Ты не можешь решать все сама. Я не хочу Перри Нэша на своей обложке, я не хочу тебя на страницах номера, я работаю здесь дольше тебя. Это не твой журнал, Глория.
– Журнал – не демократическое общество.
Адам вышагивает по комнате.
– Может, нам пригласить модель сыграть твою роль?
Адам ничего не понимает. Я – модель. Модель, изображающая саму себя.
6
Похищение считается серьезным преступлением в штате Калифорния, хоть из меня и хреновый заложник, а Эмили и Дейрдре – и того хуже в качестве похитителей. Но Дейрдре говорит, что это, блин, не шутка, а Эмили из своего черного кожаного рюкзака вытаскивает пару наручников. Они без стука вломились в мой кабинет.
– Тебе нужна помощь, Глория.
– Ты не обращаешь внимания на наши советы.
– Ты нас игнорируешь.
– Променяла на Перри Нэша.
– Мы говорили тебе, будь осторожнее.
– Мы предлагали тебе нанять адвоката.
– Но ты не хочешь слушать.
– Ты даже не пригласила нас на вечеринку по поводу выхода журнала.
– Нравится тебе это или нет, но ты пойдешь с нами.
Я качаю головой, я говорю «нет». Звонит телефон, я его игнорирую и объясняю им, что у нас кризис, а они мешают мне сосредоточиться. Мне нужно закончить редактуру статьи Джорджии, у нас дедлайн.
Для начала пойдет интервью с однокашником Перри, помогавшим ему жульничать в медицинской школе: Перри в итоге рассказал мне об этом. Потом интервью о допросе – оно похоже на отрывок из постмодернистского романа, чистый «поток сознания». В статье Джорджия доказывает, что ФБР, зная все о Перри, так ничего и не предприняло за эти четыре дня. Джорджия даже не осознает, насколько безупречна ее статья или каким чертовски неприятным сюрпризом станет это интервью для агента Броди и Дмитрия.
Мы припомнили ФБР и эту дурацкую историю с телефонной карточкой и отыскали телефонные счета нашего офиса, в то время как они были заняты своими повестками. В результате должно получиться хорошее чтиво, созданное твердой рукой верной Джорджии для тех, кому нравится копаться в грязи. Она выяснила, что я очень часто звонила Пи-Джею на протяжении года, особенно когда он был вне офиса, много ночных звонков, часто после полуночи, любовные звонки. Кульминация – код 212 за неделю до его убийства – ту самую неделю, когда он проходил собеседование в «Алгонкине». А потом – ничего, ни единого звонка за последнюю неделю. Смертельная ссора? Переключились на прямое соединение? Один вопрос способен породить множество других. О некоторых вещах не подозревает даже Джорджия. Судить тебе, дорогой читатель. И присяжным. Как-никак без конкретных доказательств все это выглядит довольно смехотворно, особенно способность ФБР провести настоящее расследование, учитывая прошлый опыт и то, как ФБР показало свою некомпетентность в тушении политических скандалов. Можете себе представить, каковы будут последствия, когда они столкнутся с такой непростой штукой, как моя жизнь.
– По-моему, вы обе должны быть на работе? – напоминаю я Эмили и Дейрдре. – И как вы прошли мимо Спивви? Сегодня у меня нет времени на похищения.
– У тебя нет времени… для нас? – Голос у Дейрдре дрожит.
– Это же моя карьера, ребята, кому как не вам это знать. Мне нужно за месяц продать триста тысяч журналов. Закон может и подождать.
– Надевай наручники, – командует Дейрдре, Эмили заводит мои руки за спину и сковывает их.
– Это нелепо. – Холодный металл врезается в мои запястья, я не сопротивляюсь, потому что боюсь испачкать манжеты блузки. Дейрдре и Эмили привязывают мои ноги к ножкам кресла. – Это все чертовски банально.
– Может, ее кляпом заткнуть?
– Вы меня перепачкаете, ну пожалуйста, не надо.
– И что ты сделаешь с нами, расчленишь?
Дейрдре набрасывает мне на голову плотное шерстяное одеяло, мы куда-то движемся.
– Вот решили поменять сломанную мебель, – объясняет Эмили Спивви. Колесики моего кресла клацают о порог лифта.
– Спускаемся, – хихикает Дейрдре. Они увозят меня в Леви-Плаза, свалив кресло, одеяло и все остальное в кузов «кролика» Эмили. Дейрдре приковывает меня к себе, начинается борьба за то, чтобы втиснуться на заднее сиденье вместе, не переломав при этом костей. Борьба на выходе усугубляется тем, что мы на темной подземной парковке, и я не заинтересована в сотрудничестве.
