как они познакомились, как начиналась их дружба в нищей, полной грез и единой с целым миром Барселоне, городе, который они когда-то одинаково любили и одновременно потеряли; как им пришлось бежать за границу, во Францию, сколько у них было общих надежд, планов, приключений и разочарований, сколько лишений, страданий и в то же время радостей…
Не могу точно сказать, когда это началось, – кажется, с того дня, когда Сусана принялась настойчиво задавать один и тот же вопрос: что за важное дело держит отца в Шанхае, в этом далеком таинственном городе; вопрос, на который Форкат до поры до времени отвечал отговорками. Отчетливо помню одно: его истории захватили нас целиком. Он старался объяснить, почему Ким, который обожал свою семью и свой родной город, не мог тем не менее отказаться от борьбы за переустройство мира, принимавшей порой неожиданный оборот, равно как и от своих моральных убеждений. Наконец он заговорил о деле, вынудившем Кима уехать за тридевять земель.
– Не знаю, должен ли я об этом рассказывать, – добавил он, устремив на нас с Сусаной взгляд своих косящих глаз, один из которых был неподвижен и смотрел куда-то сквозь нас, где видел нечто, недоступное обычному взору, но Сусана стала настаивать, и в конце концов он уступил. – Хорошо, – сказал он, – но только учтите, что это долгая история; она началась во Франции года два назад, в крошечной комнатенке одного пансиона в Тулузе, которую мы с Кимом делили в те суровые годы, так что лучше всего начать именно с этого, а потом не спеша продвигаться дальше…
3
Одним из первых, кому пришлось поставить свою подпись под нашей петицией, был сеньор Сукре, который столкнулся с капитаном на улице Трес-Сеньорас в серый дождливый день.
– Блай, черт бы тебя побрал, – сказал он, улыбаясь, – как я могу поставить свою подпись, если я давно уже позабыл и свое имя, и адрес, и пол, и профсоюз?… Кому нужна подпись такого человека?
– Не важно, подписывай и катись на все четыре стороны, – заворчал капитан. – Зато теперь все узнают, что ты тоже задыхаешься от газа, а значит, дело нешуточное, и пора им заняться всерьез…
– Ладно, давай сюда свой манифест, – перебил сеньор Сукре, схватил ручку, вывел свою фамилию и поставил подпись. – Вот, пожалуйста… Знаешь, что я тебе скажу, Блай? Я очень тебя уважаю, честное слово. Как-нибудь обязательно напишу твой портрет. Но твоя петиция – один смех. Неужели ты не видишь, что нас окружает Ничто – великая, таинственная пустота? – И его мягкая пепельно-серая рука нищего художника, словно ведомая неким смутным воспоминанием, широким жестом обвела зловонное болото, которое, по его мнению, нас окружало. – Надеюсь, ты меня понимаешь. Пустые сны, что тонут в пустоте, как сказал некто…
– И ты все это видишь, бедолага? – Капитан сочувственно улыбнулся. – Спасибо, твоя подпись очень нам пригодится.
– Представь себе, Блай, бывают дни, когда меня почти не волнует, кто я такой и какого черта здесь делаю. Боюсь, это и в самом деле почти не имеет значения. Наша личность – мыльный пузырь, который, того и гляди, лопнет… Все мы, мой добрый друг, суть не что иное, как космические отбросы. Для меня сейчас главное припомнить, что я делал завтра, и навсегда забыть, что буду делать вчера. Пока.
На прощанье сеньор Сукре дружески хлопнул капитана по плечу, подмигнул мне и бодро зашагал в сторону Торренте-де-лас-Флорес. Мы продолжили свой путь. Капитан покачал головой и усмехнулся: он был доволен, что старый друг так простодушно и ловко его дурит. Над нашими головами, среди стремительных черных туч, которые словно пожирали друг друга в сумрачном небе, на мгновение замер желтый зигзаг молнии.
