Я никогда не носил за пазухой пистолет, моим оружием были перья и чернила. Я подчищал, переправлял и подрисовывал числа и имена с помощью бритвы и всяких других, порой весьма неожиданных инструментов. Одним словом, я подделывал документы и подписи, давал новые имена, менял личности; я делал их опасными злодеями, но сам был обычным человеком. Об их лихих приключениях мне приходилось только мечтать.
Ким пересекает границу и прибывает в Барселону дождливой ночью в конце апреля. Он едет к родителям Дениса, чтобы передать им письмо и часть суммы, полученной в Тулузе; остальные деньги предназначаются Кармен, которая берет их без особой радости. Эта молодая женщина лет двадцати четырех, измученная трудом, одиночеством и бесконечным ожиданием, смотрит на Кима почти с ненавистью: его приезды всегда были источником тревог и волнений, он неизменно приносил с собой дурные вести – вот и на этот раз она слышит о столкновении с пограничниками и ранении Дениса. До каких пор будут длиться все эти беды? К чему столько жертв, столько смертей? Когда прекратится этот кошмар? Ким все понимает и говорит (уже не в первый раз он признался в этом и мне после одного шумного собрания в Париже), что тоже устал от этой бесконечной борьбы неизвестно за что.
Желая приободрить ее, Ким рассказывает о планах Дениса: дела у него складываются успешно и, возможно, настало время, когда она может наконец послать подальше этот опостылевший город, забрать малыша и перебраться к нему. «Я могу взять вас с собой на обратном пути, дня через три, – говорит он, – переход через границу – дело непростое, но у нас будет хороший проводник». К его удивлению, предстоящее путешествие не радует Кармен: быть может, теперь уже слишком поздно, Денис для нее мертв. Она обнимает сынишку и задумывается… Представьте: за окном дождливая ночь, все трое сидят возле пылающего очага, старики ушли спать сразу после ужина, а мальчик никак не может уснуть, и мать держит его на руках; широко открыв глаза – так же, как вы сейчас, – он с восторгом слушает рассказ Кима, верного друга его отца, явившегося сквозь ночь и страх оттуда, где непременно закончатся страдания и беды его матери; и так же внимательно и безмолвно слушает его красавица Кармен, неграмотной девушкой приехавшая из Малаги в самый разгар войны… Я не знаю подробностей, но Киму все-таки удается ее уговорить: он заверяет, что много раз благополучно переправлял детей во Францию. Несколько лет назад, организовав первую вооруженную группу Конфедерации, он часто переходил границу и почти каждый раз возвращался с кем-то из детей эмигрантов. В последний раз он переправил двух ребятишек восьми и двенадцати лет, сыновей командира-республиканца, погибшего в концлагере Маутхаузен. «Почему же в таком случае, – спрашивает Кармен, – ты до сих пор не забрал к себе собственную жену и дочь?» – «Как бы они пережили эти годы, – отвечает он, – когда я сражался в Сопротивлении и все время переезжал с места на место? Сейчас другое дело, но моя дочь больна…»
Прежде чем выйти на нужных людей, той же ночью, незадолго до рассвета, Ким навещает тебя и Аниту. Идет проливной дождь, он быстро шагает по пустырям Орты и Гинардо и наконец ловит такси.
Он рассказывал, что ты спала и он не захотел тебя будить, поэтому не стал включать свет. На террасе сильно пахло эвкалиптом. Ким коснулся губами твоего пылающего лба, затем положил на кровать клеенчатую сумку твоего любимого зеленого цвета; Аните он оставил немного денег. Он пробыл у твоей постели не более пяти минут, но эти мгновения, проведенные рядом с тобой, излечили его от печали и бесчисленных разочарований.
