Она не хотела приехать хоть сколько-нибудь предубежденной, чтобы это не сказалось на статье. И она не готовилась к интервью, решив, что будет действовать по обстановке. За исход интервью она не опасалась. С профессиональной точки зрения она была в хорошей форме.
А вот ее душевное состояние оставляло желать лучшего. Почему? Джослин была жестоко уязвлена. Даже немного удручена. Ведь она все-таки ослушалась Кляйнзингера и пересекла линию, за которой он велел оставаться всем присутствовавшим на съемке того памятного эпизода. Никто ее не окликнул и не одернул – это могли счесть бестактным, да и Мерри могла обратить внимание на то, что за ней наблюдают. Да к тому же Джослин была женщиной. Трудно сказать, что на нее тогда нашло и почему она решила пересечь линию – разве что как журналистка она воспринимала любые ограничения как вызов, как барьер, который нужно взять. Нет, она не была угнетена, скорее, увиденное раздосадовало ее. По какой-то необъяснимой причине Джослин возмутило, что у Мерри Хаусман такие упругие и высокие груди, что у нее вообще есть груди.
А вот Гарднер подействовал на нее успокаивающе. Не зря все-таки его так высоко ценили. То, что он оставался настолько же моложав и красив, как и тридцать лет назад, заставляло замирать сердца всех женщин, которые помнили его с давних пор, даже с детства. Помогало им вновь ощутить себя молодыми. В полумраке кинозала каждая любовавшаяся им женщина вспоминала, как любовалась им раньше и как молодо и свежо тогда выглядела. Его кошачья грация и безупречные манеры словно счищали с женщин ржавчину времени.
Да, именно благодаря Гарднеру Джослин и вспомнила про Мередита Хаусмана. Ей бы самой это в голову не пришло, но даже сейчас она не мчалась бы через пустыню к Мередиту, если бы единственной целью ее поездки было желание обрести в его объятиях утешение, в котором она (хотя сама отказывалась себе в этом признаться) остро нуждалась. Нет, влекло ее к Мередиту еще и чисто журналистское рвение. Хотя она и предвкушала встречу с ним не только как журналистка. Блаженство, которое испытывали другие женщины в присутствии стареющих идолов вроде Гарднера или Хаусмана, Джослин ощущала сильнее, поскольку ее переживания не только рождались в воображении, но и достаточно ярко воспроизводились в памяти. Джослин давно приучила себя не быть сентиментальной и не доверять сентиментальным чувствам или воспоминаниям. Но все же, оставаясь женщиной, она не могла заставить себя забыть, что в свое время Мередит Хаусман был ее любовником.
Приспустив боковое стекло, Джослин подставила лицо под струи жаркого воздуха пустыни. Щурясь под ярким солнечным светом, она задумчиво разглядывала ленточку шоссе, которая постепенно суживалась, а потом и вовсе терялась в бескрайней голой равнине.
Было уже почти шесть, когда Джослин добралась до Палм-Спрингса. Она остановилась в мотеле и позвонила Мередиту в гостиницу «Палм-Спрингс Билтмор». Телефонистка, выяснив, кто звонит, попросила Джослин подождать, пока она передаст мистеру Хаусману сообщение и узнает, согласится ли он говорить. В ожидании Джослин присела на кровать. Ей хотелось курить, но она не могла решить, может ли положить трубку и отойти, чтобы взять с туалетного столика сумочку, в которой оставила сигареты. Это займет всего несколько секунд. Потом она подумала, что могла уже несколько раз прогуляться до столика и вернуться обратно. Она уже решилась было отложить трубку и встать, как трубка вдруг ожила и знакомый голос произнес:
– Привет, Джослин, как дела? – Прекрасно. А как ты?
– Все хорошо, – ответил он.
– Я приехала, чтобы поговорить с тобой.
– Приехала? Ты здесь, в Палм-Спрингсе?
– Да, я здесь. – И она назвала мотель, в котором остановилась.
– Ты по-прежнему в «Пульсе»?
– Да, но только меня перебросили из Парижа в Лос-Анджелес. Я и сейчас работаю над статьей. О тебе и о твоей дочери.
– Понятно, – протянул Мередит.
Резкости в его голосе она не услышала. Скорее, в интонации прозвучали задумчивые нотки.
– Конечно, я могла позвонить тебе из Лос-Анджелеса, – сказала Джослин, – но мы уже столько лет не виделись. Вот я и решила, что позволю себе на денечек вырваться из смога, махнуть через пустыню и поужинать с тобой. Или выпить по коктейлю. Как удобнее.