4
Ким частенько повторял, что в разгар передряг, которые неизбежно влечет за собой его опасная миссия, сжимая рукоятку пистолета и заглядывая в лицо смерти, он вдруг понимал, что делает это не ради свободы, справедливости или какой-нибудь иной великой идеи из числа тех, что движут миром, заставляя людей мечтать и убивать друг друга, а ради хорошенькой девочки, которая прикована к своей кровати, к своему дому и своему городу болезнью и нищетой. Эта девочка – ты, и твой образ навсегда отпечатан в его памяти, словно татуировка. Дня не проходит, чтобы он не представил себе, как ты лежишь здесь, будто раненая голубка, запертая в стеклянной клетке, и тебя преследует отвратительный черный дым. Скажи ей, чтобы гнала из сердца тоску и разочарование, – вот какие слова он тогда произнес, и сейчас я передаю их тебе, ничего не добавив и не утаив; он тебя видит, слышит твой голос, помнит тебя и любит, забывая собственные невзгоды, потому что все поражения и потери, которые принесло с собой окончание войны, одиночество и изгнание, разлука с твоей мамой, депортация и гибель товарищей, зверства немцев – все это кажется ему ничтожным в сравнении с тем, что он не в силах помочь своей бедной больной девочке, приободрить ее, поддержать в ней желание жить…
Сейчас я расскажу вам, как началось последнее приключение Кима. Как нежданно-негаданно он покинул Тулузу и направился в Шанхай в поисках одного нацистского агента, бывшего офицера гестапо, с которым он прежде никогда не встречался. Чтобы вы поняли, как велики были риск и ответственность, которые взял на себя Ким, согласившись на участие в подобной операции, я должен сперва упомянуть об одном печальном событии, случившемся незадолго до этого путешествия, во время его поездки в Испанию. Поездка была тщательно спланирована заранее: ему велели пополнить бюджет нашей организации.
Я отлично помню, как лязгнул затвор браунинга, когда из него вынули магазин, помню этот металлический щелчок, который всегда резал мне слух. Дело происходит в Тулузе чуть более двух лет назад, в комнатушке с балконом, выходящим на реку Бельфор, неподалеку от вокзала. Ким рассматривает фальшивые документы, которые я ему дал, улыбается и кладет их в карман.
– Отличная работа, – говорит он, пока я доделываю остальные пропуска, и добавляет: – Ты настоящий мастер.
Должен кое-что объяснить, ребята: я ни разу не брал в руки ни автомат, ни пулемет, не грабил банки и не стрелял направо и налево, как другие члены нашей группы; старина Форкат не участвовал в подобных делах, ибо его задача, как вы скоро убедитесь, состояла совсем в другом… Словно наяву вижу, как Луис Денисо Маскаро, которого все мы звали просто Денис, заместитель Кима и его правая рука, склоняется над пистолетом и аккуратно смазывает механизм; он сидит на кровати, а нога у него в гипсе: во время последней стычки с гвардейцами возле границы его ранили, и теперь он опирается на трость с серебряным набалдашником, которая делает его еще более элегантным, поэтому он так любит прохаживаться с ней на виду у женщин. Забияка, шутник и душа компании, юный, одетый с иголочки Денис – верный друг Кима, любимчик тулузской эмиграции, а в глубине души – отчаянный фаталист, преисполненный разочарования и безумия, как и все те, у кого еще хватает сил бороться. У него меткий глаз, он не робкого десятка, а одно из его любимых занятий – чистить и смазывать пистолеты Кима, когда тот готовится к очередной операции. Тикают часы на стене, свистит поезд, готовый отправиться к югу, сегодня он раньше времени врывается в наш затянувшийся сон; это тот самый ночной экспресс, который пыхтит и выпускает клубы пара на вокзале в Тулузе и в наших кошмарных снах, поезд-призрак, еженощно прибывающий на чужбину, чтобы вскоре ее покинуть.
– Эй, бросай работу, – говорит ему Ким. – Сегодня пистолет мне не понадобится.
В Барселоне, куда он едет, у него две задачи: передать деньги и фальшивые пропуска товарищам, которым предстоит отправиться на юг страны, и срочно отменить приказ, данный трем членам организации, приехавшим в столицу Каталонии пару дней назад. Двое из них, Нюаляр и Бетанкур, нелегально прибыли из Тараскона, третий, Кампс, – из Безье. Они собирались совершить налет на фабрику электрооборудования в Оспиталете; операцию спланировал Ким, договорившись присоединиться к товарищам в Барселоне накануне налета, но за несколько часов до отъезда получили приказ из Центра об отмене операции. Однако Нюаляр с товарищами уже ждут его в Барселоне, и Ким решает встретиться с ними, лично передать новый приказ и убедить вернуться. Обычная вылазка через границу и обратно, привычная работа, минимальный риск.
Я передаю ему документы, желаю удачи, и мы пристально смотрим друг на друга; в его глазах гаснет последний отблеск мечты, в моих темнеет уже остывший пепел, и Ким отлично это видит.
– Ты против этой поездки, – говорит он мне.
