Она поклонилась низко, так низко, как если бы это была жрица ее родных богов.
– Священная… – начала она.
– Не больше, чем ты, – возразила жрица и слегка подвинулась к свету. Глаза ее были устремлены на Нико. – Нет, жрица из Двух Царств, я обращалась к нему.
Нико удивился: ему никогда и в голову не приходило связать свою сломанную руку с возможностью просить исцеления у бога.
– Госпожа, – сказал он. – Священная, я не знаю…
– Конечно, не знаешь. – Жрица была такая крошечная, что, даже стоя, она едва доставала Нико до пояса. Даже Мериамон была выше ее. Жрица запрокинула голову, как птица, и смотрела на него неподвижным пристальным взглядом. – Ты хочешь снова стать целым?
– Конечно, – почти прошептал он. – Да.
– Ну так садись, – сказала жрица.
Мериамон подумала, что ей нужно что-то сказать, что-то сделать. Но сюда их привел бог, это несомненно, и жрица ждала именно их.
Кем бы она еще ни была, но у нее был глаз хирурга. Жрица приказала Нико вынуть руку из перевязи – губы его стали белыми, когда он пошевелил рукой, белее, чем видела Мериамон в его худшие дни, – и положить ее на край бассейна. Затем жрица развернула бинты. Мериамон придвинулась ближе, насторожилась, но не вмешивалась. Движения морщинистых рук были точны и уверенны.
Зрелище было не из приятных. Длинные мышцы от бездействия сморщились, плоть была бледная и вялая, зашитая рана заживала белесым шрамом. Кость, кажется, срослась правильно, по крайней мере он мог немного пошевелить пальцами, но большой палец все еще оставался скрюченным.
Глаза Нико были закрыты. Вряд ли его мутило: он всегда внимательно наблюдал, когда Мериамон меняла повязки. Ей не следовало разрешать ему ехать верхом так далеко.
Жрица Эшмуна склонилась над бассейном, набрала в горсть воды. Губы ее шевелились. Наверное, молитва или заклинание. Потом она вдруг вылила воду на рану.
Нико задохнулся от боли. Глаза его широко раскрылись, рука спазматически дернулась, лицо посерело.
– Спокойно, – сказала жрица негромко, но в голосе ее прозвучал металл.
– Холодно, – пожаловался он.
– Зима, – ответила жрица. Она снова зачерпнула горстью воды, снова омыла его руку. И еще раз.
– Я ничего не чувствую, – сказал Нико. Мериамон тоже не чувствовала.
Впрочем, нет. Что-то было, слабое, такое слабое, что ее тень почти не шелохнулась. Это был не тот порыв силы, который она знала в себе, не блеск пламени, которым был Александр. Это было вообще почти не здесь.
Жрица осторожно обтерла руку Нико краем своего покрывала, затем снова ее забинтовала, наложила лубки.
Нико не мог сопротивляться, каждое движение причиняло ему страшную боль. Но он сказал:
– Я не вижу никакого чуда.
– Никакого. – Жрица была спокойна.
– Полагаю, – сказал он, – что ваш бог не захотел удостоить меня своей милостью.
– Это как он решит. – Жрица закончила перевязку, закрепила концы, набросила ему на шею перевязь. – Эшмун благословит и сохранит тебя, – сказала она.
Это было разрешение идти. Мериамон повиновалась без колебаний. Нико, в глазах которого стояло множество вопросов, последовал ее примеру неохотно. Он не испытывал ни священного трепета, ни успокоения. Он был зол.
– Глупости! – заявил он.
– Нет, – возразила Мериамон, – это не глупости.
Нико смотрел на нее хмуро. Он устал, рука болела, конечно, он был зол и будет винить ее в том, что она позволила ему делать то, чего ему хотелось. Если бы он получил свое чудо, он начал бы сомневаться в нем. Он был эллином. Они все такие.
Внезапно Мериамон почувствовала, что очень устала от этих эллинов. Она не пошла назад к храму, а свернула на маленький дворик. Каменный человек стоял в середине, массивный, угловатый и, несомненно, из страны Кемет. На постаменте было вырезано его имя, и титулы, и все другие знаки его бессмертия, сохранившиеся в этом чужом месте.
Она остановилась прямо перед ним. Он был каменный, не живой и не дрожал в этом чуждом холоде; он стоял в своей складчатой одежде, прижав к груди посох и бич, подняв голову, увенчанную короной Двух Царств, устремив неподвижный взор за горизонт.
Она провела пальцем по резному овалу, заключавшему его имя. Нек-тар-аб. Нектанебо. В лице было много сходства: лицо жителя Верхнего Египта; длинные глаза, широкий нос, полные губы. Он был гораздо больше похож на эфиопа, чем она, чья мать родилась в Дельте.
