– Какая разница?
– Не думаю, что они тебя любят, Глор. Ни вместе, ни по отдельности. Хромированный чайник – не обручальное кольцо.
– Считаешь, я не могу увлечь двух гребаных агентов ФБР? – Дейрдре мне всегда завидует. – И что мне вместо этого делать? Что ты предлагаешь?
– Юридическую помощь.
– Значит, ты веришь, что я виновна? – Я отбираю у нее чайник. Пара туфель выскальзывает у нее из-под пальто. – Моя жизнь не так проста, как твоя.
– Потому что ты стремишься переплюнуть Абигейл Ван Бюрен и попасть на страницы всех газет?
– Моя карьера требует высокого уровня профессионализма, от этого зависит существование журнала. Поэтому я читаю лекции в Л. А. на следующей неделе и поэтому я соглашаюсь на утомительные интервью. Тебе ни о чем подобном не приходилось тревожиться.
– Меня устраивает моя жизнь. Не все стремятся стать подозреваемыми в убийстве.
– Не все хотят просидеть всю жизнь в кадровом отделе какого-то сраного банка. – Но это уже слишком. У Дейрдре нет моих преимуществ, поэтому она не может быть честной, откровенной даже с собой. Я проявляю великодушие.
– Я рада, что ты забрала чайник, Дейр. Агент Эммет не в моем вкусе.
8
– Вы всегда начинаете пить в пять часов дня? – через стол спрашивает меня Брайан Эдвард Рид-Арнольд. Мы сидим в «Шляпах», до отвращения чопорном пристанище респектабельных алкоголиков.
– Только если хочу напиться.
– А сегодня хотите?
– Не помешало бы.
Официант приносит выпивку. Брайан, естественно, заказывает джин-тоник. Он за все платит. Мы смотрим друг на друга. Разумеется, это его идея – выпить после работы. Nobless oblige – но всегда гораздо приятнее, когда собеседник красив, как я, или со связями, как он.
– Вы расскажете мне о яхтах? – пытаюсь я завязать разговор.
– О яхтах?
– Ну вы знаете, Американский кубок и все такое.
– Я в этом ничего не понимаю… я не занимаюсь парусным спортом. – Он беспомощно смотрит на меня, как все мужчины, когда не знают, что сказать. – Почему вы спрашиваете? Вы увлекаетесь яхтами?
Я к этому не готова. Мне казалось, Брайан должен разбираться в парусном спорте, потому что, если нет, я не представляю, в чем он вообще разбирается. Мужчинам нравится, когда их расспрашивают об их увлечениях. По этой причине мужчины носят галстуки, напоминающие об их любимом виде спорта, или часы, намекающие на их хобби, или кольца с символикой своего колледжа и датой выпуска. Их одежда подсказывает женщинам темы для разговора, а если это не срабатывает, говорить не о чем. Играет ли Брайан в гольф? Теннис? Поло? Катается на лошадях с Артом Рейнгольдом? Я извиняюсь и ухожу в дамскую комнату.
А местечко-то весьма оживленное. Бар, дубовое уродство, которое американцы почему-то считают не то британским, не то бретонским стилем, набит битком. Хотя посетители разодеты во все цвета радуги, невозможно понять, где заканчивается один и начинается другой. Они выглядят одинаково – просто стая голубей.
Такие же сидят и за столиками вокруг нас. С некоторым раздражением я отмечаю, что у пары женщин стрижка – как у меня. На них моя одежда и мои украшения. Возможно, одна из них – это я, а я – одна из них. Я прикрываю лицо рукой и с облегчением чувствую собственное прикосновение.
За столиком меня поджидает новая порция выпивки. Брайан вроде прилежно сидит над своей первой порцией. На столе горшочек масла и корзинка с хлебными палочками. Он жует одну.
– Вы в самом деле ничего не знаете о месте редактора в «Алгонкине»? Арт Рейнгольд ни слова не сказал, кого именно он ищет? – спрашиваю я, отчаявшись что-нибудь выведать. – Я слышала, журнал на грани развала.
– Я же сказал, мы с ним такие вещи не обсуждаем.
– И ничего новенького? – Я смотрю на свои пальцы. – Знаете, Пи-Джей один из первых подал заявление.
– А потом его убили.
– Не будьте таким мрачным. Это уже в прошлом.
Мы смотрим друг на друга. Я улыбаюсь.
– Вы интересуетесь борьбой? – в итоге спрашивает он.
– Нет.
– Я в колледже был в команде, даже выиграл чемпионат штата, но профессионалом так и не стал.
