На ночном столике стоял стакан, накрытый кофейным блюдцем, рядом чистая пепельница, возле которой лежали таблетки аспирина и пачка сигарет «Идеал». При нас Форкат не курил ни разу – ни дома, ни в саду, и уж тем более у Сусаны на террасе. Из-под кровати выглядывал уголок старого картонного чемодана.
– Давай посмотрим, что там внутри, – предложила Сусана.
Я вытащил чемодан, и Сусана, встав на колени, открыла крышку. В нос ударил терпкий растительный запах, тот самый непередаваемый аромат рук Форката. Внутри мы обнаружили вырезки из французских газет, географические карты и брошюры туристических агентств, дешевый песенник, зачитанную книгу без обложки под названием «Битва за хлеб», конверты от заграничных пластинок с песнями на английском и французском, а в углу – завернутый в черный джемпер и лоскут желтой замши маленький короткоствольный револьвер, какой-то тусклый, но, по-видимому, новехонький. Не верилось, что он настоящий.
– Это игрушка, – сказала Сусана.
– Как бы не так. – Я взвесил его в руке. – Интересно, он заряжен?
Сусана отобрала у меня револьвер, завернула обратно в джемпер и, положив на место, принялась рассматривать газетные вырезки. По большей части это были заметки из парижских и шанхайских газет, все до одной на французском языке. С одной из фотографий на нас глянула испачканная грязью носатая физиономия велосипедиста Фаусто Коппи, который, словно призрак в тумане, гордо стоял в вихрях снежной вьюги на фоне какого-то горного приюта. Под съеденным молью шарфом мы обнаружили паспорт с фотографией Форката, принадлежавший при этом некоему Хосе Карбо Балагеру; внутри лежала сложенная вдвое записка Кима: «Я должен моему другу Ф. Форкату громадную сумму в сто пятьдесят франков (150 ф.), рюмку коньяку, а также пинок под зад, чтобы не раздавал деньги таким бесстыдникам, как я, Жоаким Франк. Тулуза, май 1941». Еще там лежал испачканный краской старый кошелек, в котором хранилось несколько иностранных монет и билет парижского метро. Ни писем, ни фотографий, за исключением портрета бравого велосипедиста, там не оказалось… Мы были смущены и разочарованы. Разве не уверял Форкат, что ни разу не брал в руки револьвер? Неужели это и есть багаж интеллигентного, образованного человека, объехавшего полмира? Форката, авантюриста с большой буквы, как называл его капитан Блай! И, главное, всего одна книга, да и то старая и зачитанная…
Однако больше всего нас заинтересовали три бутылки из-под вермута с заткнутыми пробкой горлышками, наполненные светлой зеленоватой жидкостью. Сусана откупорила одну из них, и, касаясь друг друга щеками, мы понюхали содержимое; теплый аромат Сусаниных волос и ее горячее дыхание на миг слились с непередаваемым запахом рук Форката.
– Что это? – спросила Сусана, брезгливо поморщившись, и поспешно закупорила бутылку. Охваченный внезапным порывом, я обнял ее за талию, она повернулась ко мне, но тут глаза ее увидали за моей спиной то, чего не замечали раньше, и выражение ее лица изменилось: дверь в ванную была открыта, а на крючке рядом с черным кимоно и пижамой Форката висел малиновый халат с аистами.
Некоторое время она неподвижно смотрела на халат.
– Положи все на место, и пойдем отсюда, – сказал я; но она по-прежнему сжимала в руке бутылку. – Скоро они вернутся и нас увидят…
– Ну и пусть, – ответила она. – Мне все равно.
Потом она все-таки попыталась засунуть бутылку поглубже в чемодан, но вдруг, вскрикнув, отдернула руку, словно ее ужалило притаившееся на дне насекомое. Из мизинца капала густая кровь.
– Пососи палец, – велел я; внимательно исследовав содержимое чемодана, обнаружил лезвие бритвы, выпавшее из футляра. – Смотри, что это было. Сейчас я схожу за спиртом.
– Зачем? Я хочу умереть. – Сусана сжала палец, словно пытаясь выдавить из него как можно больше крови.
– Не говори так. – Я обмотал палец подолом ее сорочки. Мы все еще стояли на коленях возле кровати, и она смотрела на малиновый халат сеньоры Аниты. Кровь сочилась сквозь ткань, я взял ее руку, развернул кровоточащий мизинец и, не раздумывая, сунул себе в рот. Это произошло мгновенно, она смотрела на меня с удивлением, а ее горячие дрожащие пальцы нежно касались моей щеки, словно лаская. Охваченный волнением и страхом, я закрыл глаза, и густая горячая волна наполнила мой рот, захлестнув разум: смерть от туберкулеза больше меня не страшила – лишь бы Сусана смотрела на меня и дальше, поглаживая горячими пальцами мою щеку. Но в следующий миг она отдернула руку и воскликнула:
– Что ты делаешь? Хочешь заразиться?