Неожиданные и непрошеные, из глаз ее брызнули слезы. Говорили, что он бежал к родственникам в Эфиопию, бежал, как трус, от персов и их мощи. Персы лгут. Он погиб, когда пали Фивы – его последнее великое творение, рухнувшее перед объединенной силой магов; в нем не осталось магической силы, но хватило силы обычной, чтобы погибнуть в бою от персидского меча. Его тело лежит в тайной гробнице в Красной Земле, тщательно охраняемое от воров, а его дух ушел глубоко под землю.
Она была его наследием. У нее было мало знаний, мало силы. Она только видела сны. Она никогда не владела магией, как он. Она никогда не будет носить Двойную Корону. Она была лишь глазами, голосом и проблеском воспоминания.
– Твой отец?
Мериамон не обернулась. Она чувствовала его приближение, как огонь на своей коже.
– Отец, – подтвердила она.
Александр стоял позади нее, несомненно, глядя вверх, в лицо человека, чья воля вызвала его к жизни.
Это было деяние бога. Мериамон поцеловала холодный камень и пошла прочь, позволив ветру высушить слезы на ее лице.
С Александром не было никого. Он пришел сюда один, ведомый, как и она, случаем или богом.
– Ты оплакиваешь его, – сказал он.
– Я оплакиваю себя.
– И себя тоже, – подтвердил он.
– Он редко бывал дома, – сказала Мериамон. – Он был царем, он был магом, он все время был далеко, но он был нашим щитом против тьмы.
– Он был твоим отцом.
– Да. – Мериамон снова взглянула на каменное лицо. Оно никогда не было таким спокойным у живого человека, никогда не было таким серьезным, даже во время великих магических таинств. Он был грозным – да. Но он был и быстрым, нервным в движениях, мог внезапно рассмеяться. Он любил сам объезжать своих лошадей и смеялся над этим, говоря, что он такой же скверный, как перс.
– Он совсем не умел петь, – сказала Мериамон. Она не понимала, откуда пришли эти слова. – Он не мог верно взять ни одной ноты и всегда удивлялся, как это я никогда не фальшивлю. Даже если я специально старалась, шутки ради. Он называл меня одаренной богами сладкоголосой певицей Амона. – Горло ее перехватило. Она с трудом сглотнула. – Теперь я совсем не могу петь. Я не пела с тех пор, как покинула Египет.
– Ты так скучаешь по нему?
– Больше того. Ностальгия – у вас, эллинов, даже есть слово для этого. Какое у вас есть слово, чтобы назвать сердце, которое не может жить нигде, кроме как в родной стране?
– Нам тоже это знакомо, – сказал он. – Изгнание – тяжкое наказание, даже для нас, хотя мы скитаемся по свету по своей воле.
– Но я не изгнанница. Я сама захотела придти. Хотела увидеть иные небеса, посмотреть на другие лица. Но, как только я это сделала, ушла музыка.
– Может быть, она еще вернется.
– Она вернется, – сказала Мериамон, – когда я вернусь в Египет.
– Тогда возвращайся скорее, ради твоей музыки.
Она пожала плечами.
– Я там, где желают боги. Музыка тут ни при чем.
– Это не так, если ты лишилась ее.
– А ты лишился чего-нибудь, оказавшись так далеко от Македонии? – спросила она.
– Македония – это я сам. – Александр сказал это просто, без тени вызова. – Земля – там же, где была, и такая же, как была, и, когда придет время, я вернусь к ней. Но не теперь. Передо мной лежит весь мир, я одержал достаточно побед, чтобы они дали мне крылья, но в конце концов я едва начал летать.
– Полетит ли с тобой твоя армия?
– Они последуют за мной, куда бы я ни пошел. Они последуют, Мериамон понимала это.
– Куда же? – спросила она, и сердце ее забилось. Именно этого она хотела, за этим пришла. Одно только слово.
Он не ответил сразу. Она взглянула на него. Александр всматривался в лицо статуи ее отца, словно хотел прочитать в нем ответ, словно своим страстным желанием мог заставить каменное изваяние пробудиться и заговорить. Но в нем не было магии, она была не для него, чья сущность и царственность были делом богов.
Ему не нужна была магия: он мог видеть дальше любого предсказателя, стоило ему только захотеть.
– Мне нужно укрепиться на море, – сказал он немного погодя. – Это только благоразумие, поскольку Персия всегда была здесь сильна. Поэтому я взял Финикию, чьи корабли сражаются за Великого Царя. А затем придет черед Дария. Он будет сражаться со мной – вельможи заставят. Тогда от моря, оставив своих людей править городами за моей спиной, я пойду в глубь страны, чтобы отомстить персам, как того хотел и мой отец.
