Я попытался вспомнить, когда в последний раз видел белый «опель» своих ангелов-хранителей. И тут же вспомнил: это было на Травесере, за квартал от того места, где остановилось мое такси, перед тем как я углубился в лабиринт подземного гаража с Нико. Там они потеряли мой след.
И теперь я один.
Из-за своей дурной головы.
И из-за этих двух придурков.
Каков дальнейший план действий?
Не оставалось ничего иного, как предпринять мозговой штурм, собрав воедино отрывки из фильмов-экшн, смутные воспоминания о приемах ведения боя, которым меня обучали на военной службе, и все штучки Багза Банни, которые мне удалось вспомнить. Через пять минут у меня уже был наготове бесподобный стратегический план. Первым делом надо было немного восстановить физическую и психологическую форму. Для начала я помочился, заметив не обнаруженные ранее из-за основной боли в башке острые болевые ощущения в области мочевого пузыря. Вместо унитаза я воспользовался умывальником, а когда закончил, окружающий мир показался чуть более сносным. Потом я напился мелкими глоточками и умылся, не жалея воды. Потом я испытал обезболивающее действие кокаина и вдохнул добрую понюшку, показавшуюся мне панацеей. Вслед за тем я постарался уничтожить все следы того, что я уже бодрствую и начеку: по возможности вытер умывальник, аккуратно повесил полотенце на прежнее место, положил пакетик с кокой туда же, где он лежал прежде… Стратегия состояла в том, что, если кто-нибудь войдет, я притворюсь, что все еще сплю, и у меня появится возможность застать его врасплох. Но потом мне пришло в голову, что, прежде чем это случится, я услышу шаги в коридоре, так что я позволил себе пока не ложиться и сделать небольшую зарядку, чтобы размять затекшие члены, упражнения, которые здоровые люди обычно делают в фильмах. Сначала я ограничился полумахами руками, исключив все, что предполагало резкие движения головой, но кока оказывала действие, и я отважился на более серьезные растяжки. Ботинки я не надел (я сделал бы это, но это тоже не укладывалось в план), и мне пришло в голову обследовать подошвы моих носков – не запачкались ли они от ходьбы босиком. Когда я лягу на кровать, мои подошвы будут хорошо видны любому вошедшему, и, увидев, что они грязные, он легко догадается о моих махинациях. Я подумал было надеть носки навыворот, пока буду делать упражнения, или перевернуть их так, чтобы пятка приходилась на подъем ноги (что давало преимущество – с максимальной скоростью привести их в исходное положение)… Но моментальный осмотр моих подошв показал, что это ни к чему. Я вечно ломаю себе голову над какими-нибудь наблюдениями, которые кажутся ценными, но потом все равно ни на что не годятся, но коли уж я решил зарядиться положительной энергией, то, мысленно похлопав себя по плечу, постарался, чтобы это мое внимание к деталям по крайней мере способствовало поднятию моего морального духа.
Когда до меня донеслись далекие шаги, звяканье ключей, голоса и я навзничь вытянулся на кровати, притворяясь спящим, состояние мое было уже вполне удовлетворительным. И только тогда до меня дошло, что, вместо того чтобы заниматься ерундистикой с носками, я мог бы использовать это время, чтобы измыслить и соорудить какое-нибудь внушительное оружие. К сожалению, у меня ментальность Магилы Гориллы, а не Терминатора.
Шаги остановились за дверью. Мне показалось, что я различил звуки, производимые по крайней мере тремя людьми.
– Редкий экземпляр, верно?
Произнесший это голос находился по ту сторону двери. Я представил себе, что он принадлежит человеку, заглядывающему в окошко.
– И не говори: пять человек не могли его перенести, пришлось волочь на одеяле.
– Вы хоть его усыпили?
– Да, впрыснули ему снотворное на улице, так он еще две минуты не мог утихомириться… Пришлось мне вмазать ему вторую дозу, чтобы он перестал рычать и махать руками.
– Ну, если он окажется такой же упрямый, как братец, задаст он нам жару… Вы с уколами не перебрали? Он уже двенадцать часов спит…
– Да нет, уже проснулся. Видишь, брюки расстегнул.
Мне пришлось мигом прекратить осыпать себя беззвучными проклятиями, потому что один из типов принялся изо всех сил колошматить в дверь.