– Мне все равно.
– Не ври.
– Клянусь.
– А мне нет… – Она встала и вышла из комнаты.
Я закрыл чемодан, задвинул его обратно под кровать и поплелся следом за ней вниз, по-прежнему чувствуя горячую сладкую кровь, блаженную лихорадку желания, ее нежные прикосновения и мои собственные брезгливость и страх.
2
Она лежит на спине, положив под голову согнутую левую руку, ее бледное лицо обращено ко мне, виден отрешенный взгляд запавших глаз, в волосах желтая гвоздика; черный плюшевый кот, словно охраняя хозяйку, замер в изголовье, голубое одеяло живописно свисает с кровати, железная плита придвинута почти вплотную, на ней стоит кастрюля с дымящимся эвкалиптовым отваром; позади – высокое окно, в котором виднеется плакучая ива в запущенном саду, а вверху – основной элемент наивной композиции – грозная труба, извергающая черный зловонный дым на стеклянный домик, где лежит больная девочка…
Таков был мой неумелый грустный рисунок. В один прекрасный день я наконец его закончил, и Форкат одобрил мою работу, дав несколько полезных советов: гвоздика из желтой превратилась в красную, а мертвенно бледный лоб, погасшие щеки и обнаженные ноги Сусаны приобрели оттенок слоновой кости. Мне так и не удалось придать выражение скорби ее прекрасным, часто веселым и лукавым глазам, но это меня отнюдь не огорчало. Сама Сусана бросила на портрет мимолетный презрительный взгляд.
Вопреки моим опасениям, капитан Блай остался доволен и поспешно засунул рисунок в папку с петицией. Мы собрали всего четырнадцать подписей, но капитан надеялся, что рисунок, изображавший бедную больную девочку, чахнущую в удушливом дыму, растрогает сердца горожан и те станут более уступчивыми.
Я немедленно приступил ко второму рисунку, точной копии первого. Отличаться должна была только лежащая в кровати Сусана: я обещал нарисовать ее мечтательной и романтичной, в зеленом узком чипао. Но задумчивая поза и экзотическое одеяние не получались. Я начинал новый рисунок и бросал: либо он не нравился Сусане, либо мне самому. Но вдруг я быстро и довольно небрежно набросал силуэт Сусаны и раскрасил шелковое платье со стоячим воротничком и разрезом на юбке, в котором она и вправду смахивала на китаянку; в этом новом рисунке было что-то неуловимое, неожиданно он мне понравился, что, скорее всего, объяснялось случайным сочетанием цветов, а вовсе не моим талантом рисовальщика: кольца черно-зеленого дыма, изрыгаемого трубой и витающего над головой лежащей Сусаны, казались куда более грозными, чем на первом рисунке, будто и в самом деле угрожали хрупкому миру больной девочки, грезившей о дальних странствиях, и нежным восточным шелкам, в которые она была одета. Как раз в тот день Сусана рассказала, что, по словам Форката, некий английский пакетбот под названием «Манчкин Стар» дважды в год, в апреле и октябре, совершал рейсы из Ливерпуля в Шанхай с заходом в Барселону.
– Юбка выглядит по-другому, – возмутилась она, когда я показал ей рисунок. – Ты неправильно рисуешь. Внизу разрезы закругляются…
– Ничего подобного, – возразил я. – Я видел в кино, они как раз такие. Спроси Форката, если не веришь.
Она отложила рисунок, смочила одеколоном платок и протерла грудь и лицо, потом взяла колоду карт и принялась раскладывать пасьянс на доске для парчиси.
– Как долго он не идет, – сказала она наконец. – Чем жарче день, тем дольше сиеста. Может, разбудим его? Поднимись посмотри, что он там делает.
– Когда-нибудь он на нас разозлится.
– Брось свои дурацкие карандаши и ступай наверх, – настаивала Сусана. – Уже поздно, пора просыпаться… Ну пожалуйста, Дани.
Его комната всегда была открыта, однако я постучал в дверь костяшками пальцев и подождал ответа. Обычно Форкат спал на спине в одних трусах, а его таинственные руки мирно покоились на животе, но в тот день он уже был на ногах, принял душ и неторопливо причесывал гладкие волосы, стоя перед зеркалом в своем диковинном черном кимоно и сандалиях на деревянной подошве.