– И этой, и последующих, – отвечаю я. – Но этой особенно. Не стоит туда ездить, они как-нибудь обойдутся без тебя.
– Может, ты и прав. Ну а документы, деньги? – Думаю, никому это уже не нужно…
– Вот как? – сухо перебивает он меня. – В таком случае у меня свои причины, чтобы ехать.
Он говорит, что надеется повидать в Барселоне тебя и мать, зайти к вам ненадолго как-нибудь ночью, поцеловать и пообещать, что в один прекрасный день заберет вас с собой. Денис протягивает Киму смазанный пистолет, но тот его не берет, хотя еще не разу не пересекал границу без оружия.
– Какая муха тебя укусила? – хмуро спрашивает Денис.
– К чему такие предосторожности, когда речь идет о нескольких бумажках.
Однако Дениса беспокоит другое: ему тоже хотелось бы повидать свою Кармен и маленького сынишку, и, если бы не сломанная нога, он с удовольствием поехал бы с Кимом. Во время тайных поездок в Барселону Ким всегда ночует в одном и том же месте – у родителей Дениса, в маленьком домике в безлюдных окрестностях Орты, где кроме них живет подружка Дениса и их семилетний сын. Она еще совсем молоденькая, ей было всего шестнадцать, когда она сошлась с Денисом, однако вскоре его забрали в армию и отправили на Эбро, потом он бежал из страны, а Кармен и грудного ребенка взяли к себе его родители, поскольку в Барселоне у нее больше никого не было. Кармен познакомилась с Денисом, едва приехав из Малаги. Она была очень красивой девочкой, но все время как будто чего-то боялась. Работала она в парикмахерской, принадлежавшей ее тете, и жила там же. Одним словом, детка, Денис, как и твой отец, только и думал о том, чтобы увидеть Кармен с сынишкой и перевезти их во Францию, но раньше он не мог этого сделать: сначала был в концентрационном лагере, потом, во время оккупации, работал на шахте у немцев, откуда убежал, примкнул к Сопротивлению, где и познакомился с Кимом, и вплоть до конца войны сражался вместе с ним в партизанском отряде. Впрочем, о Денисе я расскажу вам в другой раз…
Свистит паровоз на вокзале Матабио, последние лучи солнца освещают ville rose, и в глазах Кима, глядящего на мой белый комбинезон, испачканный краской, вспыхивают теплые искорки.
– Бедный художник, – медленно произносит он, улыбаясь, – придется тебе вернуться к мамочке.
Когда-то, работая официантом в Барселоне, я получал заказы и иллюстрировал книги, но в Тулузе все сложилось по-другому – я устроился маляром, равно как и Денис; впрочем, это была неплохая работа, и я не жаловался.
– Увидимся, когда вернусь. Ведите себя хорошо, – говорит нам Ким, пряча документы за пазуху. – Честное слово, когда-нибудь плюну на все и заберу с собой маленькую Сусану.
– Ты что, спятил? Как ты перейдешь границу с больным ребенком? А вот привезти сюда мою Кармен и сына ты, наверное, сможешь; если поймешь, что все складывается удачно – действуй, я дам тебе денег на текущие расходы и еще кое-какую сумму для родителей.
Застегивая куртку, Ким размышляет.
– Если это не будет слишком рискованно, обязательно захвачу их с собой. Можешь на меня рассчитывать.
Денис протягивает ему письмо и пять тысяч песет – половину родителям, половину Кармен, – и друзья обнимаются, стоя посреди комнаты в потоке ослепительно алого света, который в эти часы врывается через балкон. Такими я их запомнил. В тот миг я испытал что-то вроде предчувствия: алое сияние словно вознесло их над полом; обнявшись, они думали, как это часто бывало в такие минуты, что, несмотря на все напутствия и добрые пожелания, они больше никогда не увидятся. В конце концов Ким берет начищенный и смазанный браунинг, приготовленный ему другом. Не могу в точности передать наставления Дениса о том, как нужно заботиться в пути о Кармен, чтобы она не сбила свои нежные ноги и не простудилась во время ночевок в горах под открытым небом, зато помню решительный взгляд Кима и его слова:
– Не бойся, я привезу ее живой и здоровой.
Ким идет к двери, и в этот миг черный кот, – я не уверен, что на самом деле видел, как он, мяукая, пересек комнату на мягких лапах, то есть я хочу сказать, что не помню, был ли он там в действительности, существовал ли на самом деле, – так вот, этот черный кот шмыгнул мимо него на балкон, а оттуда на улицу так неожиданно, что я едва не вскрикнул.