– Да, давай поужинаем. Ты можешь приехать ко мне в гостиницу? Скажем, часов в восемь.
– Прекрасно, я приеду. – Хорошо.
Она положила трубку, скинула одежду и пошла принимать душ. Но прежде чем пустить воду, остановилась перед зеркалом и придирчиво осмотрела себя. Задрала голову, чтобы не отвисал подбородок, потом глубоко вздохнула и выпятила грудь. Затем выдохнула, еще раз оглядела себя и ступила под душ. Воду она пустила обжигающе-горячую, которую едва могла терпеть.
В восемь Джослин позвонила Мередиту в номер из вестибюля «Палм-Спрингс Билтмора» и сообщила о своем приходе. Он сказал, что уже спускается. Джослин потратила уйму времени, чтобы хорошо выглядеть, оделась с особой тщательностью и решила дожидаться Мередита стоя. Сидящая женщина всегда выглядит менее элегантно, чем стоящая. Джослин же отдавала себе отчет в том, что не принадлежит к числу тех немногих счастливиц, которые сохраняют грацию и блеск даже тогда, когда привстают с кресла. Словом, она ждала стоя. Возможно, именно поэтому ей показалось, что прошел едва ли не час Она уже даже начала придумывать для Мередита возможные оправдания. Возможно, эта гостиница по планировке похожа на «Беверли-Хиллс» и Мередиту приходится плутать по бесконечным коридорам.
Когда Мередит, наконец, появился, оказалось, что оправдание у него и в самом деле есть, но вовсе не такое, какое ожидала Джослин. Мередит вышел из лифта вместе с молоденькой девушкой. Улыбка так и застыла на губах Джослин. Она бросила взгляд на свое отражение в зеркальной колонне и отметила, что выглядит замечательно. Но почувствовала себя последней идиоткой.
Мередит любезно представил журналистку своей даме. Джослин окинула Нони Грин изучающим взглядом, решила, что девчонка и впрямь настолько молода, насколько выглядит, и, конечно, задумалась, что бы это могло значить. Впрочем, гадать она не стала. Догадки частенько ее подводили, да и потом не стоило тратить на это время. Ближайшие полчаса покажут, что к чему.
Мередит повел обеих женщин в ресторан и заказал шампанское и коктейли. Потихоньку завязалась беседа. Потягивая шампанское, Мередит рассказал Джослин про съемки «Нерона» в Испании. Джослин объяснила, чем был вызван ее перевод из Парижа в Лос-Анджелес. Нони вежливо поинтересовалась: случалось ли Джослин уже бывать в Палм-Спрингсе и долго ли она собирается здесь оставаться.
Услышав «нет» в ответ на оба вопроса, Нони сокрушенно покачала головой и с улыбкой сказала:
– Как жаль, я бы показала вам город. Поводила бы по магазинам, познакомила с лучшим парикмахером… В одиночку вы бы на это полдня потратили.
Речь Нони лилась так плавно и гладко, что Джослин даже заподозрила, не подучил ли девчонку Мередит. Допив коктейль, Нони поднялась из-за стола, и в ту же секунду Мередит тоже встал. Нони поблагодарила его за приятно проведенное время и извинилась перед Джослин, сказав, что ее ждут на приеме.
– Я буду с нетерпением дожидаться выхода вашего фильма, – сказала Джослин. – До свидания, Нони. Желаю вам удачи.
– Спасибо, – ответила та и мило улыбнулась. – Надеюсь, что мы еще встретимся. До свидания, мисс Стронг.
С этими словами она обернулась к Мередиту, чмокнула его в щеку и зашагала к дверям. Джослин не поняла, что означало это «мисс Стронг»: проявление школьных манер или подчеркнутую холодность, но ломать голову не стала.
– Я бы, пожалуй, выпила еще шампанского, – сказала она. Когда Мередит минут десять назад предложил ей еще шампанского, Джослин отказалась, теперь же позволила себе расслабиться. Мередит тоже оживился. Возможно, вечер еще удастся спасти, подумала Джослин.
Совершенно естественно и как бы между прочим она перевела разговор на интересующую ее тему.
– Не подумай, что спешу узнать все, что мне надо, чтобы мы могли потом спокойно понаслаждаться обществом друг друга, – сказала она. – Просто по-другому нельзя. Ведь я даже не могу спросить тебя «Как твои дела?», не держа в уме, что должна получить материал для статьи. Так что лучше начать. Тогда нам не придется опасаться запретных тем и…
– Запретных? Что ты имеешь в виду?
– Я не хочу, чтобы ты оставался в неведении относительно любых вопросов, которые могут интересовать мой журнал.