– Мы думали, вы еще спите, – растерянно проговорил я.
– Кто это мы? – улыбнулся он. – Ты или Сусана?
– Мы оба…
– Замечательно.
Он бросил расческу на кровать, улыбнулся и положил большую горячую руку мне на плечо. Мы направились к винтовой лестнице. Он пропустил меня вперед. Миновав сумрачный коридор, мы вышли на залитую солнцем террасу, где застали Сусану за привычным занятием; она выщипывала пинцетом брови, держа перед собой зеркальце. В коридоре пробили часы. Внезапно она вскочила, словно ее подбросила невидимая пружина, отложила пинцет и уставилась на фотографию отца, стоявшую на ночном столике. И прежде чем Форкат вновь перенес нас в багровый рассвет, окрасивший в цвет крови реку Хуанпу и увядшую желтую розу на рояле в гостиной Чень Цзинфан, Сусана, закрыв глаза, несколько секунд неподвижно сидела, глядя на портрет Кима. Дождавшись, когда раздастся последний, шестой удар, наш косоглазый рассказчик уселся на край кровати, покашлял, прочищая горло, и медленно начал свое повествование. Вскоре перед его мысленным взором тоже возникла роза…
3
Подойдя к роялю, Ким берет розу и пристально изучает ее, словно в увядших от зноя лепестках, в ее остывшем желтом огне скрывается ключ к тайне. Вчера вечером эта роза украшала один из столиков в «Желтом небе». Здесь, на рояле, она появилась уже после того, как он лег спать.
Он расспрашивает Айи, но ничего не может добиться. Дэн уверяет, что ему тоже ничего не известно, но под взглядом Кима растерянно опускает глаза и робко отвечает, что розу, вероятно, принесла горничная-сиамка… Ким хватает слугу за лацканы.
– Дэн, слушай меня внимательно. Я отвечаю за безопасность мадам Чень и буду выполнять свою работу на совесть, даже если это не угодно тебе, кому-то еще, а может, и ей самой. Так что ради безопасности госпожи выкладывай все, что знаешь, или я отдам тебя на съедение крокодилам, несчастный китаец… Я не шучу. Вечером госпожа легла, жалуясь на мигрень, и сказала, что никуда не пойдет. Но она изменила свое решение. Я прав? Отвечай!
Испуганный Дэн сдается:
– Да, господин. Примерно через час после вашего ухода… Она с кем-то поговорила по телефону, потом оделась и ушла, предупредив, чтобы я ничего вам не говорил…
– В котором часу она вернулась?
– Очень поздно. Около пяти утра…
Дэн видел, как она пришла. Ему не спалось, и он так переживал за госпожу, что, несмотря на ранний час, встал и вышел из комнаты. Он сразу смекнул, что мсье Франк приехал из Франции по просьбе мсье Леви, чтобы охранять мадам Чень, и хотел ему помочь, но мадам приказала держать язык за зубами, и он послушался, хотя потом раскаивался. Сообразив, что уже очень поздно, он встревожился и хотел разбудить мсье и все ему доложить, как вдруг появилась мадам с розой в руке, попросила бокал с водой и поставила розу на рояль; увидев мадам Чень, он вздохнул с облегчением, потому что никогда бы себе не простил, если бы этой ночью с ней что-нибудь стряслось.
Ким убеждает Дэна, что их главная задача – безопасность мадам Чень: о каждом ее перемещении, в особенности если она хочет отлучиться по секрету, слуга должен немедленно сообщать ему.
– Обещаю вам, этого больше не повторится, – уверяет старик – Только, пожалуйста, не говорите мадам, что я вам все рассказал…
– Договорились, Дэн. Можешь идти.
Некоторое время Ким задумчиво рассматривает поникшую розу. Он очень встревожен и решает перейти к действию, однако в течение трех последующих вечеров Чень Цзин из дома не выходит. Ее навещают подруги, а по вечерам, запершись в своей спальне, она подолгу разговаривает по телефону с Парижем. В первой половине дня занимается домом и дает указания прислуге, а после обеда подолгу читает, сидя на террасе.
Как-то вечером Чарли Вонг, узнав, что Ким хочет приобрести пару шелковых кимоно, предлагает ему отправиться в лавку жены, расположенную в старой части Шанхая, неподалеку от театра «Грейт Уорлд». Чень Цзин уверяет, что этот вечер она тоже собирается провести дома, тем не менее Ким дает Дэну четкое указание:
– Если госпожа пожелает уйти, немедленно звони, я буду в магазине мадам Вонг.
