Наши читатели – молодые городские профессионалы, и единственная вещь, которая их не интересует, – молодой городской профессионализм. Мы воздействовали на их умы, говоря о ненадежности их положения и подкармливая их воображение трагическими историями. В нашей редакции не было ни одного человека из Сан-Франциско или даже Калифорнии, поэтому мы понимали, что жизнь существует и за пределами Западного побережья. Фальшивые биографии знаменитостей, подкрепленные сплетнями, богатый словарный запас, одновременно слишком изощренный и слишком вульгарный для словаря Уэбстера. «Портфолио» был некой разновидностью порнографии. Позиция важнее фактов.
Я устроила собрание, чтобы сообщить о том, что в свете смерти Пи-Джея мы должны опубликовать некролог в готовящемся номере.
– Это означает, – объяснила я, – что придется отказаться от какой-то полосы.
И спросила Джейка, как у нас обстоит с разделом «Письма читателей». Он, причмокивая, всасывает остатки джема из недоеденного пончика и сообщает, что все в порядке, раздел готов.
– Что-нибудь стоящее?
– Да нет, обычная чепуха.
– И как это скажется на выпуске? – Это вопрос Адаму, нашему арт-директору, похожему на стручок фасоли.
– Этого нельзя делать.
– Можно-можно.
Адам смотрит на меня сквозь очки а-ля Бадди Холли. Пожимает плечами.
– Это сильно все испортит. – Два его ассистента согласно кивают, пока он жестом не велит им остановиться. – Когда я получу текст?
– Я его за час напишу, – говорит Джейк, тиская пальцами огрызок своего пончика и пытаясь выдавить еще чуть-чуть джема.
Я говорю им, что в этом нет нужды.
– Что ты хочешь сказать – нет нужды?
– Ты не будешь писать некролог.
– А кто же?
– Я напишу. Это пиар, Джейк. Ты в самом деле думаешь, что публика хочет ассоциировать «Портфолио» с кем-то… вроде тебя? – Я улыбаюсь. – Когда от тебя что-то потребуется, я тебе сообщу.
– Я устал от этого дерьма, – бормочет Джейк сквозь перепачканные в сахарной глазури пальцы. – Ты – ебаная подозреваемая. Что, об этом все уже забыли?
– Никто не принимает это всерьез, Джейк. Никто, кроме тебя. Только ты думаешь, что я сделала что-то не то.
Джейк считает себя журналистом, поэтому его раздражает неопределенность. Но убийство – дело запутанное. Ведь тело Пи-Джея целиком-то и не найдено. По правде сказать, из-за ошибки почтовой службы «Ю-пи-эс» его пока не удалось собрать воедино. Часть ноги еще болтается где-то на воле.
Несколько дней ушло на то, чтобы понять, что Пи-Джей теперь – в прошедшем времени. Сперва это было просто исчезновение. Через какое-то время Майре, менеджеру по маркетингу, позвонил один из ее поставщиков. Кажется, они получили нечто поразительно похожее на убедительную имитацию человеческой руки – отрезанной, покрытой кровью и воняющей гнилью. Они знали, что посылка пришла из нашего офиса, потому что на упаковке была их этикетка, с кодом, которым пользовалась Майра. Они специально дали нам эти наклейки с названием своей компании и индивидуальным кодом, чтобы мы не пользовались ими для несанкционированной рассылки, и вот получили: сперва это показалось очень реалистичной частью тела на первой стадии разложения. Не тот вид рекламы, который они имели в виду, соглашаясь на рассылку «Портфолио». Нет нужды говорить, что их это совсем не обрадовало.
Майра настаивала, что она ничего не посылала. Уверены ли они, что это отправлено из «Портфолио»? Ей зачитали код. Она сверилась со своим списком: несколько этикеток пропали, в том числе и с этим кодом. Тут уже кто-то из поставщиков, а то и все разом, позвонили в полицию.
Рука оказалась настоящей, дело завертелось, последовали еще несколько звонков в полицию в разных частях страны. Похоже, части тела раскидали везде – они пузырились и разлагались в разных штатах.
Разумеется, привлекли ФБР, сразу стало ясно, что расчлененка пересекла границу штата, и это ввергло Дмитрия в панику. Первые тридцать лет жизни Дмитрий прожил в Ленинграде и десять из них издавал подпольную антикоммунистическую газету. Он на личном опыте усвоил одну вещь – следует избегать общения с людьми в темных костюмах.