Тем временем наступает воскресенье. Ясное безоблачное утро и ослепительная синева неба бередят им самим усыпленную память, где живет воспоминание о таком же рассвете в этом самом саду, о далеких счастливых днях; он едет по городу на трамвае, мимо проносятся покрытые свежей зеленью платаны, залитые солнцем дома, изумрудные пальмы на балконах; люди неторопливо прогуливаются, ведя за руку детей. И сердце, как всегда, болезненно сжимается: чужак в собственном городе, иностранец в собственной стране – вот что чувствуешь, когда пропитан ненавистью и пороховой гарью, как Ким, который столько лет, вдали от вас, жил памятью о кромешном аде, о насилии и нищете, о нескончаемых бедах и неудачах, будь они прокляты, как вдруг нежданно-негаданно окунулся в ласковое тепло тихого весеннего дня, словно призывающего забыть обо всем, что было, и порадоваться жизни, подобно беспечным воскресным пешеходам… Нас нет рядом с Кимом в этом трамвае, пересекающем город с севера на юг, но мы знаем, что его гнетет и что он тщетно старается от себя отогнать: его приводит в отчаяние не только бесполезная тяжесть браунинга под мышкой, возле самого сердца, но и полная ничтожность идеалов, которые до сих пор живут в этом сердце. Каждый раз, переходя границу и встречаясь с этим утренним городом, он впадает в уныние.
Однако чувство чужеродности имеет ряд преимуществ: обостряется инстинкт, предупреждающий об опасности, и ты все время начеку. Документы он везет в старом портфеле, а приказ держит в голове: следует немедленно отказаться от любых вооруженных нападений, включая завтрашнее. Таков приказ Центра, и завтра он передаст его Жозепу Нюаляру. Встреча состоится в открытом кафе возле вокзала Сантс, ровно в одиннадцать утра. Ким выходит из трамвая, останавливается у киоска метрах в тридцати от кафе и видит Нюаляра, который ждет его за столиком в самом углу. Кажется, все в порядке… На открытой террасе кафе много посетителей, между столиками снует светловолосая девушка в белой шапочке и плиссированной юбке. Нюаляр просматривает газету, страницы перелистывает ветер. Кима он не замечает. Ему тридцать пять, он коренаст, волосы ежиком, очки в металлической оправе. Чувства Кима обострены, он ни на мгновение не забывает об опасности, но не это спасает его на сей раз, а мысли о тебе, Сусана.
Где-то рядом тормозит машина, Нюаляр резко поднимает голову, однако ничего особенного не замечает. По террасе между столиками бегают дети, ветер усиливается, начиная досаждать посетителям. Похоже, Нюаляр чувствует, что Ким где-то рядом, он вертит головой и смотрит в сторону киоска, но как раз в этот миг порыв ветра задирает юбку у девушки, которая несет поднос, заставленный выпивкой, и это забавное происшествие полностью поглощает внимание Нюаляра, равно как и других посетителей. Залившись румянцем, молоденькая официантка пытается одернуть юбку, наклоняет поднос, и его содержимое едва не обрушивается на голову Нюаляра. Слышен чей-то смех. Стройные девичьи ноги, эта неожиданная отрада для глаз – Нюаляр оценил их и тоже смеется – не позволяют ему заметить шефа и подать условный знак; твой отец тем временем задерживается у киоска на несколько секунд дольше, рассматривая обложку бульварного романчика под названием «Приключения Сусаны» и думая про себя, что его дочурку он бы очень позабавил, – и это его спасает.
Он хочет купить книжку, но уже нет времени. Черная мантилья, сорванная ветром с головы одной из посетительниц кафе, пролетает над террасой, словно испуганная ворона, и запутывается в ветвях дерева. Скверная примета, дурной знак, который Нюаляр снова не замечает. Ким спрашивает у продавца, сколько стоит книга, и, обернувшись, видит, как обескураженный Нюаляр растерянно встает, и порыв ветра едва не сбивает его с ног: возле него стоят два типа в серых плащах, он хочет нагнуться, чтобы поднять с пола какой-то предмет, кажется, берет, но его тут же хватают-, один проверяет документы, другой надевает наручники. Нюаляр не сопротивляется, и на глазах изумленной публики его тащат к черному автомобилю и толкают внутрь, однако в последний момент он бросает прощальный взгляд на официантку в надежде, что налетевший ветер вновь поднимет ее легкую плиссированную юбку. Нюаляр всегда был таким – самозабвенно влюбленным в жизнь и женщин…
Ким неподвижно стоит возле киоска, пока автомобиль не исчезает за поворотом, после чего уходит. Похоже, полиция не знала, что у Нюаляра была назначена с ним встреча, иначе они бы обязательно дождались его прихода, чтобы взять обоих. Тем не менее совершенно ясно, что это была спланированная операция: в то же самое время на квартире Побленоу схвачены Бетанкур и Кампс, а также наш связной, распространявший листовки, механик из Грасии. Без доноса тут явно не обошлось.