Со Линь, жена Вонга, помогает Киму выбрать несколько кимоно и, улыбаясь, как ни в чем не бывало, берет с него деньги и даже скидки не делает, зато дарит еще одно кимоно, которое со временем он отдаст мне, – вот оно, я ношу его по сей день. Покидая лавку, Вонг намекает, что если вдруг Киму станет одиноко и он пожелает расслабиться за трубочкой опиума в приятном женском обществе, пусть не раздумывая обращается к нему… Вежливо поблагодарив, Ким отказывается и в тот самый миг, когда они останавливаются посреди шумной, запруженной машинами улицы, замечает Крюгера: тот выходит из белого автомобиля с откидным верхом и тотчас исчезает за какой-то дверью, над которой висит большой стеклянный фонарь, окруженный красными гирляндами из шелковой бумаги. Ким поворачивается к Вонгу.
– Этот элегантный господин и есть знаменитый Омар, не так ли?
– Вы правы, – отвечает Чарли Вонг. – А в эту дверь он вошел в поисках того приятного времяпрепровождения, о котором я вам только что говорил, дорогой друг.
– Это один из его борделей?
– Нет. Это курильня опиума, хотя…
– Подождите, – перебивает его Ким, снова останавливаясь посреди улицы. – Вы общаетесь с этим человеком?
– Мм… Время от времени, – лукаво улыбается Вонг. – В определенном смысле он незаменим.
– Это его заведение?
– Думаю, да. Хотите заглянуть?
– Был бы рад познакомиться с Омаром. Вы можете это устроить?
– Разумеется, – говорит Вонг.
Курильня напоминает улей, освещенный разноцветными огнями. Диваны и лакированные ширмы, трубки и подносы с чаем, проворные официанты и лежащие курильщики – все плавает в желтом пахучем дыму, который ласкает виски и веки, точно горячие и опытные женские пальцы. Старик-китаец предлагает уютное местечко и трубку, но Вонг говорит, что им сначала хотелось бы побеседовать с господином Омаром, а уже затем, быть может, выпить чашечку чаю… Ким проходит внутрь. Многие клиенты, распростершись на лежанках, спят глубоким сном, другие пьют чай или подогретое вино.
Омар Мейнинген, облокотившись о спинку дивана и подперев кулаком щеку, явно скучает. Перед ним, стоя на коленях, молодая китаянка набивает трубку и нагревает ее над пламенем свечи.
Вонг представляет Кима Омару, и тот, не вставая с дивана, вежливо протягивает руку.
– Если вам нужно что-нибудь особенное, – говорит он, глядя на Вонга, – не стесняйтесь…
– Вы очень любезны, – отвечает Ким. – Но я всего лишь хотел с вами познакомиться. Говорят, если не знаком с герром Мейнингеном, значит, не знаешь Шанхая.
– Я тоже хотел познакомиться с вами, сеньор Франк. – Ким удивлен: Омар говорит с ним на превосходном испанском. – Как видите, я знаю ваш язык.
– Я слышал, вы несколько лет прожили в Южной Америке.
– Правильно. Что еще вам обо мне известно? – улыбается он. – Знаете ли вы, например, что я вам завидую? Ведь вы самый популярный персонаж в Шанхае, точнее говоря, в ночном Шанхае. С тех пор как вы здесь, вы только и делаете, что всюду появляетесь с сеньорой Чень Цзинфан. А это большое везение, подарок госпожи удачи.
– На самом деле я не достоин такого счастья, – говорит Ким, улыбаясь ему в ответ. – Просто мы с ее мужем старые друзья. Полагаю, вы это знаете.
Несколько секунд Омар изучающе на него смотрит, затем обеими руками берет трубку, протянутую молодой китаянкой.
– В таком случае, – говорит он, отводя взгляд, – нашему другу Леви повезло вдвойне. Кстати, Вонг, когда мы отправимся в Ханчжоу на утиную охоту?
– Когда вам будет угодно, – отвечает Вонг.
– Вы любите охоту, сеньор Франк?
– Утки не моя слабость, – говорит Ким, наблюдая, как немец раскуривает трубку, осторожно держа ее ухоженными тонкими пальцами. – Впрочем, по большому счету, не все ли равно, на кого охотиться? Не важно, белый кот или черный, главное, чтобы он поймал канарейку, – так, если мне не изменяет память, звучит китайская пословица.
Омар облокачивается на диван, на его губах играет тонкая улыбка.