– Море – не только Финикия, – сказала Мериамон, – и империя – не только Азия.
Кто-то вмешался в разговор. Нико. Она совсем забыла о нем, а он был рядом, в тени статуи ее отца.
– Ты, конечно, имеешь в виду Египет.
– Конечно. Он ждет, – сказала она, – и скоро устанет ждать и решит, что у варваров хватило духу добраться только до границ империи. Египет восставал и раньше. Что случится, если он опять восстанет? Времени хватит, чтобы поработить его снова.
– Так рассуждает Дарий, – возразил Александр. – Раньше он был храбр и потому стал царем. Но он размяк и привык к роскоши. Я думаю, он отказался бы от моря, если бы я захотел дойти только до него.
– А Египет?
– Разве я хочу Египет?
Мериамон замерла. Царь улыбался. Он испытывал ее. Она тоже постаралась изобразить на своем лице улыбку.
– Ты хочешь Египет, – сказала она. – Там твоя сила.
– Моя сила в Македонии.
– И поэтому ты ее оставил?
Теперь он замер и ответил на ее улыбку сжатыми губами и сверкающим взглядом.
– От глубоких корней дерево растет высоко.
– От глубоких, – согласилась она. – И широко разветвленных. Кто ты такой, Александр? Кто был твой отец?
– Ты хочешь оскорбить мою мать?
Осторожно, опасность. Улыбка Мериамон стала теплее и шире.
– Меньше, чем какую-либо женщину в мире. Мой отец видел твое зачатие, ясно видел в магической воде. Но бог может являться в разных обличьях.
Она все время чувствовала, почти осязала, как слушает Нико – напряженно и молча.
Александр застыл, но в нем был трепет, трепет пламени, которое, даже неподвижное, все равно обжигает.
– Вспомни Тиндарея, – сказала Мериамон, – и Геракла, своего предка.
– Нет, – сказал Александр едва слышно. – Она говорила мне однажды – и не однажды, – но это все вздор. Он никогда не принадлежал только одной женщине. Даже ей. Особенно ей. В ней всегда было слишком много огня.
– Огонь привлекает огонь, – ответила Мериамон. Тихо, так же тихо, как он, как будто это был не ее голос.
– Нет, – сказал он. – Меня породил не бог. Никто никогда не претендовал на меня. Я сын Филиппа и ничей больше.
– Ничей?
Александр больно сжал ей руки.
– Тогда где же был этот бог, когда он был мне нужен? Где он был, когда меня били и морили голодом, чтобы подчинить своей воле? Где он был, когда мой отец менял женщин одну за другой, бросал оскорбления в лицо моей матери и смеялся, когда она упрекала его? Где он был, когда отец насмехался даже надо мной, заведя ублюдка, и выгнал меня, когда я потребовал то, что принадлежало мне по праву? Где он, наконец, был, когда мой отец умер?!
«Это любовь», – подумала Мериамон. Любовь – и ненависть, такая глубокая, что она снова обернулась любовью, отравленная завистью, подслащенная гордостью. Великие люди так редко имеют великих сыновей, а здесь был Филипп, был Александр, и кто бы из них потерпел соперника?
– Говорят, ты убил его, – произнесла она ясно, спокойно и совершенно хладнокровно.
Он не свернул ей шею. Даже не ударил. Он впитал это с молоком матери: никогда не поднимать руку на женщину.
Он отпустил ее. Тяжело дыша, отступил на шаг, и сказал:
– Я мог бы убить его. Я хотел – о боги, гораздо чаще, чем ты можешь представить! Но не так. Не таким орудием.
– Дурак, – сказал Гефестион. Он подошел и стоял позади; было ясно, что он слышал часть разговора. – Он был честным идиотом, госпожа. Он думал, что его презирают из-за более молодого и хорошенького мальчика. Он так долго переживал это, что осталась одна только ненависть.
– Он был безумцем, – сказал Нико, словно эхо царского друга. Но это был его голос, и он сам стоял за спиной Мериамон. – В нем не осталось ничего, кроме злобы. Нет, госпожа. Македонцы всегда были склонны убивать своих царей, это помогает поддерживать в них силу духа. Но не так.
– Я знаю, – ответила Мериамон. И, если она и не знала этого раньше, то должна была понять теперь, когда Александр кричал ей о смерти своего отца. Отца по крови. Это несомненно. Но его отец по духу… – ты не только плоть, Александр. Но у богов свои пути и свое время. Может быть, тебя испытывали и закаляли в горниле. Может быть, они хотели, чтобы ты нашел свой собственный путь.