– Я уверена, у вас бы получилось, стоило только потренироваться.
– Вы шутите.
– Нет. – Я снова прикладываюсь к скотчу – в надежде, что алкоголь даст мне возможность уйти от неприятного разговора и вернуться к нужной мне теме.
Я пью скотч, поедаю хлебные палочки с маслом и регулярно киваю головой.
– Вы должны заставить противника поверить, что он проиграет. Борьба – разновидность психологии. Как и шахматы. Вот почему древние греки ее любили.
Он принимается рассказывать о Греции, о тех местах, где побывал, но меня такое никогда не впечатляло. В детстве отец возил меня по разным местам. В этих воспоминаниях я черпаю уверенность – я достаточно путешествовала, чтобы не пугаться возникающих в разговорах дорожных тем.
– А вы бывали в Ассизи? – Брайан пытается вести светскую беседу. – Я должен рассказать вам об Иркутске. О моем путешествии на озеро Байкал.
– Вы путешествовали Транссибирским экспрессом? Мы с папой – да. Поезда ужасно пахнут, правда? Еще мы были в Санкт-Петербурге, разумеется. Мы всегда старалась оторваться от туристической группы и улизнуть в Эрмитаж, пока они торговались с местными за эти омерзительные советские армейские часы.
Не знаю, сколько я съела хлебных палочек, сколько выпила скотча и сколько стран успел упомянуть Брайан, пока я ела и напивалась; я потеряла счет им всем. Знаю, что официант часто возникал у нашего столика, а бумажник Брайана под конец изрядно похудел. На улице темно. В баре снова стало тихо.
– Так в тюрьму вас все же не отправили? – Без гула чужих разговоров истории Брайана потеряли смысл, как страницы выброшенного журнала. Но он мне нужен сейчас. Нужен, даже если придется сосредоточиться на том, что он говорит.
– Для начала вы должны мне рассказать побольше об Арте Рейнгольде. «Портфолио» довольно скучен. Вы знаете, он неизбежно возьмет меня. Это место – работа моей мечты.
– Но я больше ничего не знаю, – упирается он, но голос слишком напряжен.
– Расскажите что знаете.
– Арт не любит, когда к нему пристают. Думающие иначе самонадеянны и невежливы. Он передал мне дела, с ним не может никто связаться, даже его секретарша. Слухи верны. Можете стоять в очереди в банке, а он внезапно перед вами появится. У нас никогда не было договоренностей о встречах, у меня даже нет его номера телефона. – Он крошит хлебную палочку. – Вот. Теперь ваш ход.
– У меня есть теория насчет убийства. – Волосы падают мне на глаза, я отвожу их назад. Смотрю на перекрашенный в белый потолок. Какого цвета он был раньше? Отпускаю волосы. Смотрю на него. – Появляются бессмысленные персонажи, раскаявшиеся грешники, а они хуже всех – после убежденных святых. Чтобы удержать интерес публики, Почтальон-Потрошитель не может признаться. Люди не понимают, что это бы все испортило.
– Но все преступники в конечном счете нуждаются в исповеди. – Снова подходит официант. Брайан просит счет. Это бизнес, продолжение вполне очевидно. – Все это загадка.
– Вы никогда меня не понимали. Вас это не беспокоит?
– Не хотите где-нибудь поужинать? Я нашел тут прекрасное местечко.
Мысль о беседе, растянутой еще на три часа, невыносима. Это бессмысленно, все и так уже ясно, но сейчас это не имеет значения. Еще одна связь с большим миром. Ничего больше. Я хочу лишь одного – теплого тела рядом со мной, лучше – незнакомого, на постели с чистыми накрахмаленными простынями. Тела, не напоминающего ни о чем личном – ни о расследовании, ни о папочке. Занятия быстрого и ничего не значащего, как фаст-фуд. Обязательства всегда уменьшают удовольствие, поскольку приходится быть собой, а иногда это слишком ограничивает.
– Почему нам просто не отправиться домой и не трахнуться?
Я никогда не понимала, почему на протяжении всей истории человечества женщины считали себя зависимыми от мужчин. Мужчины так понятны, и это у них врожденное. Женское сексуальное желание – неоднозначная вещь, духовная, интровертная. У мужчин нет этого преимущества. Пенис – очевидная мишень. В прошлом мужчины отказывались спать со мной, но ни один ничего не мог поделать, когда я их раздевала. Мужчин контролировать несложно. Поэтому я и не понимаю историю.
