Они еще даже не начали играть, но уже обзывают друг друга пидарасами и выясняют, чья мамочка больше похожа на старый башмак. К счастью, бар постепенно заполняется, и голоса их растворяются в общем гуле.
В азарте Дон спрашивает меня, не хочу ли я сыграть. Они спорят – это ведь против правил. Дон протягивает мне свои дротики.
– Лучшей из трех, – говорит Рейк. Дротики выглядят не ахти, затупились и все в зазубринах, ибо не раз поражали цели менее податливые, чем мишень для дартс.
– Невелика разница, – глупо ухмыляется Рейк, демонстрируя мне свой комплект.
– Леди начинают. Вперед.
Мне никогда не удавалось убедительно разыгрывать из себя беспомощную девочку, поэтому мои дротики попадали туда, куда должны попасть. А у Рейка – нет: все время врезались в стену, падая, как птицы, ударившиеся об оконное стекло. Во втором и третьем раундах результаты были примерно такими же, и чем больше я дырявила мишень, тем больше мир казался таким, каким и должен быть – полностью в моей власти. Физические законы лучше действуют, когда речь идет о соревновании.
– Ну ни хрена себе, – повторял Рейк, тряся головой. – Надо, бля, сконцетрироваться. Надо, бля…
Но у него ничего не получалось.
Я швырнула дротик в него. Он глубоко впился в его ботинок.
– Какого хрена! Зачем ты это сделала, Глория?
– Была твоя очередь. Ты терял время.
Дон помог ему развязать шнурки. На носке расплылось красное пятно.
– Думаю, мне нужно в больницу. Бешенство… столбняк… внутреннее кровотечение…
Вокруг начали собираться посетители – посмотреть, что стряслось. Блеснула вспышка туристской фотокамеры.
– Ты ведь не хотела этого сделать, верно? Это была случайность.
– Что за дурацкий вопрос, Рейк.
Я ничего не делаю случайно. Ничего.
6
Мэдисон желает знать, всегда ли редакторские встречи проходят так, и если да, то у нее есть предложение.
– Что за…
– Позволь мне их вести. Я хорошо разрешаю конфликты и знаю свои сильные стороны.
– Следующий вопрос на повестке дня – главная статья номера. Мэдисон освобождается от участия в дискуссии, поскольку она пока еще не вполне разбирается в работе журнала.
– Ты просто ревнуешь, – улыбается она. Я улыбаюсь в ответ:
– Воспользуйся подарочным сертификатом, Мэдисон.
Я касаюсь двумя пальцами своего носа и щелкаю воображаемыми ножницами.
– С чудесами современной хирургии твоему носу нет причины оставаться таким же большим, как твой рот. А теперь вернемся к делу.
– Говоря о деле… – Это вклинивается Дэн. Сегодня вместо его вечной матросской кепки на нем коричневый берет, набитый его волосами, как мешок – картошкой. – Ты собираешься рассказать нам о результатах продаж?
– Не вижу, чем это может нам помочь. Вы все знаете, что продажи упали за последние три месяца, и твои предложения по статьям положения не улучшили.
– Но как насчет точных цифр?
– Сейчас вас семеро. Если я уволю тебя, будет шестеро.
– Я не это имел в виду.
– Вам эти подробности ни к чему. Я говорю о главном – читателей больше не интересует «Портфолио», – я листаю номер, – и я не вижу, почему он их должен интересовать.
– Если быть точными, – вставляет Мэдисон, – семьдесят восемь процентов подписчиков заявили, что не станут читать «Портфолио», даже если это будет единственный журнал в приемной у врача. А один процент высказался, что в таком случае сменит врача.
– Что им не нравится? – спрашивает Мойра. Как будто непонятно.
– Музыка. Фильмы. Мода. Клубы. Да весь хренов журнал целиком.
Я швыряю через стол номера журналов, один за другим.
– Я в жутком цейтноте, у меня нет на это времени.
Брюс собирает журналы с пола. Я отпиваю воды, проглатываю кубики льда.
– У меня есть заботы поважнее.
– Например, твоя собственная карьера? – выдает Дэн, прежде чем я успеваю его заткнуть. – Глория, ты практически не появляешься в офисе. Мы все для тебя делаем и не можем тебя найти, когда ты нужна. Ты даже отыскала того, кого можно засадить в тюрьму к собственной выгоде.
– Не так все просто.
Эммет сказал, что Перри может провести остаток жизни в качестве подозреваемого. Броди собирается представить в суде записи с телефонной карточки Пи-Джея.
– Ты ничего не делаешь, Глория. И ты ожидаешь, что журнал станет прибыльным? Вот при Пи-Джее это был великий журнал.