Потому-то он и доверился мне, когда отрезанную голову Пи-Джея обнаружили в Л. А. и я предложила свою кандидатуру для общения с публикой.
– Это хорошая идея. Ты лучше знала Пи-Джея. Я тебе доверяю, Глория.
За этим последовала поездка на юг, опознание Пи-Джея, пресс-конференция, первая в моей жизни, и начало официального расследования. Я вернулась в Сан-Франциско рано утром на следующий день. Увидев свою фотографию на первой полосе «Кроникл», я поняла, что получила то, чего мне всю жизнь не хватало.
Через несколько дней я убедила Дмитрия отдать мне должность Пи-Джея – во избежание недоразумений с прессой и нарушения субординации в журнале. Поскольку кабинет Пи-Джея все еще был, точно во время карнавала на Марди-Гра, опутан желтой пластиковой лентой, я временно расположилась в зале для совещаний. Свой старый кабинет я отдала следователям: там они проводили допросы, снимали отпечатки пальцев у сотрудников и пили кофе. Следователям я нравилась. Им были приятны моя внимательность и готовность сотрудничать.
Тем не менее то, что я попала под подозрение, было вполне естественно. Сотрудники журнала сплетничали вовсю, и вскоре следователям, равно как и моим коллегам – журналистам по всей стране, стало ясно, что у меня имелись мотив, близость с Пи-Джеем и несомненный талант. Единственное, чего не хватало, – это доказательств.
3
Из-за шумихи в газетах телефоны в «Портфолио» разрывались. Честно говоря, я думала, что оглохну на правое ухо.
Вернувшись из туалета, я обнаружила сообщение от своего отца, агента ФБР Броди и моего коллеги Гордона Уиллистона, специалиста по неавторизованным биографиям, которому я поручила написать статью об актерах-дебютантах в Л. А. «Просмотрел списки новичков. Посоветуй, что делать дальше, как это подать».
Отцу и агенту Броди я перезвонить не могла, поэтому решила набрать обозревателя. Номер Горди состоит из одиннадцати цифр. Когда я набирала третью, секретарша сообщила:
– На пятой линии какой-то полицейский. Он не представился.
– Они никогда не представляются, Спивви.
Они никогда не представляются, и им наплевать на то, что у меня нет на них времени. Меньше всего мне хотелось отвечать на новые вопросы.
– Скажи им, что я отлучилась ограбить банк.
– И та дамочка из «Ньюсуик» опять звонила. Мне соединить…
Я повесила трубку на середине номера Горди и сказала Спивви, что сама ей перезвоню. «Ньюсуик» частенько знает о моем деле больше, чем я сама.
Она взяла трубку после первого гудка.
– Фернандес, – произнесла она, как все журналисты, склонные относиться к себе чересчур серьезно.
– Это Глория.
– Со мной никто не желает разговаривать. Я пыталась связаться с агентом Броди, а они отослали меня к пресс-секретарю. Броди никогда так не поступал, когда я…
– Просто сейчас я его интересую больше, чем ты.
– Глория, умоляю, у меня такая запарка. Есть что-нибудь новенькое по Пи-Джею?
– Он все еще мертв.
– Это не… – Она вздохнула. – Ты ведь не хочешь, чтобы номер вышел без упоминания о тебе?
– Напиши обо мне еще один очерк. Все уже написали.
– Ты хочешь сделать признание?
– Уверена, я смогу что-нибудь сочинить. Ради возвращения на первую полосу.
– Спасибо, пожалуй, мне хватит какой-нибудь цитаты.
– Погоди-ка.
Я посмотрела на перечень фраз, который подготовила для этих целей, рядом с каждой – квадратик для отметок, чтобы не повторяться и не наскучить.
– Как насчет вот такого: «Это прекрасная новость для ФБР. То, что редактора его калибра можно прихлопнуть вот так запросто, – откровенное приглашение для профессиональных преступников повсюду. В наши дни Америка действительно стала свободной страной…»
– «…профессиональных преступников». – На заднем фоне я четко слышала стук пальцев по клавиатуре, обращающих мои слова в типографский шрифт. – Или лучше «профессиональных убийц»?
– Как тебе больше нравится. Ты же у нас журналист.
Тут снова вклинилась Спивви:
– Доктор Грин на второй линии.
– Папа! – Я разъединилась с Фернандес.