– Тогда зачем здесь ты? – спросил он.
– Чтобы направить тебя, – ответила она, – может быть, если таков твой выбор.
– Ты хочешь сказать, что у меня есть выбор? Его насмешка заставила ее улыбнуться.
– Я не прокляну тебя, если ты мне откажешь.
– Ну нет. Ты будешь приставать ко мне, пока я не сдамся.
Мериамон слегка пожала плечами.
– Я очень упряма. Это мой порок.
– Как всего вашего народа, – отвечал Александр. – Объясни мне, зачем я должен идти в Египет. – Но прежде чем она заговорила, он предостерегающе поднял руку. – Только не рассказывай мне про богов и предсказания. Объясни мне все здраво. Какая польза Египту от моей войны против Персии? Ее сатрап умер: я сам видел его тело. Остальные вельможи слишком заняты борьбой против меня, чтобы держать ваш народ в повиновении. Вы можете восстать сами и уладить дело без меня. Зачем я вообще нужен?
– Затем, что ты есть, – отвечала Мериамон. – Зачем сотворили тебя боги. Чего ты хочешь, Александр? Ты хочешь отомстить, и только, и быть уверенным, что, пока ты жив, Персия будет держаться подальше от Эллады? Покидая Иссу, ты уже имел все это.
– Я не добьюсь этого, пока Дарий жив и не забыл, что он мужчина.
– Ну хорошо. Допустим, он помнит об этом, допустим, ты заставил его сражаться, допустим, что ты победил. И что дальше? Вернешься домой и будешь царствовать в Пелле, изображая из себя старейшину Эллады? Тебе хватит такой империи?
– Моему отцу хватало.
– Разве?
Лицо Александра было очень спокойным.
– Ты хочешь сказать, что я должен завоевать мир?
– Я говорю, что ты должен попытаться.
– А Египет?
– Египет ждет тебя.
– Я об этом ничего не знаю, – сказал Александр.
– Тогда, возможно, ты должен узнать! – воскликнула Мериамон. – Мы можем научить тебя, Александр. Наша земля очень древняя, и наша сила лежит глубоко. Мы можем дать тебе и то, и другое.
– Можете ли вы сказать мне правду, кто я есть?
– Если ты придешь к нам, – отвечала она, – сможем.
– Мы?
– Мои боги, – сказала Мериамон, – и мой народ.
– Я не верю тебе.
Она улыбнулась.
– Конечно, не веришь. Ты знаешь так мало, а мог бы знать так много… Ты знаешь что-нибудь об оракулах?
Александр был озадачен таким резким поворотом темы, но соображал он быстро.
– Дельфы?
– А, – сказала она, – твой смышленый бог. Нет, я имела виду твоего отца. Который говорит из твоей родной земли, из Додоны под великими деревьями.
– Он не… – Александр закрыл рот, потом заговорил снова: – Да, я знаю Додону.
– Это один конец мира, – продолжала Мериамон, – но есть и другой. Глубоко в пустынях Ливии, за горизонтом Двух Царств, из песка и глубоких вод говорит голос бога. В моей стране мы называем его Амоном, тайным богом, богом-небом, царем богов. У вас это Зевс, и это его голос говорит из деревьев.
Она завладела его вниманием. Он склонился к ней, трепеща, как охотничья собака, учуявшая след. Позади него статуя ее отца стала как будто выше, глаза заблестели.
– Это место я тоже знаю, – сказал он. – Его называют Сива.
– Да, – ответила Мериамон, – его называют Сива. Она ждет тебя, если только ты захочешь прийти туда. Там скрыта вся правда о том, кто ты такой.
– Но, – возразил Александр, проверяя ее даже теперь, ибо он был Александр, – что толку в правде, если персы нападут на меня с тыла?
– Персия ничего не сможет сделать, если империя будет завоевана в честном бою.
Его напряжение слегка спало, но брови были нахмурены.
– Мы снова вернулись к тому же. Ты хочешь, чтобы я завоевал мир.
– Неужели ты боишься попробовать сделать это?
Александр вспыхнул. Она улыбнулась.
– Может быть, это вам надо бояться, – возразил он. – Откуда вы знаете, что я сделаю с вашей страной, если завоюю ее?
– Это дело богов, – ответила Мериамон.
– Ты просто сумасшедшая, ты знаешь это?
– Да.
Александр посмотрел на нее, такую спокойную под сенью богов и тенью ее отца и вдруг рассмеялся:
– Ну что ж, я есть я. Я сделаю это. Я стану царем Египта.
