что он такого плохого сделал, и не понимал, чем вызвано мое раздражение, но на лице его появилось некое подобие улыбки, словно он старался учтиво отреагировать на шутку, сути которой не понял. Мне пришло в голову, что временами я чересчур суров с ним, несомненно, потому, что я человек мягкий и сентиментальный: какой уж есть. Я зашел на кухню попрощаться с Бебой, а когда вернулся в коридор, было больно видеть, как он стоит там, поджидая меня, патетически опершись на свои костыли. Я даже примиряюще похлопал его по плечу – не слишком сильно, чтобы он не потерял равновесия.
– Будь осторожнее, – сказал я.
– Это ты будь осторожнее. Не хочу тебя просить навещать нас, но хотя бы звони. И не вздумай ни словом обмолвиться об этом деле матери.
Садясь в лифт, я самым нелепым образом чувствовал себя виноватым в чем-то и подумал, что неплохо бы встряхнуться. Мысль напиться не привлекала меня – я напиваюсь с удовольствием, только когда совершенно счастлив, – но мне не приходило в голову, что еще можно сделать со своим бренным телом. Только сев за руль Бестии, я решил, что следующие два часа буду побивать рекорды скорости. Я проехал по Диагонали в направлении шоссе А7, постоянно поглядывая в зеркало заднего обзора. Заехал на бензоколонку в Молинс-де-Рей, чтобы Багира могла хорошенько утолить жажду перед началом гонки. За мной съехал с магистрали белый «опель-кадет» устаревшей модели GSI. Я попросил, чтобы мне залили полный бак, а сам зашел в лавочку купить сигарет. Один из двух типов, ехавших в «опеле», зашел вслед за мной и взял бутылку воды. Лет тридцати, внешность грубоватая, но отнюдь не криминальная; он тщательно избегал смотреть мне в лицо. Я заглянул в сортир и, выйдя, обнаружил, что «опель» стоит все там же и покупавший воду тип притворяется, что проверяет давление в колесах. Они тоже подстроились к транспортному потоку вскоре после того, как это сделал я, следивший за ними через зеркало заднего вида, и довольно долго тащились за мной, не обгоняя, хоть я и шел не больше ста. Я больше не сомневался, что это типы, которых нанял папенька для слежки за мной, но справлялись они со своей задачей хуже некуда.
Через полтора часа, поглощенный упоительным чувством беспрепятственного движения по знакомому шоссе, я внезапно увидел пред собой купола Пилар, и мне пришлось развернуться, снова взяв курс на Барселону.
Меня волновало, до какой степени дотошной была слежка, которую снарядил за мной папенька. Не говоря уже о простой щепетильности, видели ли они, как я устроил ночной дозор на улице Жауме Гильямет, сидя в Бестии вместе с Дюймовочкой? А если так, то: как они могли это истолковать? Смогли ли угадать особый интерес, который я проявляю к дому номер пятнадцать? Неизвестности вокруг было хоть отбавляй.
Теперь я знаю, что поступал правильно, обдумывая все эти вопросы, но тогда я чувствовал себя нелепо: было несомненно, что The First похитили ради выкупа, и остались считанные часы до того, как кто-нибудь попытается выйти на связь с папенькой. Как бы там ни было, я возвращался в Барселону, сделав крюк, чтобы въехать со стороны Меридианы, когда мне пришла мысль, что неплохо бы навестить «Женни Г.». Было ясно, что эта идея связана с моим потаенным желанием довести приключение до конца, но я обманул себя, притворившись, что хочу только отпраздновать разрешение всех загадок и тайн и по большому счету распрощаться с Багирой и кредитной карточкой. Скоро я снова стану Пабло Балу Миральесом, пешеходом без гроша в кармане. И тут я с сокрушением вынужден был констатировать, что, доведись мне выбирать между вечной жизнью в Интернете и эфемерным удовольствием реально сидеть за рулем «лотуса эспри», я, несомненно, предпочел бы «лотус». Но менять жизнь было уже поздно.
Спустившись по Вильяроэль, я наткнулся на парковку, желтый щит перед которой обещал, что она открыта круглосуточно. Я заехал и прямо оттуда набрал по мобильнику The First нужный номер. Цифровые часы показывали четыре минуты четвертого утра.
– Доброй ночи, «Женни Г.» слушает.
Отчетливый английский акцент, точно как в первый раз.
– Привет. Видите ли, я – друг дома и подумал, не заехать ли чего-нибудь выпить, но не знаю, может быть, уже поздно.