– Ты даже не знаешь, что ты пропустила, принцесса, редактируя свой журнальчик дни напролет.
– Что – мы подтянули еще одно личико, а?
Выдающимся хирургом папу делало то, что он никогда не знал, как будет выглядеть тело после операции. Он был как ребенок, балующийся с химическими реактивами.
– Вообще-то ушили пузико. Это одна из самых увлекательных задач.
– Расскажи подробнее.
– Поужинаешь со мной? Я заказал столик у «Этрусков».
– Ну я же объясняла.
– У тебя свидание.
– Ничего серьезного. Так, один писатель. Хочу добиться его расположения.
– Ты встречаешься с писателем.
– Он женат, обременен парочкой детей и сидит на прозаке. Его зовут Перри. Тебе не о чем беспокоиться, папочка.
Папа всегда за меня волнуется. Защищает меня от нежелательных элементов. Защищает меня от себя самой.
– Ты знаешь, как меня найти.
– Я люблю тебя, папочка, больше всех на свете. Но у меня звонок на другой линии…
Агент Броди. ФБР вселяло такой ужас в Спивви, что она соединила его со мной, не спрашивая разрешения.
– Я только что наговорила «Ньюсуик» комплиментов в ваш адрес.
– Я восхищаюсь вами, Глория.
– Благодарю.
– Но у меня еще не было случая сделать вам комплимент по поводу ваших откровений в последнем номере «Тайм».
– Кошмарная вышла фотография? Я там выгляжу настоящей преступницей.
– Но история великолепна, повторюсь. И рассказ вашего преподавателя. И рассказ вашего отца.
– Он меня очень любит. Я его единственная дочь.
– И лучшая ученица.
– Он научил меня всему.
– Он ведь в некотором роде доктор?
– Хотите сделать липосакцию?
– Почти хирург.
– У него была большая практика с ожоговыми больными.
– В госпитале в Сан-Франциско.
– Он был лучшим.
– Он ведь там преподавал…
– Он работал только с самыми талантливыми студентами.
– Анатомию. Вскрытия, если я не ошибаюсь. Его студентам доставались лучшие трупы.
– Да. Пи-Джей бы на его курсе успеха не имел. Да и я, пожалуй, тоже.
4
Первое, что нужно знать о трупах: прежде чем препарировать, их годами вымачивают в формальдегиде. В результате они становятся удобными с точки зрения анатомии, но из-за консервации текстура и плотность уже не те, не как у живого тела. Кожа становится сухой, как писчая бумага. Мускулы тоже меняются – они твердые и волокнистые, точно пережаренная индейка. Но самые драматические превращения происходят с мозгом: in vivo это влажная желеобразная масса, а у трупа он становится плотным и сжатым, как мячик. Трупы бескровны. Окрашенные участки указывают, какие вены были использованы для выкачивания жидкостей, в артерии делают инъекции формальдегида. Формальдегид пахнет, как джин. Точнее – как перегар от дешевого джина после бурной попойки.
Может показаться довольно странным, я понимаю, но когда мне было двенадцать, я изучала анатомию у папы. Мы работали по вечерам, после окончания занятий в медицинской школе. У папы там был припрятан отличный труп, и мы на нем практиковались. Прежде чем приступить к препарированию, я должна была прочесть учебник и усвоить теорию, и я всегда оправдывала ожидания. Втайне папа проводил соревнование между мной и своими студентами. Чаще всего лидировала я.
Прежде чем попасть мне в руки, мой труп был восьмидесятитрехлетней жертвой кровоизлияния в мозг. Длинный, бескожий, с огромным тяжелым пенисом, похожим на тотемный столб, лишенным всех жизненных соков. Его руки были точно с полотен старых мастеров. Папа не разрешил мне дать ему имя. Он сказал, что нельзя называть трупы, это делает их людьми, что осложняет работу со скальпелем и сказывается на точности разрезов. Даже оперируя всех этих женщин, он смотрит на них отстраненно, добавляет или убирает их плоть в соответствии с модой и стремится забыть их голоса, истории их браков, их любимые напитки. С помощью анестезиолога он может превратить их в безликое скопище мышц, жира, костей: материал для работы скульптора, который нужно вернуть к жизни. Папочка не позволил мне дать трупу имя, потому что хотел научить меня тому, что знал сам. Сделать похожей на него.