– Эй, приятель, пора вставать! Давай, пошевеливайся!
Поднялся такой шум, что дальше притворяться, будто я ничего не слышу, было невозможно. Сначала я только чуть пошевелился, но субъект продолжал молотить в дверь, перемежая стук выкриками, так что мне пришлось притвориться, что я в испуге открываю глаза. Тут же я начал делать гримасы, как от боли, несколько напоминавшие те, взаправдашние, но только немного переигрывая.
– Медленно открывайте глаза. Вот так. Прикройте глаза рукой. Говорить можете?
Говорить я, вроде бы, мог, но мне показалось более уместным издавать только негромкие гортанные звуки. Наконец они отважились открыть дверь, и вошли двое говоривших – один лысый, другой тощий, – но на обоих были белые халаты, по крайней мере как у ветеринаров. Они не внушали особых опасений, но по другую сторону двери я разглядел еще двоих в синих комбинезонах, башмаках с высокими голенищами и подпоясанных широкими ремнями, на которых болтались дубинки и пистолеты, выглядевшие вполне реально. Я продолжал прикидываться, что умираю, и один из ветеринаров, лысый, налил в стоявший на полочке над умывальником стакан немного воды и протянул мне. Их очень интересовало, не хочу ли я еще пить, лучше ли мне, нет ли у меня аллергии на бог весть что… Писклявым, цыплячьим голосом я произнес несколько «да» и «нет» и разрешил, чтобы мне оказали помощь.
– Где я? – слабо поинтересовался я, как герой хичкоковского фильма.
– Успокойтесь, дышите глубже. Подождем несколько минут, и когда вам станет лучше и вы сможете идти, мы проведем вас в другое место, где вам все объяснят.
Очень важно было прикинуться, что я не могу нормально идти, и я изобразил сильную боль в лодыжке, которая мешала мне ступить на пол. Лысый снял с меня косок и прощупал стопу от подъема до передней части голени с тем важным видом, который обычно напускают на себя ветеринары.
– Так больно?
«Нет… Да… А-а-а, вот здесь». Я сделал поползновение надеть ботинки, но тип сказал, что лучше мне идти босиком, пока лодыжечная кость не встанет на место. Мне не хотелось бросать ботинки, но вряд ли было разумно настаивать, чтобы мне дали надеть их. С превеликим усилием я приподнял хромое копыто и водрузил семьдесят килограммов веса Пабло Хосе на тщедушного ветеринара. Один из вооруженных типов предпринял попытку войти в комнату – ни много ни мало чтобы надеть на меня наручники. «За что? Где я?» – протестующе залепетал я и сделал негодующее движение вырваться, как человек, обладающий дипломатической неприкосновенностью. Я сделал это с такой безупречно сымитированной неловкостью, что зацепил ширму и стал падать вместе с ней; к счастью, все трое подоспели и удержали меня.
– Оставьте его, не надо наручников. Заберите его. яичные вещи, – сказал лысый.
Вооруженный мужчина соорудил узелок из белой скатерки, которой был покрыт столик, где лежали мои вещи, и забрал ботинки. Когда мы вышли из комнаты, я, не переставая возлежать на плече тощего ветеринара, попытался рассмотреть, что представляет уходящий вправо и влево коридор. Направо был виден ряд дверей, заканчивающийся спускающимися вниз лестницами; налево, метров через двадцать, коридор прерывался решетчатой дверью, рядом с которой за письменным столом сидел еще один жандарм. К нему-то мы и направились, и, увидев, что мы подходим к двери, он поспешно отпер ее ключом, свисавшим на цепочке. Мы шли в следующем порядке: первыми следовали я и ветеринар, игравший роль моего костыля; вслед за нами жандарм нес белый узелок и мои ботинки; за ним шел лысый, а второй жандарм замыкал шествие.
Я понял, что мой момент настал, когда мы ступили за порог решетчатой двери. Трудно точно объяснить, что именно я тогда сделал. Едва переступив через порог, я пробормотал что-то и медленно повернулся, увлекая за собой поддерживающего меня ветеринара, как будто хотел спросить что-то у шедшего позади жандарма. Оказавшись с ним лицом к лицу, я напустил на себя такой перепуганный вид, что он, бедняга, испугался не меньше моего и вздрогнул всем телом. Дальше я действовал мгновенно: вытянув левую руку, я схватил узелок, а правой стал выкручивать шею ветеринару, и когда он согнулся, чтобы сохранить свою голову на тонкой шее, я со страшной силой толкнул его в сторону жандарма. Тот по инерции ударился о лысого ветеринара, шедшего за ним, остальное же мне остается только довоображать, потому что больше я ничего не видел: бросив их всех там и вопя во всю глотку, я кинулся бежать.