– Согласно последним данным, восемьдесят три процента подписчиков в настоящее время проголосовали, что при Пи-Джее это был великий журнал. – Это снова Мэдисон. – Тогда как лишь тридцать семь процентов считает, что это и сейчас великий журнал.
Я смотрю на нее, но обращаюсь к Дэну.
– Ты пытаешься свалить ответственность на Почтальона-Потрошителя? Умоляю, Дэн. Ты-то ведь не можешь связать свою некомпетентность с Перри Нэшем.
– Пять процентов домовладельцев с доходом свыше 125 тысяч долларов считают, что Перри был бы лучшим редактором, чем…
– А хоть какие-то полезные вопросы ты задаешь в своих опросах, Мэдисон?
– Любая информация может быть полезной, если знаешь, как ее использовать.
– Тогда почему бы тебе не заняться изучением Британской энциклопедии вместо того, чтобы надоедать нашим читателям?
– Энциклопедия не зависит от современных веяний. – Она улыбается мне, точно ее цифры имеют какой-то смысл и отсутствие современной энциклопедии – корень наших проблем… как и то, что 12,3 процента населения никогда не читало «Портфолио», потому что они слепые.
– А как насчет чего-нибудь действительно важного: например, что обычная публика хочет видеть в моем журнале?
– Восемьдесят семь процентов в возрасте до сорока лет хотели бы больше спортивной информации.
– Но мы не пишем о спорте, Мэдисон.
– И в этом-то ваша проблема.
– И сколько процентов хотели бы видеть голых женщин на каждой обложке?
– Семьдесят восемь процентов мужчин в возрасте до шестидесяти лет, двадцать три процента женщин.
– Ты и этот вопрос задавала?
– Все, что можно, от начала до конца. – Мэдисон выглядит такой самодовольной, что мне хочется ее ударить.
– Но это совершенно бесполезно, Мэдисон. Ты зря тратишь время потенциальных подписчиков и тратишь впустую мое время. Я тебя уволю.
– А то, что Мэдисон сказала о спорте, довольно интересно. – Это снова Мойра – возможно, она подает голос, только чтобы доказать, что не уснула.
– Мы не «Спортс Иллюстрейтед».
– Шестеро из десяти хотят читать разоблачения о заработках спортсменов и сплетни о заключенных контрактах.
– Мы не «Бизнес-уик».
– Восемь из десяти купили бы номер, который бы отредактировал Деннис Родман.
– Спасибо, Мэдисон. – Я встаю. – Совещание…
– Девять из десяти подписались бы на журнал, курируемый О. Джей Симпсоном.
– Перерыв.
Я собираю свои бумаги и прижимаю их к груди. Я отворачиваюсь от стола, мои редакторы в замешательстве смотрят на Мэдисон, точно она может помочь им и, может быть, даже спасет их от меня. Моя рука ложится на алюминиевую дверную ручку.
– А как же обложка? – спрашивает Кэтрин.
– Это не ваша забота. – Я даже не оборачиваюсь. – Просто делайте, что вам сказано. Если мне понадобится ваше мнение, я у вас спрошу.
– Если поместить спортивную звезду…
– Спортсмены вульгарны. Единственная причина, по которой люди играют в футбол, – отсутствие коэффициента интеллекта, позволяющего заниматься чем-то более осмысленным. Никакого спорта ни на обложке, ни в журнале не будет. Вообще. Ясно?
– При всем моем уважении, Глория, – говорит Дэн, разозлившись, – мне кажется, Дмитрий должен быть в курсе этих решений.
– Держись подальше от Дмитрия. – Моя рука соскальзывает с нагревшейся дверной ручки. – Он очень занят.
– Я уверен, у него найдется полчасика, если на кону будущее журнала.
Я выжидаю, пока он закончит, потом жду еще немного, и когда в комнате становится тихо, и даже Рейк с Доном Ричардом перестают дурачится, я подхожу к Дэну на расстояние одного шага и спрашиваю, когда он последний раз проверялся на ВИЧ.
Он смотрит по сторонам. Он смотрит на всех присутствующих и понимает, что все смотрят на него.
– Я не шучу.
Мэдисон нервно хихикает.
– Что еще за фокусы, Глория? – Он смотрит на меня, потом на Мэдисон, на Рейка, на Кэтрин.
– Теперь, когда ты выпуталась… из убийства, что за игры ты затеваешь?
– Для тех, кто не в курсе: Рэнди уходит от нас на неопределенный срок, с завтрашнего дня. – Я бросаю свои бумаги на стол. – Заявления на вакансию можно в письменном виде направлять Брюсу. Следующая неделя будет очень напряженной для тех из вас, кто останется с нами.