Для папочки был важен ритуал. Мы всегда были в масках и хирургических перчатках, волосы я зачесывала назад. Папочка позаимствовал в библиотеке деревянную стремянку, чтобы я доставала до стола. Прежде чем взяться за скальпель, мы обсуждали, что хотим рассмотреть и как собираемся до этого добраться. Если я правильно отвечала на вопросы, он награждал меня сухим поцелуем в губы.
Тела – штуки неправильные. Нервы, сухожилия, даже главные артерии вечно оказываются не там, где пытаешься их найти. Учебники могут лишь приблизительно описать анатомию абстрактного трупа. Это своего рода вызов, одна из задач препарирования и один из уроков. Наука – это числа и упорядоченность, а медицина – это искусство. Препарирование трупа напоминает редактирование статьи – ты должен найти главное в том, что зачастую выглядит огромной бесформенной кучей.
Папочка позволял мне выполнять большую часть работы скальпелем, но, разумеется, некоторые аспекты препарирования требовали его помощи. То, что говорят о весе трупов, – правда, так что папа привык к большим нагрузкам. Лишь немногие мужчины, и тем паче немногие женщины, могут понять, что интеллект – не только материальная, но и духовная субстанция, и если ты не можешь воплотить свои идеи, лучше перестать думать вообще. Работая с папочкой, я научилась использовать свой интеллект. Когда я представляла себе, что я – это он, я даже могла передвигать трупы.
Тогда папочка был еще более-менее женат на моей матери, и это мое факультативное образование не вызывало у нее ни капли энтузиазма. Думаю, она ревновала из-за того, что мы проводим столько времени вместе и эти занятия исключают ее из нашего общества. Иногда мы работали вечерами часа по три. В итоге она заявила, что двух занятий в неделю более чем достаточно. И даже это много, и она не уверена, что это здоровое увлечение.
Школьные учителя меня в основном любили несмотря на то, а может, именно потому, что я не была популярна среди учеников. Я была одной из тех, кто всегда выполняет домашнюю работу, делает дополнительные задания и может ответить на самые трудные вопросы. Меня никогда не выбирали в совет школы, я не принимала участия в школьных постановках, я пыталась быть искренней, но никто не понимал меня, а если и удавалось с кем-то подружиться, то дружба длилась не дольше одного семестра. В итоге я могла утешаться лишь своей исключительностью. В то время я хотела быть всем и сразу, поэтому подтверждение своей одаренности было для меня столь важно. Но я пообещала себе оставаться скромной.
Однако отношение мистера Попа, нашего преподавателя биологии, сильно меня задевало. Когда однажды он своим плюшевым ласковым голосом попросил меня остаться после уроков поговорить с ним, я была уверена, что он хочет похвалить меня за доклад по внутреннему уху. Вместо этого он привел меня к себе в кабинет, чтобы напомнить: здесь преподаватель он, и когда мои знания оценены, мне следует ограничивать себя короткими подобающими комментариями. «Постарайся быть такой же, как твои одноклассники», – надоедливо повторял он, а потом его лицо расплылось перед моими глазами, и сквозь слезы я видела только большую коричневую родинку у него на щеке.
Вечером я снова расплакалась перед папочкой, он пригрозил позвонить директору школы. Он сказал, что я слишком развитая, вот в чем проблема, и этот хренов мистер Дьякон или как его там, чувствует, что его авторитету это. угрожает. Он произнес вслух то, о чем я думала.
Папочка понимал меня. А меня понять нелегко.
5
– Так ты это сделала или нет? – прямо спрашивает меня Дейрдре.
Она сидит напротив меня в «Джио», бистро рядом с Юнион-сквер, выковыривая сухарики из своего «цезаря». Хотя мы уже тысячу раз были здесь и она, прекрасно зная, чего ждать от здешних салатов, снова хнычет, что еда здесь слишком сильно приправлена.
И лишь для того, чтобы заткнуть ее и не слушать, как она комментирует ланч, во имя спасения наших жизней, я соглашаюсь рассказать ей, как прошло мое свидание с Перри Нэшем. Я готова ответить на любые ее вопросы.
– Так ты это сделала или нет?
– Что-то в этом роде.
– Что значит – что-то в этом роде? – Она хрустит очередным сухариком. – Либо ты делаешь, либо – нет. Ну за исключением того, когда можно… найти иной выход.
Я наклоняюсь к ней, стараясь не влезть локтем в тарелку с хлебом.