– Мать твою, Глория, ты меня поцарапала. – Наручник придавил ее симпатичный браслет, зацепив четырнадцатикаратную подвеску-домик, слишком крошечный даже для персонажей «Монополии». Она наклоняется, чтобы подобрать его. Я все еще на виниловом сиденье автомобиля Эмили, бедра у меня стали липкими от теплого пота, моя рука свешивается почти до маслянисто-гладкого асфальта.
– Да помогите же мне.
Эмили выручает нас, скоординировав сперва поиски четырнадцатикаратного домика Дейрдре, а затем мое извлечение из машины.
– Немного правее. Вперед. Вперед. Хорошая девочка. Теперь налево.
– Да заткнись ты наконец, – шиплю я, выбираясь из машины. – И не могла бы ты снять с меня эти гребаные… кандалы? Я, мать вашу, пока все же не на каторге.
– Пока.
– Вы что, не понимаете, что мне нужно работать? Мы завтра сдаем номер в девять вечера, а я еще не закончила редактуру, и если я ее не закончу, вот тогда мне точно понадобится адвокат.
– Тебе нужно начать думать о чем-то помимо журнала, Глория.
– Тебе нужно думать иногда и о себе.
– Я, вашу мать, думаю о себе, – кричу я. – Я всегда думаю о себе. – Но они как-то странно смотрят на меня, мимо проходят люди, я вижу, что все они – в аккуратных неброских костюмах. Мы в большом холле, отделанном мрамором – «Бикл, Финк и Йенсен». Я понижаю голос до хриплого шепота: – Что мы здесь делаем? – Бикл и Финк – легендарные адвокаты, успешно защищавшие больше серийных убийц и экономических шпионов, чем любая другая адвокатская контора.
– Здесь работает однокашница моего отца. – Эм делает круглые глаза. – А он уверяет, что она лучшая в своем деле. Ему пришлось позвонить ей, чтобы помочь мне. Помочь тебе, Глория.
– Мне не нужен лучший адвокат, – объясняю я как можно спокойнее, но Дейрдре тянет меня за руку в один из этих знаменитых лифтов из красного дерева. Звяк! Розово-золотой «Дузенберг» проваливается в шахту.
– Почему мне никто не верит?
– Двадцать восьмой? – спрашивает Дейрдре, нажимая на кнопки.
Эм что-то ищет в своей сумочке.
– Ключи от наручников у тебя?
Дейрдре качает головой, каштановые волосы рассыпаются по плечам ее дорогого шерстяного пиджака:
– У тебя.
Они смотрят друг на друга, потом на меня.
– Ты можешь сунуть руку в мой карман, Глор, – предлагает в итоге Дейрдре.
– О да, это будет выглядеть совершенно естественно. А куда ты денешь свою?
– В твой карман. – Она смотрит на мою просвечивающую юбку. Пытается засунуть руку мне за пояс, я шлепаю ее по руке, она отстает, дверь лифта открывается, мы выходим, а мужчина входит в лифт. Мы оказываемся по разные стороны от него и вытаскиваем беднягу вместе с собой, его длинные ноги запутались в цепочке, сковывающей нас. Когда мы освобождаем его, лифт уже на полпути вниз.
– Прошу прощения, – извиняется Дейрдре, пока мужчина пытается обойти меня. – Она под арестом.
Секретарь, с подозрением смотрящий на наручники, скептически оглядывает Эм, когда та говорит, что мы пришли на прием к достопочтенной Лолите Джонс.
– Скажите ей, что пришла Глория Грин.
– Но вы не…
Я поднимаю свою руку вместе с рукой Дейрдре:
– Я – Глория Грин.
Секретарь роняет очки, перегнувшись через стол:
– Вы – Глория Грин, – торжественно подтверждает он, нажимая кнопку интеркома. Нас спешно проводят в кабинет, Эмили усаживает меня и Дейрдре в кресла, наши руки лежат на мягкой коже подлокотника посередине, она усаживается сама, и, пока мы все втроем пялимся на огромный, слоноподобный дубовый стол Лолиты Джонс, ожидая ее дорогостоящего появления, я начинаю остро чувствовать всю несправедливость своего положения. Это ощущение возникает как боль в низу живота, распространяется по желудку и груди, конечности начинают гореть. Может, это и есть чувство вины? Быть несправедливо обвиненной? Лишиться всех механизмов защиты?
– Мне нужно немедленно уйти, – заявляю я.
– Это невозможно, – отвечает Эмили. Дейрдре бряцает наручниками, ключи от которых потеряны.
– Я ценю вашу заботу, но вреда от этого больше, чем пользы.