Спустя несколько часов Ким, рискуя попасть в лапы полиции, об этом узнает и решает, что теперь самое лучшее – исчезнуть как можно быстрее. Возвращаться в Орту нельзя, и он назначает Кармен встречу по телефону. Она с сынишкой приезжает на вокзал Франсиа, держа в руке маленький чемодан, и той же ночью они все вместе пересекают границу.
Задание провалено, но обещание, данное Денису, Ким выполнил: Кармен и мальчик прибыли в Тулузу живыми и здоровыми.
Глава четвертая
1
По утрам я превращался в тень капитана Блая. День за днем меня все крепче опутывала паутина нелепостей, сотканная из диких выходок и причуд старого болтуна, и мне порой казалось, будто я барахтаюсь в какой-то вымышленной реальности, в неподвижной серой пустоте, и все эти надуманные страсти не стоят и малой толики тех переживаний, что поджидали меня вечером в особняке. Единственное, о чем я теперь мечтал, – как можно скорее очутиться рядом с Сусаной и Форкатом.
Поначалу я стеснялся клянчить подписи и, когда нам открывали дверь, прятался за спиной капитана, делая вид, будто я тут ни при чем, но потом привык. Я брал с собой маленькую папку с петицией и лист бумаги, куда по просьбе капитана Блая заносил имена и адреса тех, кто подписался или, наоборот, отказался поставить свою подпись. Последних было большинство. Капитан таскал меня по барам и магазинам, рынкам и школам, мы уходили все дальше от проклятой трубы, постепенно охватывая весь район Ла-Салуд и добрую часть Гинардо. Он настойчиво трезвонил во все двери подряд, и разгневанные домохозяйки, заслонив могучими телесами дверной проем, выслушивали текст петиции недоверчиво и неохотно. Знакомые капитана ставили свою подпись, чтобы поскорее от него отделаться, однако такое случалось нечасто. В большинстве квартир, особенно там, где дверь открывали мужчины, нас посылали куда подальше самыми последними словами. Так вы говорите, подписать эту бумажку, чтобы трубу надстроили на несколько метров и устранили утечку газа? Да идите вы к черту со своей трубой, ядовитым газом, отравленным дымом и прочим дерьмом собачьим, – говорили раздраженные жильцы, захлопывая дверь прямо перед нашим носом.
– Слабоумный идиот, вот вы кто, – отвечал капитан из-за двери. Оказавшись на улице, он вздыхал: – Дерьмо подступает к самому горлу, а они и слышать ничего не хотят. Наверняка этот негодяй – прибежник режима…
– Вы хотели сказать: приспешник, капитан.
– Я хотел сказать то, что сказал, сопляк. Бывают приспешники, а бывают просто бздуны и трусы, они-то и есть прибежники. К тому же надышавшиеся газа.
Но капитан не отчаивался. К концу мая, почти через месяц после появления Форката, мы не собрали и дюжины подписей, хотя, по его мнению, мэрия могла вмешаться только в том случае, если их наберется не менее пятисот, и я понимал, что обивать чужие пороги и топтать лестницы мне предстоит как минимум до осени, пока меня не возьмут учеником в мастерскую и я наконец не буду избавлен от неугомонного капитана.
Любопытные домохозяйки с улицы Камелий и Алегре-де-Далт не сомневались – жена, конечно же, рассказывает капитану о том, что происходит в особняке сеньоры Аниты, и при появлении диковинного собирателя подписей беззастенчиво засыпали его вопросами. Правда ли, что человек, которого пригрела эта потаскуха, прибыл вовсе не из Франции, а из бургосской тюрьмы? Почему он никогда не выходит из дому, чем он занимается целыми днями с больной пятнадцатилетней девчонкой и этим мальчуганом? Правда ли, что бесстыжая кассирша шляется по дому голая, или это только слухи?
Капитан не терялся, украшая свои рассказы самыми дикими и немыслимыми подробностями, чем еще больше запутывал клубок сплетен и пересудов. Нет, сеньора Клотильда, у вас неверные сведения, этот человек на самом деле знахарь, недавно прибывший из Китая, он лечит девочку отваром из роз и светляков, древним испытанным средством против палочек Коха, хотя в молодости он и вправду работал официантом на корабле, плавал по всему свету и однажды влюбился в кассиршу, однако Жоаким Франк-и-Касабланкас оказался проворнее и отбил у него возлюбленную, тогда он смирился и, вероятно, забыл красавицу блондинку, но, быть может, угли еще не совсем остыли, кто их знает, этих авантюристов, по крайней мере нашего, с косыми глазами и иссеченным шрамами сердцем… Форкат не просто авантюрист, он авантюрист с большой буквы!