– Я хочу сказать, что он сделал это сзади.
– Что?
Я повторяю Дейрдре то, что я сказала. Я говорю ей, что позволила парню сделать это сзади.
– Ты имеешь в виду – не по-собачьи? Ты хочешь сказать…
– Не делай вид, что тебя это шокирует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Я устроила собрание, чтобы сообщить о том, что в свете смерти Пи-Джея мы должны опубликовать некролог в готовящемся номере.
– Это означает, – объяснила я, – что придется отказаться от какой-то полосы.
И спросила Джейка, как у нас обстоит с разделом «Письма читателей». Он, причмокивая, всасывает остатки джема из недоеденного пончика и сообщает, что все в порядке, раздел готов.
– Что-нибудь стоящее?
– Да нет, обычная чепуха.
– И как это скажется на выпуске? – Это вопрос Адаму, нашему арт-директору, похожему на стручок фасоли.
– Этого нельзя делать.
– Можно-можно.
Адам смотрит на меня сквозь очки а-ля Бадди Холли. Пожимает плечами.
– Это сильно все испортит. – Два его ассистента согласно кивают, пока он жестом не велит им остановиться. – Когда я получу текст?
– Я его за час напишу, – говорит Джейк, тиская пальцами огрызок своего пончика и пытаясь выдавить еще чуть-чуть джема.
Я говорю им, что в этом нет нужды.
– Что ты хочешь сказать – нет нужды?
– Ты не будешь писать некролог.
– А кто же?
– Я напишу. Это пиар, Джейк. Ты в самом деле думаешь, что публика хочет ассоциировать «Портфолио» с кем-то… вроде тебя? – Я улыбаюсь. – Когда от тебя что-то потребуется, я тебе сообщу.
– Я устал от этого дерьма, – бормочет Джейк сквозь перепачканные в сахарной глазури пальцы. – Ты – ебаная подозреваемая. Что, об этом все уже забыли?
– Никто не принимает это всерьез, Джейк. Никто, кроме тебя. Только ты думаешь, что я сделала что-то не то.
Джейк считает себя журналистом, поэтому его раздражает неопределенность. Но убийство – дело запутанное. Ведь тело Пи-Джея целиком-то и не найдено. По правде сказать, из-за ошибки почтовой службы «Ю-пи-эс» его пока не удалось собрать воедино. Часть ноги еще болтается где-то на воле.
Несколько дней ушло на то, чтобы понять, что Пи-Джей теперь – в прошедшем времени. Сперва это было просто исчезновение. Через какое-то время Майре, менеджеру по маркетингу, позвонил один из ее поставщиков. Кажется, они получили нечто поразительно похожее на убедительную имитацию человеческой руки – отрезанной, покрытой кровью и воняющей гнилью. Они знали, что посылка пришла из нашего офиса, потому что на упаковке была их этикетка, с кодом, которым пользовалась Майра. Они специально дали нам эти наклейки с названием своей компании и индивидуальным кодом, чтобы мы не пользовались ими для несанкционированной рассылки, и вот получили: сперва это показалось очень реалистичной частью тела на первой стадии разложения. Не тот вид рекламы, который они имели в виду, соглашаясь на рассылку «Портфолио». Нет нужды говорить, что их это совсем не обрадовало.
Майра настаивала, что она ничего не посылала. Уверены ли они, что это отправлено из «Портфолио»? Ей зачитали код. Она сверилась со своим списком: несколько этикеток пропали, в том числе и с этим кодом. Тут уже кто-то из поставщиков, а то и все разом, позвонили в полицию.
Рука оказалась настоящей, дело завертелось, последовали еще несколько звонков в полицию в разных частях страны. Похоже, части тела раскидали везде – они пузырились и разлагались в разных штатах.
Разумеется, привлекли ФБР, сразу стало ясно, что расчлененка пересекла границу штата, и это ввергло Дмитрия в панику. Первые тридцать лет жизни Дмитрий прожил в Ленинграде и десять из них издавал подпольную антикоммунистическую газету. Он на личном опыте усвоил одну вещь – следует избегать общения с людьми в темных костюмах.
Потому-то он и доверился мне, когда отрезанную голову Пи-Джея обнаружили в Л. А. и я предложила свою кандидатуру для общения с публикой.
– Это хорошая идея. Ты лучше знала Пи-Джея. Я тебе доверяю, Глория.