– Что с тобой? – удивляется Ким.
– Ничего. Галлюцинация.
– С каких это пор у тебя галлюцинации? – Он оглядывается, но ничего не замечает.
– Не обращай внимания, – отвечаю я. – Ступай, в добрый путь.
С балкона мы видим, как он удаляется по Рю-де-Бельфор в сторону вокзала, на нем замшевая куртка и коричневая шляпа. Он идет неторопливо, задумчиво держа сигарету во рту, засунув руки в карманы, словно на обычную прогулку по берегу Гаронны.
5
– Привет, привет! Вот уж не ожидала! Дай-ка мне руку, у меня соскочила туфля, – сказала сеньора Анита.
Мы столкнулись на углу, она покачивалась, стоя на одной ноге и держа туфлю в руках. Потом вдруг ухватилась за меня, отчего я выронил папку и коробку с карандашами; от нее шел сильный запах перегара. Она улыбалась, на зубах виднелась губная помада. Я только что вышел от Сусаны, было начало девятого, и, несмотря на шерстяные перчатки, мои пальцы коченели от холода. Сеньора Анита шла со стороны улицы Сальмерон, возвращаясь из кинотеатра «Мундиаль», и, должно быть, посетила не менее дюжины баров. Опираясь о мою руку, она тщетно пыталась надеть туфлю, но оступилась и упала на тротуар, больно ударившись коленкой и едва не разбив себе лицо. Я помог ей присесть на ступеньку. Она задрала коленку и, пригнув голову, принялась ее изучать: на чулке красовалась дыра размером с яйцо.
– Давайте я провожу вас, сеньора Анита.
– Ты очень добрый мальчик, но провожать меня не обязательно. Все из-за этой туфли, сама не знаю, что с ней приключилось. – Она поднесла туфлю к глазам, внимательно рассмотрела ее снаружи, затем заглянула внутрь, но туфля была в порядке. – Старая она, вот и все дела… каблук шатается. Нет, это не туфелька Золушки!
Я улыбнулся в ответ, но, как мне кажется, довольно кисло.
– Ты идешь от Сусаны? Нельзя оставлять ее одну.
– С ней сеньор Форкат.
– Ах да, конечно. Надо же, какая теперь хорошая компания у моей девочки! Каждый вечер она с тобой, и эти славные ребята заходят, и сеньор Форкат, который так умеет ее развеселить… Везет нам, правда, Даниэль?
– Да, сеньора.
– Как славно все у нас сейчас складывается, правда?
– Да, сеньора!
– И как весело нам всем вместе! Ну, признайся, что всем вместе нам очень хорошо!
– Да, сеньора, действительно очень хорошо.
– Я очень рада. – Она вздохнула. – Моя девочка не должна оставаться в одиночестве. Посмотри только на эти проклятые чулки, теперь их не заштопаешь! А на дворе холод собачий… – Она смолкла, и мне показалось, что ей хотелось еще немного посидеть на ступеньке. Потирая ушибленную коленку, она заметила мои серые шерстяные перчатки, взяла меня за правую руку и крепко прижала мою ладонь к дырке на чулке, к оцарапанной коже. – Ты позволишь? Как тепло, так намного легче!.. Какие чудесные перчатки. Тебе их мама связала?
– Нет. Сеньора Конча.
– Знаешь, есть руки, которые согревают, стоит только на них посмотреть! – Она легонько потерла коленку, опустив ресницы. Когда она снова подняла голову, ее голубые глаза весело моргали. – На самом деле все, что нам нужно в жизни, – это чуточку тепла, когда холодно. И больше ничего. Разве нет? «Эта сеньора Анита совсем пьяна», – вот что ты сейчас думаешь, ведь правда? – Она отложила туфлю и уселась поудобнее. – Знаешь, что я тебе скажу? Нет такого несчастья, которое бы длилось вечно… Ай, моя коленка!
– Позвольте, я провожу вас до дома.
– Не надо, я уже пришла…
Но она заметно прихрамывала и в конце концов согласилась, чтобы я ей помог, и взяла меня под руку. Прежде чем открыть калитку в сад, она постаралась успокоиться, бегло глянула в карманное зеркальце, взбила золотые кудри и, пройдясь ярко-красной помадой по губам, попросила не говорить сеньору Форкату, как она себя вела. Оказавшись за оградой, она улыбнулась:
– Если когда-нибудь придешь в «Мундиаль», а меня там не будет, скажи билетерше, что ты мой друг, и тебя пропустят бесплатно.