Старик врал так убедительно, что жители квартала, между собой считавшие его полоумным болтуном, с восторгом проглатывали всю эту несусветную чушь, которая вполне приходилась им по вкусу, пробуждая невесть какие сладострастные помыслы и сентиментальные мечты, особенно у мужчин: смазливая кассирша мало кого оставляла равнодушным. И как ни завирался капитан, рассказывая о загадочном доме и его обитателях, слушали его с неизменным вниманием. Он подыгрывал, делая вид, что его крайне занимает происходящее в особняке, хотя на самом деле подобные мелочи его совсем не интересовали. Как-то раз он признался, что почувствовал себя стариком в тот день, когда ему впервые пришлось притвориться, будто его интересуют скучные вещи. По правде говоря, он редко вел себя как старик, особенно если дело касалось его навязчивой идеи – фабричной трубы и зловонного газа, во имя борьбы с которыми он прочесывал улицу за улицей, разнося сплетни и слухи.
Постепенно и я узнавал о сеньоре Аните сплетни, ходившие в нашем квартале. Какие-то капитан решительно опроверг, другие подтвердил – например, что у сеньоры Аниты уже не первый раз жил мужчина: три года назад в особняке не меньше месяца околачивался один механик из кинотеатра «Иберия», где она в то время работала; по словам капитана, он приходился сеньоре Аните дальним родственником и к тому же был очень болен. Его выгнали из пансиона, и ему негде было жить; он все время кашлял и плевался кровью – я уверен, именно он заразил девочку, добавил капитан, – и хотя он был очень хорош собой и чистоплотен, сеньора Анита как-то призналась донье Конче, что чувствует к нему отвращение, особенно когда меняет простыни.
Неподалеку от дома, возле цветочной лавочки на улице Сардинии, капитан заявил, что срочно должен понюхать гвоздики, но, едва переступив порог, воскликнул:
– Даже сюда доносится зловонное дыхание этой пакости!
Хозяйка, худенькая невзрачная женщина, обескураженная нашим вторжением, прежде чем подписать петицию, которую капитан, как обычно, велел мне зачитать вслух, назвала мать Сусаны неотесанной деревенщиной:
– Столько лет здесь живет, а так и не научилась говорить по-каталонски – ни она, ни ее дочь.
Она заявила, что больше всего ее раздражают не любовники кассирши, а ее страсть к вину, обтягивающие юбки, вихляющая походка, дурной вкус и потасканный вид, от которого бедняжке, к сожалению, уже никогда не избавиться. Будь у нее муж, она бы меньше задом вертела, добавила цветочница.
– Мужчины считают ее аппетитной, не правда ли? – вкрадчиво поинтересовался капитан. – А она курит как паровоз. Но видите ли, сеньора Пили, чем старше и занудливее становишься, тем меньше хочется осуждать людей… Точнее, большинство людей. Вот почему я считаю, что Бог, который наверняка гораздо старше меня и еще больший зануда, не станет меня осуждать, когда мы встретимся там, наверху. Он скажет: проходите, сеньор Блай, располагайтесь со всеми удобствами. Вот что он мне скажет… В любом случае, сеньора Пили, если хорошенько подумать, чем бы ни занималась эта белокурая красотка с ее бурным темпераментом и соблазнительным задом, волновать нас может только одно: легкие ее дочки, разрушенные палочками Коха, а также поганый газ, от которого гниют цветы в их саду, а рано или поздно сгнием мы все… Вот почему я прошу вас поставить подпись – мы должны помочь вылечить легкие невинного ребенка, который непременно умрет, если не восторжествует справедливость и мы не добьемся, чтобы власти убрали чертову трубу или в крайнем случае сделали ее на несколько метров выше…
– Конечно, конечно, – засуетилась сеньора Пилар и выхватила у меня из рук петицию. – Давай, сынок Я подпишу. Разве отвяжешься от этого старого болтуна?