За этим последовала поездка на юг, опознание Пи-Джея, пресс-конференция, первая в моей жизни, и начало официального расследования. Я вернулась в Сан-Франциско рано утром на следующий день. Увидев свою фотографию на первой полосе «Кроникл», я поняла, что получила то, чего мне всю жизнь не хватало.
Через несколько дней я убедила Дмитрия отдать мне должность Пи-Джея – во избежание недоразумений с прессой и нарушения субординации в журнале. Поскольку кабинет Пи-Джея все еще был, точно во время карнавала на Марди-Гра, опутан желтой пластиковой лентой, я временно расположилась в зале для совещаний. Свой старый кабинет я отдала следователям: там они проводили допросы, снимали отпечатки пальцев у сотрудников и пили кофе. Следователям я нравилась. Им были приятны моя внимательность и готовность сотрудничать.
Тем не менее то, что я попала под подозрение, было вполне естественно. Сотрудники журнала сплетничали вовсю, и вскоре следователям, равно как и моим коллегам – журналистам по всей стране, стало ясно, что у меня имелись мотив, близость с Пи-Джеем и несомненный талант. Единственное, чего не хватало, – это доказательств.
3
Из-за шумихи в газетах телефоны в «Портфолио» разрывались. Честно говоря, я думала, что оглохну на правое ухо.
Вернувшись из туалета, я обнаружила сообщение от своего отца, агента ФБР Броди и моего коллеги Гордона Уиллистона, специалиста по неавторизованным биографиям, которому я поручила написать статью об актерах-дебютантах в Л. А. «Просмотрел списки новичков. Посоветуй, что делать дальше, как это подать».
Отцу и агенту Броди я перезвонить не могла, поэтому решила набрать обозревателя. Номер Горди состоит из одиннадцати цифр. Когда я набирала третью, секретарша сообщила:
– На пятой линии какой-то полицейский. Он не представился.
– Они никогда не представляются, Спивви.
Они никогда не представляются, и им наплевать на то, что у меня нет на них времени. Меньше всего мне хотелось отвечать на новые вопросы.
– Скажи им, что я отлучилась ограбить банк.
– И та дамочка из «Ньюсуик» опять звонила. Мне соединить…
Я повесила трубку на середине номера Горди и сказала Спивви, что сама ей перезвоню. «Ньюсуик» частенько знает о моем деле больше, чем я сама.
Она взяла трубку после первого гудка.
– Фернандес, – произнесла она, как все журналисты, склонные относиться к себе чересчур серьезно.
– Это Глория.
– Со мной никто не желает разговаривать. Я пыталась связаться с агентом Броди, а они отослали меня к пресс-секретарю. Броди никогда так не поступал, когда я…
– Просто сейчас я его интересую больше, чем ты.
– Глория, умоляю, у меня такая запарка. Есть что-нибудь новенькое по Пи-Джею?
– Он все еще мертв.
– Это не… – Она вздохнула. – Ты ведь не хочешь, чтобы номер вышел без упоминания о тебе?
– Напиши обо мне еще один очерк. Все уже написали.
– Ты хочешь сделать признание?
– Уверена, я смогу что-нибудь сочинить. Ради возвращения на первую полосу.
– Спасибо, пожалуй, мне хватит какой-нибудь цитаты.
– Погоди-ка.
Я посмотрела на перечень фраз, который подготовила для этих целей, рядом с каждой – квадратик для отметок, чтобы не повторяться и не наскучить.
– Как насчет вот такого: «Это прекрасная новость для ФБР. То, что редактора его калибра можно прихлопнуть вот так запросто, – откровенное приглашение для профессиональных преступников повсюду. В наши дни Америка действительно стала свободной страной…»
– «…профессиональных преступников». – На заднем фоне я четко слышала стук пальцев по клавиатуре, обращающих мои слова в типографский шрифт. – Или лучше «профессиональных убийц»?
– Как тебе больше нравится. Ты же у нас журналист.
Тут снова вклинилась Спивви:
– Доктор Грин на второй линии.
– Папа! – Я разъединилась с Фернандес.
– Ты даже не знаешь, что ты пропустила, принцесса, редактируя свой журнальчик дни напролет.
– Что – мы подтянули еще одно личико, а?
Выдающимся хирургом папу делало то, что он никогда не знал, как будет выглядеть тело после операции. Он был как ребенок, балующийся с химическими реактивами.