– Что ж, вполне справедливо.
– Тем более что я считаю себя твоим другом.
– Спасибо, я тоже, – сказал он. – Давай начнем, что ли?
Мередит заговорщически улыбнулся, а потом прибавил:
– Или сначала закажем поесть?
– Давай, а то я просто умираю от голода. Должно быть, воздух пустыни так действует.
– Да, это одна из притягательных особенностей Палм-Спрингса, – сказал Мередит. – Даже больные в его климате чувствуют себя здоровыми.
Они заказали по бифштексу и бутылку кларета. Когда официант, приняв заказ, отошел, Джослин сказала, что хотела бы услышать мнение Мередита о будущем Мерри в кино.
– Да, ты предупредила по телефону, что интересуешься Мерри. – Мередит откинулся на спинку стула, улыбнулся и слегка встряхнул головой – его знаменитый и совершенно естественный жест – и сказал:
– Это очень непростой вопрос. Мне было бы трудно ответить на него любому журналисту. Тебе же… Господи! Нет, это невозможно.
– Что ты имеешь в виду?
– Никакому журналисту отвечать на этот вопрос я бы не стал. Другу это должно быть ясно.
– А другу-журналисту?
– Это зависит от того, насколько он мне друг.
– Насколько ты сам хочешь. Настоящий друг.
– Что же, придется тебе довериться.
– Ты считаешь, что это рискованно?
– Нет. Но ты понимаешь, почему я так говорю. Я не смог стать настоящим отцом для Мерри. Да что там настоящим – хоть каким-то отцом. Впрочем, девочка может обойтись без отца. Многие девочки растут без отцов. Но в таком случае у девочки должна быть хорошая мать. Я же даже этого ей не дал. Ты же помнишь, из-за чего мы порвали с Элейн. Это было почти на твоих глазах. Можно даже не напоминать. И тот другой раз, с Карлоттой…
– Да, – тихо сказала Джослин. – Я помню.
– Что я могу сказать? Имею ли я право даже рассуждать на эту тему? Жаль только, что именно ты готовишь эту статью.
– Да, я уже об этом думала, – созналась Джослин. – И довольно долго. Только пришла к выводу, что, откажись я, они поручили бы это кому-то другому.
– Да, пожалуй, ты права.
– И все же, что ты думаешь? Я спрашиваю как друг.
– Хорошо, – кивнул Мередит. – У Мерри довольно трудная судьба. Как, впрочем, и у меня. И многих других. Но я все же ощущаю свою ответственность за нее. Поэтому ее решение связать жизнь с кино… словом, оно меня и радует и огорчает.
– Почему?
– То, что она выбрала кинематограф, означает, что… между нами есть близость и взаимопонимание. И это меня, естественно, радует. Я благодарен ей за то, что она сохранила хоть какие-то чувства по отношению ко мне.
– Ты сказал, что ее решение тебя еще и огорчает.
– Да. Конечно, и огорчает тоже. Я же знаю, что такое жизнь в кино. Чего от нее можно ожидать. И я знаю, что надежды Мерри на то, чтобы обрести счастье, довольно призрачны. Себя мне, конечно, не жаль. Я сам выбрал эту дорогу, заключив сделку с дьяволом. В чем-то преуспел. Что-то потерял. Но когда начинаю думать о дочери, то понимаю, что именно того, чего я ей больше всего желаю и о чем мечтаю, у нее не будет. Я тоже был всего этот лишен.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Джослин.
– Трудно сразу сказать. Можно составить целый список. Прежде всего, конечно, семья. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Не просто сама семья, но сопутствующая ей жизненная стабильность. Возможность повзрослеть а состариться в кругу близких людей. Понимаешь?
– Но при чем здесь кинематограф? – переспросила Джослин. – Ведь не только у людей, связанных с кино, возникают трудности с семьей. Многие, очень многие лишены семьи и стабильности. Даже родственных корней. Я знаю.
– Да, я понимаю. Но в мире кино это более распространено, так что, избери она другую профессию, все могло бы сложиться иначе.
– Возможно, – сказала Джослин.
– Помню, о чем я мечтал, когда малышка только появилась на свет. Но все сложилось совсем не так. Я помню все, что тогда случилось. Ты, конечно, не виновата. Вина лежит только на мне. И еще на Элейн, частично. Но Мерри-то ни в чем не виновата.
– Да, ты прав.
– Знаешь, теперь я уже рад, что ты приехала. И что статью поручили написать тебе. Я ведь старался не думать на эту тему. Отгонял от себя прочь тягостные мысли. Возможно, еще потому, что теперь, когда Мерри тоже начала сниматься в кино, я почувствовал, что старею. А в твоем присутствии мне легче свыкнуться с этим, так что я могу думать о чем-то более важном.