Цветочница добавила, что не стоит так драматизировать ситуацию; ей, например, вовсе не кажется, что Сусана вот-вот умрет. Еще она заявила, что туберкулез – болезнь романтическая и не надо преувеличивать… Уже стоя в дверях, капитан обернулся к сеньоре Пилар и предупредил, чтобы она была поосторожнее, когда ясной безоблачной ночью, поддавшись сентиментальному настроению, будет рассматривать звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Ким пересекает границу и прибывает в Барселону дождливой ночью в конце апреля. Он едет к родителям Дениса, чтобы передать им письмо и часть суммы, полученной в Тулузе; остальные деньги предназначаются Кармен, которая берет их без особой радости. Эта молодая женщина лет двадцати четырех, измученная трудом, одиночеством и бесконечным ожиданием, смотрит на Кима почти с ненавистью: его приезды всегда были источником тревог и волнений, он неизменно приносил с собой дурные вести – вот и на этот раз она слышит о столкновении с пограничниками и ранении Дениса. До каких пор будут длиться все эти беды? К чему столько жертв, столько смертей? Когда прекратится этот кошмар? Ким все понимает и говорит (уже не в первый раз он признался в этом и мне после одного шумного собрания в Париже), что тоже устал от этой бесконечной борьбы неизвестно за что.
Желая приободрить ее, Ким рассказывает о планах Дениса: дела у него складываются успешно и, возможно, настало время, когда она может наконец послать подальше этот опостылевший город, забрать малыша и перебраться к нему. «Я могу взять вас с собой на обратном пути, дня через три, – говорит он, – переход через границу – дело непростое, но у нас будет хороший проводник». К его удивлению, предстоящее путешествие не радует Кармен: быть может, теперь уже слишком поздно, Денис для нее мертв. Она обнимает сынишку и задумывается… Представьте: за окном дождливая ночь, все трое сидят возле пылающего очага, старики ушли спать сразу после ужина, а мальчик никак не может уснуть, и мать держит его на руках; широко открыв глаза – так же, как вы сейчас, – он с восторгом слушает рассказ Кима, верного друга его отца, явившегося сквозь ночь и страх оттуда, где непременно закончатся страдания и беды его матери; и так же внимательно и безмолвно слушает его красавица Кармен, неграмотной девушкой приехавшая из Малаги в самый разгар войны… Я не знаю подробностей, но Киму все-таки удается ее уговорить: он заверяет, что много раз благополучно переправлял детей во Францию. Несколько лет назад, организовав первую вооруженную группу Конфедерации, он часто переходил границу и почти каждый раз возвращался с кем-то из детей эмигрантов. В последний раз он переправил двух ребятишек восьми и двенадцати лет, сыновей командира-республиканца, погибшего в концлагере Маутхаузен. «Почему же в таком случае, – спрашивает Кармен, – ты до сих пор не забрал к себе собственную жену и дочь?» – «Как бы они пережили эти годы, – отвечает он, – когда я сражался в Сопротивлении и все время переезжал с места на место? Сейчас другое дело, но моя дочь больна…»
Прежде чем выйти на нужных людей, той же ночью, незадолго до рассвета, Ким навещает тебя и Аниту. Идет проливной дождь, он быстро шагает по пустырям Орты и Гинардо и наконец ловит такси.
Он рассказывал, что ты спала и он не захотел тебя будить, поэтому не стал включать свет. На террасе сильно пахло эвкалиптом. Ким коснулся губами твоего пылающего лба, затем положил на кровать клеенчатую сумку твоего любимого зеленого цвета; Аните он оставил немного денег. Он пробыл у твоей постели не более пяти минут, но эти мгновения, проведенные рядом с тобой, излечили его от печали и бесчисленных разочарований.
Тем временем наступает воскресенье. Ясное безоблачное утро и ослепительная синева неба бередят им самим усыпленную память, где живет воспоминание о таком же рассвете в этом самом саду, о далеких счастливых днях; он едет по городу на трамвае, мимо проносятся покрытые свежей зеленью платаны, залитые солнцем дома, изумрудные пальмы на балконах; люди неторопливо прогуливаются, ведя за руку детей. И сердце, как всегда, болезненно сжимается: чужак в собственном городе, иностранец в собственной стране – вот что чувствуешь, когда пропитан ненавистью и пороховой гарью, как Ким, который столько лет, вдали от вас, жил памятью о кромешном аде, о насилии и нищете, о нескончаемых бедах и неудачах, будь они прокляты, как вдруг нежданно-негаданно окунулся в ласковое тепло тихого весеннего дня, словно призывающего забыть обо всем, что было, и порадоваться жизни, подобно беспечным воскресным пешеходам… Нас нет рядом с Кимом в этом трамвае, пересекающем город с севера на юг, но мы знаем, что его гнетет и что он тщетно старается от себя отогнать: его приводит в отчаяние не только бесполезная тяжесть браунинга под мышкой, возле самого сердца, но и полная ничтожность идеалов, которые до сих пор живут в этом сердце. Каждый раз, переходя границу и встречаясь с этим утренним городом, он впадает в уныние.