– Вообще-то ушили пузико. Это одна из самых увлекательных задач.
– Расскажи подробнее.
– Поужинаешь со мной? Я заказал столик у «Этрусков».
– Ну я же объясняла.
– У тебя свидание.
– Ничего серьезного. Так, один писатель. Хочу добиться его расположения.
– Ты встречаешься с писателем.
– Он женат, обременен парочкой детей и сидит на прозаке. Его зовут Перри. Тебе не о чем беспокоиться, папочка.
Папа всегда за меня волнуется. Защищает меня от нежелательных элементов. Защищает меня от себя самой.
– Ты знаешь, как меня найти.
– Я люблю тебя, папочка, больше всех на свете. Но у меня звонок на другой линии…
Агент Броди. ФБР вселяло такой ужас в Спивви, что она соединила его со мной, не спрашивая разрешения.
– Я только что наговорила «Ньюсуик» комплиментов в ваш адрес.
– Я восхищаюсь вами, Глория.
– Благодарю.
– Но у меня еще не было случая сделать вам комплимент по поводу ваших откровений в последнем номере «Тайм».
– Кошмарная вышла фотография? Я там выгляжу настоящей преступницей.
– Но история великолепна, повторюсь. И рассказ вашего преподавателя. И рассказ вашего отца.
– Он меня очень любит. Я его единственная дочь.
– И лучшая ученица.
– Он научил меня всему.
– Он ведь в некотором роде доктор?
– Хотите сделать липосакцию?
– Почти хирург.
– У него была большая практика с ожоговыми больными.
– В госпитале в Сан-Франциско.
– Он был лучшим.
– Он ведь там преподавал…
– Он работал только с самыми талантливыми студентами.
– Анатомию. Вскрытия, если я не ошибаюсь. Его студентам доставались лучшие трупы.
– Да. Пи-Джей бы на его курсе успеха не имел. Да и я, пожалуй, тоже.
4
Первое, что нужно знать о трупах: прежде чем препарировать, их годами вымачивают в формальдегиде. В результате они становятся удобными с точки зрения анатомии, но из-за консервации текстура и плотность уже не те, не как у живого тела. Кожа становится сухой, как писчая бумага. Мускулы тоже меняются – они твердые и волокнистые, точно пережаренная индейка. Но самые драматические превращения происходят с мозгом: in vivo это влажная желеобразная масса, а у трупа он становится плотным и сжатым, как мячик. Трупы бескровны. Окрашенные участки указывают, какие вены были использованы для выкачивания жидкостей, в артерии делают инъекции формальдегида. Формальдегид пахнет, как джин. Точнее – как перегар от дешевого джина после бурной попойки.
Может показаться довольно странным, я понимаю, но когда мне было двенадцать, я изучала анатомию у папы. Мы работали по вечерам, после окончания занятий в медицинской школе. У папы там был припрятан отличный труп, и мы на нем практиковались. Прежде чем приступить к препарированию, я должна была прочесть учебник и усвоить теорию, и я всегда оправдывала ожидания. Втайне папа проводил соревнование между мной и своими студентами. Чаще всего лидировала я.
Прежде чем попасть мне в руки, мой труп был восьмидесятитрехлетней жертвой кровоизлияния в мозг. Длинный, бескожий, с огромным тяжелым пенисом, похожим на тотемный столб, лишенным всех жизненных соков. Его руки были точно с полотен старых мастеров. Папа не разрешил мне дать ему имя. Он сказал, что нельзя называть трупы, это делает их людьми, что осложняет работу со скальпелем и сказывается на точности разрезов. Даже оперируя всех этих женщин, он смотрит на них отстраненно, добавляет или убирает их плоть в соответствии с модой и стремится забыть их голоса, истории их браков, их любимые напитки. С помощью анестезиолога он может превратить их в безликое скопище мышц, жира, костей: материал для работы скульптора, который нужно вернуть к жизни. Папочка не позволил мне дать трупу имя, потому что хотел научить меня тому, что знал сам. Сделать похожей на него.
Для папочки был важен ритуал. Мы всегда были в масках и хирургических перчатках, волосы я зачесывала назад. Папочка позаимствовал в библиотеке деревянную стремянку, чтобы я доставала до стола. Прежде чем взяться за скальпель, мы обсуждали, что хотим рассмотреть и как собираемся до этого добраться. Если я правильно отвечала на вопросы, он награждал меня сухим поцелуем в губы.