– Я тебя прекрасно понимаю. Сегодня в студии, наблюдая за Мерри и вспоминая… нас, я вообще ощутила себя старухой. С тобой мне куда приятнее.
– Как она тебе понравилась?
– Трудно сказать. Ты же знаешь, как это делается. Снимают такими крохотными кусочками.
– Да, я знаю.
– Кстати, вспомнила. Она снималась в полуобнаженном виде для европейского проката. Я хочу спросить тебя уже как журналист: как ты это прокомментируешь?
– Для меня это несколько неожиданно. Позволь подумать… Ты могла бы написать, что раз Кляйнзингер считает ее достаточно взрослой для такого рода сцен, то она, должно быть, и впрямь достаточно взрослая, чтобы принимать подобные решения самостоятельно. Да и что тут такого? Кляйнзингер – самый безобидный старый волокита во всем Голливуде!
– Я знаю, – кивнула Джослин. – Но должна была задать тебе этот вопрос.
– Ну что, с работой покончено?
– Да.
– Отлично. Выпей еще вина.
– Спасибо.
Джослин пристально посмотрела на него, пока Мередит наливал вино – сначала в ее бокал, а потом в свой. Мередит был по-прежнему красив. Черты лица были, пожалуй, помягче, чем у Гарднера, но Мередит казался от этого еще привлекательнее. Причем возраст его только красил. Появившиеся морщинки делали его облик интереснее и благороднее, чем в самом начале карьеры.
– Я хотела попросить у тебя прощения, – сказала Джослин.
– За что?
– Я знаю, что ты меня не обвиняешь. Ты справедлив и благороден. Но прежде мне это и в голову не приходило. Теперь же, когда ты про это сказал… Да, ужасное совпадение…
– Что именно?
– То, что случилось тогда с нами. И как случившееся отразилось на судьбе Мерри.
– Не стоит об этом думать, – произнес Мередит. – Мы же не хотели причинить ей боль. Как сказал Шекспир? «Но боги правы, нас за прегрешенья казня плодами нашего греха». Хотя не всегда выходит именно так. Нам так просто привычнее думать. В той же пьесе он выразил это иначе, более жизненно. «Как мухам дети в шутку, нам боги любят крылья обрывать».
– Мне, кажется, это уже звучит не столь зловеще.
– Нет, наоборот. Так, во всяком случае, я считаю. Ты только подумай немного над этими строками, и ты поймешь, насколько мы все беспомощны, бессильны и одиноки.
– Мне вовсе не одиноко тут с тобой.
– Возможно, – согласился Мередит. – Даже в нашем безумном мире выдаются порой спокойные минутки. Не хочешь бренди с кофе?
Чуть поколебавшись, Джослин ответила:
– Хочу, но предпочла бы, чтобы мы поехали ко мне.
– Увы, не могу.
– Почему не можешь?
– Меня ждут на приеме, на который поехала Нони.
– Господи, неужели ты не можешь от него отвертеться?
– Нет, – покачал головой Мередит. – Возможно, я не должен тебе это говорить, но я живу здесь с ней. А наша встреча… Понимаешь, это вроде трюка старого игрока в покер. Показываешь лучшую карту, чтобы все подумали, что ты блефуешь. Я показал тебе Нони, потому что это был лучший способ, чтобы тебя одурачить. Прости, пожалуйста.
– Ничего, – сказала Джослин. – Тебе не за что извиняться. Но и голову из-за нее терять тебе тоже не пристало.
– Увы, ничего другого мне не остается. Ей девятнадцать. Мне – пятьдесят два. Кроме нее, меня больше ни на кого не хватает. Не знаю, можешь ли ты в это поверить?
– Поскольку мне больше ничего не достается, остается только поверить, – с наигранной веселостью произнесла Джослин.
Она встала из-за стола. Мередит тоже поднялся.
– Разве тебе уже пора? – спросил он.
– Да, мне лучше уйти, – сказала Джослин.
Как ни в чем не бывало она запечатлела на его щеке поцелуй, пытаясь скрыть досаду и разочарование. Затем, медленно и небрежно вышагивая, она покинула ресторан, пересекла вестибюль и не спеша вышла к стоянке.
Вернувшись в мотель, Джослин плюхнулась в кресло, закурила и поняла, что не может больше оставаться одна в пустом номере посреди голой пустыни. Она поспешно собрала вещи, покидала их в дорожную сумку и погнала автомобиль в Лос-Анджелес.