Когда мы с Брайаном благополучно добрались до моей квартиры, я предложила ему выпить. Он отказался. Я налила себе «Маргариту», но без льда, не заморачиваясь со слоями и не взбалтывая. На всякий случай сделала и для него.
– Ты много пьешь, – замечает Брайан, когда я возвращаюсь в гостиную.
– Моя мама тоже так говорит.
– А твой отец? Он ведь доктор.
– Мы с ним об этом не разговариваем. – Но это больно, я не хочу думать об отце, когда я с другим мужчиной.
Брайан снимает пальто и садится на диван, отодвинув старые номера «Портфолио». Я бросаю свое пальто на кресло и ставлю выпивку на кофейном столике перед нами. Столик – антикварный «тядансу». Все еще покрыт следами стаканов от последней вечеринки.
– Ты обследовалась? – спрашивает он. – На предмет болезней? – Я подбираюсь к нему со стаканом в руке. Усаживаюсь к нему на колени.
– Глотни-ка. – Подношу стакан к его рту.
– Нет, спасибо, с меня хватит.
– Я никогда не обследовалась, Брайан, у меня нет никаких болезней.
Я кладу его руку к себе на бедро. Журналы падают на пол. Я целую его.
– Ты на вкус – как твоя выпивка.
– А ты пахнешь своим ланчем.
– Со мной всегда так. Моя кожа легко впитывает посторонние запахи.
– Ты когда-нибудь заткнешься? – Я соскальзываю на пол перед ним и расстегиваю его штаны. То, что я нахожу в них, – довольно мягкое, рыхлое и белое, как корешок какого-то растения. – Ты не знаешь, что со мной делать, верно?
– Гм.
– О, прошу тебя, только не болтай сейчас, это все испортит. – Я выпиваю текилы. Стаскиваю с него штаны и трусы до колен, поглаживаю руками внутреннюю поверхность его бедер. Его пенис начинает возбуждаться.
Я отхлебываю еще. Стакан почти опустел, он слишком легкий в моей руке. Рот у меня влажный от алкоголя, я прижимаюсь губами к его губам и нахожу его язык своим.
Потом я стаскиваю Брайана на пол, он лежит мертвым грузом, как труп. Укладываю его на спину. Раздеваю его и раздеваюсь сама. Снимаю с его запястья золотой именной браслет. Надеваю на член презерватив со смазкой. Я опускаюсь на него, раздвинув ноги над его бедрами. Пенис у него толстый, плотный, выскальзывает из меня, когда я выпрямляюсь. Я опускаюсь ниже, прижимаясь к нему, мой лобок – напротив его бедер. Я чувствую его руки, сжимающие мои запястья. Я кончаю раньше него, и это ощущение, такое знакомое, но всякий раз новое, изменчивое как настроение, сочится сквозь меня.
Когда кончает он, я снимаю презерватив. Брайан красный и потный. Мое тело становится тяжелым, неловким и безразличным. Точно конфет объелась. Я ложусь поперек его живота.
– Когда мы встречаемся с Артом? – спрашиваю я.

III. Препарирование бедра
Сделайте разрез кожных покровов вдоль гребня подвздошной кости к середине крестца, и продолжите до верхушки копчика, а второй разрез проведите из этой точки наискось, вниз-наружу, на 4 дюйма ниже большого вертела.
«Анатомия Грея»

1
Зал до отказа забит студентами, мест не хватает. С кафедры хорошо поставленным голосом адвоката, защищающего права потребителей, произносит речь кудрявый парень. За обедом он сказал, что он из Филадельфии. «Филли». Его зовут Говард, он носит кричащий репсовый галстук и двубортный блейзер.
Не понимаю, как он смог стать президентом Журналистского общества УКЛА. Он пытался объяснить мне это за десертом. Я сбежала от него к телефонам-автоматам, позвонила папочке, но трубку взяла какая-то женщина.
Я не могу сосредоточиться на том, что Говард говорит обо мне, и когда он зовет меня на кафедру, я с трудом отрываюсь от стула. Я прекрасно держусь перед микрофонами и телекамерами, но живая аудитория, даже после многочисленных пресс-конференций, меня пугает. Я боюсь сказать что-то не то. Беспокоюсь, как бы не оскорбить кого-то. Уголовные расследования могут сделать параноиками даже невинных свидетелей. Говард протягивает влажную руку, чтобы помочь мне взобраться на возвышение, ведет меня к кафедре.
– Меня пригласило Журналистское общество УКЛА, – слышу я свой дребезжащий голос, – чтобы побеседовать о журналистской честности в конце тысячелетия. – Я смотрю в текст речи. Слова прыгают по странице, расплываются перед глазами, словно на таблице в кабинете окулиста. – Журналистская честность – почти как преступное правосудие, это понятия, исключающие друг друга.
