Она не знала, была ли готова к обожанию, даже Клеомена. К счастью, для мира в ее душе, он просто сел рядом и, не обращая внимания на свирепые взгляды Нико, стал внимательно разглядывать ее глазом врача.
– Все в порядке, – решил он. – Я не скажу Филиппосу, что ты была мокрой. Ты знаешь, что бы он сказал.
Мериамон знала.
– Это он послал тебя?
– Ладно, – сказал Клеомен. – Он. В разговоре, так, как бы между прочим. Он хотел знать, как твои дела. Я пришел поглядеть. Ты выглядишь неплохо, – добавил он, – если иметь в виду…
Если иметь в виду, что она выглядела как столетний труп. От нее остались кожа да кости. Она не пыталась найти зеркало. В нем она увидела бы только глаза и скулы.
– Знала бы ты, что делает царь, – говорил тем временем Клеомен. Он рассказывал какое-то время, но она проспала, как с ней еще иногда случалось. Его это не смутило. – Он собирается взять Тир. Он поклялся. Собрал целую армию рабочих, людей из Старого Тира и из деревень, механиков и всех солдат, свободных от службы.
Она этого знать не желала, но спросила, не могла удержаться:
– Зачем?
– Говорят, что он сошел с ума, – ответил Клеомен. – Тир – это остров. Ладно, говорит он, но только пока за дело не возьмется Александр. Он построит мост. Он свяжет остров с сушей. А потом им придется сдаться, как это было со всеми в этой стране, и стать ее частью.
Мериамон закрыла глаза. Ну конечно, сумасшедший. Одержимый. Заговорила Таис:
– Здесь-то все просто. Но воды вокруг острова глубокие, а тирцы не будут смирно сидеть, дожидаясь его.
– Он сделает это, – ответил ей Клеомен, который обожал царя давно и поклонялся ему даже больше, чем Мериамон. – Он привел людей с гор, они нарубили деревьев, и люди растаскивают Старый Тир по камешку – а они огромные, должно быть, их клали великаны. Ты можешь уже увидеть, каким будет мост, с самого начала стройки.
– Покажи мне.
Сначала Мериамон подумала, что никто ее не услышал. Потом Клеомен спросил:
– Что?
– Покажи мне, что он сделал, – повторила Мериамон. – Возьми меня посмотреть мост.
– Может быть, через несколько дней, – ответил Клеомен, – когда ты немного окрепнешь.
– Сейчас, – сказала Мериамон.
Она добилась своего. Клеомен был сам не рад, но обожание приносит и такие плоды. Таис пожала плечами, Филинна пыталась возражать, но бесполезно. Нико ничего не сказал. Он свирепо смотрел на Клеомена, и, хуже всего, тому пришлось нести Мериамон. Рука Нико была еще недостаточно сильна для этого, если вообще когда-нибудь будет таковой.
Они составили великолепную процессию: во главе шла Сехмет, гордо подняв голову и хвост, остальные следовали за ней. Мериамон завернули, словно мумию, так же плотно и почти так же туго. Один из слуг нес балдахин от солнца, что Мериамон совсем не нравилось – она хотела, жаждала тепла на своем лице, света в глазах, хотя они горели и слезились от его силы.
Нико это понял. Он отстранил слугу с балдахином и, ни слова не говоря, занял его место. Мериамон была рада ему. В ее возвращении в жизнь он был надежным якорем, даже с таким мрачным лицом.
Ветер был холодный, но он был свеж, поскольку они пришли к морю. Мериамон жадно вдыхала его, словно стараясь напиться. Она почувствовала себя сильнее, почти так, чтобы встать и пойти. Может быть, когда они доберутся до моста, она попробует.
Пока она была больна, лагерь передвинулся южнее, к Старому Тиру, расположившись между городом и берегом напротив острова. Клеомену пришлось нести ее дольше, чем она ожидала, но он справился. Он вспотел, несмотря на холод, и тяжело дышал, когда они шли на звуки молотков, пил и бой барабанов у царского моста. Люди кричали, некоторые пели, и слышалось на удивление много смеха.
Это был Александр. Он был в самой гуще, участвуя везде, где нужно было приложить руки. Казалось, что он одновременно повсюду. То далеко внизу на дороге, подгоняя упряжку мулов, тащивших еще один срубленный гигантский кедр, то на берегу с группой механиков, чертя палочкой на гладком песке, то на самой дамбе, карабкаясь через камни и стволы к самому концу, где вода лизала ему ноги. Было выстроено уже несколько сот метров в длину и в ширину почти столько же – толстый палец, указывающий на Тир.