Десять дней спустя, ближе к вечеру Мерри позвонил Артур Уеммик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
А вот ее душевное состояние оставляло желать лучшего. Почему? Джослин была жестоко уязвлена. Даже немного удручена. Ведь она все-таки ослушалась Кляйнзингера и пересекла линию, за которой он велел оставаться всем присутствовавшим на съемке того памятного эпизода. Никто ее не окликнул и не одернул – это могли счесть бестактным, да и Мерри могла обратить внимание на то, что за ней наблюдают. Да к тому же Джослин была женщиной. Трудно сказать, что на нее тогда нашло и почему она решила пересечь линию – разве что как журналистка она воспринимала любые ограничения как вызов, как барьер, который нужно взять. Нет, она не была угнетена, скорее, увиденное раздосадовало ее. По какой-то необъяснимой причине Джослин возмутило, что у Мерри Хаусман такие упругие и высокие груди, что у нее вообще есть груди.
А вот Гарднер подействовал на нее успокаивающе. Не зря все-таки его так высоко ценили. То, что он оставался настолько же моложав и красив, как и тридцать лет назад, заставляло замирать сердца всех женщин, которые помнили его с давних пор, даже с детства. Помогало им вновь ощутить себя молодыми. В полумраке кинозала каждая любовавшаяся им женщина вспоминала, как любовалась им раньше и как молодо и свежо тогда выглядела. Его кошачья грация и безупречные манеры словно счищали с женщин ржавчину времени.
Да, именно благодаря Гарднеру Джослин и вспомнила про Мередита Хаусмана. Ей бы самой это в голову не пришло, но даже сейчас она не мчалась бы через пустыню к Мередиту, если бы единственной целью ее поездки было желание обрести в его объятиях утешение, в котором она (хотя сама отказывалась себе в этом признаться) остро нуждалась. Нет, влекло ее к Мередиту еще и чисто журналистское рвение. Хотя она и предвкушала встречу с ним не только как журналистка. Блаженство, которое испытывали другие женщины в присутствии стареющих идолов вроде Гарднера или Хаусмана, Джослин ощущала сильнее, поскольку ее переживания не только рождались в воображении, но и достаточно ярко воспроизводились в памяти. Джослин давно приучила себя не быть сентиментальной и не доверять сентиментальным чувствам или воспоминаниям. Но все же, оставаясь женщиной, она не могла заставить себя забыть, что в свое время Мередит Хаусман был ее любовником.
Приспустив боковое стекло, Джослин подставила лицо под струи жаркого воздуха пустыни. Щурясь под ярким солнечным светом, она задумчиво разглядывала ленточку шоссе, которая постепенно суживалась, а потом и вовсе терялась в бескрайней голой равнине.
Было уже почти шесть, когда Джослин добралась до Палм-Спрингса. Она остановилась в мотеле и позвонила Мередиту в гостиницу «Палм-Спрингс Билтмор». Телефонистка, выяснив, кто звонит, попросила Джослин подождать, пока она передаст мистеру Хаусману сообщение и узнает, согласится ли он говорить. В ожидании Джослин присела на кровать. Ей хотелось курить, но она не могла решить, может ли положить трубку и отойти, чтобы взять с туалетного столика сумочку, в которой оставила сигареты. Это займет всего несколько секунд. Потом она подумала, что могла уже несколько раз прогуляться до столика и вернуться обратно. Она уже решилась было отложить трубку и встать, как трубка вдруг ожила и знакомый голос произнес:
– Привет, Джослин, как дела? – Прекрасно. А как ты?
– Все хорошо, – ответил он.
– Я приехала, чтобы поговорить с тобой.
– Приехала? Ты здесь, в Палм-Спрингсе?
– Да, я здесь. – И она назвала мотель, в котором остановилась.
– Ты по-прежнему в «Пульсе»?
– Да, но только меня перебросили из Парижа в Лос-Анджелес. Я и сейчас работаю над статьей. О тебе и о твоей дочери.
– Понятно, – протянул Мередит.
Резкости в его голосе она не услышала. Скорее, в интонации прозвучали задумчивые нотки.
– Конечно, я могла позвонить тебе из Лос-Анджелеса, – сказала Джослин, – но мы уже столько лет не виделись. Вот я и решила, что позволю себе на денечек вырваться из смога, махнуть через пустыню и поужинать с тобой. Или выпить по коктейлю. Как удобнее.
– Да, давай поужинаем. Ты можешь приехать ко мне в гостиницу? Скажем, часов в восемь.
– Прекрасно, я приеду. – Хорошо.