Однако чувство чужеродности имеет ряд преимуществ: обостряется инстинкт, предупреждающий об опасности, и ты все время начеку. Документы он везет в старом портфеле, а приказ держит в голове: следует немедленно отказаться от любых вооруженных нападений, включая завтрашнее. Таков приказ Центра, и завтра он передаст его Жозепу Нюаляру. Встреча состоится в открытом кафе возле вокзала Сантс, ровно в одиннадцать утра. Ким выходит из трамвая, останавливается у киоска метрах в тридцати от кафе и видит Нюаляра, который ждет его за столиком в самом углу. Кажется, все в порядке… На открытой террасе кафе много посетителей, между столиками снует светловолосая девушка в белой шапочке и плиссированной юбке. Нюаляр просматривает газету, страницы перелистывает ветер. Кима он не замечает. Ему тридцать пять, он коренаст, волосы ежиком, очки в металлической оправе. Чувства Кима обострены, он ни на мгновение не забывает об опасности, но не это спасает его на сей раз, а мысли о тебе, Сусана.
Где-то рядом тормозит машина, Нюаляр резко поднимает голову, однако ничего особенного не замечает. По террасе между столиками бегают дети, ветер усиливается, начиная досаждать посетителям. Похоже, Нюаляр чувствует, что Ким где-то рядом, он вертит головой и смотрит в сторону киоска, но как раз в этот миг порыв ветра задирает юбку у девушки, которая несет поднос, заставленный выпивкой, и это забавное происшествие полностью поглощает внимание Нюаляра, равно как и других посетителей. Залившись румянцем, молоденькая официантка пытается одернуть юбку, наклоняет поднос, и его содержимое едва не обрушивается на голову Нюаляра. Слышен чей-то смех. Стройные девичьи ноги, эта неожиданная отрада для глаз – Нюаляр оценил их и тоже смеется – не позволяют ему заметить шефа и подать условный знак; твой отец тем временем задерживается у киоска на несколько секунд дольше, рассматривая обложку бульварного романчика под названием «Приключения Сусаны» и думая про себя, что его дочурку он бы очень позабавил, – и это его спасает.
Он хочет купить книжку, но уже нет времени. Черная мантилья, сорванная ветром с головы одной из посетительниц кафе, пролетает над террасой, словно испуганная ворона, и запутывается в ветвях дерева. Скверная примета, дурной знак, который Нюаляр снова не замечает. Ким спрашивает у продавца, сколько стоит книга, и, обернувшись, видит, как обескураженный Нюаляр растерянно встает, и порыв ветра едва не сбивает его с ног: возле него стоят два типа в серых плащах, он хочет нагнуться, чтобы поднять с пола какой-то предмет, кажется, берет, но его тут же хватают-, один проверяет документы, другой надевает наручники. Нюаляр не сопротивляется, и на глазах изумленной публики его тащат к черному автомобилю и толкают внутрь, однако в последний момент он бросает прощальный взгляд на официантку в надежде, что налетевший ветер вновь поднимет ее легкую плиссированную юбку. Нюаляр всегда был таким – самозабвенно влюбленным в жизнь и женщин…
Ким неподвижно стоит возле киоска, пока автомобиль не исчезает за поворотом, после чего уходит. Похоже, полиция не знала, что у Нюаляра была назначена с ним встреча, иначе они бы обязательно дождались его прихода, чтобы взять обоих. Тем не менее совершенно ясно, что это была спланированная операция: в то же самое время на квартире Побленоу схвачены Бетанкур и Кампс, а также наш связной, распространявший листовки, механик из Грасии. Без доноса тут явно не обошлось.
Спустя несколько часов Ким, рискуя попасть в лапы полиции, об этом узнает и решает, что теперь самое лучшее – исчезнуть как можно быстрее. Возвращаться в Орту нельзя, и он назначает Кармен встречу по телефону. Она с сынишкой приезжает на вокзал Франсиа, держа в руке маленький чемодан, и той же ночью они все вместе пересекают границу.