Часть II
ТИР
10
Мериамон должна была бы быть довольна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Священная… – начала она.
– Не больше, чем ты, – возразила жрица и слегка подвинулась к свету. Глаза ее были устремлены на Нико. – Нет, жрица из Двух Царств, я обращалась к нему.
Нико удивился: ему никогда и в голову не приходило связать свою сломанную руку с возможностью просить исцеления у бога.
– Госпожа, – сказал он. – Священная, я не знаю…
– Конечно, не знаешь. – Жрица была такая крошечная, что, даже стоя, она едва доставала Нико до пояса. Даже Мериамон была выше ее. Жрица запрокинула голову, как птица, и смотрела на него неподвижным пристальным взглядом. – Ты хочешь снова стать целым?
– Конечно, – почти прошептал он. – Да.
– Ну так садись, – сказала жрица.
Мериамон подумала, что ей нужно что-то сказать, что-то сделать. Но сюда их привел бог, это несомненно, и жрица ждала именно их.
Кем бы она еще ни была, но у нее был глаз хирурга. Жрица приказала Нико вынуть руку из перевязи – губы его стали белыми, когда он пошевелил рукой, белее, чем видела Мериамон в его худшие дни, – и положить ее на край бассейна. Затем жрица развернула бинты. Мериамон придвинулась ближе, насторожилась, но не вмешивалась. Движения морщинистых рук были точны и уверенны.
Зрелище было не из приятных. Длинные мышцы от бездействия сморщились, плоть была бледная и вялая, зашитая рана заживала белесым шрамом. Кость, кажется, срослась правильно, по крайней мере он мог немного пошевелить пальцами, но большой палец все еще оставался скрюченным.
Глаза Нико были закрыты. Вряд ли его мутило: он всегда внимательно наблюдал, когда Мериамон меняла повязки. Ей не следовало разрешать ему ехать верхом так далеко.
Жрица Эшмуна склонилась над бассейном, набрала в горсть воды. Губы ее шевелились. Наверное, молитва или заклинание. Потом она вдруг вылила воду на рану.
Нико задохнулся от боли. Глаза его широко раскрылись, рука спазматически дернулась, лицо посерело.
– Спокойно, – сказала жрица негромко, но в голосе ее прозвучал металл.
– Холодно, – пожаловался он.
– Зима, – ответила жрица. Она снова зачерпнула горстью воды, снова омыла его руку. И еще раз.
– Я ничего не чувствую, – сказал Нико. Мериамон тоже не чувствовала.
Впрочем, нет. Что-то было, слабое, такое слабое, что ее тень почти не шелохнулась. Это был не тот порыв силы, который она знала в себе, не блеск пламени, которым был Александр. Это было вообще почти не здесь.
Жрица осторожно обтерла руку Нико краем своего покрывала, затем снова ее забинтовала, наложила лубки.
Нико не мог сопротивляться, каждое движение причиняло ему страшную боль. Но он сказал:
– Я не вижу никакого чуда.
– Никакого. – Жрица была спокойна.
– Полагаю, – сказал он, – что ваш бог не захотел удостоить меня своей милостью.
– Это как он решит. – Жрица закончила перевязку, закрепила концы, набросила ему на шею перевязь. – Эшмун благословит и сохранит тебя, – сказала она.
Это было разрешение идти. Мериамон повиновалась без колебаний. Нико, в глазах которого стояло множество вопросов, последовал ее примеру неохотно. Он не испытывал ни священного трепета, ни успокоения. Он был зол.
– Глупости! – заявил он.
– Нет, – возразила Мериамон, – это не глупости.
Нико смотрел на нее хмуро. Он устал, рука болела, конечно, он был зол и будет винить ее в том, что она позволила ему делать то, чего ему хотелось. Если бы он получил свое чудо, он начал бы сомневаться в нем. Он был эллином. Они все такие.
Внезапно Мериамон почувствовала, что очень устала от этих эллинов. Она не пошла назад к храму, а свернула на маленький дворик. Каменный человек стоял в середине, массивный, угловатый и, несомненно, из страны Кемет. На постаменте было вырезано его имя, и титулы, и все другие знаки его бессмертия, сохранившиеся в этом чужом месте.
Она остановилась прямо перед ним. Он был каменный, не живой и не дрожал в этом чуждом холоде; он стоял в своей складчатой одежде, прижав к груди посох и бич, подняв голову, увенчанную короной Двух Царств, устремив неподвижный взор за горизонт.
Она провела пальцем по резному овалу, заключавшему его имя. Нек-тар-аб. Нектанебо. В лице было много сходства: лицо жителя Верхнего Египта; длинные глаза, широкий нос, полные губы. Он был гораздо больше похож на эфиопа, чем она, чья мать родилась в Дельте.