Она положила трубку, скинула одежду и пошла принимать душ. Но прежде чем пустить воду, остановилась перед зеркалом и придирчиво осмотрела себя. Задрала голову, чтобы не отвисал подбородок, потом глубоко вздохнула и выпятила грудь. Затем выдохнула, еще раз оглядела себя и ступила под душ. Воду она пустила обжигающе-горячую, которую едва могла терпеть.
В восемь Джослин позвонила Мередиту в номер из вестибюля «Палм-Спрингс Билтмора» и сообщила о своем приходе. Он сказал, что уже спускается. Джослин потратила уйму времени, чтобы хорошо выглядеть, оделась с особой тщательностью и решила дожидаться Мередита стоя. Сидящая женщина всегда выглядит менее элегантно, чем стоящая. Джослин же отдавала себе отчет в том, что не принадлежит к числу тех немногих счастливиц, которые сохраняют грацию и блеск даже тогда, когда привстают с кресла. Словом, она ждала стоя. Возможно, именно поэтому ей показалось, что прошел едва ли не час Она уже даже начала придумывать для Мередита возможные оправдания. Возможно, эта гостиница по планировке похожа на «Беверли-Хиллс» и Мередиту приходится плутать по бесконечным коридорам.
Когда Мередит, наконец, появился, оказалось, что оправдание у него и в самом деле есть, но вовсе не такое, какое ожидала Джослин. Мередит вышел из лифта вместе с молоденькой девушкой. Улыбка так и застыла на губах Джослин. Она бросила взгляд на свое отражение в зеркальной колонне и отметила, что выглядит замечательно. Но почувствовала себя последней идиоткой.
Мередит любезно представил журналистку своей даме. Джослин окинула Нони Грин изучающим взглядом, решила, что девчонка и впрямь настолько молода, насколько выглядит, и, конечно, задумалась, что бы это могло значить. Впрочем, гадать она не стала. Догадки частенько ее подводили, да и потом не стоило тратить на это время. Ближайшие полчаса покажут, что к чему.
Мередит повел обеих женщин в ресторан и заказал шампанское и коктейли. Потихоньку завязалась беседа. Потягивая шампанское, Мередит рассказал Джослин про съемки «Нерона» в Испании. Джослин объяснила, чем был вызван ее перевод из Парижа в Лос-Анджелес. Нони вежливо поинтересовалась: случалось ли Джослин уже бывать в Палм-Спрингсе и долго ли она собирается здесь оставаться.
Услышав «нет» в ответ на оба вопроса, Нони сокрушенно покачала головой и с улыбкой сказала:
– Как жаль, я бы показала вам город. Поводила бы по магазинам, познакомила с лучшим парикмахером… В одиночку вы бы на это полдня потратили.
Речь Нони лилась так плавно и гладко, что Джослин даже заподозрила, не подучил ли девчонку Мередит. Допив коктейль, Нони поднялась из-за стола, и в ту же секунду Мередит тоже встал. Нони поблагодарила его за приятно проведенное время и извинилась перед Джослин, сказав, что ее ждут на приеме.
– Я буду с нетерпением дожидаться выхода вашего фильма, – сказала Джослин. – До свидания, Нони. Желаю вам удачи.
– Спасибо, – ответила та и мило улыбнулась. – Надеюсь, что мы еще встретимся. До свидания, мисс Стронг.
С этими словами она обернулась к Мередиту, чмокнула его в щеку и зашагала к дверям. Джослин не поняла, что означало это «мисс Стронг»: проявление школьных манер или подчеркнутую холодность, но ломать голову не стала.
– Я бы, пожалуй, выпила еще шампанского, – сказала она. Когда Мередит минут десять назад предложил ей еще шампанского, Джослин отказалась, теперь же позволила себе расслабиться. Мередит тоже оживился. Возможно, вечер еще удастся спасти, подумала Джослин.
Совершенно естественно и как бы между прочим она перевела разговор на интересующую ее тему.
– Не подумай, что спешу узнать все, что мне надо, чтобы мы могли потом спокойно понаслаждаться обществом друг друга, – сказала она. – Просто по-другому нельзя. Ведь я даже не могу спросить тебя «Как твои дела?», не держа в уме, что должна получить материал для статьи. Так что лучше начать. Тогда нам не придется опасаться запретных тем и…
– Запретных? Что ты имеешь в виду?
– Я не хочу, чтобы ты оставался в неведении относительно любых вопросов, которые могут интересовать мой журнал.
– Что ж, вполне справедливо.
– Тем более что я считаю себя твоим другом.