– Чего ты боишься? Лолиту Джонс? Мы обе здесь, с тобой.
– Меня не ебет Лолита Джонс. Я…
– А, правда всегда всплывает. – Откуда-то из холла доносится прокуренный баритон, он приближается и звучит уже в дюйме от моей головы. Я поднимаю взгляд и вижу перед собой перевернутого вверх тормашками Эдгара Аллана По – невероятно длинные иссиня-черные волосы собраны в гигантский пучок, руки скрещены на необъятной груди, мне в лицо тяжело дышит достопочтенная Лолита Джонс.
– Разумеется, мне не приходило в голову, что вы можете меня услышать, – объясняю я, поднимаясь и волоча за собой правую руку Дейрдре.
– А это изменило бы ваше мнение? – Лолита направляется к своему столу. Ее движения продуманны, как у актера театра Кабуки. Она собирает себя воедино в своем кресле. Похожее на кимоно платье еще колышется вокруг нее. Я тоже сажусь, резко дернув свой наручник, потому что Дейрдре пытается обращаться с моей рукой как с собственной.
– У вас что-то с запястьем? Или вы арестованы этой молодой леди за акт вандализма в нашем холле?
– Вообще-то меня похитили.
– Похитили? Неужели? – Она извлекает из складок платья блокнот и фломастер.
– Я хочу выдвинуть обвинение против моих похитителей.
– Обвинение против двух ваших похитителей? А у ваших похитителей есть имена?
– Дейрдре О'Салливан и Эмили… – Эмили машет рукой Лолите Джонс. Лолита машет в ответ. – Это, мать вашу, не шуточки, – напоминаю я всем вовлеченным сторонам.
– Мать вашу, не шуточки, – повторяет она, записывая.
– Послушайте, мисс Джонс…
– Лолита.
– У меня просто нет на это времени, мне не нужен адвокат, слишком поздно, я решила сделать признание.
Фломастер замирает. Она кладет его на стол.
– Не понимаю.
– Через два дня все планета будет знать все мыслимые и немыслимые подробности моей жизни. И тогда уж пусть решают, виновна я или нет. Но есть законные вопросы, и я намерена на них ответить, это мой долг как публичного человека и обязанность как гражданина.
– Могу ли я дать вам юридический совет, Глория? Помимо того факта, что я буду счастлива защищать вас от этих ничтожных формальных обвинений. Исповедь обычно воспринимается как признание вины, безотносительно ее содержания. Бывают дела, когда благоразумнее предать себя на милость суда в надежде на снисходительность и так далее, но это крайние меры, политика выжженной земли. Говоря официальным языком, в настоящий момент вы даже не серьезный подозреваемый. Ваше дело активно обсуждалось в прессе, но сейчас все утихло.
– Она права, Глор, – говорит Эмили, но тут же замолкает, потому что Лолита прижимает к губам указательный палец.
– Никто сейчас не ждет от вас исповеди, – продолжает Лолита. – Да никто и не поверит.
– Это верно, – улыбаюсь я.
Тишина. А затем негодующие вопли, стоны. Все попытки задать вопросы тонут в смехе Лолиты Джонс. Она встает, исполняет замысловатый танец в мягких туфлях, которые кажутся не больше ее ушек. Она аплодирует – возможно, самой себе.
– Просто очаровательно, – заявляет она, а затем слова опять тонут в приступе смеха.
– Правда может сделать тебя свободным.
– Правда… свобода… – Она заливается смехом между словами, разделяя их так, что всякая связь меж ними теряется.
Эмили недоуменно смотрит на Дейрдре, Дейрдре недоуменно смотрит на Эмили. Встреча проходит приятнее, чем запланировано.
– Это рискованно… Очень рискованно, Глория.
– В этом-то и преимущество.
– В этом преимущество. Но если вы провалитесь?
– Смертная казнь в этом штате нечасто применяется.
– Вы выберете… смертельную инъекцию? – Заготовленный смешок.
– Токсикология вообще-то не настолько эффективна, как могла быть. Как вы думаете, мне позволят воспользоваться своими фармакологическими средствами?
– Интерес к делу может означать, что процесс подачи апелляций растянется на добрый десяток лет. И что вы намерены делать? Как вы собираетесь поступить? – Ее карандаш снова нацелился фиксировать мои слова. Она сидит с блокнотом на коленях.
– Разумеется, я поборник векурониум-бромида. – Дейрдре дергает меня за наручник.
– Знаете, мне как-то довелось столкнуться с мистером Пи-Джеем Баллоком Третьим. Он всегда был такой занудливый и самоуверенный. Он не произвел на меня впечатления человека, способного достойно принять смерть.