Всюду, где появлялся Александр, люди улыбались шире, двигались быстрее, работали энергичнее. Он согревал их, как костер, просто тем, что был с ними.
Клеомен осторожно усадил Мериамон на песок, в стороне от людей, но достаточно близко, чтобы видеть, что они делают, а сам плюхнулся рядом, стараясь отдышаться. Остальные, немного постояв, направились к мосту. Кроме Нико. Он стоял на страже с копьем в руке. Сехмет несколько портила картину, усевшись на его плече.
Мериамон наблюдала, как люди Александра строят мост Александра. Сделана уже такая огромная работа – и такой малый результат, а город молча ждет за высокими стенами, надменный и неприступный. Они будут сражаться, когда придет время. Корабли входили и выходили из гаваней: из Сидона – к северу от мола, из Египта – к югу. Они везли продовольствие осажденным. Моряки насмехались над людьми на берегу, смеялись и дразнили и несколько раз даже мочились в их сторону.
– Мы помочимся на вас! – кричали они на плохом греческом. – Приходите под стены и увидите. Прямо на вас, прямо в глаз вашему царишке!
– Поспорим? – Это был голос Александра, высокий, резкий, и ошибиться было невозможно: он смеялся.
– Давай, – закричал в ответ один из моряков. – На что?
– На твою шкуру, – отвечал Александр. – И в придачу на твой город.
Из-за заносчивости капитана корабль слишком приблизился к берегу и почти вылетел на песок. Морякам пришлось вытаскивать его на глубокую воду, а македонцы издевались над ними. Никто и не подумал выстрелить из лука или бросить копье.
«Еще не время, – подумала Мериамон. – Но скоро они вспомнят. Когда польется кровь».
Она очень устала, но ей не хотелось спать. Она лежала в своем песчаном гнезде. Сехмет гонялась за стайкой морских птиц – кошка песочного цвета на песчаном берегу.
Мериамон на мгновение закрыла глаза. Когда открыла их вновь, над ней стоял Александр, обветренный, загорелый и вспотевший. Он чуть ли не дымился. От него пахло морем и солью. У него был такой вид, как будто он хотел схватить ее и сжать в объятиях, или, наоборот, вытрясти из нее душу за то, что она слишком рано позволила себе слишком много.
Его сила была для нее слишком велика. Он словно пригвоздил ее там, где она лежала.
Он плюхнулся на песок рядом с ней, улыбаясь, как мальчишка, и хмурясь одновременно.
– Тебе нельзя быть здесь.
– Можно, – возразила она. Улыбка на его лице одержала победу.
– Конечно, ты должна была так поступить. Я бы сделал точно так же. Я поступал так, когда больной купался в Кидносе. Филиппос был вне себя.
– Я не боюсь Филиппоса.
– И я не боялся, – сказал Александр, – хотя должен был бы. Раньше я часто болел. Но потом стал сильнее. – Он внимательно рассматривал ее. – Ты выглядишь заметно лучше.
Мериамон засмеялась. Слабо, но с искренним весельем.
– Я выгляжу, как подкрадывающаяся смерть. Но это ничего. Я никогда особо не переживала из-за своего вида.
– Не говори так, – возразил Александр.
– Почему? Это же правда.
– Никогда не понимал излишней скромности, – сказал Александр и растянулся, опираясь на локоть. Он отдыхал, но видел все, что происходило там, где были люди. Глаза его никогда не отдыхали, так же, как и его ум.
– Ты приходил, когда я болела, – сказала она.
– Раз или два, – ответил он. – Ты заставила нас поволноваться.
Она не обратила внимания на эти слова.
– Ты был на свету. Я не знала, что это ты – и все же я знала. Понимаешь ли ты, сколько в тебе силы?
Она не имела в виду тело. Его глаза чуть сузились, брови сошлись.
– Я молился, – сказал он. – Я принес жертвы. Я решил, что твой Имхотеп не станет возражать, если я назову его Асклепием.
– Или Эшмуном? – спросила она. Александр пожал слегка плечами.
– Я посылал в храм в Сидоне. Жрецы сказали, что против болезни у тебя есть твои боги и твоя сила.
– Есть, – согласилась Мериамон и перевела взгляд с Александра на начатые им работы. – Ты, кажется, забыл про них.
– Нет, – ответил Александр.
– Разве?
Он был спокоен, голос звучал мягко. Не так, как во время разговора с послами из Тира. Но это был голос человека, с которым кто-либо мог спорить.