Неожиданные и непрошеные, из глаз ее брызнули слезы. Говорили, что он бежал к родственникам в Эфиопию, бежал, как трус, от персов и их мощи. Персы лгут. Он погиб, когда пали Фивы – его последнее великое творение, рухнувшее перед объединенной силой магов; в нем не осталось магической силы, но хватило силы обычной, чтобы погибнуть в бою от персидского меча. Его тело лежит в тайной гробнице в Красной Земле, тщательно охраняемое от воров, а его дух ушел глубоко под землю.
Она была его наследием. У нее было мало знаний, мало силы. Она только видела сны. Она никогда не владела магией, как он. Она никогда не будет носить Двойную Корону. Она была лишь глазами, голосом и проблеском воспоминания.
– Твой отец?
Мериамон не обернулась. Она чувствовала его приближение, как огонь на своей коже.
– Отец, – подтвердила она.
Александр стоял позади нее, несомненно, глядя вверх, в лицо человека, чья воля вызвала его к жизни.
Это было деяние бога. Мериамон поцеловала холодный камень и пошла прочь, позволив ветру высушить слезы на ее лице.
С Александром не было никого. Он пришел сюда один, ведомый, как и она, случаем или богом.
– Ты оплакиваешь его, – сказал он.
– Я оплакиваю себя.
– И себя тоже, – подтвердил он.
– Он редко бывал дома, – сказала Мериамон. – Он был царем, он был магом, он все время был далеко, но он был нашим щитом против тьмы.
– Он был твоим отцом.
– Да. – Мериамон снова взглянула на каменное лицо. Оно никогда не было таким спокойным у живого человека, никогда не было таким серьезным, даже во время великих магических таинств. Он был грозным – да. Но он был и быстрым, нервным в движениях, мог внезапно рассмеяться. Он любил сам объезжать своих лошадей и смеялся над этим, говоря, что он такой же скверный, как перс.
– Он совсем не умел петь, – сказала Мериамон. Она не понимала, откуда пришли эти слова. – Он не мог верно взять ни одной ноты и всегда удивлялся, как это я никогда не фальшивлю. Даже если я специально старалась, шутки ради. Он называл меня одаренной богами сладкоголосой певицей Амона. – Горло ее перехватило. Она с трудом сглотнула. – Теперь я совсем не могу петь. Я не пела с тех пор, как покинула Египет.
– Ты так скучаешь по нему?
– Больше того. Ностальгия – у вас, эллинов, даже есть слово для этого. Какое у вас есть слово, чтобы назвать сердце, которое не может жить нигде, кроме как в родной стране?
– Нам тоже это знакомо, – сказал он. – Изгнание – тяжкое наказание, даже для нас, хотя мы скитаемся по свету по своей воле.
– Но я не изгнанница. Я сама захотела придти. Хотела увидеть иные небеса, посмотреть на другие лица. Но, как только я это сделала, ушла музыка.
– Может быть, она еще вернется.
– Она вернется, – сказала Мериамон, – когда я вернусь в Египет.
– Тогда возвращайся скорее, ради твоей музыки.
Она пожала плечами.
– Я там, где желают боги. Музыка тут ни при чем.
– Это не так, если ты лишилась ее.
– А ты лишился чего-нибудь, оказавшись так далеко от Македонии? – спросила она.
– Македония – это я сам. – Александр сказал это просто, без тени вызова. – Земля – там же, где была, и такая же, как была, и, когда придет время, я вернусь к ней. Но не теперь. Передо мной лежит весь мир, я одержал достаточно побед, чтобы они дали мне крылья, но в конце концов я едва начал летать.
– Полетит ли с тобой твоя армия?
– Они последуют за мной, куда бы я ни пошел. Они последуют, Мериамон понимала это.
– Куда же? – спросила она, и сердце ее забилось. Именно этого она хотела, за этим пришла. Одно только слово.
Он не ответил сразу. Она взглянула на него. Александр всматривался в лицо статуи ее отца, словно хотел прочитать в нем ответ, словно своим страстным желанием мог заставить каменное изваяние пробудиться и заговорить. Но в нем не было магии, она была не для него, чья сущность и царственность были делом богов.
Ему не нужна была магия: он мог видеть дальше любого предсказателя, стоило ему только захотеть.
– Мне нужно укрепиться на море, – сказал он немного погодя. – Это только благоразумие, поскольку Персия всегда была здесь сильна. Поэтому я взял Финикию, чьи корабли сражаются за Великого Царя. А затем придет черед Дария. Он будет сражаться со мной – вельможи заставят. Тогда от моря, оставив своих людей править городами за моей спиной, я пойду в глубь страны, чтобы отомстить персам, как того хотел и мой отец.