– Ни в коем случае.
– Превосходно. Только, понимаете, я не помню точного адреса…
Номер дома по улице самой верхней части квартала Сарриа, где город, поднимаясь по склону горы, становится разреженнее. Сразу же, выйдя с парковки, я поймал такси: по приемнику звучала баллада в исполнении «Crowded House», от обивки еще пахло женскими духами, таксист был скромен и вежлив. Пока ехали, я обшарил карманы и среди ключей и принадлежностей для набивания косячков наскреб восемьдесят две тысячи мятыми бумажками. Не густо, поэтому я попросил шофера остановиться на площади Сарриа у банкомата, из которого извлек еще сто банкнот в виде подкрепления; потом мы проехали еще какой-то участок дороги, и я сошел у предположительного местонахождения дома, номер которого запомнил.
Пройдя немного, я почти сразу наткнулся на здание. Это был огромный пяти– или шестиэтажный особняк в неоклассическом стиле, окруженный садами. Несмотря на впечатляющие размеры, дом в целом производил гармоничное впечатление и был отделан не без изящества. Бело-желтый фасад премило украшал зеленый плющ и лиловые цветы бугенвиллий. Здесь с равным успехом мог бы располагаться дом престарелых и один из тех частных университетов, где учат зарабатывать кучу денег. Во второй раз за вечер я пожалел, что, выходя из дома, надел гавайскую рубашку. Пройдя мимо будки, где сидели два сторожа, контролировавшие проезд транспорта («Доброй ночи-и-и-и»), я пересек часть сада и поднялся по короткой мраморной лестнице, снова почувствовав, как болезненно протестуют перетруженные мышцы ног. Наверху я наткнулся на застекленную решетку, сквозь которую были видны сени, куда в оны дни, должно быть, въезжали верховые и откуда – снизу вверх и сверху вниз – вели две пышно изукрашенные лестницы. Я нажал на звонок, вделанный в позолоченную дощечку. «Женни Г.» – значилось на ней под декоративной гравировкой, изображавшей, как мне показалось, ветку нарда (впрочем, это вполне могла оказаться и магнолия – по цветам я не великий спец). У меня возникло искушение поискать где-нибудь рядом с косяком красную тряпицу, но я сдержался, увидев сквозь стекло приближавшуюся, чтобы открыть решетку, девушку, платьем и внешним видом похожую на служанку, не слишком агрессивную. Ощущение дежа вю не покидало меня еще долгое время спустя, но это было ложное дежа вю, поскольку я мог с абсолютной точностью восстановить его предысторию.
У девушки был совершенно такой же акцент, как и по телефону. Я сказал, что недавно разговаривал с ней, и она вспомнила меня.
– Вы член клуба?
– Нет.
– Это ваш первый визит?
– Да.
– Ваше удостоверение личности, пожалуйста…
– Я должен показать вам удостоверение личности?
– Неизбежная формальность.
Лады, у меня есть удостоверение личности, уже несколько лет как просроченное, но я всегда ношу его при себе вместе с паспортом, тоже просроченным, – привычка, сохранившаяся со времен моих странствий. Девица не обратила внимание на даты, ограничившись тем, что набрала номер на клавиатуре. Через несколько секунд из маленького принтера появилась пластиковая карточка.
– Сейчас я вам все объясню. Это понадобится вам, это – магнитная карта (в слове «карта» «р» – английское, картавое). На ней служащие будут записывать услуги, которых вы потребуете, находясь здесь. Вход – пятьдесят тысяч. Если вы хотите точнее узнать о расценках, в вашем распоряжении прейскуранты, которые можно найти в любой части здания.
Я подумал, что куда проще была старая система фишек, но как бы то ни было, взял у девушки это своеобразное удостоверение с логотипом в виде ветки нарда, номером и магнитной лентой на обратной стороне. Почему-то подумалось, что я попал в тематический парк, но ощущение мгновенно прошло, едва я увидел молодого громилу в рубашке со стоячим черным воротничком и пиджаке в шотландскую клетку. Он выглянул из двери служебного помещения под спускающейся лестницей. Оттуда же до меня долетело приглушенное воркование голосов, говорящих на английском, и я решил, что это нечто вроде караулки. Тип, которого я углядел, был под метр девяносто, сплошные бугры выпирающих мышц; хотелось сунуть ему в руку банку йогурта и сфотографировать для рекламы. На какое-то мгновение он настороженно застыл, глядя на девушку и на меня, но, убедившись, что все в порядке, вернулся в свою комнатушку, причем когда он поворачивался, под пиджаком, на уровне подмышки, у него обозначилась темная припухлость, которая вряд ли могла оказаться подмышечной опухолью. Это мне не очень понравилось, но коли уж я оказался здесь, то решил, следуя указаниям девушки, подняться по лестнице на второй этаж, где, по всей видимости, был расположен непосредственно вход.