– Когда я спал ночью, накануне нашего прихода в Тир, я видел сон. Ко мне явился человек. Очень большой, но не такой большой, как я мог бы ожидать. У него была палица и одет он был в львиную шкуру. Конечно, я знал его имя.
«Геракл, – сказал я, – ты мне снишься или это знамение?»
«Если ты знаешь мое имя, ты знаешь и остальное», – отвечал он.
– Это меня рассмешило, – продолжал Александр. – Это было невежливо, но он тоже смеялся вместе со мной.
«Ты знаешь, что тебе надо делать, – сказал он. – Этот город твой; я объявляю тебя моим наследником».
«Даже если мне придется взять его силой?» – спросил я.
«Даже тогда», – подтвердил он.
Александр умолк. Мериамон ничего не говорила.
– Видишь, – сказал Александр, – я тоже вижу сны, вещие сны. Вот что я должен сделать. Когда я это сделаю, я пойду в Египет.
Мериамон могла бы поспорить и с богом, если бы посчитала это нужным.
– Сколько же это будет продолжаться? Сколько дней, Александр? Сколько месяцев будет потрачено зря из-за того, что ты сгоряча дал клятву?
– Я был зол, – ответил он, – но я не лишился разума. Тир достаточно силен, чтобы сломить меня, если я не сделаю этого первым. К тому же Тир служит царю персов.
– Тир не захотел дать тебе то, чего ты хотел.
– Вот именно, – легко согласился Александр, – и он за это заплатит. Даже если бы он и не заслужил хорошей трепки, я не хотел бы иметь его у себя за спиной. Это необходимость, Мериамон, и здравый смысл воина. Даже вопреки воле богов.
– Это задерживает твое прибытие в Египет.
– Не навсегда.
– Но надолго.
Александр отбросил волосы, упавшие ему на лицо. В конце концов он просто мальчишка, хотя и такой блистательный, хотя и такой царственный.
– Я возьму Тир, – сказал он.
– Или Тир возьмет тебя.
– Никто никогда не победит меня, – возразил Александр.
– Никто из людей, – ответила Мериамон, – возможно. Но есть еще боги. И в конце концов есть еще смерть.
Ни одно облачко не закрывало солнце, но оно словно потускнело на мгновение и ветер стал холоднее. Потом Александр рассмеялся, резко и коротко.
– Смерть приходит за каждым. Я буду жить, пока могу, беречь свою честь и держать свое слово. Когда Тир станет моим, я пойду за тобой в Египет.
12
Дни медленно тянулись от зимы к весне. Дамба Александра приближалась к Тиру. Мериамон чувствовала себя совершенно опустошенной: женщина без тени, жрица без богов, волшебница, лишившаяся своей волшебной силы. В душе у нее была только зима, никакой весны, хотя тело ее снова стало здоровым и сильным.
Но все же, как и зима в этой каменистой стране, Мериамон хранила в себе память о весне. Александр не разговаривал с ней, не трогался с места и не занимался ничем, кроме осады неприступного города. Мериамон уже не чахла из-за этого. Она была слишком упряма. Раз уж смерть не захотела забрать ее, она будет держаться за жизнь, будет копить силы и ждать.
Ждал и еще кто-то, и совсем не так спокойно, как она. Мериамон убедилась в этом сама, когда ее позвали в шатер Барсины и немедленно. Ей не хотелось идти. Воспоминания о том, как она очнулась там, смертельно больная и разъяренная до безумия, до сих пор иногда тревожили ее в предрассветной мгле. Пойманная, задыхающаяся, окруженная врагами – не важно, что они хотели ей только добра. Это знала ее голова, а сердце знало только, что они персы, что они поймали и удерживают ее.
И все же, когда пришел посланец, тот же молодой евнух, который первый раз вызвал ее из повозки врачей, еще до прихода в Сидон, Мериамон согласно кивнула головой и пошла за ним. Барсина была врагом только по крови, и Александр по-своему любил ее. Ни одна женщина никогда не станет его неотъемлемой частью. Это давно уже отдано Гефестиону. Но Барсина знала его еще ребенком, она ему нравилась, может быть, он даже считал ее другом.
Шатер Барсины был таким же, как его запомнила Мериамон: полумрак, тени, ароматы персидских снадобий. Там не было света извне, только свет ламп. Там и сям попадались кое-какие новые вещи: резной сундук из кедрового дерева, блестящая позолоченная лампа, ваза с изображением ткущих и прядущих женщин. Это не были персидские вещи; по-видимому, их привезли из Афин. Похожая ваза была у Таис, но на ней женщины танцевали под музыку флейты и барабана.