– Спасибо, я тоже, – сказал он. – Давай начнем, что ли?
Мередит заговорщически улыбнулся, а потом прибавил:
– Или сначала закажем поесть?
– Давай, а то я просто умираю от голода. Должно быть, воздух пустыни так действует.
– Да, это одна из притягательных особенностей Палм-Спрингса, – сказал Мередит. – Даже больные в его климате чувствуют себя здоровыми.
Они заказали по бифштексу и бутылку кларета. Когда официант, приняв заказ, отошел, Джослин сказала, что хотела бы услышать мнение Мередита о будущем Мерри в кино.
– Да, ты предупредила по телефону, что интересуешься Мерри. – Мередит откинулся на спинку стула, улыбнулся и слегка встряхнул головой – его знаменитый и совершенно естественный жест – и сказал:
– Это очень непростой вопрос. Мне было бы трудно ответить на него любому журналисту. Тебе же… Господи! Нет, это невозможно.
– Что ты имеешь в виду?
– Никакому журналисту отвечать на этот вопрос я бы не стал. Другу это должно быть ясно.
– А другу-журналисту?
– Это зависит от того, насколько он мне друг.
– Насколько ты сам хочешь. Настоящий друг.
– Что же, придется тебе довериться.
– Ты считаешь, что это рискованно?
– Нет. Но ты понимаешь, почему я так говорю. Я не смог стать настоящим отцом для Мерри. Да что там настоящим – хоть каким-то отцом. Впрочем, девочка может обойтись без отца. Многие девочки растут без отцов. Но в таком случае у девочки должна быть хорошая мать. Я же даже этого ей не дал. Ты же помнишь, из-за чего мы порвали с Элейн. Это было почти на твоих глазах. Можно даже не напоминать. И тот другой раз, с Карлоттой…
– Да, – тихо сказала Джослин. – Я помню.
– Что я могу сказать? Имею ли я право даже рассуждать на эту тему? Жаль только, что именно ты готовишь эту статью.
– Да, я уже об этом думала, – созналась Джослин. – И довольно долго. Только пришла к выводу, что, откажись я, они поручили бы это кому-то другому.
– Да, пожалуй, ты права.
– И все же, что ты думаешь? Я спрашиваю как друг.
– Хорошо, – кивнул Мередит. – У Мерри довольно трудная судьба. Как, впрочем, и у меня. И многих других. Но я все же ощущаю свою ответственность за нее. Поэтому ее решение связать жизнь с кино… словом, оно меня и радует и огорчает.
– Почему?
– То, что она выбрала кинематограф, означает, что… между нами есть близость и взаимопонимание. И это меня, естественно, радует. Я благодарен ей за то, что она сохранила хоть какие-то чувства по отношению ко мне.
– Ты сказал, что ее решение тебя еще и огорчает.
– Да. Конечно, и огорчает тоже. Я же знаю, что такое жизнь в кино. Чего от нее можно ожидать. И я знаю, что надежды Мерри на то, чтобы обрести счастье, довольно призрачны. Себя мне, конечно, не жаль. Я сам выбрал эту дорогу, заключив сделку с дьяволом. В чем-то преуспел. Что-то потерял. Но когда начинаю думать о дочери, то понимаю, что именно того, чего я ей больше всего желаю и о чем мечтаю, у нее не будет. Я тоже был всего этот лишен.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Джослин.
– Трудно сразу сказать. Можно составить целый список. Прежде всего, конечно, семья. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Не просто сама семья, но сопутствующая ей жизненная стабильность. Возможность повзрослеть а состариться в кругу близких людей. Понимаешь?
– Но при чем здесь кинематограф? – переспросила Джослин. – Ведь не только у людей, связанных с кино, возникают трудности с семьей. Многие, очень многие лишены семьи и стабильности. Даже родственных корней. Я знаю.
– Да, я понимаю. Но в мире кино это более распространено, так что, избери она другую профессию, все могло бы сложиться иначе.
– Возможно, – сказала Джослин.
– Помню, о чем я мечтал, когда малышка только появилась на свет. Но все сложилось совсем не так. Я помню все, что тогда случилось. Ты, конечно, не виновата. Вина лежит только на мне. И еще на Элейн, частично. Но Мерри-то ни в чем не виновата.
– Да, ты прав.
– Знаешь, теперь я уже рад, что ты приехала. И что статью поручили написать тебе. Я ведь старался не думать на эту тему. Отгонял от себя прочь тягостные мысли. Возможно, еще потому, что теперь, когда Мерри тоже начала сниматься в кино, я почувствовал, что старею. А в твоем присутствии мне легче свыкнуться с этим, так что я могу думать о чем-то более важном.