Задание провалено, но обещание, данное Денису, Ким выполнил: Кармен и мальчик прибыли в Тулузу живыми и здоровыми.
Глава четвертая
1
По утрам я превращался в тень капитана Блая. День за днем меня все крепче опутывала паутина нелепостей, сотканная из диких выходок и причуд старого болтуна, и мне порой казалось, будто я барахтаюсь в какой-то вымышленной реальности, в неподвижной серой пустоте, и все эти надуманные страсти не стоят и малой толики тех переживаний, что поджидали меня вечером в особняке. Единственное, о чем я теперь мечтал, – как можно скорее очутиться рядом с Сусаной и Форкатом.
Поначалу я стеснялся клянчить подписи и, когда нам открывали дверь, прятался за спиной капитана, делая вид, будто я тут ни при чем, но потом привык. Я брал с собой маленькую папку с петицией и лист бумаги, куда по просьбе капитана Блая заносил имена и адреса тех, кто подписался или, наоборот, отказался поставить свою подпись. Последних было большинство. Капитан таскал меня по барам и магазинам, рынкам и школам, мы уходили все дальше от проклятой трубы, постепенно охватывая весь район Ла-Салуд и добрую часть Гинардо. Он настойчиво трезвонил во все двери подряд, и разгневанные домохозяйки, заслонив могучими телесами дверной проем, выслушивали текст петиции недоверчиво и неохотно. Знакомые капитана ставили свою подпись, чтобы поскорее от него отделаться, однако такое случалось нечасто. В большинстве квартир, особенно там, где дверь открывали мужчины, нас посылали куда подальше самыми последними словами. Так вы говорите, подписать эту бумажку, чтобы трубу надстроили на несколько метров и устранили утечку газа? Да идите вы к черту со своей трубой, ядовитым газом, отравленным дымом и прочим дерьмом собачьим, – говорили раздраженные жильцы, захлопывая дверь прямо перед нашим носом.
– Слабоумный идиот, вот вы кто, – отвечал капитан из-за двери. Оказавшись на улице, он вздыхал: – Дерьмо подступает к самому горлу, а они и слышать ничего не хотят. Наверняка этот негодяй – прибежник режима…
– Вы хотели сказать: приспешник, капитан.
– Я хотел сказать то, что сказал, сопляк. Бывают приспешники, а бывают просто бздуны и трусы, они-то и есть прибежники. К тому же надышавшиеся газа.
Но капитан не отчаивался. К концу мая, почти через месяц после появления Форката, мы не собрали и дюжины подписей, хотя, по его мнению, мэрия могла вмешаться только в том случае, если их наберется не менее пятисот, и я понимал, что обивать чужие пороги и топтать лестницы мне предстоит как минимум до осени, пока меня не возьмут учеником в мастерскую и я наконец не буду избавлен от неугомонного капитана.
Любопытные домохозяйки с улицы Камелий и Алегре-де-Далт не сомневались – жена, конечно же, рассказывает капитану о том, что происходит в особняке сеньоры Аниты, и при появлении диковинного собирателя подписей беззастенчиво засыпали его вопросами. Правда ли, что человек, которого пригрела эта потаскуха, прибыл вовсе не из Франции, а из бургосской тюрьмы? Почему он никогда не выходит из дому, чем он занимается целыми днями с больной пятнадцатилетней девчонкой и этим мальчуганом? Правда ли, что бесстыжая кассирша шляется по дому голая, или это только слухи?
Капитан не терялся, украшая свои рассказы самыми дикими и немыслимыми подробностями, чем еще больше запутывал клубок сплетен и пересудов. Нет, сеньора Клотильда, у вас неверные сведения, этот человек на самом деле знахарь, недавно прибывший из Китая, он лечит девочку отваром из роз и светляков, древним испытанным средством против палочек Коха, хотя в молодости он и вправду работал официантом на корабле, плавал по всему свету и однажды влюбился в кассиршу, однако Жоаким Франк-и-Касабланкас оказался проворнее и отбил у него возлюбленную, тогда он смирился и, вероятно, забыл красавицу блондинку, но, быть может, угли еще не совсем остыли, кто их знает, этих авантюристов, по крайней мере нашего, с косыми глазами и иссеченным шрамами сердцем… Форкат не просто авантюрист, он авантюрист с большой буквы!