– Что ты хочешь сказать – на неопределенный срок? Что ты с ней сделала?
– У нее положительная реакция на ВИЧ, Дэн. Она заболеет СПИДом и умрет. С рыцарством покончено. Пожалуйста, проверься прямо сейчас и перестань трахать всех стажеров подряд, как ты делал до сих пор, а результаты анализов потом передай Брюсу.
Все они, за исключением Дэна, смотрят на меня, Дэн что-то мычит, уставившись на свои руки. Я принимаюсь красить губы, потому что мое лицо становится непроницаемым, когда я крашусь. В конце концов, Рейк начинает говорить. Он хочет знать, когда все это случилось.
– Какая разница? Что было, то было, и теперь нам нужна замена.
– Гм.
– Послушайте. Все, кто имел сексуальный контакт с Рэнди, должны пройти обследование, прежде чем спать с кем-нибудь из журнала. Все, кто имел сексуальный контакт с тем, кто имел сексуальный контакт с ней, должны сделать то же самое. Я не хочу, чтобы журнал развалился из-за того, чем вы занимаетесь в свободное от работы время. – Я отбрасываю назад волосы, закрывающие уши. – Видит бог, вы и так уже натворили дел.
7
Дождь стучит по мостовой, и брызги попадают мне на чулки, пока я вышагиваю перед входом в Музей современного искусства Сан-Франциско. Время 12.45, я жду уже пятнадцать минут.
– Забавно встретиться тут с тобой.
Сперва возникает усмешка, уголки рта, собранные в складки. Потом я вижу всего Перри, закутанного с головы до пят в ярко-желтый макинтош.
– Ты опоздал.
Перри втискивает свое мокрое тело вслед за мной в створку вращающейся двери и бормочет извинения в мое ухо, пока я прокладываю нам путь. Он следует за мной, свой путь он потерял.
– Я думал, что оторвался от них.
– Не будь идиотом. – Из портика я машу агенту ФБР, с которым сталкивалась в свое время на допросах. Перри этого не видит, у него запотели очки.
– Вон там, – говорю я ему.
– Вытрешь? – Перри протягивает мне очки. – Я весь прорезиненный. Он показывает на свой макинтош и пожимает плечами.
Кажется, никто не объяснил Перри, насколько скучный из него получился подозреваемый. Никто не объяснил ему, что подозреваемые не должны носить желтые дождевики – по крайней мере, когда озабочены тем, что их легко опознают и выследят. Правда освобождает.
– Что ты хочешь для начала посмотреть?
– Давай пройдемся по постоянной экспозиции.
Перри покупает билеты. Мы проходим мимо справочной и поднимаемся по главной лестнице. В МСИСФ все каменное, холодное и гладкое, современное, как электрическая кофеварка Круппа. Мои туфли легко скользят по черному мраморному полу. Перри поддерживает меня.
– Это серьезно, так ведь?
– Тебе лучше знать.
– И не имеет значения то, что я невиновен.
– Невиновность – вопрос субъективный. – Я улыбаюсь. – Разве тебе не нравится Роберт Мазеруэлл?
Мы стоим посреди одного из бесчисленных белых залов, загроможденных, как товарные вагоны с окнами в историю искусства. Перри пялится на дубовые полы, потом поднимает глаза на камеру видеонаблюдения, с его дождевика стекают капли воды. На экспонаты он не смотрит и обрывает меня, когда я заговариваю о живописи.
– Это моя жизнь, черт побери, Глория. Это важно.
– Искусство не менее важно.
– Я не мог этого сделать.
– Но ты врач.
Когда мы трахались, я прокусила губу, и он чуть не упал в обморок, увидев сукровицу у меня на губах. А когда я попыталась его поцеловать, у него сразу же пропала эрекция, словно он не мог согласиться с тем, что в человеке течет кровь.
– Подойди ближе. Я хочу тебе кое-что показать.
Я вытаскиваю из уха сережку-гвоздик и прокалываю ею кончик пальца.
– Нет.
Я массирую кисть, чтобы потекла кровь.
Он не смотрит.
Потом бросает взгляд, бледнеет, его кожа становится влажной, он закрывает глаза, он не может этого видеть, отворачивается. Я вытираю палец «клинексом».
– Это неважно. Я невиновен, ты должна мне помочь, этого требует справедливость.
– Справедливость?