Барсина сидела в затененной комнате. Пока Мериамон молчала, почти ничего не видя в полумраке после солнечного света и стараясь перевести дух в тяжком воздухе шатра, Барсина поднялась, подошла и обняла ее. Мериамон не ожидала этого. Она замерла, но сделала над собой усилие и ответила на объятие.
Барсина отступила на шаг, продолжая держать руки на плечах Мериамон.
– Ты опять здорова, – сказала она, – но очень худая. Хорошо ли тебя кормят?
– Все говорят это, – рассмеялась Мериамон. – И Александр тоже. Меня кормят хорошо, даже слишком. Можно подумать, что меня откармливают на убой.
Барсина улыбнулась, усадила Мериамон и велела принести ей вино и сладости, как положено. Мериамон пришлось немного выпить и поесть под серьезным взглядом темных глаз. Оказалось, что она голодна: она выпила почти все вино и съела целый пирог и немного от другого, чтобы попробовать.
Во время еды она рассматривала Барсину. Теперь она была красивее, чем запомнилось Мериамон, но это была другая красота: лицо стало круглее, взгляд мягче, тело, которое было прежде по-мальчишески стройным, стало полнее и шире.
Мериамон прекрасно понимала, в чем причина. Она поняла это в тот момент, когда Барсина обняла ее.
– Полагаю, – сказал она, – что тебя можно поздравить.
Барсина потупила взор и провела рукой по выступающему животу.
– Ты все замечаешь, – сказала она.
– Такое трудно не заметить, – ответила Мериамон. Она помолчала: следующий вопрос задать было трудно. – Это его?
Глаза Барсины сверкнули из-под длинных ресниц.
– Ты сомневаешься?
– Я умею считать, – ответила Мериамон. – Ты стройная и мало располнела, но ты носишь ребенка уже с лета, или я ничего не понимаю в этом. Значит, он был зачат на Митилене, если не раньше. Александр знает?
– Да, – ответила Барсина. – Он обещал принять ребенка, даже если будет мальчик.
– Как своего наследника?
Тогда Барсина подняла глаза. Ее взгляд заставил Мериамон подумать о других людях, о Таис. Та же ясность цели, та же сила духа, неожиданные в персидской женщине.
– Вернулся Пармений. Он не оставит моего господина в покое. Если он покажет ему ребенка, рожденного мной, может быть, наступит мир. Ненадолго. Пока он не получит своего собственного.
– Если я умею считать, почему ты думаешь, что другие не умеют делать этого так же хорошо? – спросила Мериамон.
– Ты – женщина, – ответила Барсина.
– А мужчина не заметит? – Мериамон снова села. Оказывается, она успела съесть и второй пирог. Она вытерла пальцы салфеткой, поданной служанкой, окунула их в теплую воду, пахнущую лимоном. – Может быть, и не заметит. Если ты будешь жить так же замкнуто, так тихо, как только можешь, ты сможешь скрывать ребенка, пока он не родится, а потом показать его, и пусть люди сами решают, чей он.
– Вот именно, – сказала Барсина. – И мой господин может показать, что я беременна. Он может приходить реже и оставаться не так долго.
Она говорила спокойно, но Мериамон почувствовала скрытую боль в ее голосе. И знала, откуда она.
– Он знал с самого начала.
– Я сказала ему.
– Тогда… он никогда на самом деле…
– Он верил, – прошептала Барсина с отчаянием. – Сначала. Верил. Но я должна была сказать ему. Я и так слишком много лгала, когда молчала и однажды позволила ему любить меня.
– А эллин никогда не тронет беременную женщину, – сказала Мериамон.
– Он рассердился, – продолжала Барсина, – но простил меня. Он любит прощать так же, как любит давать. Он признал, что я поступила мудро.
Мериамон не была в этом уверена. Но Барсина не должна была сомневаться.
– Так что он продолжает приходить к тебе и притворяться. Больше ему это не нужно.
– Если он не захочет.
Наступило молчание. Мериамон не торопилась его нарушить. Затем сказала:
– Ты хотела, чтобы я знала. Зачем?
– Я использовала тебя, – ответила Барсина. – Я солгала, но немного. Я заставила тебя думать, что была свободна в своем поведении.
– Ты сама себя уговорила, – сказала Мериамон. Барсина разгладила юбку на коленях, долго, внимательно ее разглядывала. Она делала почти то же, что и в прошлый раз, когда разыгрывала смущенную возлюбленную.
«Персия, – подумала Мериамон. – Настоящая Персия, несмотря на то, что все ее мужчины были эллинами».