Свернув за угол, я продолжал бежать со всей скоростью, с какой человек может бежать в носках по шершавому полу из песчаника, промчался по коридору и оказался на темной лестничной площадке; выбрав уходящий вверх пролет, я понесся по нему, перепрыгивая через три ступеньки, и, пробежав два этажа, остановился, стараясь не дышать слишком громко. Жандармы добежали до низа лестницы («Наверх», – сказал один), но я уже успел запустить руку в узелок, пошарил там вслепую в поисках оковалка и, сначала откусив от него приличный кусок – не пропадать же добру, – с силой швырнул оставшееся вниз, в лестничный пролет.
Мне повезло: шум удара раздался на пару этажей ниже площадки, на которой находились жандармы: тут же я услышал, как и они громко топают вниз в погоне за призраком, а я продолжал бежать все наверх и наверх в темноте, успев подняться на шесть или семь этажей, не обращая внимания на двойные двери, то и дело попадавшиеся мне на пути, пока не добежал до последней площадки, где мне ничего не оставалось, как проникнуть за первую попавшуюся дверь, за которой царила такая тьма, что я мог только догадываться, где я; возможно, эхо производимых мной самим звуков указало, что я попал в какое-то огромное пустое пространство, по которому я стал продвигаться, прижавшись к стене.
Добравшись до прямого угла, который эта стена образовывала с другой, я без сил упал на пол, чтобы перевести дыхание. На несколько секунд весь я обратился в сердце и легкие, наперебой старавшиеся доказать, кто из них звучит громче. Потом я заметил, как едкий пот щиплет глаза, и снова почувствовал пульсирующую боль в голове. Кругом не было видно ни зги; пахло сыростью, картоном и чем-то еще; я бы сказал, что пахло чучелами животных, но не из-за сходства с некоторыми выделениями, связанными с набивкой чучел, а скорее из-за сходства со словами «чучела животных»; знаю, что это сравнение трудно понять, но ведь не менее трудно понять относительность времени, а все лопают ее за милую душу. Не было слышно ни сигналов тревоги, ни чего-либо подобного, и я проникся мыслью, что жандармы, вероятно, обыскивают этаж за этажом, пока не доберутся до верха, но так или иначе надо было встряхнуться и быть начеку. Достав изо рта кусок травы, который мне удалось отгрызть от оковалка Нико, я спрятал его в карман рубашки. Потом развязал узелок и разложил его содержимое у себя на коленях. Между делом нюхнул кокаина, сунув нос в пакетик, и намазал висок смесью порошка и слюны, надеясь, что зелье сработает как местная анестезия. Затем на всякий случай обвязан белую скатерку вокруг пояса и почувствовал себя одним из участников приключений Роджера Уилко, в которых никогда не знаешь, что, черт возьми, тебе может понадобиться в ближайшем будущем.
Метрах в десяти от меня по полу тянулся тонкий лучик света, какой мог бы пробиваться из-под закрытой двери. Чиркнув зажигалкой, я подобрался к нему чуть поближе. Действительно, это оказалась закрытая дверь. Особенно не задумываясь, я открыл ее: за дверью оказался маленький сортир, по-видимому уже долгие годы не использовавшийся, слабо освещенный мутным светом, падавшим через маленькое оконце. Я вышел обратно и, по-прежнему пользуясь зажигалкой, попытался исследовать помещение, в котором находился. Оно было большим и пустынным, как офис, только без столов с компьютерами: повсюду лежала одна пыль. На другой стене я нашел еще одну дверь – противопожарную. Я потянул железную задвижку, и дверь открылась. За ней, по другую сторону толстенной стены, я увидел при свете зажигалки еще одну комнату, тоже пустую, но гораздо меньших размеров. Она была оклеена английскими обоями; расположение розеток, характерные следы на полу, места, в которых обои слегка изменили тон, – все это наводило на мысль, что я в спальне. Из нее я вышел в коридор и вдруг понял, что нахожусь в старом заброшенном доме с замурованными окнами. Сомневаться не приходилось: это была уже часть другого здания.