Теперь перед нами несколько творений Ротко. Перри говорит – и все, что он говорит, становится известно ФБР, но ему на это наплевать. Ван Гог подбадривал себя воображаемыми галлюциногенными свойствами скипидара, а Ротко умер от передозировки героина. Цвета столь же нелояльные к спектру, бьющие по глазам – они проникают в тело, как валиум, вытесняя настроения экстравагантностью своих линий. Ложь побеждает реальность. Ложь становится реальностью. Я – агностик, но не потому что наука бросила вызов вере в бога, а потому что ложь уничтожила сам смысл его существования.
– Я не импотент, и ты это прекрасно знаешь. И не убийца. Моя жизнь разрушена, Глория. Жена меня бросила. Она верит, что я соответствую психологическому портрету. К тому же ФБР прознало о моем маленьком… бизнесе на стороне. Они считают, что я занимаюсь ввозом риталина, а моя статья была скрытой рекламой.
Я все еще около Ротко, а Перри направился в зал Поллока. Он почти кричит.
– И все говорят, что я – этот гребаный Почтальон-Потрошитель. Меня могут засадить… на всю жизнь. Представляешь, что такое тюрьма для таких, как я. Можешь вообразить?
– Довольно неприятное место, если верить агенту Броди. Нецивилизованное. Конечно, тебе там придется хуже, чем другим.
– Хуже?
– Ни один закоренелый преступник не примет тебя всерьез как убийцу. У них нет причин уважать тебя.
– Так почему же ФБР не оставит меня в покое?
Мы уже дошли до Уорхола – до его электрических стульев.
– Ведь ты же не совсем равнодушная, мы были близки, я должен что-то для тебя значить.
– Не будь таким, на хрен, сентиментальным. Мы перепихнулись, и ты написал статью. Ты получил, что хотел, и я тоже. Чего еще ты ждешь?
Перри кладет руку мне на плечо.
– Я невиновен. Почему бы тебе не сказать об этом людям? Есть ли у меня сейчас то, что тебе нужно?
– Да. Но с тобой сложно торговаться. Перри бродит от Уорхола к Лихтенштейну и обратно.
– Я слышал, девять из десяти подписчиков предпочли бы, чтобы я редактировал «Портфолио» вместо тебя.
– Нам не нужно это быдло. Вот этого Пи-Джей никогда не понимал.
– И поэтому ты доходчиво объяснила ему это с помощью скальпеля и шприца?
– Это ты у нас доктор.
– Я не импотент, Глория. Ты поможешь мне, умоляю?
– Ты поможешь мне, Перри. – Я целую его в губы, – Делай, что тебе говорят, и ты поможешь нам обоим.
8
Джорджия Маккензи, разумеется, шлюха. У тебя нет выбора, если ты независимый журналист и пытаешься выжить. Верность одному журналу смертельнее векурониум-бромида.
Джорджия пишет для «Алгонкина», а еще для «Вэнити Фэйр», «Атлантик Мансли», «Нью-Йорк Таймc Мэгэзин» и любого другого издания, готового выписать солидный чек. Потому-то ее всегда приглашают на вечеринки «Портфолио». Вот поэтому я пригласила ее на ланч в такое место, как «Эльба».
– Твой новый агент нашел тебе подходящего издателя? – спрашиваю я.
– Я уволила его сегодня утром. Он принял предложение паршивого маленького издательства, но я достойна большего, Глория. Я занимаюсь этим двадцать лет, и мне нужен настоящий издатель.
«Эльба» – американское бистро с оранжевыми стенами, украшенными декоративными светильниками. Как и все американские бистро с оранжевыми стенами и декоративными светильниками, оно переполнено яппи в темных костюмах, сидящими на строгих диетах. Джорджия, одетая так же, как была на вечеринке, или в нечто похожее, заметно выделяется, но ей на это наплевать. К нам подходит маленькая раздраженная официантка, Джорджия заказывает бокал «мерло» и цыпленка-гриль под майонезом. Я прошу «шардоннэ», потому что пила его, поджидая Джорджию. Чтобы выдержать Джорджию и наш совместный обед, нужно пить. Я заказываю суп-пюре.
– Забудь о детской порнографии, Джорджия. У меня для тебя есть настоящая история. Перри Нэш – невиновен, ФБР подозревает это, а у меня есть веские доказательства.
– А зачем тогда нужна я?
– Доверие. Перри – только начало. Ты – лучший репортер, которого можно купить за деньги. И тебе тоже не помешает популярность.
– Писать об этом для… «Портфолио»? – Она поднимает брови и отпивает из бокала. – Отдает инцестом.
– Все стоящее отдает инцестом. У меня как у редактора есть возможности в журнале, и Перри будет сотрудничать.