– Когда я видела его последний раз, он был в прекрасном настроении.
– Но, конечно же, он не знал. Не знал, что будет дальше.
– Он редко предвидел последствия своих действий.
Лолита мерно покачивается в кресле. Глаза закрыты. Она молчит.
– А вы не собираетесь… – встревает Эмили, – …вы не собираетесь обсудить стратегию защиты с нами? Какие-то запасные варианты? Глория не может рисковать, как она это делала до сих пор. Навещать ее в тюрьме будет слишком унизительно – разговоры через металлическую решетку в присутствии охранников и всех этих грязных преступников, слышащих каждое твое слово, и все такое… Глория – единственный человек, с которым мы можем говорить не только о чепухе или иронизировать. Вы знаете, как это бывает? Вы понимаете?
Наверное, впервые со времен колледжа я думаю, что она может расплакаться из-за меня. Я польщена, потому что теперь знаю точно: надо мной произнесут прекрасный панегирик.
Все еще покачиваясь с закрытыми глазами, Лолита кивает нам огромным пучком на голове.
Я встаю, волоча за собой тело Дейрдре. Я иду, Дейрдре спотыкается, Эмили поднимается вслед за нами, действуя на нервы своими всхлипами; я иду, а они следуют за мной, через коридор, к лифту, сквозь стеклянный турникет, на мостовую. Я иду, мы все еще прикованы друг к другу, мы молчим, больше сказать нечего.
7
Пи-Джей обрадовался, увидев меня в своем кабинете той финальной ночью. Мы с ним не трахались уже больше недели – с тех пор, как он сказал мне об «Алгонкине». Как и следовало ожидать, это создало некоторую напряженность: мы даже не разговаривали с того момента.
– Давай поиграем в доктора. – Я притворяюсь пьяной. Привычная для нас территория. – Ты – пациент. – Я натягиваю пару резиновых перчаток, выключаю свет, комната становится цвета кофе. – Раздевайся.
Пи-Джей одевался, как старик, и так же раздевался. Сперва блейзер, который он аккуратно вешает на спинку кресла. Потом мокасины, аккуратно поставленные под кресло, левый – с левой стороны, правый – с правой. Потом рубашка на пуговицах, наручные часы, ремень и слаксы. Он складывает каждый предмет одежды с профессионализмом продавца. Потом вылезает из хлопковых боксерских трусов, одна нога, вторая, растягивая резинку спереди, точно пытаясь высвободить свою эрекцию, ни за что не задев.
Я ободряюще улыбаюсь. Следует помнить: когда тело полностью обнажено, теряется вся информация о личности, но информация о Пи-Джее уже не нужна. Его тело теперь уже просто формальность. Труп.
Раздевшись, Пи-Джей смотрит на меня, налитый кровью твердый пенис подрагивает, как гончая на поводке. Мои глаза привыкают к полумраку. Его кожа уже утратила эластичность, она не скрывает секреты мускулов и костей: «Длинная головка трицепса, спускаясь в треугольном пространстве, образованном плечевой костью и мышцами терес-минор и терес-майор, делит его на малые пространства». Я велю ему лечь.
– Куда?
– На диван. Ложись на спину.
Я становлюсь на колени рядом с ним, руками в перчатках провожу по мускулам ног, рук, шеи. Я глажу его, пока маленькая капля спермы не появляется из его пениса, чтобы разведать ситуацию – жалкая капля, умирающая прежде, чем жизнь для нее станет возможной.
– Трахни меня, – шепчет он, солипсист со своей вселенной, сведенной к девяти дюймам сморщенной плоти.
– Скоро, Пи-Джей. – Я отдергиваю руки. Капля семени стекает по стволу его пениса. Как слеза.
Скоро тебя трахнут.
8
Жирная баранья отбивная липнет к моей тарелке и ускользает, когда я пытаюсь ее сдвинуть. Я тыкаю вилкой в свои макароны, восхищаясь лубрикативными качествами маргарина.
– Ты же любишь бараньи отбивные, Глор, – напоминает мне мать. – Я приготовила их, потому что это твое любимое блюдо.
– Мы нечасто едим красное мясо, – вставляет Сидней. – Даже с таким крепким сердцем, как у меня, приходится следить за уровнем холестерина. – Он похлопывает себя по груди, промахнувшись с расстоянием на добрых пять дюймов.
– Они очень… хороши, мам.
– Откуда ты знаешь? Ты к ним даже не притронулась. Ты не хочешь чем-нибудь приправить салат, дорогая?
Я гляжу мимо них, смотрю на картины из универмага и вставленные в рамки постеры с выставок импрессионистов, поддельные иудейские реликвии, с помощью которых они методично превращают свою псевдовикторианскую столовую в какой-то пригородный ад конца тысячелетия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Журнал – не демократическое общество.