Барсина сказала медленно:
– Я хотела узнать, кто ты.
– И что же ты узнала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Все в порядке, – решил он. – Я не скажу Филиппосу, что ты была мокрой. Ты знаешь, что бы он сказал.
Мериамон знала.
– Это он послал тебя?
– Ладно, – сказал Клеомен. – Он. В разговоре, так, как бы между прочим. Он хотел знать, как твои дела. Я пришел поглядеть. Ты выглядишь неплохо, – добавил он, – если иметь в виду…
Если иметь в виду, что она выглядела как столетний труп. От нее остались кожа да кости. Она не пыталась найти зеркало. В нем она увидела бы только глаза и скулы.
– Знала бы ты, что делает царь, – говорил тем временем Клеомен. Он рассказывал какое-то время, но она проспала, как с ней еще иногда случалось. Его это не смутило. – Он собирается взять Тир. Он поклялся. Собрал целую армию рабочих, людей из Старого Тира и из деревень, механиков и всех солдат, свободных от службы.
Она этого знать не желала, но спросила, не могла удержаться:
– Зачем?
– Говорят, что он сошел с ума, – ответил Клеомен. – Тир – это остров. Ладно, говорит он, но только пока за дело не возьмется Александр. Он построит мост. Он свяжет остров с сушей. А потом им придется сдаться, как это было со всеми в этой стране, и стать ее частью.
Мериамон закрыла глаза. Ну конечно, сумасшедший. Одержимый. Заговорила Таис:
– Здесь-то все просто. Но воды вокруг острова глубокие, а тирцы не будут смирно сидеть, дожидаясь его.
– Он сделает это, – ответил ей Клеомен, который обожал царя давно и поклонялся ему даже больше, чем Мериамон. – Он привел людей с гор, они нарубили деревьев, и люди растаскивают Старый Тир по камешку – а они огромные, должно быть, их клали великаны. Ты можешь уже увидеть, каким будет мост, с самого начала стройки.
– Покажи мне.
Сначала Мериамон подумала, что никто ее не услышал. Потом Клеомен спросил:
– Что?
– Покажи мне, что он сделал, – повторила Мериамон. – Возьми меня посмотреть мост.
– Может быть, через несколько дней, – ответил Клеомен, – когда ты немного окрепнешь.
– Сейчас, – сказала Мериамон.
Она добилась своего. Клеомен был сам не рад, но обожание приносит и такие плоды. Таис пожала плечами, Филинна пыталась возражать, но бесполезно. Нико ничего не сказал. Он свирепо смотрел на Клеомена, и, хуже всего, тому пришлось нести Мериамон. Рука Нико была еще недостаточно сильна для этого, если вообще когда-нибудь будет таковой.
Они составили великолепную процессию: во главе шла Сехмет, гордо подняв голову и хвост, остальные следовали за ней. Мериамон завернули, словно мумию, так же плотно и почти так же туго. Один из слуг нес балдахин от солнца, что Мериамон совсем не нравилось – она хотела, жаждала тепла на своем лице, света в глазах, хотя они горели и слезились от его силы.
Нико это понял. Он отстранил слугу с балдахином и, ни слова не говоря, занял его место. Мериамон была рада ему. В ее возвращении в жизнь он был надежным якорем, даже с таким мрачным лицом.
Ветер был холодный, но он был свеж, поскольку они пришли к морю. Мериамон жадно вдыхала его, словно стараясь напиться. Она почувствовала себя сильнее, почти так, чтобы встать и пойти. Может быть, когда они доберутся до моста, она попробует.
Пока она была больна, лагерь передвинулся южнее, к Старому Тиру, расположившись между городом и берегом напротив острова. Клеомену пришлось нести ее дольше, чем она ожидала, но он справился. Он вспотел, несмотря на холод, и тяжело дышал, когда они шли на звуки молотков, пил и бой барабанов у царского моста. Люди кричали, некоторые пели, и слышалось на удивление много смеха.
Это был Александр. Он был в самой гуще, участвуя везде, где нужно было приложить руки. Казалось, что он одновременно повсюду. То далеко внизу на дороге, подгоняя упряжку мулов, тащивших еще один срубленный гигантский кедр, то на берегу с группой механиков, чертя палочкой на гладком песке, то на самой дамбе, карабкаясь через камни и стволы к самому концу, где вода лизала ему ноги. Было выстроено уже несколько сот метров в длину и в ширину почти столько же – толстый палец, указывающий на Тир.
Всюду, где появлялся Александр, люди улыбались шире, двигались быстрее, работали энергичнее. Он согревал их, как костер, просто тем, что был с ними.