– Верно, только в этой пословице, сеньор Франк, речь идет не о канарейке, а о мышке. Самой обыкновенной мышке. А сейчас, господа, прошу меня извинить… Надеюсь как-нибудь увидеть вас в моем клубе, сеньор Франк, был бы рад выпить с вами по рюмочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Давай посмотрим, что там внутри, – предложила Сусана.
Я вытащил чемодан, и Сусана, встав на колени, открыла крышку. В нос ударил терпкий растительный запах, тот самый непередаваемый аромат рук Форката. Внутри мы обнаружили вырезки из французских газет, географические карты и брошюры туристических агентств, дешевый песенник, зачитанную книгу без обложки под названием «Битва за хлеб», конверты от заграничных пластинок с песнями на английском и французском, а в углу – завернутый в черный джемпер и лоскут желтой замши маленький короткоствольный револьвер, какой-то тусклый, но, по-видимому, новехонький. Не верилось, что он настоящий.
– Это игрушка, – сказала Сусана.
– Как бы не так. – Я взвесил его в руке. – Интересно, он заряжен?
Сусана отобрала у меня револьвер, завернула обратно в джемпер и, положив на место, принялась рассматривать газетные вырезки. По большей части это были заметки из парижских и шанхайских газет, все до одной на французском языке. С одной из фотографий на нас глянула испачканная грязью носатая физиономия велосипедиста Фаусто Коппи, который, словно призрак в тумане, гордо стоял в вихрях снежной вьюги на фоне какого-то горного приюта. Под съеденным молью шарфом мы обнаружили паспорт с фотографией Форката, принадлежавший при этом некоему Хосе Карбо Балагеру; внутри лежала сложенная вдвое записка Кима: «Я должен моему другу Ф. Форкату громадную сумму в сто пятьдесят франков (150 ф.), рюмку коньяку, а также пинок под зад, чтобы не раздавал деньги таким бесстыдникам, как я, Жоаким Франк. Тулуза, май 1941». Еще там лежал испачканный краской старый кошелек, в котором хранилось несколько иностранных монет и билет парижского метро. Ни писем, ни фотографий, за исключением портрета бравого велосипедиста, там не оказалось… Мы были смущены и разочарованы. Разве не уверял Форкат, что ни разу не брал в руки револьвер? Неужели это и есть багаж интеллигентного, образованного человека, объехавшего полмира? Форката, авантюриста с большой буквы, как называл его капитан Блай! И, главное, всего одна книга, да и то старая и зачитанная…
Однако больше всего нас заинтересовали три бутылки из-под вермута с заткнутыми пробкой горлышками, наполненные светлой зеленоватой жидкостью. Сусана откупорила одну из них, и, касаясь друг друга щеками, мы понюхали содержимое; теплый аромат Сусаниных волос и ее горячее дыхание на миг слились с непередаваемым запахом рук Форката.
– Что это? – спросила Сусана, брезгливо поморщившись, и поспешно закупорила бутылку. Охваченный внезапным порывом, я обнял ее за талию, она повернулась ко мне, но тут глаза ее увидали за моей спиной то, чего не замечали раньше, и выражение ее лица изменилось: дверь в ванную была открыта, а на крючке рядом с черным кимоно и пижамой Форката висел малиновый халат с аистами.
Некоторое время она неподвижно смотрела на халат.
– Положи все на место, и пойдем отсюда, – сказал я; но она по-прежнему сжимала в руке бутылку. – Скоро они вернутся и нас увидят…
– Ну и пусть, – ответила она. – Мне все равно.
Потом она все-таки попыталась засунуть бутылку поглубже в чемодан, но вдруг, вскрикнув, отдернула руку, словно ее ужалило притаившееся на дне насекомое. Из мизинца капала густая кровь.
– Пососи палец, – велел я; внимательно исследовав содержимое чемодана, обнаружил лезвие бритвы, выпавшее из футляра. – Смотри, что это было. Сейчас я схожу за спиртом.
– Зачем? Я хочу умереть. – Сусана сжала палец, словно пытаясь выдавить из него как можно больше крови.
– Не говори так. – Я обмотал палец подолом ее сорочки. Мы все еще стояли на коленях возле кровати, и она смотрела на малиновый халат сеньоры Аниты. Кровь сочилась сквозь ткань, я взял ее руку, развернул кровоточащий мизинец и, не раздумывая, сунул себе в рот. Это произошло мгновенно, она смотрела на меня с удивлением, а ее горячие дрожащие пальцы нежно касались моей щеки, словно лаская. Охваченный волнением и страхом, я закрыл глаза, и густая горячая волна наполнила мой рот, захлестнув разум: смерть от туберкулеза больше меня не страшила – лишь бы Сусана смотрела на меня и дальше, поглаживая горячими пальцами мою щеку. Но в следующий миг она отдернула руку и воскликнула:
– Что ты делаешь? Хочешь заразиться?