Адам вышагивает по комнате.
– Может, нам пригласить модель сыграть твою роль?
Адам ничего не понимает. Я – модель. Модель, изображающая саму себя.
6
Похищение считается серьезным преступлением в штате Калифорния, хоть из меня и хреновый заложник, а Эмили и Дейрдре – и того хуже в качестве похитителей. Но Дейрдре говорит, что это, блин, не шутка, а Эмили из своего черного кожаного рюкзака вытаскивает пару наручников. Они без стука вломились в мой кабинет.
– Тебе нужна помощь, Глория.
– Ты не обращаешь внимания на наши советы.
– Ты нас игнорируешь.
– Променяла на Перри Нэша.
– Мы говорили тебе, будь осторожнее.
– Мы предлагали тебе нанять адвоката.
– Но ты не хочешь слушать.
– Ты даже не пригласила нас на вечеринку по поводу выхода журнала.
– Нравится тебе это или нет, но ты пойдешь с нами.
Я качаю головой, я говорю «нет». Звонит телефон, я его игнорирую и объясняю им, что у нас кризис, а они мешают мне сосредоточиться. Мне нужно закончить редактуру статьи Джорджии, у нас дедлайн.
Для начала пойдет интервью с однокашником Перри, помогавшим ему жульничать в медицинской школе: Перри в итоге рассказал мне об этом. Потом интервью о допросе – оно похоже на отрывок из постмодернистского романа, чистый «поток сознания». В статье Джорджия доказывает, что ФБР, зная все о Перри, так ничего и не предприняло за эти четыре дня. Джорджия даже не осознает, насколько безупречна ее статья или каким чертовски неприятным сюрпризом станет это интервью для агента Броди и Дмитрия.
Мы припомнили ФБР и эту дурацкую историю с телефонной карточкой и отыскали телефонные счета нашего офиса, в то время как они были заняты своими повестками. В результате должно получиться хорошее чтиво, созданное твердой рукой верной Джорджии для тех, кому нравится копаться в грязи. Она выяснила, что я очень часто звонила Пи-Джею на протяжении года, особенно когда он был вне офиса, много ночных звонков, часто после полуночи, любовные звонки. Кульминация – код 212 за неделю до его убийства – ту самую неделю, когда он проходил собеседование в «Алгонкине». А потом – ничего, ни единого звонка за последнюю неделю. Смертельная ссора? Переключились на прямое соединение? Один вопрос способен породить множество других. О некоторых вещах не подозревает даже Джорджия. Судить тебе, дорогой читатель. И присяжным. Как-никак без конкретных доказательств все это выглядит довольно смехотворно, особенно способность ФБР провести настоящее расследование, учитывая прошлый опыт и то, как ФБР показало свою некомпетентность в тушении политических скандалов. Можете себе представить, каковы будут последствия, когда они столкнутся с такой непростой штукой, как моя жизнь.
– По-моему, вы обе должны быть на работе? – напоминаю я Эмили и Дейрдре. – И как вы прошли мимо Спивви? Сегодня у меня нет времени на похищения.
– У тебя нет времени… для нас? – Голос у Дейрдре дрожит.
– Это же моя карьера, ребята, кому как не вам это знать. Мне нужно за месяц продать триста тысяч журналов. Закон может и подождать.
– Надевай наручники, – командует Дейрдре, Эмили заводит мои руки за спину и сковывает их.
– Это нелепо. – Холодный металл врезается в мои запястья, я не сопротивляюсь, потому что боюсь испачкать манжеты блузки. Дейрдре и Эмили привязывают мои ноги к ножкам кресла. – Это все чертовски банально.
– Может, ее кляпом заткнуть?
– Вы меня перепачкаете, ну пожалуйста, не надо.
– И что ты сделаешь с нами, расчленишь?
Дейрдре набрасывает мне на голову плотное шерстяное одеяло, мы куда-то движемся.
– Вот решили поменять сломанную мебель, – объясняет Эмили Спивви. Колесики моего кресла клацают о порог лифта.
– Спускаемся, – хихикает Дейрдре. Они увозят меня в Леви-Плаза, свалив кресло, одеяло и все остальное в кузов «кролика» Эмили. Дейрдре приковывает меня к себе, начинается борьба за то, чтобы втиснуться на заднее сиденье вместе, не переломав при этом костей. Борьба на выходе усугубляется тем, что мы на темной подземной парковке, и я не заинтересована в сотрудничестве.