Никаких старух у каминов: пройдя по коридору и свернув за угол, я тут же попал в большой зал, по всему напоминавший главный бар, еще более просторный, чем сени. Тут-то мне и припомнилась старая пивная реклама, в которой молодой дипломат, назначенный консулом в какую-то далекую страну, едва оказавшись там, видит экзотически размалеванную вывеску, сулящую море соблазнов. «Добро пожаловать, господин консул».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В окне, выходившем на террасу, виднелось вечернее небо. Я зашел в уборную. Стоило мне расстегнуть брюки, чтобы помочиться, как в нос ударил запах, мгновенно напомнивший сцену на террасе: запах Кармелы, ее духов, полагаю также, к ним примешивался мой собственный запах, определить который было сложнее в силу его знакомости. Раз – и у меня вскочил, как у мальчика. Как чертовски приятно пахнут женщины, ничто не сравнится с этим запахом, разве только послевкусие от хорошего клитора, смачное, с легкой кислинкой. «Вместилище благовоний» – так окрестил я все это вместе в неожиданном приступе лирического вдохновения. Само собой, подобные размышления наилучшим образом способствовали эрекции, и, как я ни выверял угол обстрела, струя угодила в крышку унитаза. Конечно же, я не стал дрочить, вызывая в памяти недавние эпизоды: ошибаться свойственно человеку, но две ошибки подряд – это уже подозрительно. Вместо этого, на манер покаяния, я подставил член под струю намеренно холодной воды. Это сняло дрожь, но не смыло соков Кармелы, которые, подсохнув, образовали коросту на нежном пушке моих яиц. Не люблю я эти приспособления, но – делать нечего – пришлось взгромоздиться на биде и совершить более тщательное омовение. Пока процедура продолжалась, я, пристыженный серьезнейшим ущербом, который нанес основополагающей норме своего кодекса выживания, принялся насвистывать первое пришедшее в голову, чтобы скрыть смущение. Чаще всего мне приходится скрывать смущение перед самим собой: я насвистываю, напеваю, прикидываюсь, что ничего не произошло. Но худшее было еще впереди: новая встреча с ней станет для меня решающим испытанием. Я слабо помнил, как надо вести себя в обществе с женщиной, с которой только что перепихнулся: должен ли я быть особенно любезным, внимательным, заботливым? Будем ли мы обмениваться заговорщицкими взглядами? Слегка касаться друг друга локтями за столом? Должен ли я теперь водить ее по воскресеньям в кино? Мной овладел страх перед сценой, и я чуть было не удрал, не попрощавшись. Но все же удержался. «Пошли всех подальше и держи хвост пистолетом», – сказал я себе и, покинув покои моего Неподражаемого Брата, стал спускаться в гостиную.
В нашем доме принято подавать напитки после ужина там же, в гостиной, и все еще сидели за столом, так что, выходит, проспал я не так уж и долго. Однако, если быть точным, все, кроме Нее.
– Пабло Хосе, сынок, куда ты запропастился?
– Был в своей старой комнате. Зашел на минутку, но увлекся, разглядывая старые вещи. Я уже так давно… не видел… своих вещей…
К чему столько объяснений? Я очень редко вру плохо, но когда это случается, то это настоящая катастрофа; ничто так не режет слух, как фальшивая нота, взятая маэстро. Так или иначе, если в дело не замешаны деньги, люди позволяют обманывать себя сравнительно легко.
– Кармела только что ушла. В десять у нее выступление, а уже поздно. Просила меня передать тебе привет.
– А… вот как.
– Она довольно долго была одна на террасе… Ты даже не выпил с ней кофе.
Маменька обращалась ко мне, одновременно привлекая к участию в разговоре остальных, так что разговор, предшествоваший моему появлению, – если таковой был – оказался насильственно прекращен. В ее голосе сквозили одновременно упрек и лукавство, то же выражение появилось на лицах остальных семи человек, сидевших за столом. Стало ясно, что экзекуции мне не избежать.