– Спасибо, сеньора Анита.
6
Я был всего лишь одним из них, да и то не самым отчаянным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Не могу точно сказать, когда это началось, – кажется, с того дня, когда Сусана принялась настойчиво задавать один и тот же вопрос: что за важное дело держит отца в Шанхае, в этом далеком таинственном городе; вопрос, на который Форкат до поры до времени отвечал отговорками. Отчетливо помню одно: его истории захватили нас целиком. Он старался объяснить, почему Ким, который обожал свою семью и свой родной город, не мог тем не менее отказаться от борьбы за переустройство мира, принимавшей порой неожиданный оборот, равно как и от своих моральных убеждений. Наконец он заговорил о деле, вынудившем Кима уехать за тридевять земель.
– Не знаю, должен ли я об этом рассказывать, – добавил он, устремив на нас с Сусаной взгляд своих косящих глаз, один из которых был неподвижен и смотрел куда-то сквозь нас, где видел нечто, недоступное обычному взору, но Сусана стала настаивать, и в конце концов он уступил. – Хорошо, – сказал он, – но только учтите, что это долгая история; она началась во Франции года два назад, в крошечной комнатенке одного пансиона в Тулузе, которую мы с Кимом делили в те суровые годы, так что лучше всего начать именно с этого, а потом не спеша продвигаться дальше…
3
Одним из первых, кому пришлось поставить свою подпись под нашей петицией, был сеньор Сукре, который столкнулся с капитаном на улице Трес-Сеньорас в серый дождливый день.
– Блай, черт бы тебя побрал, – сказал он, улыбаясь, – как я могу поставить свою подпись, если я давно уже позабыл и свое имя, и адрес, и пол, и профсоюз?… Кому нужна подпись такого человека?
– Не важно, подписывай и катись на все четыре стороны, – заворчал капитан. – Зато теперь все узнают, что ты тоже задыхаешься от газа, а значит, дело нешуточное, и пора им заняться всерьез…
– Ладно, давай сюда свой манифест, – перебил сеньор Сукре, схватил ручку, вывел свою фамилию и поставил подпись. – Вот, пожалуйста… Знаешь, что я тебе скажу, Блай? Я очень тебя уважаю, честное слово. Как-нибудь обязательно напишу твой портрет. Но твоя петиция – один смех. Неужели ты не видишь, что нас окружает Ничто – великая, таинственная пустота? – И его мягкая пепельно-серая рука нищего художника, словно ведомая неким смутным воспоминанием, широким жестом обвела зловонное болото, которое, по его мнению, нас окружало. – Надеюсь, ты меня понимаешь. Пустые сны, что тонут в пустоте, как сказал некто…
– И ты все это видишь, бедолага? – Капитан сочувственно улыбнулся. – Спасибо, твоя подпись очень нам пригодится.
– Представь себе, Блай, бывают дни, когда меня почти не волнует, кто я такой и какого черта здесь делаю. Боюсь, это и в самом деле почти не имеет значения. Наша личность – мыльный пузырь, который, того и гляди, лопнет… Все мы, мой добрый друг, суть не что иное, как космические отбросы. Для меня сейчас главное припомнить, что я делал завтра, и навсегда забыть, что буду делать вчера. Пока.
На прощанье сеньор Сукре дружески хлопнул капитана по плечу, подмигнул мне и бодро зашагал в сторону Торренте-де-лас-Флорес. Мы продолжили свой путь. Капитан покачал головой и усмехнулся: он был доволен, что старый друг так простодушно и ловко его дурит. Над нашими головами, среди стремительных черных туч, которые словно пожирали друг друга в сумрачном небе, на мгновение замер желтый зигзаг молнии.