Официантка – косметика да кости – швыряет сэндвич Глории на мой край стола. Я протестую, она, сделав круглые глаза, перебрасывает тарелку через стол. Плюхает мой суп прямо туда, где был сэндвич. Спрашивает, нужен ли мне свежий молотый перец – голос ее полон сарказма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
В азарте Дон спрашивает меня, не хочу ли я сыграть. Они спорят – это ведь против правил. Дон протягивает мне свои дротики.
– Лучшей из трех, – говорит Рейк. Дротики выглядят не ахти, затупились и все в зазубринах, ибо не раз поражали цели менее податливые, чем мишень для дартс.
– Невелика разница, – глупо ухмыляется Рейк, демонстрируя мне свой комплект.
– Леди начинают. Вперед.
Мне никогда не удавалось убедительно разыгрывать из себя беспомощную девочку, поэтому мои дротики попадали туда, куда должны попасть. А у Рейка – нет: все время врезались в стену, падая, как птицы, ударившиеся об оконное стекло. Во втором и третьем раундах результаты были примерно такими же, и чем больше я дырявила мишень, тем больше мир казался таким, каким и должен быть – полностью в моей власти. Физические законы лучше действуют, когда речь идет о соревновании.
– Ну ни хрена себе, – повторял Рейк, тряся головой. – Надо, бля, сконцетрироваться. Надо, бля…
Но у него ничего не получалось.
Я швырнула дротик в него. Он глубоко впился в его ботинок.
– Какого хрена! Зачем ты это сделала, Глория?
– Была твоя очередь. Ты терял время.
Дон помог ему развязать шнурки. На носке расплылось красное пятно.
– Думаю, мне нужно в больницу. Бешенство… столбняк… внутреннее кровотечение…
Вокруг начали собираться посетители – посмотреть, что стряслось. Блеснула вспышка туристской фотокамеры.
– Ты ведь не хотела этого сделать, верно? Это была случайность.
– Что за дурацкий вопрос, Рейк.
Я ничего не делаю случайно. Ничего.
6
Мэдисон желает знать, всегда ли редакторские встречи проходят так, и если да, то у нее есть предложение.
– Что за…
– Позволь мне их вести. Я хорошо разрешаю конфликты и знаю свои сильные стороны.
– Следующий вопрос на повестке дня – главная статья номера. Мэдисон освобождается от участия в дискуссии, поскольку она пока еще не вполне разбирается в работе журнала.
– Ты просто ревнуешь, – улыбается она. Я улыбаюсь в ответ:
– Воспользуйся подарочным сертификатом, Мэдисон.
Я касаюсь двумя пальцами своего носа и щелкаю воображаемыми ножницами.
– С чудесами современной хирургии твоему носу нет причины оставаться таким же большим, как твой рот. А теперь вернемся к делу.
– Говоря о деле… – Это вклинивается Дэн. Сегодня вместо его вечной матросской кепки на нем коричневый берет, набитый его волосами, как мешок – картошкой. – Ты собираешься рассказать нам о результатах продаж?
– Не вижу, чем это может нам помочь. Вы все знаете, что продажи упали за последние три месяца, и твои предложения по статьям положения не улучшили.
– Но как насчет точных цифр?
– Сейчас вас семеро. Если я уволю тебя, будет шестеро.
– Я не это имел в виду.
– Вам эти подробности ни к чему. Я говорю о главном – читателей больше не интересует «Портфолио», – я листаю номер, – и я не вижу, почему он их должен интересовать.
– Если быть точными, – вставляет Мэдисон, – семьдесят восемь процентов подписчиков заявили, что не станут читать «Портфолио», даже если это будет единственный журнал в приемной у врача. А один процент высказался, что в таком случае сменит врача.
– Что им не нравится? – спрашивает Мойра. Как будто непонятно.
– Музыка. Фильмы. Мода. Клубы. Да весь хренов журнал целиком.
Я швыряю через стол номера журналов, один за другим.
– Я в жутком цейтноте, у меня нет на это времени.
Брюс собирает журналы с пола. Я отпиваю воды, проглатываю кубики льда.
– У меня есть заботы поважнее.
– Например, твоя собственная карьера? – выдает Дэн, прежде чем я успеваю его заткнуть. – Глория, ты практически не появляешься в офисе. Мы все для тебя делаем и не можем тебя найти, когда ты нужна. Ты даже отыскала того, кого можно засадить в тюрьму к собственной выгоде.
– Не так все просто.
Эммет сказал, что Перри может провести остаток жизни в качестве подозреваемого. Броди собирается представить в суде записи с телефонной карточки Пи-Джея.
– Ты ничего не делаешь, Глория. И ты ожидаешь, что журнал станет прибыльным? Вот при Пи-Джее это был великий журнал.