Клеомен осторожно усадил Мериамон на песок, в стороне от людей, но достаточно близко, чтобы видеть, что они делают, а сам плюхнулся рядом, стараясь отдышаться. Остальные, немного постояв, направились к мосту. Кроме Нико. Он стоял на страже с копьем в руке. Сехмет несколько портила картину, усевшись на его плече.
Мериамон наблюдала, как люди Александра строят мост Александра. Сделана уже такая огромная работа – и такой малый результат, а город молча ждет за высокими стенами, надменный и неприступный. Они будут сражаться, когда придет время. Корабли входили и выходили из гаваней: из Сидона – к северу от мола, из Египта – к югу. Они везли продовольствие осажденным. Моряки насмехались над людьми на берегу, смеялись и дразнили и несколько раз даже мочились в их сторону.
– Мы помочимся на вас! – кричали они на плохом греческом. – Приходите под стены и увидите. Прямо на вас, прямо в глаз вашему царишке!
– Поспорим? – Это был голос Александра, высокий, резкий, и ошибиться было невозможно: он смеялся.
– Давай, – закричал в ответ один из моряков. – На что?
– На твою шкуру, – отвечал Александр. – И в придачу на твой город.
Из-за заносчивости капитана корабль слишком приблизился к берегу и почти вылетел на песок. Морякам пришлось вытаскивать его на глубокую воду, а македонцы издевались над ними. Никто и не подумал выстрелить из лука или бросить копье.
«Еще не время, – подумала Мериамон. – Но скоро они вспомнят. Когда польется кровь».
Она очень устала, но ей не хотелось спать. Она лежала в своем песчаном гнезде. Сехмет гонялась за стайкой морских птиц – кошка песочного цвета на песчаном берегу.
Мериамон на мгновение закрыла глаза. Когда открыла их вновь, над ней стоял Александр, обветренный, загорелый и вспотевший. Он чуть ли не дымился. От него пахло морем и солью. У него был такой вид, как будто он хотел схватить ее и сжать в объятиях, или, наоборот, вытрясти из нее душу за то, что она слишком рано позволила себе слишком много.
Его сила была для нее слишком велика. Он словно пригвоздил ее там, где она лежала.
Он плюхнулся на песок рядом с ней, улыбаясь, как мальчишка, и хмурясь одновременно.
– Тебе нельзя быть здесь.
– Можно, – возразила она. Улыбка на его лице одержала победу.
– Конечно, ты должна была так поступить. Я бы сделал точно так же. Я поступал так, когда больной купался в Кидносе. Филиппос был вне себя.
– Я не боюсь Филиппоса.
– И я не боялся, – сказал Александр, – хотя должен был бы. Раньше я часто болел. Но потом стал сильнее. – Он внимательно рассматривал ее. – Ты выглядишь заметно лучше.
Мериамон засмеялась. Слабо, но с искренним весельем.
– Я выгляжу, как подкрадывающаяся смерть. Но это ничего. Я никогда особо не переживала из-за своего вида.
– Не говори так, – возразил Александр.
– Почему? Это же правда.
– Никогда не понимал излишней скромности, – сказал Александр и растянулся, опираясь на локоть. Он отдыхал, но видел все, что происходило там, где были люди. Глаза его никогда не отдыхали, так же, как и его ум.
– Ты приходил, когда я болела, – сказала она.
– Раз или два, – ответил он. – Ты заставила нас поволноваться.
Она не обратила внимания на эти слова.
– Ты был на свету. Я не знала, что это ты – и все же я знала. Понимаешь ли ты, сколько в тебе силы?
Она не имела в виду тело. Его глаза чуть сузились, брови сошлись.
– Я молился, – сказал он. – Я принес жертвы. Я решил, что твой Имхотеп не станет возражать, если я назову его Асклепием.
– Или Эшмуном? – спросила она. Александр пожал слегка плечами.
– Я посылал в храм в Сидоне. Жрецы сказали, что против болезни у тебя есть твои боги и твоя сила.
– Есть, – согласилась Мериамон и перевела взгляд с Александра на начатые им работы. – Ты, кажется, забыл про них.
– Нет, – ответил Александр.
– Разве?
Он был спокоен, голос звучал мягко. Не так, как во время разговора с послами из Тира. Но это был голос человека, с которым кто-либо мог спорить.
– Когда я спал ночью, накануне нашего прихода в Тир, я видел сон. Ко мне явился человек. Очень большой, но не такой большой, как я мог бы ожидать. У него была палица и одет он был в львиную шкуру. Конечно, я знал его имя.