– Мать твою, Глория, ты меня поцарапала. – Наручник придавил ее симпатичный браслет, зацепив четырнадцатикаратную подвеску-домик, слишком крошечный даже для персонажей «Монополии». Она наклоняется, чтобы подобрать его. Я все еще на виниловом сиденье автомобиля Эмили, бедра у меня стали липкими от теплого пота, моя рука свешивается почти до маслянисто-гладкого асфальта.
– Да помогите же мне.
Эмили выручает нас, скоординировав сперва поиски четырнадцатикаратного домика Дейрдре, а затем мое извлечение из машины.
– Немного правее. Вперед. Вперед. Хорошая девочка. Теперь налево.
– Да заткнись ты наконец, – шиплю я, выбираясь из машины. – И не могла бы ты снять с меня эти гребаные… кандалы? Я, мать вашу, пока все же не на каторге.
– Пока.
– Вы что, не понимаете, что мне нужно работать? Мы завтра сдаем номер в девять вечера, а я еще не закончила редактуру, и если я ее не закончу, вот тогда мне точно понадобится адвокат.
– Тебе нужно начать думать о чем-то помимо журнала, Глория.
– Тебе нужно думать иногда и о себе.
– Я, вашу мать, думаю о себе, – кричу я. – Я всегда думаю о себе. – Но они как-то странно смотрят на меня, мимо проходят люди, я вижу, что все они – в аккуратных неброских костюмах. Мы в большом холле, отделанном мрамором – «Бикл, Финк и Йенсен». Я понижаю голос до хриплого шепота: – Что мы здесь делаем? – Бикл и Финк – легендарные адвокаты, успешно защищавшие больше серийных убийц и экономических шпионов, чем любая другая адвокатская контора.
– Здесь работает однокашница моего отца. – Эм делает круглые глаза. – А он уверяет, что она лучшая в своем деле. Ему пришлось позвонить ей, чтобы помочь мне. Помочь тебе, Глория.
– Мне не нужен лучший адвокат, – объясняю я как можно спокойнее, но Дейрдре тянет меня за руку в один из этих знаменитых лифтов из красного дерева. Звяк! Розово-золотой «Дузенберг» проваливается в шахту.
– Почему мне никто не верит?
– Двадцать восьмой? – спрашивает Дейрдре, нажимая на кнопки.
Эм что-то ищет в своей сумочке.
– Ключи от наручников у тебя?
Дейрдре качает головой, каштановые волосы рассыпаются по плечам ее дорогого шерстяного пиджака:
– У тебя.
Они смотрят друг на друга, потом на меня.
– Ты можешь сунуть руку в мой карман, Глор, – предлагает в итоге Дейрдре.
– О да, это будет выглядеть совершенно естественно. А куда ты денешь свою?
– В твой карман. – Она смотрит на мою просвечивающую юбку. Пытается засунуть руку мне за пояс, я шлепаю ее по руке, она отстает, дверь лифта открывается, мы выходим, а мужчина входит в лифт. Мы оказываемся по разные стороны от него и вытаскиваем беднягу вместе с собой, его длинные ноги запутались в цепочке, сковывающей нас. Когда мы освобождаем его, лифт уже на полпути вниз.
– Прошу прощения, – извиняется Дейрдре, пока мужчина пытается обойти меня. – Она под арестом.
Секретарь, с подозрением смотрящий на наручники, скептически оглядывает Эм, когда та говорит, что мы пришли на прием к достопочтенной Лолите Джонс.
– Скажите ей, что пришла Глория Грин.
– Но вы не…
Я поднимаю свою руку вместе с рукой Дейрдре:
– Я – Глория Грин.
Секретарь роняет очки, перегнувшись через стол:
– Вы – Глория Грин, – торжественно подтверждает он, нажимая кнопку интеркома. Нас спешно проводят в кабинет, Эмили усаживает меня и Дейрдре в кресла, наши руки лежат на мягкой коже подлокотника посередине, она усаживается сама, и, пока мы все втроем пялимся на огромный, слоноподобный дубовый стол Лолиты Джонс, ожидая ее дорогостоящего появления, я начинаю остро чувствовать всю несправедливость своего положения. Это ощущение возникает как боль в низу живота, распространяется по желудку и груди, конечности начинают гореть. Может, это и есть чувство вины? Быть несправедливо обвиненной? Лишиться всех механизмов защиты?
– Мне нужно немедленно уйти, – заявляю я.
– Это невозможно, – отвечает Эмили. Дейрдре бряцает наручниками, ключи от которых потеряны.
– Я ценю вашу заботу, но вреда от этого больше, чем пользы.
– Чего ты боишься? Лолиту Джонс? Мы обе здесь, с тобой.