Я обвожу взглядом аудиторию: почти все одеты в шорты и майки с логотипами каких-то организаций, политических кампаний, местных фирм. Я пытаюсь взглянуть на себя со стороны, их глазами, понять, кто я для них. Я всего лишь на четыре-пять лет старше большинства присутствующих, но они совсем другие. Я кажусь себе неестественно высокой, мне жарко, я взмокла, я растеряна.
– Журналистика в основе своей – всего лишь развлечение, чистое искусство. Какая разница, существовал ли Джек-Потрошитель на самом деле или был придуман? Он в любом случае вызывает интерес. Хорошая выдумка зачастую правдоподобнее чистой правды. Возьмем, к примеру, мое дело. Дело «Почтальона-Потрошителя». Что даст обществу признание моей виновности-невиновности? Какая история будет звучать лучше: «Страдающий манией величия автор кулинарной странички с помощью отцовских хирургических инструментов убивает своего главного редактора» или «Главный редактор убит неизвестным преступником, мотивы преступления неясны»? Что звучит более захватывающе? Какой материал выигрышнее, что может лечь в основу статьи, романа? Вот о чем должна думать пресса. Если вы не верите мне, достаточно посмотреть на то, как освещаются события. Может ли эпизод убийства и расчленения привлекать внимание месяцами и всеобъемлюще освещаться практически в каждой крупной газете, не говоря уж о телевидении и радио, если убитый работал, к примеру, в отделе кадров? А подозреваемый является обычным заурядным преступником? В чем разница в этом случае – в подаче материала? Я могу допустить, что способ, избранный для удаления тела с места преступления, был оригинален, даже эффектен, театрален. Неважно, кто и кого убил, крупные газеты неизбежно заинтересуются таким делом. Вопрос в том, будет ли это интересовать их и через три месяца после события. Если подозреваемый – домочадец или двоюродный брат жертвы, а не молодая эффектная преуспевающая женщина. Не забывайте, что с вами сейчас разговаривает подозреваемый в убийстве. Это замечательная история по трем причинам – здесь замешаны кровь, пресса и власть. Большинство сочтет безумной и нездоровой идею расчленить скальпелем своего коллегу, независимо от того, насколько аккуратно это было проделано. Раз в деле оказались замешаны редакторы журнала – даже лучше, потому что публике нравится ненавидеть СМИ, а СМИ нравится ненавидеть себя. Но в итоге значение имеет единственное – власть. Нам всем любопытно, как далеко могут завести амбиции и по каким законам следует судить наши действия. Если я виновна, как считают некоторые, сейчас вы видите перед собой женщину, готовую рискнуть всем во имя карьеры, хотя в случае провала ее ждет электрический стул. Разве от этого я не делаюсь для вас интереснее, притягательнее? Разве факт, что я готова убить ради желаемого, не делает меня удачным объектом для интервьюеров? А мою историю – более увлекательной? Если вдруг обнаружится, что я виновна, это будет настоящим откровением. С журналистской точки зрения моя виновность – верный выбор.
Говард вскакивает первым. Я еще не закончила, но остальные тоже поднимаются. Что я такого сказала? Они аплодируют, аплодируют мне. Вспышки камер ослепляют меня, перед глазами два голубых пятна, они расплываются, расплываются.
Потом Говард ведет меня в приемную, держа под локоть, вводит меня в комнату, похожую на маленькую коробку. Стены, потолок – все кажется неестественно плоским, флюоресцентный свет усугубляет впечатление, современная мебель – сплошь стекло, металл и кожа.
Черные ботинки Говарда поскрипывают на кафельном полу. Комната быстро заполняется, похоже, все здесь знают всех, и вот они уже болтают, пьют; все они, мужчины и женщины, похожи друг на друга – они все выглядят, как я.
Говард идет за выпивкой для меня. Без его поддержки мне приходится действовать самостоятельно, и вскоре меня засасывает эта толпа, я плаваю в винегрете рубашек, маек, шортов и светлых шевелюр. Вот они, журналисты завтрашнего дня, все эти члены Журналистского общества УКЛА, и они уже научились вести себя, как акулы пера.
Передо мной колышется обрюзгший мужчина, слишком старый для студента, но слишком неряшливый, чтобы быть кем-то еще.
– На что похожа жизнь беглеца?
Он подмигивает, словно ничего подобного я до сих пор ни от кого не слышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22