Старик врал так убедительно, что жители квартала, между собой считавшие его полоумным болтуном, с восторгом проглатывали всю эту несусветную чушь, которая вполне приходилась им по вкусу, пробуждая невесть какие сладострастные помыслы и сентиментальные мечты, особенно у мужчин: смазливая кассирша мало кого оставляла равнодушным. И как ни завирался капитан, рассказывая о загадочном доме и его обитателях, слушали его с неизменным вниманием. Он подыгрывал, делая вид, что его крайне занимает происходящее в особняке, хотя на самом деле подобные мелочи его совсем не интересовали. Как-то раз он признался, что почувствовал себя стариком в тот день, когда ему впервые пришлось притвориться, будто его интересуют скучные вещи. По правде говоря, он редко вел себя как старик, особенно если дело касалось его навязчивой идеи – фабричной трубы и зловонного газа, во имя борьбы с которыми он прочесывал улицу за улицей, разнося сплетни и слухи.
Постепенно и я узнавал о сеньоре Аните сплетни, ходившие в нашем квартале. Какие-то капитан решительно опроверг, другие подтвердил – например, что у сеньоры Аниты уже не первый раз жил мужчина: три года назад в особняке не меньше месяца околачивался один механик из кинотеатра «Иберия», где она в то время работала; по словам капитана, он приходился сеньоре Аните дальним родственником и к тому же был очень болен. Его выгнали из пансиона, и ему негде было жить; он все время кашлял и плевался кровью – я уверен, именно он заразил девочку, добавил капитан, – и хотя он был очень хорош собой и чистоплотен, сеньора Анита как-то призналась донье Конче, что чувствует к нему отвращение, особенно когда меняет простыни.
Неподалеку от дома, возле цветочной лавочки на улице Сардинии, капитан заявил, что срочно должен понюхать гвоздики, но, едва переступив порог, воскликнул:
– Даже сюда доносится зловонное дыхание этой пакости!
Хозяйка, худенькая невзрачная женщина, обескураженная нашим вторжением, прежде чем подписать петицию, которую капитан, как обычно, велел мне зачитать вслух, назвала мать Сусаны неотесанной деревенщиной:
– Столько лет здесь живет, а так и не научилась говорить по-каталонски – ни она, ни ее дочь.
Она заявила, что больше всего ее раздражают не любовники кассирши, а ее страсть к вину, обтягивающие юбки, вихляющая походка, дурной вкус и потасканный вид, от которого бедняжке, к сожалению, уже никогда не избавиться. Будь у нее муж, она бы меньше задом вертела, добавила цветочница.
– Мужчины считают ее аппетитной, не правда ли? – вкрадчиво поинтересовался капитан. – А она курит как паровоз. Но видите ли, сеньора Пили, чем старше и занудливее становишься, тем меньше хочется осуждать людей… Точнее, большинство людей. Вот почему я считаю, что Бог, который наверняка гораздо старше меня и еще больший зануда, не станет меня осуждать, когда мы встретимся там, наверху. Он скажет: проходите, сеньор Блай, располагайтесь со всеми удобствами. Вот что он мне скажет… В любом случае, сеньора Пили, если хорошенько подумать, чем бы ни занималась эта белокурая красотка с ее бурным темпераментом и соблазнительным задом, волновать нас может только одно: легкие ее дочки, разрушенные палочками Коха, а также поганый газ, от которого гниют цветы в их саду, а рано или поздно сгнием мы все… Вот почему я прошу вас поставить подпись – мы должны помочь вылечить легкие невинного ребенка, который непременно умрет, если не восторжествует справедливость и мы не добьемся, чтобы власти убрали чертову трубу или в крайнем случае сделали ее на несколько метров выше…
– Конечно, конечно, – засуетилась сеньора Пилар и выхватила у меня из рук петицию. – Давай, сынок Я подпишу. Разве отвяжешься от этого старого болтуна?
Цветочница добавила, что не стоит так драматизировать ситуацию; ей, например, вовсе не кажется, что Сусана вот-вот умрет. Еще она заявила, что туберкулез – болезнь романтическая и не надо преувеличивать… Уже стоя в дверях, капитан обернулся к сеньоре Пилар и предупредил, чтобы она была поосторожнее, когда ясной безоблачной ночью, поддавшись сентиментальному настроению, будет рассматривать звезды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23