– Мне все равно.
– Не ври.
– Клянусь.
– А мне нет… – Она встала и вышла из комнаты.
Я закрыл чемодан, задвинул его обратно под кровать и поплелся следом за ней вниз, по-прежнему чувствуя горячую сладкую кровь, блаженную лихорадку желания, ее нежные прикосновения и мои собственные брезгливость и страх.
2
Она лежит на спине, положив под голову согнутую левую руку, ее бледное лицо обращено ко мне, виден отрешенный взгляд запавших глаз, в волосах желтая гвоздика; черный плюшевый кот, словно охраняя хозяйку, замер в изголовье, голубое одеяло живописно свисает с кровати, железная плита придвинута почти вплотную, на ней стоит кастрюля с дымящимся эвкалиптовым отваром; позади – высокое окно, в котором виднеется плакучая ива в запущенном саду, а вверху – основной элемент наивной композиции – грозная труба, извергающая черный зловонный дым на стеклянный домик, где лежит больная девочка…
Таков был мой неумелый грустный рисунок. В один прекрасный день я наконец его закончил, и Форкат одобрил мою работу, дав несколько полезных советов: гвоздика из желтой превратилась в красную, а мертвенно бледный лоб, погасшие щеки и обнаженные ноги Сусаны приобрели оттенок слоновой кости. Мне так и не удалось придать выражение скорби ее прекрасным, часто веселым и лукавым глазам, но это меня отнюдь не огорчало. Сама Сусана бросила на портрет мимолетный презрительный взгляд.
Вопреки моим опасениям, капитан Блай остался доволен и поспешно засунул рисунок в папку с петицией. Мы собрали всего четырнадцать подписей, но капитан надеялся, что рисунок, изображавший бедную больную девочку, чахнущую в удушливом дыму, растрогает сердца горожан и те станут более уступчивыми.
Я немедленно приступил ко второму рисунку, точной копии первого. Отличаться должна была только лежащая в кровати Сусана: я обещал нарисовать ее мечтательной и романтичной, в зеленом узком чипао. Но задумчивая поза и экзотическое одеяние не получались. Я начинал новый рисунок и бросал: либо он не нравился Сусане, либо мне самому. Но вдруг я быстро и довольно небрежно набросал силуэт Сусаны и раскрасил шелковое платье со стоячим воротничком и разрезом на юбке, в котором она и вправду смахивала на китаянку; в этом новом рисунке было что-то неуловимое, неожиданно он мне понравился, что, скорее всего, объяснялось случайным сочетанием цветов, а вовсе не моим талантом рисовальщика: кольца черно-зеленого дыма, изрыгаемого трубой и витающего над головой лежащей Сусаны, казались куда более грозными, чем на первом рисунке, будто и в самом деле угрожали хрупкому миру больной девочки, грезившей о дальних странствиях, и нежным восточным шелкам, в которые она была одета. Как раз в тот день Сусана рассказала, что, по словам Форката, некий английский пакетбот под названием «Манчкин Стар» дважды в год, в апреле и октябре, совершал рейсы из Ливерпуля в Шанхай с заходом в Барселону.
– Юбка выглядит по-другому, – возмутилась она, когда я показал ей рисунок. – Ты неправильно рисуешь. Внизу разрезы закругляются…
– Ничего подобного, – возразил я. – Я видел в кино, они как раз такие. Спроси Форката, если не веришь.
Она отложила рисунок, смочила одеколоном платок и протерла грудь и лицо, потом взяла колоду карт и принялась раскладывать пасьянс на доске для парчиси.
– Как долго он не идет, – сказала она наконец. – Чем жарче день, тем дольше сиеста. Может, разбудим его? Поднимись посмотри, что он там делает.
– Когда-нибудь он на нас разозлится.
– Брось свои дурацкие карандаши и ступай наверх, – настаивала Сусана. – Уже поздно, пора просыпаться… Ну пожалуйста, Дани.
Его комната всегда была открыта, однако я постучал в дверь костяшками пальцев и подождал ответа. Обычно Форкат спал на спине в одних трусах, а его таинственные руки мирно покоились на животе, но в тот день он уже был на ногах, принял душ и неторопливо причесывал гладкие волосы, стоя перед зеркалом в своем диковинном черном кимоно и сандалиях на деревянной подошве.
– Мы думали, вы еще спите, – растерянно проговорил я.
– Кто это мы? – улыбнулся он. – Ты или Сусана?