– Меня не ебет Лолита Джонс. Я…
– А, правда всегда всплывает. – Откуда-то из холла доносится прокуренный баритон, он приближается и звучит уже в дюйме от моей головы. Я поднимаю взгляд и вижу перед собой перевернутого вверх тормашками Эдгара Аллана По – невероятно длинные иссиня-черные волосы собраны в гигантский пучок, руки скрещены на необъятной груди, мне в лицо тяжело дышит достопочтенная Лолита Джонс.
– Разумеется, мне не приходило в голову, что вы можете меня услышать, – объясняю я, поднимаясь и волоча за собой правую руку Дейрдре.
– А это изменило бы ваше мнение? – Лолита направляется к своему столу. Ее движения продуманны, как у актера театра Кабуки. Она собирает себя воедино в своем кресле. Похожее на кимоно платье еще колышется вокруг нее. Я тоже сажусь, резко дернув свой наручник, потому что Дейрдре пытается обращаться с моей рукой как с собственной.
– У вас что-то с запястьем? Или вы арестованы этой молодой леди за акт вандализма в нашем холле?
– Вообще-то меня похитили.
– Похитили? Неужели? – Она извлекает из складок платья блокнот и фломастер.
– Я хочу выдвинуть обвинение против моих похитителей.
– Обвинение против двух ваших похитителей? А у ваших похитителей есть имена?
– Дейрдре О'Салливан и Эмили… – Эмили машет рукой Лолите Джонс. Лолита машет в ответ. – Это, мать вашу, не шуточки, – напоминаю я всем вовлеченным сторонам.
– Мать вашу, не шуточки, – повторяет она, записывая.
– Послушайте, мисс Джонс…
– Лолита.
– У меня просто нет на это времени, мне не нужен адвокат, слишком поздно, я решила сделать признание.
Фломастер замирает. Она кладет его на стол.
– Не понимаю.
– Через два дня все планета будет знать все мыслимые и немыслимые подробности моей жизни. И тогда уж пусть решают, виновна я или нет. Но есть законные вопросы, и я намерена на них ответить, это мой долг как публичного человека и обязанность как гражданина.
– Могу ли я дать вам юридический совет, Глория? Помимо того факта, что я буду счастлива защищать вас от этих ничтожных формальных обвинений. Исповедь обычно воспринимается как признание вины, безотносительно ее содержания. Бывают дела, когда благоразумнее предать себя на милость суда в надежде на снисходительность и так далее, но это крайние меры, политика выжженной земли. Говоря официальным языком, в настоящий момент вы даже не серьезный подозреваемый. Ваше дело активно обсуждалось в прессе, но сейчас все утихло.
– Она права, Глор, – говорит Эмили, но тут же замолкает, потому что Лолита прижимает к губам указательный палец.
– Никто сейчас не ждет от вас исповеди, – продолжает Лолита. – Да никто и не поверит.
– Это верно, – улыбаюсь я.
Тишина. А затем негодующие вопли, стоны. Все попытки задать вопросы тонут в смехе Лолиты Джонс. Она встает, исполняет замысловатый танец в мягких туфлях, которые кажутся не больше ее ушек. Она аплодирует – возможно, самой себе.
– Просто очаровательно, – заявляет она, а затем слова опять тонут в приступе смеха.
– Правда может сделать тебя свободным.
– Правда… свобода… – Она заливается смехом между словами, разделяя их так, что всякая связь меж ними теряется.
Эмили недоуменно смотрит на Дейрдре, Дейрдре недоуменно смотрит на Эмили. Встреча проходит приятнее, чем запланировано.
– Это рискованно… Очень рискованно, Глория.
– В этом-то и преимущество.
– В этом преимущество. Но если вы провалитесь?
– Смертная казнь в этом штате нечасто применяется.
– Вы выберете… смертельную инъекцию? – Заготовленный смешок.
– Токсикология вообще-то не настолько эффективна, как могла быть. Как вы думаете, мне позволят воспользоваться своими фармакологическими средствами?
– Интерес к делу может означать, что процесс подачи апелляций растянется на добрый десяток лет. И что вы намерены делать? Как вы собираетесь поступить? – Ее карандаш снова нацелился фиксировать мои слова. Она сидит с блокнотом на коленях.
– Разумеется, я поборник векурониум-бромида. – Дейрдре дергает меня за наручник.
– Знаете, мне как-то довелось столкнуться с мистером Пи-Джеем Баллоком Третьим. Он всегда был такой занудливый и самоуверенный. Он не произвел на меня впечатления человека, способного достойно принять смерть.
– Когда я видела его последний раз, он был в прекрасном настроении.
– Но, конечно же, он не знал. Не знал, что будет дальше.