– Море – не только Финикия, – сказала Мериамон, – и империя – не только Азия.
Кто-то вмешался в разговор. Нико. Она совсем забыла о нем, а он был рядом, в тени статуи ее отца.
– Ты, конечно, имеешь в виду Египет.
– Конечно. Он ждет, – сказала она, – и скоро устанет ждать и решит, что у варваров хватило духу добраться только до границ империи. Египет восставал и раньше. Что случится, если он опять восстанет? Времени хватит, чтобы поработить его снова.
– Так рассуждает Дарий, – возразил Александр. – Раньше он был храбр и потому стал царем. Но он размяк и привык к роскоши. Я думаю, он отказался бы от моря, если бы я захотел дойти только до него.
– А Египет?
– Разве я хочу Египет?
Мериамон замерла. Царь улыбался. Он испытывал ее. Она тоже постаралась изобразить на своем лице улыбку.
– Ты хочешь Египет, – сказала она. – Там твоя сила.
– Моя сила в Македонии.
– И поэтому ты ее оставил?
Теперь он замер и ответил на ее улыбку сжатыми губами и сверкающим взглядом.
– От глубоких корней дерево растет высоко.
– От глубоких, – согласилась она. – И широко разветвленных. Кто ты такой, Александр? Кто был твой отец?
– Ты хочешь оскорбить мою мать?
Осторожно, опасность. Улыбка Мериамон стала теплее и шире.
– Меньше, чем какую-либо женщину в мире. Мой отец видел твое зачатие, ясно видел в магической воде. Но бог может являться в разных обличьях.
Она все время чувствовала, почти осязала, как слушает Нико – напряженно и молча.
Александр застыл, но в нем был трепет, трепет пламени, которое, даже неподвижное, все равно обжигает.
– Вспомни Тиндарея, – сказала Мериамон, – и Геракла, своего предка.
– Нет, – сказал Александр едва слышно. – Она говорила мне однажды – и не однажды, – но это все вздор. Он никогда не принадлежал только одной женщине. Даже ей. Особенно ей. В ней всегда было слишком много огня.
– Огонь привлекает огонь, – ответила Мериамон. Тихо, так же тихо, как он, как будто это был не ее голос.
– Нет, – сказал он. – Меня породил не бог. Никто никогда не претендовал на меня. Я сын Филиппа и ничей больше.
– Ничей?
Александр больно сжал ей руки.
– Тогда где же был этот бог, когда он был мне нужен? Где он был, когда меня били и морили голодом, чтобы подчинить своей воле? Где он был, когда мой отец менял женщин одну за другой, бросал оскорбления в лицо моей матери и смеялся, когда она упрекала его? Где он был, когда отец насмехался даже надо мной, заведя ублюдка, и выгнал меня, когда я потребовал то, что принадлежало мне по праву? Где он, наконец, был, когда мой отец умер?!
«Это любовь», – подумала Мериамон. Любовь – и ненависть, такая глубокая, что она снова обернулась любовью, отравленная завистью, подслащенная гордостью. Великие люди так редко имеют великих сыновей, а здесь был Филипп, был Александр, и кто бы из них потерпел соперника?
– Говорят, ты убил его, – произнесла она ясно, спокойно и совершенно хладнокровно.
Он не свернул ей шею. Даже не ударил. Он впитал это с молоком матери: никогда не поднимать руку на женщину.
Он отпустил ее. Тяжело дыша, отступил на шаг, и сказал:
– Я мог бы убить его. Я хотел – о боги, гораздо чаще, чем ты можешь представить! Но не так. Не таким орудием.
– Дурак, – сказал Гефестион. Он подошел и стоял позади; было ясно, что он слышал часть разговора. – Он был честным идиотом, госпожа. Он думал, что его презирают из-за более молодого и хорошенького мальчика. Он так долго переживал это, что осталась одна только ненависть.
– Он был безумцем, – сказал Нико, словно эхо царского друга. Но это был его голос, и он сам стоял за спиной Мериамон. – В нем не осталось ничего, кроме злобы. Нет, госпожа. Македонцы всегда были склонны убивать своих царей, это помогает поддерживать в них силу духа. Но не так.
– Я знаю, – ответила Мериамон. И, если она и не знала этого раньше, то должна была понять теперь, когда Александр кричал ей о смерти своего отца. Отца по крови. Это несомненно. Но его отец по духу… – ты не только плоть, Александр. Но у богов свои пути и свое время. Может быть, тебя испытывали и закаляли в горниле. Может быть, они хотели, чтобы ты нашел свой собственный путь.