«Геракл, – сказал я, – ты мне снишься или это знамение?»
«Если ты знаешь мое имя, ты знаешь и остальное», – отвечал он.
– Это меня рассмешило, – продолжал Александр. – Это было невежливо, но он тоже смеялся вместе со мной.
«Ты знаешь, что тебе надо делать, – сказал он. – Этот город твой; я объявляю тебя моим наследником».
«Даже если мне придется взять его силой?» – спросил я.
«Даже тогда», – подтвердил он.
Александр умолк. Мериамон ничего не говорила.
– Видишь, – сказал Александр, – я тоже вижу сны, вещие сны. Вот что я должен сделать. Когда я это сделаю, я пойду в Египет.
Мериамон могла бы поспорить и с богом, если бы посчитала это нужным.
– Сколько же это будет продолжаться? Сколько дней, Александр? Сколько месяцев будет потрачено зря из-за того, что ты сгоряча дал клятву?
– Я был зол, – ответил он, – но я не лишился разума. Тир достаточно силен, чтобы сломить меня, если я не сделаю этого первым. К тому же Тир служит царю персов.
– Тир не захотел дать тебе то, чего ты хотел.
– Вот именно, – легко согласился Александр, – и он за это заплатит. Даже если бы он и не заслужил хорошей трепки, я не хотел бы иметь его у себя за спиной. Это необходимость, Мериамон, и здравый смысл воина. Даже вопреки воле богов.
– Это задерживает твое прибытие в Египет.
– Не навсегда.
– Но надолго.
Александр отбросил волосы, упавшие ему на лицо. В конце концов он просто мальчишка, хотя и такой блистательный, хотя и такой царственный.
– Я возьму Тир, – сказал он.
– Или Тир возьмет тебя.
– Никто никогда не победит меня, – возразил Александр.
– Никто из людей, – ответила Мериамон, – возможно. Но есть еще боги. И в конце концов есть еще смерть.
Ни одно облачко не закрывало солнце, но оно словно потускнело на мгновение и ветер стал холоднее. Потом Александр рассмеялся, резко и коротко.
– Смерть приходит за каждым. Я буду жить, пока могу, беречь свою честь и держать свое слово. Когда Тир станет моим, я пойду за тобой в Египет.
12
Дни медленно тянулись от зимы к весне. Дамба Александра приближалась к Тиру. Мериамон чувствовала себя совершенно опустошенной: женщина без тени, жрица без богов, волшебница, лишившаяся своей волшебной силы. В душе у нее была только зима, никакой весны, хотя тело ее снова стало здоровым и сильным.
Но все же, как и зима в этой каменистой стране, Мериамон хранила в себе память о весне. Александр не разговаривал с ней, не трогался с места и не занимался ничем, кроме осады неприступного города. Мериамон уже не чахла из-за этого. Она была слишком упряма. Раз уж смерть не захотела забрать ее, она будет держаться за жизнь, будет копить силы и ждать.
Ждал и еще кто-то, и совсем не так спокойно, как она. Мериамон убедилась в этом сама, когда ее позвали в шатер Барсины и немедленно. Ей не хотелось идти. Воспоминания о том, как она очнулась там, смертельно больная и разъяренная до безумия, до сих пор иногда тревожили ее в предрассветной мгле. Пойманная, задыхающаяся, окруженная врагами – не важно, что они хотели ей только добра. Это знала ее голова, а сердце знало только, что они персы, что они поймали и удерживают ее.
И все же, когда пришел посланец, тот же молодой евнух, который первый раз вызвал ее из повозки врачей, еще до прихода в Сидон, Мериамон согласно кивнула головой и пошла за ним. Барсина была врагом только по крови, и Александр по-своему любил ее. Ни одна женщина никогда не станет его неотъемлемой частью. Это давно уже отдано Гефестиону. Но Барсина знала его еще ребенком, она ему нравилась, может быть, он даже считал ее другом.
Шатер Барсины был таким же, как его запомнила Мериамон: полумрак, тени, ароматы персидских снадобий. Там не было света извне, только свет ламп. Там и сям попадались кое-какие новые вещи: резной сундук из кедрового дерева, блестящая позолоченная лампа, ваза с изображением ткущих и прядущих женщин. Это не были персидские вещи; по-видимому, их привезли из Афин. Похожая ваза была у Таис, но на ней женщины танцевали под музыку флейты и барабана.