– Я тебя прекрасно понимаю. Сегодня в студии, наблюдая за Мерри и вспоминая… нас, я вообще ощутила себя старухой. С тобой мне куда приятнее.
– Как она тебе понравилась?
– Трудно сказать. Ты же знаешь, как это делается. Снимают такими крохотными кусочками.
– Да, я знаю.
– Кстати, вспомнила. Она снималась в полуобнаженном виде для европейского проката. Я хочу спросить тебя уже как журналист: как ты это прокомментируешь?
– Для меня это несколько неожиданно. Позволь подумать… Ты могла бы написать, что раз Кляйнзингер считает ее достаточно взрослой для такого рода сцен, то она, должно быть, и впрямь достаточно взрослая, чтобы принимать подобные решения самостоятельно. Да и что тут такого? Кляйнзингер – самый безобидный старый волокита во всем Голливуде!
– Я знаю, – кивнула Джослин. – Но должна была задать тебе этот вопрос.
– Ну что, с работой покончено?
– Да.
– Отлично. Выпей еще вина.
– Спасибо.
Джослин пристально посмотрела на него, пока Мередит наливал вино – сначала в ее бокал, а потом в свой. Мередит был по-прежнему красив. Черты лица были, пожалуй, помягче, чем у Гарднера, но Мередит казался от этого еще привлекательнее. Причем возраст его только красил. Появившиеся морщинки делали его облик интереснее и благороднее, чем в самом начале карьеры.
– Я хотела попросить у тебя прощения, – сказала Джослин.
– За что?
– Я знаю, что ты меня не обвиняешь. Ты справедлив и благороден. Но прежде мне это и в голову не приходило. Теперь же, когда ты про это сказал… Да, ужасное совпадение…
– Что именно?
– То, что случилось тогда с нами. И как случившееся отразилось на судьбе Мерри.
– Не стоит об этом думать, – произнес Мередит. – Мы же не хотели причинить ей боль. Как сказал Шекспир? «Но боги правы, нас за прегрешенья казня плодами нашего греха». Хотя не всегда выходит именно так. Нам так просто привычнее думать. В той же пьесе он выразил это иначе, более жизненно. «Как мухам дети в шутку, нам боги любят крылья обрывать».
– Мне, кажется, это уже звучит не столь зловеще.
– Нет, наоборот. Так, во всяком случае, я считаю. Ты только подумай немного над этими строками, и ты поймешь, насколько мы все беспомощны, бессильны и одиноки.
– Мне вовсе не одиноко тут с тобой.
– Возможно, – согласился Мередит. – Даже в нашем безумном мире выдаются порой спокойные минутки. Не хочешь бренди с кофе?
Чуть поколебавшись, Джослин ответила:
– Хочу, но предпочла бы, чтобы мы поехали ко мне.
– Увы, не могу.
– Почему не можешь?
– Меня ждут на приеме, на который поехала Нони.
– Господи, неужели ты не можешь от него отвертеться?
– Нет, – покачал головой Мередит. – Возможно, я не должен тебе это говорить, но я живу здесь с ней. А наша встреча… Понимаешь, это вроде трюка старого игрока в покер. Показываешь лучшую карту, чтобы все подумали, что ты блефуешь. Я показал тебе Нони, потому что это был лучший способ, чтобы тебя одурачить. Прости, пожалуйста.
– Ничего, – сказала Джослин. – Тебе не за что извиняться. Но и голову из-за нее терять тебе тоже не пристало.
– Увы, ничего другого мне не остается. Ей девятнадцать. Мне – пятьдесят два. Кроме нее, меня больше ни на кого не хватает. Не знаю, можешь ли ты в это поверить?
– Поскольку мне больше ничего не достается, остается только поверить, – с наигранной веселостью произнесла Джослин.
Она встала из-за стола. Мередит тоже поднялся.
– Разве тебе уже пора? – спросил он.
– Да, мне лучше уйти, – сказала Джослин.
Как ни в чем не бывало она запечатлела на его щеке поцелуй, пытаясь скрыть досаду и разочарование. Затем, медленно и небрежно вышагивая, она покинула ресторан, пересекла вестибюль и не спеша вышла к стоянке.
Вернувшись в мотель, Джослин плюхнулась в кресло, закурила и поняла, что не может больше оставаться одна в пустом номере посреди голой пустыни. Она поспешно собрала вещи, покидала их в дорожную сумку и погнала автомобиль в Лос-Анджелес.
Десять дней спустя, ближе к вечеру Мерри позвонил Артур Уеммик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47