– I que, Pau, com va la feina?…
Это был дядюшка Фредерик Конзергент, который терпеть не может, когда его называют Федерико, но который всегда зовет меня Пау. Обычно, начав с какой-нибудь невинной шутки, он под конец принимается искушать меня вакантными руководящими должностями в учреждениях с неслыханными названиями (восходящих, конечно же, к коза ностра). Долгие годы я никак не мог взять в толк этой нелепой настойчивости, пока наконец не понял, что все эти сумасбродные предложения – всего лишь скрытая шутка.
Я ответил на вопрос со всем лаконизмом, на который был способен, чтобы проверить, удастся ли мне лечь в дрейф, не наводя тень на плетень. Но не тут-то было: только я приготовился задрейфовать, как меня накрыло волной с кормы, и дядюшка Фелипе, приближаясь с подветренной стороны с наведенными пушками, не дал мне времени сменить галс.
– Я бы на твоем месте подыскал себе девушку и женился. Оставаться холостым в твоем возрасте нездорово.
Изрек его превосходительство генерал. По крайней мере, он воздержался от того, чтобы закончить свой призыв каким-нибудь военным кличем, – с годами воинственный дух в нем поугас. Но перекрестный огонь продолжался еще довольно долго, так что в трюмах у меня начала скапливаться вода. Я не стал сразу же выбрасывать белого флага, но, когда к боевым действиям подключился папенька, мне не оставалось ничего иного, кроме как убрать кливер и фор-стаксель, а когда к общему хору присоединилась маменька, пришлось поставить топсель, и я уже приготовился избежать бури, жертвуя всем такелажем. Даже кандидатка в Неподражаемые Тещи ввязалась в потасовку; только тетушка Асунсьон и Отец Невесты оставили меня в покое, хотя особой помощи от них тоже не было. Самой упрямой и опасной, как всегда, оказалась тетушка Саломе. С умным видом, столь характерным для приверженцев научно-популярной литературы, она насела на меня, дабы выведать все насчет моих «любовных разочарований». В свете учености тетушки Саломе всем стало окончательно ясно, что мое очевидное женоненавистничество можно объяснить только невротической реакцией на крах юношеских ожиданий в сентиментальном преломлении. Ее нападки были такими яростными, что я вынужден был распустить канаты, которыми марсель крепится к бизань-мачте, и заметил тетушке Саломе, с напыщенными олицетворениями, которые не в силах теперь воспроизвести, что, возможно, в моем случае речь идет не о женоненавистничестве, а о самой расхожей мизантропии. Все втуне: чем больше научных теорий сходится в одной точке, тем труднее людям руководствоваться здравым смыслом. Так развивались события, но наконец кофе был выпит и таким образом соблюдены все приличия, подобающие семейному ужину. При прощании мне удалось отделаться вышеупомянутыми поцелуями и рукопожатиями, и папенька, что было совершенно беспрецедентно, пошел провожать меня до дверей. Я ожидал чего-нибудь в этом роде, думал, что он будет искать возможности довести до конца разговор, прерванный в Отделе современного искусства. Но на этот раз я затаил на него злобу и держался на дистанции. Было очень некрасиво, что почти сразу же после наших откровений перед картиной он выступил против меня за столом, подзадориваемый, что было еще оскорбительнее, нашими двумя злейшими общими врагами. Папенька – человек податливый, но должен признать, что в общем его возвышает в моих глазах определенное благородство характера, так что я приписал его погрешности против fair play переменчивости нрава, приходящей с возрастом. Однако неприятный осадок остался.
– Погоди, я должен переодеться. Я оставил свою рубашку в твоей гардеробной.
– Не забудь взять и эту куртку.
– Сожалею, но, если ты хочешь избавиться от нее, придется включить ее в завещание вместе с причитающимися мне двадцатью пятью миллиардами.
Бедный старик не помнил, что он такого плохого сделал, и не понимал, чем вызвано мое раздражение, но на лице его появилось некое подобие улыбки, словно он старался учтиво отреагировать на шутку, сути которой не понял. Мне пришло в голову, что временами я чересчур суров с ним, несомненно, потому, что я человек мягкий и сентиментальный: какой уж есть. Я зашел на кухню попрощаться с Бебой, а когда вернулся в коридор, было больно видеть, как он стоит там, поджидая меня, патетически опершись на свои костыли. Я даже примиряюще похлопал его по плечу – не слишком сильно, чтобы он не потерял равновесия.
– Будь осторожнее, – сказал я.
– Это ты будь осторожнее. Не хочу тебя просить навещать нас, но хотя бы звони. И не вздумай ни словом обмолвиться об этом деле матери.