4
Ким частенько повторял, что в разгар передряг, которые неизбежно влечет за собой его опасная миссия, сжимая рукоятку пистолета и заглядывая в лицо смерти, он вдруг понимал, что делает это не ради свободы, справедливости или какой-нибудь иной великой идеи из числа тех, что движут миром, заставляя людей мечтать и убивать друг друга, а ради хорошенькой девочки, которая прикована к своей кровати, к своему дому и своему городу болезнью и нищетой. Эта девочка – ты, и твой образ навсегда отпечатан в его памяти, словно татуировка. Дня не проходит, чтобы он не представил себе, как ты лежишь здесь, будто раненая голубка, запертая в стеклянной клетке, и тебя преследует отвратительный черный дым. Скажи ей, чтобы гнала из сердца тоску и разочарование, – вот какие слова он тогда произнес, и сейчас я передаю их тебе, ничего не добавив и не утаив; он тебя видит, слышит твой голос, помнит тебя и любит, забывая собственные невзгоды, потому что все поражения и потери, которые принесло с собой окончание войны, одиночество и изгнание, разлука с твоей мамой, депортация и гибель товарищей, зверства немцев – все это кажется ему ничтожным в сравнении с тем, что он не в силах помочь своей бедной больной девочке, приободрить ее, поддержать в ней желание жить…
Сейчас я расскажу вам, как началось последнее приключение Кима. Как нежданно-негаданно он покинул Тулузу и направился в Шанхай в поисках одного нацистского агента, бывшего офицера гестапо, с которым он прежде никогда не встречался. Чтобы вы поняли, как велики были риск и ответственность, которые взял на себя Ким, согласившись на участие в подобной операции, я должен сперва упомянуть об одном печальном событии, случившемся незадолго до этого путешествия, во время его поездки в Испанию. Поездка была тщательно спланирована заранее: ему велели пополнить бюджет нашей организации.
Я отлично помню, как лязгнул затвор браунинга, когда из него вынули магазин, помню этот металлический щелчок, который всегда резал мне слух. Дело происходит в Тулузе чуть более двух лет назад, в комнатушке с балконом, выходящим на реку Бельфор, неподалеку от вокзала. Ким рассматривает фальшивые документы, которые я ему дал, улыбается и кладет их в карман.
– Отличная работа, – говорит он, пока я доделываю остальные пропуска, и добавляет: – Ты настоящий мастер.
Должен кое-что объяснить, ребята: я ни разу не брал в руки ни автомат, ни пулемет, не грабил банки и не стрелял направо и налево, как другие члены нашей группы; старина Форкат не участвовал в подобных делах, ибо его задача, как вы скоро убедитесь, состояла совсем в другом… Словно наяву вижу, как Луис Денисо Маскаро, которого все мы звали просто Денис, заместитель Кима и его правая рука, склоняется над пистолетом и аккуратно смазывает механизм; он сидит на кровати, а нога у него в гипсе: во время последней стычки с гвардейцами возле границы его ранили, и теперь он опирается на трость с серебряным набалдашником, которая делает его еще более элегантным, поэтому он так любит прохаживаться с ней на виду у женщин. Забияка, шутник и душа компании, юный, одетый с иголочки Денис – верный друг Кима, любимчик тулузской эмиграции, а в глубине души – отчаянный фаталист, преисполненный разочарования и безумия, как и все те, у кого еще хватает сил бороться. У него меткий глаз, он не робкого десятка, а одно из его любимых занятий – чистить и смазывать пистолеты Кима, когда тот готовится к очередной операции. Тикают часы на стене, свистит поезд, готовый отправиться к югу, сегодня он раньше времени врывается в наш затянувшийся сон; это тот самый ночной экспресс, который пыхтит и выпускает клубы пара на вокзале в Тулузе и в наших кошмарных снах, поезд-призрак, еженощно прибывающий на чужбину, чтобы вскоре ее покинуть.
– Эй, бросай работу, – говорит ему Ким. – Сегодня пистолет мне не понадобится.
В Барселоне, куда он едет, у него две задачи: передать деньги и фальшивые пропуска товарищам, которым предстоит отправиться на юг страны, и срочно отменить приказ, данный трем членам организации, приехавшим в столицу Каталонии пару дней назад. Двое из них, Нюаляр и Бетанкур, нелегально прибыли из Тараскона, третий, Кампс, – из Безье. Они собирались совершить налет на фабрику электрооборудования в Оспиталете; операцию спланировал Ким, договорившись присоединиться к товарищам в Барселоне накануне налета, но за несколько часов до отъезда получили приказ из Центра об отмене операции. Однако Нюаляр с товарищами уже ждут его в Барселоне, и Ким решает встретиться с ними, лично передать новый приказ и убедить вернуться. Обычная вылазка через границу и обратно, привычная работа, минимальный риск.
Я передаю ему документы, желаю удачи, и мы пристально смотрим друг на друга; в его глазах гаснет последний отблеск мечты, в моих темнеет уже остывший пепел, и Ким отлично это видит.
– Ты против этой поездки, – говорит он мне.
– И этой, и последующих, – отвечаю я. – Но этой особенно. Не стоит туда ездить, они как-нибудь обойдутся без тебя.