Из второго я прошел в третье, а из третьего – в четвертое.
Короче: пытаться описать лабиринт – все равно что пытаться сфотографировать привидение. Да и настоящим лабиринтом это на самом деле не было, скорей уж запутанной цепью зданий, иногда соприкасавшихся; никто не планировал ее так, чтобы сбить с толку случайно забредшего сюда человека. Но и так в лабиринте скорее растеряешься не из-за его геометрической усложненности, а из-за ощущения, которое он внушает, а окружавшая меня нескончаемая тьма была идеальным гипнотизером. Только призвав на помощь все свое хладнокровие, я смог не поддаться ужасу и окончательно не сбиться с пути. Однако понятие о времени я уж точно потерял, так что не могу сказать, сколько продлились мои блуждания по комнатам, залам и лестницам, погруженным в вечную искусственную ночь. Запах чучел преследовал меня: это был запах заброшенности, запустения. То тут, то там я наталкивался только на останки полуразвалившейся мебели, сваленные посреди комнаты, да маленькие предметы, не менее пугающие, несмотря на свою обыденность: голубую фарфоровую болонку на пластмассовой этажерке, календарь за восемьдесят третий год со швейцарским пейзажем, ободранный постер Брюса Спрингстина в спальне, рулон туалетной бумаги и детскую зубную щетку в оплетенном паутиной туалете: забытые вещи, которые внушают это тоскливое чувство предметов, подобранных после давнего кораблекрушения. Вспомнив о своей роли искателя приключений, я подобрал фарфоровую болонку и зубную щетку; первой еще можно было зафитилить кому-нибудь по башке, к тому же, разбив ее, можно было воспользоваться острыми режущими кромками, а зубная щетка тоже представлялась непонятно каким, но полезным инструментом. За этими занятиями я и услышал шум, который прошил вибрацией застоявшийся воздух. Странно, однако я не испугался; напротив, я тут же понял, что это взрыв петарды, благословенной петарды, которая возвращала меня к реальности, к ощущению того, что где-то совсем близко за окружающими меня стенами есть место, где готовятся встретить праздник святого Иоанна, и что я, по крайней мере, еще в Барселоне.
Я решил больше не испытывать судьбу и вернуться в здание, откуда начал свой путь. Не только потому, что было маловероятно, что жандармы все еще ищут меня на том месте, откуда я от них сбежал, но и потому, что сортир того самого первого офиса был единственным помещением, куда проникал дневной свет. Вспомнил я и о том, что ветеринар упомянул моего Неподражаемого Брата. The First должен был находиться где-то неподалеку, ведь кто бы ни руководил этой операцией, ему не подобало так неблагоразумно рассеивать своих пленников по всему лабиринту; наверняка этаж, где я проснулся, представлял нечто вроде тюремных помещений этой организации, секты, – во что бы там ни объединились эти типы.
Едва зайдя в сортир, я выглянул в окошко. Внизу темнело не различимое до дна вентиляционное отверстие. Сверху, сквозь слуховое оконце, пробивался свет и виднелось небо. Кроме агорафобии, мизантропии и отвращения к курам я страдаю также сильными приступами головокружения, но необходимость выбраться наружу была в тот момент столь сильна, что я вознамерился добраться до этого сине-зеленого света. Однако вентиляционное отверстие, вероятно, проходило рядом с камерами (назовем их так), достаточно было представить себе схему моего бегства, чтобы убедиться в этом. Допустив это, возможно, было разумнее не пытаться подняться по вентиляции на крышу, а спуститься по ней до соответствующего этажа и попробовать найти The First. В конце концов, мой случай можно было рассматривать не только как бегство, но и как выкуп. Кроме того, при спуске я мог опираться на толстую трубу из уралита – преимущество, которого не давал подъем. Было немыслимо спуститься по ней на шесть этажей вниз, но, возможно, мне удастся сэкономить часть пути, спускаясь по лестнице, и преодолеть последний (или даже два) по трубе. Теперь вопрос сводился к тому, сколько этажей подо мной пустует, а следовательно, до какого из них я смогу добраться так, чтобы меня никто не увидел.
Ответить на этот вопрос можно было одним-единственным образом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39