Садясь в лифт, я самым нелепым образом чувствовал себя виноватым в чем-то и подумал, что неплохо бы встряхнуться. Мысль напиться не привлекала меня – я напиваюсь с удовольствием, только когда совершенно счастлив, – но мне не приходило в голову, что еще можно сделать со своим бренным телом. Только сев за руль Бестии, я решил, что следующие два часа буду побивать рекорды скорости. Я проехал по Диагонали в направлении шоссе А7, постоянно поглядывая в зеркало заднего обзора. Заехал на бензоколонку в Молинс-де-Рей, чтобы Багира могла хорошенько утолить жажду перед началом гонки. За мной съехал с магистрали белый «опель-кадет» устаревшей модели GSI. Я попросил, чтобы мне залили полный бак, а сам зашел в лавочку купить сигарет. Один из двух типов, ехавших в «опеле», зашел вслед за мной и взял бутылку воды. Лет тридцати, внешность грубоватая, но отнюдь не криминальная; он тщательно избегал смотреть мне в лицо. Я заглянул в сортир и, выйдя, обнаружил, что «опель» стоит все там же и покупавший воду тип притворяется, что проверяет давление в колесах. Они тоже подстроились к транспортному потоку вскоре после того, как это сделал я, следивший за ними через зеркало заднего вида, и довольно долго тащились за мной, не обгоняя, хоть я и шел не больше ста. Я больше не сомневался, что это типы, которых нанял папенька для слежки за мной, но справлялись они со своей задачей хуже некуда.
Через полтора часа, поглощенный упоительным чувством беспрепятственного движения по знакомому шоссе, я внезапно увидел пред собой купола Пилар, и мне пришлось развернуться, снова взяв курс на Барселону.
Меня волновало, до какой степени дотошной была слежка, которую снарядил за мной папенька. Не говоря уже о простой щепетильности, видели ли они, как я устроил ночной дозор на улице Жауме Гильямет, сидя в Бестии вместе с Дюймовочкой? А если так, то: как они могли это истолковать? Смогли ли угадать особый интерес, который я проявляю к дому номер пятнадцать? Неизвестности вокруг было хоть отбавляй.
Теперь я знаю, что поступал правильно, обдумывая все эти вопросы, но тогда я чувствовал себя нелепо: было несомненно, что The First похитили ради выкупа, и остались считанные часы до того, как кто-нибудь попытается выйти на связь с папенькой. Как бы там ни было, я возвращался в Барселону, сделав крюк, чтобы въехать со стороны Меридианы, когда мне пришла мысль, что неплохо бы навестить «Женни Г.». Было ясно, что эта идея связана с моим потаенным желанием довести приключение до конца, но я обманул себя, притворившись, что хочу только отпраздновать разрешение всех загадок и тайн и по большому счету распрощаться с Багирой и кредитной карточкой. Скоро я снова стану Пабло Балу Миральесом, пешеходом без гроша в кармане. И тут я с сокрушением вынужден был констатировать, что, доведись мне выбирать между вечной жизнью в Интернете и эфемерным удовольствием реально сидеть за рулем «лотуса эспри», я, несомненно, предпочел бы «лотус». Но менять жизнь было уже поздно.
Спустившись по Вильяроэль, я наткнулся на парковку, желтый щит перед которой обещал, что она открыта круглосуточно. Я заехал и прямо оттуда набрал по мобильнику The First нужный номер. Цифровые часы показывали четыре минуты четвертого утра.
– Доброй ночи, «Женни Г.» слушает.
Отчетливый английский акцент, точно как в первый раз.
– Привет. Видите ли, я – друг дома и подумал, не заехать ли чего-нибудь выпить, но не знаю, может быть, уже поздно.
– Ни в коем случае.
– Превосходно. Только, понимаете, я не помню точного адреса…
Номер дома по улице самой верхней части квартала Сарриа, где город, поднимаясь по склону горы, становится разреженнее. Сразу же, выйдя с парковки, я поймал такси: по приемнику звучала баллада в исполнении «Crowded House», от обивки еще пахло женскими духами, таксист был скромен и вежлив. Пока ехали, я обшарил карманы и среди ключей и принадлежностей для набивания косячков наскреб восемьдесят две тысячи мятыми бумажками. Не густо, поэтому я попросил шофера остановиться на площади Сарриа у банкомата, из которого извлек еще сто банкнот в виде подкрепления; потом мы проехали еще какой-то участок дороги, и я сошел у предположительного местонахождения дома, номер которого запомнил.