– Мы оба…
– Замечательно.
Он бросил расческу на кровать, улыбнулся и положил большую горячую руку мне на плечо. Мы направились к винтовой лестнице. Он пропустил меня вперед. Миновав сумрачный коридор, мы вышли на залитую солнцем террасу, где застали Сусану за привычным занятием; она выщипывала пинцетом брови, держа перед собой зеркальце. В коридоре пробили часы. Внезапно она вскочила, словно ее подбросила невидимая пружина, отложила пинцет и уставилась на фотографию отца, стоявшую на ночном столике. И прежде чем Форкат вновь перенес нас в багровый рассвет, окрасивший в цвет крови реку Хуанпу и увядшую желтую розу на рояле в гостиной Чень Цзинфан, Сусана, закрыв глаза, несколько секунд неподвижно сидела, глядя на портрет Кима. Дождавшись, когда раздастся последний, шестой удар, наш косоглазый рассказчик уселся на край кровати, покашлял, прочищая горло, и медленно начал свое повествование. Вскоре перед его мысленным взором тоже возникла роза…
3
Подойдя к роялю, Ким берет розу и пристально изучает ее, словно в увядших от зноя лепестках, в ее остывшем желтом огне скрывается ключ к тайне. Вчера вечером эта роза украшала один из столиков в «Желтом небе». Здесь, на рояле, она появилась уже после того, как он лег спать.
Он расспрашивает Айи, но ничего не может добиться. Дэн уверяет, что ему тоже ничего не известно, но под взглядом Кима растерянно опускает глаза и робко отвечает, что розу, вероятно, принесла горничная-сиамка… Ким хватает слугу за лацканы.
– Дэн, слушай меня внимательно. Я отвечаю за безопасность мадам Чень и буду выполнять свою работу на совесть, даже если это не угодно тебе, кому-то еще, а может, и ей самой. Так что ради безопасности госпожи выкладывай все, что знаешь, или я отдам тебя на съедение крокодилам, несчастный китаец… Я не шучу. Вечером госпожа легла, жалуясь на мигрень, и сказала, что никуда не пойдет. Но она изменила свое решение. Я прав? Отвечай!
Испуганный Дэн сдается:
– Да, господин. Примерно через час после вашего ухода… Она с кем-то поговорила по телефону, потом оделась и ушла, предупредив, чтобы я ничего вам не говорил…
– В котором часу она вернулась?
– Очень поздно. Около пяти утра…
Дэн видел, как она пришла. Ему не спалось, и он так переживал за госпожу, что, несмотря на ранний час, встал и вышел из комнаты. Он сразу смекнул, что мсье Франк приехал из Франции по просьбе мсье Леви, чтобы охранять мадам Чень, и хотел ему помочь, но мадам приказала держать язык за зубами, и он послушался, хотя потом раскаивался. Сообразив, что уже очень поздно, он встревожился и хотел разбудить мсье и все ему доложить, как вдруг появилась мадам с розой в руке, попросила бокал с водой и поставила розу на рояль; увидев мадам Чень, он вздохнул с облегчением, потому что никогда бы себе не простил, если бы этой ночью с ней что-нибудь стряслось.
Ким убеждает Дэна, что их главная задача – безопасность мадам Чень: о каждом ее перемещении, в особенности если она хочет отлучиться по секрету, слуга должен немедленно сообщать ему.
– Обещаю вам, этого больше не повторится, – уверяет старик – Только, пожалуйста, не говорите мадам, что я вам все рассказал…
– Договорились, Дэн. Можешь идти.
Некоторое время Ким задумчиво рассматривает поникшую розу. Он очень встревожен и решает перейти к действию, однако в течение трех последующих вечеров Чень Цзин из дома не выходит. Ее навещают подруги, а по вечерам, запершись в своей спальне, она подолгу разговаривает по телефону с Парижем. В первой половине дня занимается домом и дает указания прислуге, а после обеда подолгу читает, сидя на террасе.
Как-то вечером Чарли Вонг, узнав, что Ким хочет приобрести пару шелковых кимоно, предлагает ему отправиться в лавку жены, расположенную в старой части Шанхая, неподалеку от театра «Грейт Уорлд». Чень Цзин уверяет, что этот вечер она тоже собирается провести дома, тем не менее Ким дает Дэну четкое указание:
– Если госпожа пожелает уйти, немедленно звони, я буду в магазине мадам Вонг.