– Согласно последним данным, восемьдесят три процента подписчиков в настоящее время проголосовали, что при Пи-Джее это был великий журнал. – Это снова Мэдисон. – Тогда как лишь тридцать семь процентов считает, что это и сейчас великий журнал.
Я смотрю на нее, но обращаюсь к Дэну.
– Ты пытаешься свалить ответственность на Почтальона-Потрошителя? Умоляю, Дэн. Ты-то ведь не можешь связать свою некомпетентность с Перри Нэшем.
– Пять процентов домовладельцев с доходом свыше 125 тысяч долларов считают, что Перри был бы лучшим редактором, чем…
– А хоть какие-то полезные вопросы ты задаешь в своих опросах, Мэдисон?
– Любая информация может быть полезной, если знаешь, как ее использовать.
– Тогда почему бы тебе не заняться изучением Британской энциклопедии вместо того, чтобы надоедать нашим читателям?
– Энциклопедия не зависит от современных веяний. – Она улыбается мне, точно ее цифры имеют какой-то смысл и отсутствие современной энциклопедии – корень наших проблем… как и то, что 12,3 процента населения никогда не читало «Портфолио», потому что они слепые.
– А как насчет чего-нибудь действительно важного: например, что обычная публика хочет видеть в моем журнале?
– Восемьдесят семь процентов в возрасте до сорока лет хотели бы больше спортивной информации.
– Но мы не пишем о спорте, Мэдисон.
– И в этом-то ваша проблема.
– И сколько процентов хотели бы видеть голых женщин на каждой обложке?
– Семьдесят восемь процентов мужчин в возрасте до шестидесяти лет, двадцать три процента женщин.
– Ты и этот вопрос задавала?
– Все, что можно, от начала до конца. – Мэдисон выглядит такой самодовольной, что мне хочется ее ударить.
– Но это совершенно бесполезно, Мэдисон. Ты зря тратишь время потенциальных подписчиков и тратишь впустую мое время. Я тебя уволю.
– А то, что Мэдисон сказала о спорте, довольно интересно. – Это снова Мойра – возможно, она подает голос, только чтобы доказать, что не уснула.
– Мы не «Спортс Иллюстрейтед».
– Шестеро из десяти хотят читать разоблачения о заработках спортсменов и сплетни о заключенных контрактах.
– Мы не «Бизнес-уик».
– Восемь из десяти купили бы номер, который бы отредактировал Деннис Родман.
– Спасибо, Мэдисон. – Я встаю. – Совещание…
– Девять из десяти подписались бы на журнал, курируемый О. Джей Симпсоном.
– Перерыв.
Я собираю свои бумаги и прижимаю их к груди. Я отворачиваюсь от стола, мои редакторы в замешательстве смотрят на Мэдисон, точно она может помочь им и, может быть, даже спасет их от меня. Моя рука ложится на алюминиевую дверную ручку.
– А как же обложка? – спрашивает Кэтрин.
– Это не ваша забота. – Я даже не оборачиваюсь. – Просто делайте, что вам сказано. Если мне понадобится ваше мнение, я у вас спрошу.
– Если поместить спортивную звезду…
– Спортсмены вульгарны. Единственная причина, по которой люди играют в футбол, – отсутствие коэффициента интеллекта, позволяющего заниматься чем-то более осмысленным. Никакого спорта ни на обложке, ни в журнале не будет. Вообще. Ясно?
– При всем моем уважении, Глория, – говорит Дэн, разозлившись, – мне кажется, Дмитрий должен быть в курсе этих решений.
– Держись подальше от Дмитрия. – Моя рука соскальзывает с нагревшейся дверной ручки. – Он очень занят.
– Я уверен, у него найдется полчасика, если на кону будущее журнала.
Я выжидаю, пока он закончит, потом жду еще немного, и когда в комнате становится тихо, и даже Рейк с Доном Ричардом перестают дурачится, я подхожу к Дэну на расстояние одного шага и спрашиваю, когда он последний раз проверялся на ВИЧ.
Он смотрит по сторонам. Он смотрит на всех присутствующих и понимает, что все смотрят на него.
– Я не шучу.
Мэдисон нервно хихикает.
– Что еще за фокусы, Глория? – Он смотрит на меня, потом на Мэдисон, на Рейка, на Кэтрин.
– Теперь, когда ты выпуталась… из убийства, что за игры ты затеваешь?
– Для тех, кто не в курсе: Рэнди уходит от нас на неопределенный срок, с завтрашнего дня. – Я бросаю свои бумаги на стол. – Заявления на вакансию можно в письменном виде направлять Брюсу. Следующая неделя будет очень напряженной для тех из вас, кто останется с нами.
– Что ты хочешь сказать – на неопределенный срок? Что ты с ней сделала?