Пройдя немного, я почти сразу наткнулся на здание. Это был огромный пяти– или шестиэтажный особняк в неоклассическом стиле, окруженный садами. Несмотря на впечатляющие размеры, дом в целом производил гармоничное впечатление и был отделан не без изящества. Бело-желтый фасад премило украшал зеленый плющ и лиловые цветы бугенвиллий. Здесь с равным успехом мог бы располагаться дом престарелых и один из тех частных университетов, где учат зарабатывать кучу денег. Во второй раз за вечер я пожалел, что, выходя из дома, надел гавайскую рубашку. Пройдя мимо будки, где сидели два сторожа, контролировавшие проезд транспорта («Доброй ночи-и-и-и»), я пересек часть сада и поднялся по короткой мраморной лестнице, снова почувствовав, как болезненно протестуют перетруженные мышцы ног. Наверху я наткнулся на застекленную решетку, сквозь которую были видны сени, куда в оны дни, должно быть, въезжали верховые и откуда – снизу вверх и сверху вниз – вели две пышно изукрашенные лестницы. Я нажал на звонок, вделанный в позолоченную дощечку. «Женни Г.» – значилось на ней под декоративной гравировкой, изображавшей, как мне показалось, ветку нарда (впрочем, это вполне могла оказаться и магнолия – по цветам я не великий спец). У меня возникло искушение поискать где-нибудь рядом с косяком красную тряпицу, но я сдержался, увидев сквозь стекло приближавшуюся, чтобы открыть решетку, девушку, платьем и внешним видом похожую на служанку, не слишком агрессивную. Ощущение дежа вю не покидало меня еще долгое время спустя, но это было ложное дежа вю, поскольку я мог с абсолютной точностью восстановить его предысторию.
У девушки был совершенно такой же акцент, как и по телефону. Я сказал, что недавно разговаривал с ней, и она вспомнила меня.
– Вы член клуба?
– Нет.
– Это ваш первый визит?
– Да.
– Ваше удостоверение личности, пожалуйста…
– Я должен показать вам удостоверение личности?
– Неизбежная формальность.
Лады, у меня есть удостоверение личности, уже несколько лет как просроченное, но я всегда ношу его при себе вместе с паспортом, тоже просроченным, – привычка, сохранившаяся со времен моих странствий. Девица не обратила внимание на даты, ограничившись тем, что набрала номер на клавиатуре. Через несколько секунд из маленького принтера появилась пластиковая карточка.
– Сейчас я вам все объясню. Это понадобится вам, это – магнитная карта (в слове «карта» «р» – английское, картавое). На ней служащие будут записывать услуги, которых вы потребуете, находясь здесь. Вход – пятьдесят тысяч. Если вы хотите точнее узнать о расценках, в вашем распоряжении прейскуранты, которые можно найти в любой части здания.
Я подумал, что куда проще была старая система фишек, но как бы то ни было, взял у девушки это своеобразное удостоверение с логотипом в виде ветки нарда, номером и магнитной лентой на обратной стороне. Почему-то подумалось, что я попал в тематический парк, но ощущение мгновенно прошло, едва я увидел молодого громилу в рубашке со стоячим черным воротничком и пиджаке в шотландскую клетку. Он выглянул из двери служебного помещения под спускающейся лестницей. Оттуда же до меня долетело приглушенное воркование голосов, говорящих на английском, и я решил, что это нечто вроде караулки. Тип, которого я углядел, был под метр девяносто, сплошные бугры выпирающих мышц; хотелось сунуть ему в руку банку йогурта и сфотографировать для рекламы. На какое-то мгновение он настороженно застыл, глядя на девушку и на меня, но, убедившись, что все в порядке, вернулся в свою комнатушку, причем когда он поворачивался, под пиджаком, на уровне подмышки, у него обозначилась темная припухлость, которая вряд ли могла оказаться подмышечной опухолью. Это мне не очень понравилось, но коли уж я оказался здесь, то решил, следуя указаниям девушки, подняться по лестнице на второй этаж, где, по всей видимости, был расположен непосредственно вход.
Никаких старух у каминов: пройдя по коридору и свернув за угол, я тут же попал в большой зал, по всему напоминавший главный бар, еще более просторный, чем сени. Тут-то мне и припомнилась старая пивная реклама, в которой молодой дипломат, назначенный консулом в какую-то далекую страну, едва оказавшись там, видит экзотически размалеванную вывеску, сулящую море соблазнов. «Добро пожаловать, господин консул».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39