Со Линь, жена Вонга, помогает Киму выбрать несколько кимоно и, улыбаясь, как ни в чем не бывало, берет с него деньги и даже скидки не делает, зато дарит еще одно кимоно, которое со временем он отдаст мне, – вот оно, я ношу его по сей день. Покидая лавку, Вонг намекает, что если вдруг Киму станет одиноко и он пожелает расслабиться за трубочкой опиума в приятном женском обществе, пусть не раздумывая обращается к нему… Вежливо поблагодарив, Ким отказывается и в тот самый миг, когда они останавливаются посреди шумной, запруженной машинами улицы, замечает Крюгера: тот выходит из белого автомобиля с откидным верхом и тотчас исчезает за какой-то дверью, над которой висит большой стеклянный фонарь, окруженный красными гирляндами из шелковой бумаги. Ким поворачивается к Вонгу.
– Этот элегантный господин и есть знаменитый Омар, не так ли?
– Вы правы, – отвечает Чарли Вонг. – А в эту дверь он вошел в поисках того приятного времяпрепровождения, о котором я вам только что говорил, дорогой друг.
– Это один из его борделей?
– Нет. Это курильня опиума, хотя…
– Подождите, – перебивает его Ким, снова останавливаясь посреди улицы. – Вы общаетесь с этим человеком?
– Мм… Время от времени, – лукаво улыбается Вонг. – В определенном смысле он незаменим.
– Это его заведение?
– Думаю, да. Хотите заглянуть?
– Был бы рад познакомиться с Омаром. Вы можете это устроить?
– Разумеется, – говорит Вонг.
Курильня напоминает улей, освещенный разноцветными огнями. Диваны и лакированные ширмы, трубки и подносы с чаем, проворные официанты и лежащие курильщики – все плавает в желтом пахучем дыму, который ласкает виски и веки, точно горячие и опытные женские пальцы. Старик-китаец предлагает уютное местечко и трубку, но Вонг говорит, что им сначала хотелось бы побеседовать с господином Омаром, а уже затем, быть может, выпить чашечку чаю… Ким проходит внутрь. Многие клиенты, распростершись на лежанках, спят глубоким сном, другие пьют чай или подогретое вино.
Омар Мейнинген, облокотившись о спинку дивана и подперев кулаком щеку, явно скучает. Перед ним, стоя на коленях, молодая китаянка набивает трубку и нагревает ее над пламенем свечи.
Вонг представляет Кима Омару, и тот, не вставая с дивана, вежливо протягивает руку.
– Если вам нужно что-нибудь особенное, – говорит он, глядя на Вонга, – не стесняйтесь…
– Вы очень любезны, – отвечает Ким. – Но я всего лишь хотел с вами познакомиться. Говорят, если не знаком с герром Мейнингеном, значит, не знаешь Шанхая.
– Я тоже хотел познакомиться с вами, сеньор Франк. – Ким удивлен: Омар говорит с ним на превосходном испанском. – Как видите, я знаю ваш язык.
– Я слышал, вы несколько лет прожили в Южной Америке.
– Правильно. Что еще вам обо мне известно? – улыбается он. – Знаете ли вы, например, что я вам завидую? Ведь вы самый популярный персонаж в Шанхае, точнее говоря, в ночном Шанхае. С тех пор как вы здесь, вы только и делаете, что всюду появляетесь с сеньорой Чень Цзинфан. А это большое везение, подарок госпожи удачи.
– На самом деле я не достоин такого счастья, – говорит Ким, улыбаясь ему в ответ. – Просто мы с ее мужем старые друзья. Полагаю, вы это знаете.
Несколько секунд Омар изучающе на него смотрит, затем обеими руками берет трубку, протянутую молодой китаянкой.
– В таком случае, – говорит он, отводя взгляд, – нашему другу Леви повезло вдвойне. Кстати, Вонг, когда мы отправимся в Ханчжоу на утиную охоту?
– Когда вам будет угодно, – отвечает Вонг.
– Вы любите охоту, сеньор Франк?
– Утки не моя слабость, – говорит Ким, наблюдая, как немец раскуривает трубку, осторожно держа ее ухоженными тонкими пальцами. – Впрочем, по большому счету, не все ли равно, на кого охотиться? Не важно, белый кот или черный, главное, чтобы он поймал канарейку, – так, если мне не изменяет память, звучит китайская пословица.
Омар облокачивается на диван, на его губах играет тонкая улыбка.
– Верно, только в этой пословице, сеньор Франк, речь идет не о канарейке, а о мышке. Самой обыкновенной мышке. А сейчас, господа, прошу меня извинить… Надеюсь как-нибудь увидеть вас в моем клубе, сеньор Франк, был бы рад выпить с вами по рюмочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23