– У нее положительная реакция на ВИЧ, Дэн. Она заболеет СПИДом и умрет. С рыцарством покончено. Пожалуйста, проверься прямо сейчас и перестань трахать всех стажеров подряд, как ты делал до сих пор, а результаты анализов потом передай Брюсу.
Все они, за исключением Дэна, смотрят на меня, Дэн что-то мычит, уставившись на свои руки. Я принимаюсь красить губы, потому что мое лицо становится непроницаемым, когда я крашусь. В конце концов, Рейк начинает говорить. Он хочет знать, когда все это случилось.
– Какая разница? Что было, то было, и теперь нам нужна замена.
– Гм.
– Послушайте. Все, кто имел сексуальный контакт с Рэнди, должны пройти обследование, прежде чем спать с кем-нибудь из журнала. Все, кто имел сексуальный контакт с тем, кто имел сексуальный контакт с ней, должны сделать то же самое. Я не хочу, чтобы журнал развалился из-за того, чем вы занимаетесь в свободное от работы время. – Я отбрасываю назад волосы, закрывающие уши. – Видит бог, вы и так уже натворили дел.
7
Дождь стучит по мостовой, и брызги попадают мне на чулки, пока я вышагиваю перед входом в Музей современного искусства Сан-Франциско. Время 12.45, я жду уже пятнадцать минут.
– Забавно встретиться тут с тобой.
Сперва возникает усмешка, уголки рта, собранные в складки. Потом я вижу всего Перри, закутанного с головы до пят в ярко-желтый макинтош.
– Ты опоздал.
Перри втискивает свое мокрое тело вслед за мной в створку вращающейся двери и бормочет извинения в мое ухо, пока я прокладываю нам путь. Он следует за мной, свой путь он потерял.
– Я думал, что оторвался от них.
– Не будь идиотом. – Из портика я машу агенту ФБР, с которым сталкивалась в свое время на допросах. Перри этого не видит, у него запотели очки.
– Вон там, – говорю я ему.
– Вытрешь? – Перри протягивает мне очки. – Я весь прорезиненный. Он показывает на свой макинтош и пожимает плечами.
Кажется, никто не объяснил Перри, насколько скучный из него получился подозреваемый. Никто не объяснил ему, что подозреваемые не должны носить желтые дождевики – по крайней мере, когда озабочены тем, что их легко опознают и выследят. Правда освобождает.
– Что ты хочешь для начала посмотреть?
– Давай пройдемся по постоянной экспозиции.
Перри покупает билеты. Мы проходим мимо справочной и поднимаемся по главной лестнице. В МСИСФ все каменное, холодное и гладкое, современное, как электрическая кофеварка Круппа. Мои туфли легко скользят по черному мраморному полу. Перри поддерживает меня.
– Это серьезно, так ведь?
– Тебе лучше знать.
– И не имеет значения то, что я невиновен.
– Невиновность – вопрос субъективный. – Я улыбаюсь. – Разве тебе не нравится Роберт Мазеруэлл?
Мы стоим посреди одного из бесчисленных белых залов, загроможденных, как товарные вагоны с окнами в историю искусства. Перри пялится на дубовые полы, потом поднимает глаза на камеру видеонаблюдения, с его дождевика стекают капли воды. На экспонаты он не смотрит и обрывает меня, когда я заговариваю о живописи.
– Это моя жизнь, черт побери, Глория. Это важно.
– Искусство не менее важно.
– Я не мог этого сделать.
– Но ты врач.
Когда мы трахались, я прокусила губу, и он чуть не упал в обморок, увидев сукровицу у меня на губах. А когда я попыталась его поцеловать, у него сразу же пропала эрекция, словно он не мог согласиться с тем, что в человеке течет кровь.
– Подойди ближе. Я хочу тебе кое-что показать.
Я вытаскиваю из уха сережку-гвоздик и прокалываю ею кончик пальца.
– Нет.
Я массирую кисть, чтобы потекла кровь.
Он не смотрит.
Потом бросает взгляд, бледнеет, его кожа становится влажной, он закрывает глаза, он не может этого видеть, отворачивается. Я вытираю палец «клинексом».
– Это неважно. Я невиновен, ты должна мне помочь, этого требует справедливость.
– Справедливость?
Теперь перед нами несколько творений Ротко. Перри говорит – и все, что он говорит, становится известно ФБР, но ему на это наплевать. Ван Гог подбадривал себя воображаемыми галлюциногенными свойствами скипидара, а Ротко умер от передозировки героина. Цвета столь же нелояльные к спектру, бьющие по глазам – они проникают в тело, как валиум, вытесняя настроения экстравагантностью своих линий. Ложь побеждает реальность. Ложь становится реальностью. Я – агностик, но не потому что наука бросила вызов вере в бога, а потому что ложь уничтожила сам смысл его существования.