– Может, ты и прав. Ну а документы, деньги? – Думаю, никому это уже не нужно…
– Вот как? – сухо перебивает он меня. – В таком случае у меня свои причины, чтобы ехать.
Он говорит, что надеется повидать в Барселоне тебя и мать, зайти к вам ненадолго как-нибудь ночью, поцеловать и пообещать, что в один прекрасный день заберет вас с собой. Денис протягивает Киму смазанный пистолет, но тот его не берет, хотя еще не разу не пересекал границу без оружия.
– Какая муха тебя укусила? – хмуро спрашивает Денис.
– К чему такие предосторожности, когда речь идет о нескольких бумажках.
Однако Дениса беспокоит другое: ему тоже хотелось бы повидать свою Кармен и маленького сынишку, и, если бы не сломанная нога, он с удовольствием поехал бы с Кимом. Во время тайных поездок в Барселону Ким всегда ночует в одном и том же месте – у родителей Дениса, в маленьком домике в безлюдных окрестностях Орты, где кроме них живет подружка Дениса и их семилетний сын. Она еще совсем молоденькая, ей было всего шестнадцать, когда она сошлась с Денисом, однако вскоре его забрали в армию и отправили на Эбро, потом он бежал из страны, а Кармен и грудного ребенка взяли к себе его родители, поскольку в Барселоне у нее больше никого не было. Кармен познакомилась с Денисом, едва приехав из Малаги. Она была очень красивой девочкой, но все время как будто чего-то боялась. Работала она в парикмахерской, принадлежавшей ее тете, и жила там же. Одним словом, детка, Денис, как и твой отец, только и думал о том, чтобы увидеть Кармен с сынишкой и перевезти их во Францию, но раньше он не мог этого сделать: сначала был в концентрационном лагере, потом, во время оккупации, работал на шахте у немцев, откуда убежал, примкнул к Сопротивлению, где и познакомился с Кимом, и вплоть до конца войны сражался вместе с ним в партизанском отряде. Впрочем, о Денисе я расскажу вам в другой раз…
Свистит паровоз на вокзале Матабио, последние лучи солнца освещают ville rose, и в глазах Кима, глядящего на мой белый комбинезон, испачканный краской, вспыхивают теплые искорки.
– Бедный художник, – медленно произносит он, улыбаясь, – придется тебе вернуться к мамочке.
Когда-то, работая официантом в Барселоне, я получал заказы и иллюстрировал книги, но в Тулузе все сложилось по-другому – я устроился маляром, равно как и Денис; впрочем, это была неплохая работа, и я не жаловался.
– Увидимся, когда вернусь. Ведите себя хорошо, – говорит нам Ким, пряча документы за пазуху. – Честное слово, когда-нибудь плюну на все и заберу с собой маленькую Сусану.
– Ты что, спятил? Как ты перейдешь границу с больным ребенком? А вот привезти сюда мою Кармен и сына ты, наверное, сможешь; если поймешь, что все складывается удачно – действуй, я дам тебе денег на текущие расходы и еще кое-какую сумму для родителей.
Застегивая куртку, Ким размышляет.
– Если это не будет слишком рискованно, обязательно захвачу их с собой. Можешь на меня рассчитывать.
Денис протягивает ему письмо и пять тысяч песет – половину родителям, половину Кармен, – и друзья обнимаются, стоя посреди комнаты в потоке ослепительно алого света, который в эти часы врывается через балкон. Такими я их запомнил. В тот миг я испытал что-то вроде предчувствия: алое сияние словно вознесло их над полом; обнявшись, они думали, как это часто бывало в такие минуты, что, несмотря на все напутствия и добрые пожелания, они больше никогда не увидятся. В конце концов Ким берет начищенный и смазанный браунинг, приготовленный ему другом. Не могу в точности передать наставления Дениса о том, как нужно заботиться в пути о Кармен, чтобы она не сбила свои нежные ноги и не простудилась во время ночевок в горах под открытым небом, зато помню решительный взгляд Кима и его слова:
– Не бойся, я привезу ее живой и здоровой.
Ким идет к двери, и в этот миг черный кот, – я не уверен, что на самом деле видел, как он, мяукая, пересек комнату на мягких лапах, то есть я хочу сказать, что не помню, был ли он там в действительности, существовал ли на самом деле, – так вот, этот черный кот шмыгнул мимо него на балкон, а оттуда на улицу так неожиданно, что я едва не вскрикнул.
– Что с тобой? – удивляется Ким.
– Ничего. Галлюцинация.