– Он редко предвидел последствия своих действий.
Лолита мерно покачивается в кресле. Глаза закрыты. Она молчит.
– А вы не собираетесь… – встревает Эмили, – …вы не собираетесь обсудить стратегию защиты с нами? Какие-то запасные варианты? Глория не может рисковать, как она это делала до сих пор. Навещать ее в тюрьме будет слишком унизительно – разговоры через металлическую решетку в присутствии охранников и всех этих грязных преступников, слышащих каждое твое слово, и все такое… Глория – единственный человек, с которым мы можем говорить не только о чепухе или иронизировать. Вы знаете, как это бывает? Вы понимаете?
Наверное, впервые со времен колледжа я думаю, что она может расплакаться из-за меня. Я польщена, потому что теперь знаю точно: надо мной произнесут прекрасный панегирик.
Все еще покачиваясь с закрытыми глазами, Лолита кивает нам огромным пучком на голове.
Я встаю, волоча за собой тело Дейрдре. Я иду, Дейрдре спотыкается, Эмили поднимается вслед за нами, действуя на нервы своими всхлипами; я иду, а они следуют за мной, через коридор, к лифту, сквозь стеклянный турникет, на мостовую. Я иду, мы все еще прикованы друг к другу, мы молчим, больше сказать нечего.
7
Пи-Джей обрадовался, увидев меня в своем кабинете той финальной ночью. Мы с ним не трахались уже больше недели – с тех пор, как он сказал мне об «Алгонкине». Как и следовало ожидать, это создало некоторую напряженность: мы даже не разговаривали с того момента.
– Давай поиграем в доктора. – Я притворяюсь пьяной. Привычная для нас территория. – Ты – пациент. – Я натягиваю пару резиновых перчаток, выключаю свет, комната становится цвета кофе. – Раздевайся.
Пи-Джей одевался, как старик, и так же раздевался. Сперва блейзер, который он аккуратно вешает на спинку кресла. Потом мокасины, аккуратно поставленные под кресло, левый – с левой стороны, правый – с правой. Потом рубашка на пуговицах, наручные часы, ремень и слаксы. Он складывает каждый предмет одежды с профессионализмом продавца. Потом вылезает из хлопковых боксерских трусов, одна нога, вторая, растягивая резинку спереди, точно пытаясь высвободить свою эрекцию, ни за что не задев.
Я ободряюще улыбаюсь. Следует помнить: когда тело полностью обнажено, теряется вся информация о личности, но информация о Пи-Джее уже не нужна. Его тело теперь уже просто формальность. Труп.
Раздевшись, Пи-Джей смотрит на меня, налитый кровью твердый пенис подрагивает, как гончая на поводке. Мои глаза привыкают к полумраку. Его кожа уже утратила эластичность, она не скрывает секреты мускулов и костей: «Длинная головка трицепса, спускаясь в треугольном пространстве, образованном плечевой костью и мышцами терес-минор и терес-майор, делит его на малые пространства». Я велю ему лечь.
– Куда?
– На диван. Ложись на спину.
Я становлюсь на колени рядом с ним, руками в перчатках провожу по мускулам ног, рук, шеи. Я глажу его, пока маленькая капля спермы не появляется из его пениса, чтобы разведать ситуацию – жалкая капля, умирающая прежде, чем жизнь для нее станет возможной.
– Трахни меня, – шепчет он, солипсист со своей вселенной, сведенной к девяти дюймам сморщенной плоти.
– Скоро, Пи-Джей. – Я отдергиваю руки. Капля семени стекает по стволу его пениса. Как слеза.
Скоро тебя трахнут.
8
Жирная баранья отбивная липнет к моей тарелке и ускользает, когда я пытаюсь ее сдвинуть. Я тыкаю вилкой в свои макароны, восхищаясь лубрикативными качествами маргарина.
– Ты же любишь бараньи отбивные, Глор, – напоминает мне мать. – Я приготовила их, потому что это твое любимое блюдо.
– Мы нечасто едим красное мясо, – вставляет Сидней. – Даже с таким крепким сердцем, как у меня, приходится следить за уровнем холестерина. – Он похлопывает себя по груди, промахнувшись с расстоянием на добрых пять дюймов.
– Они очень… хороши, мам.
– Откуда ты знаешь? Ты к ним даже не притронулась. Ты не хочешь чем-нибудь приправить салат, дорогая?
Я гляжу мимо них, смотрю на картины из универмага и вставленные в рамки постеры с выставок импрессионистов, поддельные иудейские реликвии, с помощью которых они методично превращают свою псевдовикторианскую столовую в какой-то пригородный ад конца тысячелетия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22