– Я не импотент, и ты это прекрасно знаешь. И не убийца. Моя жизнь разрушена, Глория. Жена меня бросила. Она верит, что я соответствую психологическому портрету. К тому же ФБР прознало о моем маленьком… бизнесе на стороне. Они считают, что я занимаюсь ввозом риталина, а моя статья была скрытой рекламой.
Я все еще около Ротко, а Перри направился в зал Поллока. Он почти кричит.
– И все говорят, что я – этот гребаный Почтальон-Потрошитель. Меня могут засадить… на всю жизнь. Представляешь, что такое тюрьма для таких, как я. Можешь вообразить?
– Довольно неприятное место, если верить агенту Броди. Нецивилизованное. Конечно, тебе там придется хуже, чем другим.
– Хуже?
– Ни один закоренелый преступник не примет тебя всерьез как убийцу. У них нет причин уважать тебя.
– Так почему же ФБР не оставит меня в покое?
Мы уже дошли до Уорхола – до его электрических стульев.
– Ведь ты же не совсем равнодушная, мы были близки, я должен что-то для тебя значить.
– Не будь таким, на хрен, сентиментальным. Мы перепихнулись, и ты написал статью. Ты получил, что хотел, и я тоже. Чего еще ты ждешь?
Перри кладет руку мне на плечо.
– Я невиновен. Почему бы тебе не сказать об этом людям? Есть ли у меня сейчас то, что тебе нужно?
– Да. Но с тобой сложно торговаться. Перри бродит от Уорхола к Лихтенштейну и обратно.
– Я слышал, девять из десяти подписчиков предпочли бы, чтобы я редактировал «Портфолио» вместо тебя.
– Нам не нужно это быдло. Вот этого Пи-Джей никогда не понимал.
– И поэтому ты доходчиво объяснила ему это с помощью скальпеля и шприца?
– Это ты у нас доктор.
– Я не импотент, Глория. Ты поможешь мне, умоляю?
– Ты поможешь мне, Перри. – Я целую его в губы, – Делай, что тебе говорят, и ты поможешь нам обоим.
8
Джорджия Маккензи, разумеется, шлюха. У тебя нет выбора, если ты независимый журналист и пытаешься выжить. Верность одному журналу смертельнее векурониум-бромида.
Джорджия пишет для «Алгонкина», а еще для «Вэнити Фэйр», «Атлантик Мансли», «Нью-Йорк Таймc Мэгэзин» и любого другого издания, готового выписать солидный чек. Потому-то ее всегда приглашают на вечеринки «Портфолио». Вот поэтому я пригласила ее на ланч в такое место, как «Эльба».
– Твой новый агент нашел тебе подходящего издателя? – спрашиваю я.
– Я уволила его сегодня утром. Он принял предложение паршивого маленького издательства, но я достойна большего, Глория. Я занимаюсь этим двадцать лет, и мне нужен настоящий издатель.
«Эльба» – американское бистро с оранжевыми стенами, украшенными декоративными светильниками. Как и все американские бистро с оранжевыми стенами и декоративными светильниками, оно переполнено яппи в темных костюмах, сидящими на строгих диетах. Джорджия, одетая так же, как была на вечеринке, или в нечто похожее, заметно выделяется, но ей на это наплевать. К нам подходит маленькая раздраженная официантка, Джорджия заказывает бокал «мерло» и цыпленка-гриль под майонезом. Я прошу «шардоннэ», потому что пила его, поджидая Джорджию. Чтобы выдержать Джорджию и наш совместный обед, нужно пить. Я заказываю суп-пюре.
– Забудь о детской порнографии, Джорджия. У меня для тебя есть настоящая история. Перри Нэш – невиновен, ФБР подозревает это, а у меня есть веские доказательства.
– А зачем тогда нужна я?
– Доверие. Перри – только начало. Ты – лучший репортер, которого можно купить за деньги. И тебе тоже не помешает популярность.
– Писать об этом для… «Портфолио»? – Она поднимает брови и отпивает из бокала. – Отдает инцестом.
– Все стоящее отдает инцестом. У меня как у редактора есть возможности в журнале, и Перри будет сотрудничать.
Официантка – косметика да кости – швыряет сэндвич Глории на мой край стола. Я протестую, она, сделав круглые глаза, перебрасывает тарелку через стол. Плюхает мой суп прямо туда, где был сэндвич. Спрашивает, нужен ли мне свежий молотый перец – голос ее полон сарказма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22