– С каких это пор у тебя галлюцинации? – Он оглядывается, но ничего не замечает.
– Не обращай внимания, – отвечаю я. – Ступай, в добрый путь.
С балкона мы видим, как он удаляется по Рю-де-Бельфор в сторону вокзала, на нем замшевая куртка и коричневая шляпа. Он идет неторопливо, задумчиво держа сигарету во рту, засунув руки в карманы, словно на обычную прогулку по берегу Гаронны.
5
– Привет, привет! Вот уж не ожидала! Дай-ка мне руку, у меня соскочила туфля, – сказала сеньора Анита.
Мы столкнулись на углу, она покачивалась, стоя на одной ноге и держа туфлю в руках. Потом вдруг ухватилась за меня, отчего я выронил папку и коробку с карандашами; от нее шел сильный запах перегара. Она улыбалась, на зубах виднелась губная помада. Я только что вышел от Сусаны, было начало девятого, и, несмотря на шерстяные перчатки, мои пальцы коченели от холода. Сеньора Анита шла со стороны улицы Сальмерон, возвращаясь из кинотеатра «Мундиаль», и, должно быть, посетила не менее дюжины баров. Опираясь о мою руку, она тщетно пыталась надеть туфлю, но оступилась и упала на тротуар, больно ударившись коленкой и едва не разбив себе лицо. Я помог ей присесть на ступеньку. Она задрала коленку и, пригнув голову, принялась ее изучать: на чулке красовалась дыра размером с яйцо.
– Давайте я провожу вас, сеньора Анита.
– Ты очень добрый мальчик, но провожать меня не обязательно. Все из-за этой туфли, сама не знаю, что с ней приключилось. – Она поднесла туфлю к глазам, внимательно рассмотрела ее снаружи, затем заглянула внутрь, но туфля была в порядке. – Старая она, вот и все дела… каблук шатается. Нет, это не туфелька Золушки!
Я улыбнулся в ответ, но, как мне кажется, довольно кисло.
– Ты идешь от Сусаны? Нельзя оставлять ее одну.
– С ней сеньор Форкат.
– Ах да, конечно. Надо же, какая теперь хорошая компания у моей девочки! Каждый вечер она с тобой, и эти славные ребята заходят, и сеньор Форкат, который так умеет ее развеселить… Везет нам, правда, Даниэль?
– Да, сеньора.
– Как славно все у нас сейчас складывается, правда?
– Да, сеньора!
– И как весело нам всем вместе! Ну, признайся, что всем вместе нам очень хорошо!
– Да, сеньора, действительно очень хорошо.
– Я очень рада. – Она вздохнула. – Моя девочка не должна оставаться в одиночестве. Посмотри только на эти проклятые чулки, теперь их не заштопаешь! А на дворе холод собачий… – Она смолкла, и мне показалось, что ей хотелось еще немного посидеть на ступеньке. Потирая ушибленную коленку, она заметила мои серые шерстяные перчатки, взяла меня за правую руку и крепко прижала мою ладонь к дырке на чулке, к оцарапанной коже. – Ты позволишь? Как тепло, так намного легче!.. Какие чудесные перчатки. Тебе их мама связала?
– Нет. Сеньора Конча.
– Знаешь, есть руки, которые согревают, стоит только на них посмотреть! – Она легонько потерла коленку, опустив ресницы. Когда она снова подняла голову, ее голубые глаза весело моргали. – На самом деле все, что нам нужно в жизни, – это чуточку тепла, когда холодно. И больше ничего. Разве нет? «Эта сеньора Анита совсем пьяна», – вот что ты сейчас думаешь, ведь правда? – Она отложила туфлю и уселась поудобнее. – Знаешь, что я тебе скажу? Нет такого несчастья, которое бы длилось вечно… Ай, моя коленка!
– Позвольте, я провожу вас до дома.
– Не надо, я уже пришла…
Но она заметно прихрамывала и в конце концов согласилась, чтобы я ей помог, и взяла меня под руку. Прежде чем открыть калитку в сад, она постаралась успокоиться, бегло глянула в карманное зеркальце, взбила золотые кудри и, пройдясь ярко-красной помадой по губам, попросила не говорить сеньору Форкату, как она себя вела. Оказавшись за оградой, она улыбнулась:
– Если когда-нибудь придешь в «Мундиаль», а меня там не будет, скажи билетерше, что ты мой друг, и тебя пропустят бесплатно.
– Спасибо, сеньора Анита.
6
Я был всего лишь одним из них, да и то не самым отчаянным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23