Тела – штуки неправильные. Нервы, сухожилия, даже главные артерии вечно оказываются не там, где пытаешься их найти. Учебники могут лишь приблизительно описать анатомию абстрактного трупа. Это своего рода вызов, одна из задач препарирования и один из уроков. Наука – это числа и упорядоченность, а медицина – это искусство. Препарирование трупа напоминает редактирование статьи – ты должен найти главное в том, что зачастую выглядит огромной бесформенной кучей.
Папочка позволял мне выполнять большую часть работы скальпелем, но, разумеется, некоторые аспекты препарирования требовали его помощи. То, что говорят о весе трупов, – правда, так что папа привык к большим нагрузкам. Лишь немногие мужчины, и тем паче немногие женщины, могут понять, что интеллект – не только материальная, но и духовная субстанция, и если ты не можешь воплотить свои идеи, лучше перестать думать вообще. Работая с папочкой, я научилась использовать свой интеллект. Когда я представляла себе, что я – это он, я даже могла передвигать трупы.
Тогда папочка был еще более-менее женат на моей матери, и это мое факультативное образование не вызывало у нее ни капли энтузиазма. Думаю, она ревновала из-за того, что мы проводим столько времени вместе и эти занятия исключают ее из нашего общества. Иногда мы работали вечерами часа по три. В итоге она заявила, что двух занятий в неделю более чем достаточно. И даже это много, и она не уверена, что это здоровое увлечение.
Школьные учителя меня в основном любили несмотря на то, а может, именно потому, что я не была популярна среди учеников. Я была одной из тех, кто всегда выполняет домашнюю работу, делает дополнительные задания и может ответить на самые трудные вопросы. Меня никогда не выбирали в совет школы, я не принимала участия в школьных постановках, я пыталась быть искренней, но никто не понимал меня, а если и удавалось с кем-то подружиться, то дружба длилась не дольше одного семестра. В итоге я могла утешаться лишь своей исключительностью. В то время я хотела быть всем и сразу, поэтому подтверждение своей одаренности было для меня столь важно. Но я пообещала себе оставаться скромной.
Однако отношение мистера Попа, нашего преподавателя биологии, сильно меня задевало. Когда однажды он своим плюшевым ласковым голосом попросил меня остаться после уроков поговорить с ним, я была уверена, что он хочет похвалить меня за доклад по внутреннему уху. Вместо этого он привел меня к себе в кабинет, чтобы напомнить: здесь преподаватель он, и когда мои знания оценены, мне следует ограничивать себя короткими подобающими комментариями. «Постарайся быть такой же, как твои одноклассники», – надоедливо повторял он, а потом его лицо расплылось перед моими глазами, и сквозь слезы я видела только большую коричневую родинку у него на щеке.
Вечером я снова расплакалась перед папочкой, он пригрозил позвонить директору школы. Он сказал, что я слишком развитая, вот в чем проблема, и этот хренов мистер Дьякон или как его там, чувствует, что его авторитету это. угрожает. Он произнес вслух то, о чем я думала.
Папочка понимал меня. А меня понять нелегко.
5
– Так ты это сделала или нет? – прямо спрашивает меня Дейрдре.
Она сидит напротив меня в «Джио», бистро рядом с Юнион-сквер, выковыривая сухарики из своего «цезаря». Хотя мы уже тысячу раз были здесь и она, прекрасно зная, чего ждать от здешних салатов, снова хнычет, что еда здесь слишком сильно приправлена.
И лишь для того, чтобы заткнуть ее и не слушать, как она комментирует ланч, во имя спасения наших жизней, я соглашаюсь рассказать ей, как прошло мое свидание с Перри Нэшем. Я готова ответить на любые ее вопросы.
– Так ты это сделала или нет?
– Что-то в этом роде.
– Что значит – что-то в этом роде? – Она хрустит очередным сухариком. – Либо ты делаешь, либо – нет. Ну за исключением того, когда можно… найти иной выход.
Я наклоняюсь к ней, стараясь не влезть локтем в тарелку с хлебом.
– Я хочу сказать, что он сделал это сзади.
– Что?
Я повторяю Дейрдре то, что я сказала. Я говорю ей, что позволила парню сделать это сзади.
– Ты имеешь в виду – не по-собачьи? Ты хочешь сказать…
– Не делай вид, что тебя это шокирует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22