– Тогда зачем здесь ты? – спросил он.
– Чтобы направить тебя, – ответила она, – может быть, если таков твой выбор.
– Ты хочешь сказать, что у меня есть выбор? Его насмешка заставила ее улыбнуться.
– Я не прокляну тебя, если ты мне откажешь.
– Ну нет. Ты будешь приставать ко мне, пока я не сдамся.
Мериамон слегка пожала плечами.
– Я очень упряма. Это мой порок.
– Как всего вашего народа, – отвечал Александр. – Объясни мне, зачем я должен идти в Египет. – Но прежде чем она заговорила, он предостерегающе поднял руку. – Только не рассказывай мне про богов и предсказания. Объясни мне все здраво. Какая польза Египту от моей войны против Персии? Ее сатрап умер: я сам видел его тело. Остальные вельможи слишком заняты борьбой против меня, чтобы держать ваш народ в повиновении. Вы можете восстать сами и уладить дело без меня. Зачем я вообще нужен?
– Затем, что ты есть, – отвечала Мериамон. – Зачем сотворили тебя боги. Чего ты хочешь, Александр? Ты хочешь отомстить, и только, и быть уверенным, что, пока ты жив, Персия будет держаться подальше от Эллады? Покидая Иссу, ты уже имел все это.
– Я не добьюсь этого, пока Дарий жив и не забыл, что он мужчина.
– Ну хорошо. Допустим, он помнит об этом, допустим, ты заставил его сражаться, допустим, что ты победил. И что дальше? Вернешься домой и будешь царствовать в Пелле, изображая из себя старейшину Эллады? Тебе хватит такой империи?
– Моему отцу хватало.
– Разве?
Лицо Александра было очень спокойным.
– Ты хочешь сказать, что я должен завоевать мир?
– Я говорю, что ты должен попытаться.
– А Египет?
– Египет ждет тебя.
– Я об этом ничего не знаю, – сказал Александр.
– Тогда, возможно, ты должен узнать! – воскликнула Мериамон. – Мы можем научить тебя, Александр. Наша земля очень древняя, и наша сила лежит глубоко. Мы можем дать тебе и то, и другое.
– Можете ли вы сказать мне правду, кто я есть?
– Если ты придешь к нам, – отвечала она, – сможем.
– Мы?
– Мои боги, – сказала Мериамон, – и мой народ.
– Я не верю тебе.
Она улыбнулась.
– Конечно, не веришь. Ты знаешь так мало, а мог бы знать так много… Ты знаешь что-нибудь об оракулах?
Александр был озадачен таким резким поворотом темы, но соображал он быстро.
– Дельфы?
– А, – сказала она, – твой смышленый бог. Нет, я имела виду твоего отца. Который говорит из твоей родной земли, из Додоны под великими деревьями.
– Он не… – Александр закрыл рот, потом заговорил снова: – Да, я знаю Додону.
– Это один конец мира, – продолжала Мериамон, – но есть и другой. Глубоко в пустынях Ливии, за горизонтом Двух Царств, из песка и глубоких вод говорит голос бога. В моей стране мы называем его Амоном, тайным богом, богом-небом, царем богов. У вас это Зевс, и это его голос говорит из деревьев.
Она завладела его вниманием. Он склонился к ней, трепеща, как охотничья собака, учуявшая след. Позади него статуя ее отца стала как будто выше, глаза заблестели.
– Это место я тоже знаю, – сказал он. – Его называют Сива.
– Да, – ответила Мериамон, – его называют Сива. Она ждет тебя, если только ты захочешь прийти туда. Там скрыта вся правда о том, кто ты такой.
– Но, – возразил Александр, проверяя ее даже теперь, ибо он был Александр, – что толку в правде, если персы нападут на меня с тыла?
– Персия ничего не сможет сделать, если империя будет завоевана в честном бою.
Его напряжение слегка спало, но брови были нахмурены.
– Мы снова вернулись к тому же. Ты хочешь, чтобы я завоевал мир.
– Неужели ты боишься попробовать сделать это?
Александр вспыхнул. Она улыбнулась.
– Может быть, это вам надо бояться, – возразил он. – Откуда вы знаете, что я сделаю с вашей страной, если завоюю ее?
– Это дело богов, – ответила Мериамон.
– Ты просто сумасшедшая, ты знаешь это?
– Да.
Александр посмотрел на нее, такую спокойную под сенью богов и тенью ее отца и вдруг рассмеялся:
– Ну что ж, я есть я. Я сделаю это. Я стану царем Египта.
Часть II
ТИР
10
Мериамон должна была бы быть довольна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40