Барсина сидела в затененной комнате. Пока Мериамон молчала, почти ничего не видя в полумраке после солнечного света и стараясь перевести дух в тяжком воздухе шатра, Барсина поднялась, подошла и обняла ее. Мериамон не ожидала этого. Она замерла, но сделала над собой усилие и ответила на объятие.
Барсина отступила на шаг, продолжая держать руки на плечах Мериамон.
– Ты опять здорова, – сказала она, – но очень худая. Хорошо ли тебя кормят?
– Все говорят это, – рассмеялась Мериамон. – И Александр тоже. Меня кормят хорошо, даже слишком. Можно подумать, что меня откармливают на убой.
Барсина улыбнулась, усадила Мериамон и велела принести ей вино и сладости, как положено. Мериамон пришлось немного выпить и поесть под серьезным взглядом темных глаз. Оказалось, что она голодна: она выпила почти все вино и съела целый пирог и немного от другого, чтобы попробовать.
Во время еды она рассматривала Барсину. Теперь она была красивее, чем запомнилось Мериамон, но это была другая красота: лицо стало круглее, взгляд мягче, тело, которое было прежде по-мальчишески стройным, стало полнее и шире.
Мериамон прекрасно понимала, в чем причина. Она поняла это в тот момент, когда Барсина обняла ее.
– Полагаю, – сказал она, – что тебя можно поздравить.
Барсина потупила взор и провела рукой по выступающему животу.
– Ты все замечаешь, – сказала она.
– Такое трудно не заметить, – ответила Мериамон. Она помолчала: следующий вопрос задать было трудно. – Это его?
Глаза Барсины сверкнули из-под длинных ресниц.
– Ты сомневаешься?
– Я умею считать, – ответила Мериамон. – Ты стройная и мало располнела, но ты носишь ребенка уже с лета, или я ничего не понимаю в этом. Значит, он был зачат на Митилене, если не раньше. Александр знает?
– Да, – ответила Барсина. – Он обещал принять ребенка, даже если будет мальчик.
– Как своего наследника?
Тогда Барсина подняла глаза. Ее взгляд заставил Мериамон подумать о других людях, о Таис. Та же ясность цели, та же сила духа, неожиданные в персидской женщине.
– Вернулся Пармений. Он не оставит моего господина в покое. Если он покажет ему ребенка, рожденного мной, может быть, наступит мир. Ненадолго. Пока он не получит своего собственного.
– Если я умею считать, почему ты думаешь, что другие не умеют делать этого так же хорошо? – спросила Мериамон.
– Ты – женщина, – ответила Барсина.
– А мужчина не заметит? – Мериамон снова села. Оказывается, она успела съесть и второй пирог. Она вытерла пальцы салфеткой, поданной служанкой, окунула их в теплую воду, пахнущую лимоном. – Может быть, и не заметит. Если ты будешь жить так же замкнуто, так тихо, как только можешь, ты сможешь скрывать ребенка, пока он не родится, а потом показать его, и пусть люди сами решают, чей он.
– Вот именно, – сказала Барсина. – И мой господин может показать, что я беременна. Он может приходить реже и оставаться не так долго.
Она говорила спокойно, но Мериамон почувствовала скрытую боль в ее голосе. И знала, откуда она.
– Он знал с самого начала.
– Я сказала ему.
– Тогда… он никогда на самом деле…
– Он верил, – прошептала Барсина с отчаянием. – Сначала. Верил. Но я должна была сказать ему. Я и так слишком много лгала, когда молчала и однажды позволила ему любить меня.
– А эллин никогда не тронет беременную женщину, – сказала Мериамон.
– Он рассердился, – продолжала Барсина, – но простил меня. Он любит прощать так же, как любит давать. Он признал, что я поступила мудро.
Мериамон не была в этом уверена. Но Барсина не должна была сомневаться.
– Так что он продолжает приходить к тебе и притворяться. Больше ему это не нужно.
– Если он не захочет.
Наступило молчание. Мериамон не торопилась его нарушить. Затем сказала:
– Ты хотела, чтобы я знала. Зачем?
– Я использовала тебя, – ответила Барсина. – Я солгала, но немного. Я заставила тебя думать, что была свободна в своем поведении.
– Ты сама себя уговорила, – сказала Мериамон. Барсина разгладила юбку на коленях, долго, внимательно ее разглядывала. Она делала почти то же, что и в прошлый раз, когда разыгрывала смущенную возлюбленную.
«Персия, – подумала Мериамон. – Настоящая Персия, несмотря на то, что все ее мужчины были эллинами».
Барсина сказала медленно:
– Я хотела узнать, кто ты.
– И что же ты узнала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40