И она следовала этому правилу – по крайней мере, его первой части. На все домашние задания она откровенно махнула рукой. При этом со свойственной ей бесшабашной откровенностью посоветовала Мерри приналечь на все предметы в самом начале.
– Как только преподаватели убедятся в твоих способностях, дальше уже можно не надрываться. К тебе будут относиться как к полезному ископаемому. И никогда не завалят на экзамене, даже если в журнале стоят одни двойки. Самое главное – произвести на них впечатление, а потом можешь наплевать на учебу. А на втором или третьем курсах можешь даже в начале не налегать на учебу – тебя уже будут знать. Они ведь только про нас и говорят все время. Господи, я бы на их месте свихнулась от тоски.
Не слишком утруждая себя занятиями, Сара каждый вечер ходила в гриль-бар, который все называли просто «точкой». Иногда она приглашала Мерри с собой. Они посещали также ресторанчик «Д'Андреас», где ели пиццу и попивали пиво. Жизнь била ключом, но Мерри стала подмечать, что платья становятся ей тесноваты. Она поделилась этой новостью с Сарой, которая научила ее принятому в Древнем Риме обычаю – после трапезы и возлияний уединяться с перышком.
– А зачем перышко?
– Пощекотать им заднюю стенку горла. И вызвать рвоту.
– Господи, как это противно!
– Ничего, привыкнешь. Зато не располнеешь. В противном случае тебе придется отказаться от многих жизненных радостей.
Мерри пришлось согласиться. Тем более что, недвусмысленно намекнула Сара, среди жизненных радостей, от которых пришлось бы отказаться Мерри, была и сама Сара. Поэтому каждый вечер, возвратившись в общежитие из «точки», «Д'Андреас» или других подобных заведений, Мерри уединялась в ванной с павлиньим перышком, которое приобрела в одной из местных лавок, и очищала желудок. Она оставалась стройной и больше не испытывала отвращения к этой процедуре.
По уик-эндам Мерри скучала, потому что Сара уезжала в Нью-Йорк, где встречалась с каким-то мужчиной. От вечеринок со студентами мужских колледжей Мерри воротила нос, мотаться на выходные в Нью-Йорк ей тоже не улыбалось, поэтому она оставалась в общежитии и за два дня выполняла все задания, которые накапливались за учебную неделю. Поскольку девушка она была смышленая и сообразительная, то все бы так и продолжалось, если бы в один воскресный вечер Сара не осталась в Нью-Йорке.
Все случилось внезапно. Сара бросила Скидмор, вышла замуж за польского князя и улетела с ним в Рим. Бам! Словно ее и не было. Мерри, конечно, не рвала от горя волосы, но поступок Сары потряс ее. Как могла Сара бросить колледж, не доучившись чуть больше года? Теперь же, когда Сары рядом не стало, у Мерри пропал стимул учиться. К чему ей учеба? Если она решит всерьез попытать счастья в театре, то четыре года, проведенных в Скидморе, пропадут зря – закончив колледж в двадцать один год, она окажется уже старовата для многих ролей. Некоторые ее сверстники уже успели сделать себе имя и сколотить порядочный капитал.
Пытаясь избавиться от охвативших ее сомнений, Мерри приналегла на учебу, но без особого успеха. В Скидморе в скорлупку просто так не спрячешься – не то что в матриархальной школе «Мазер». И все же Мерри решила взяться за ум. Она припомнила совет Сары о том, что надо произвести впечатление. Пока у нее это не получалось. И совсем плохо обстояли у нее дела с античным искусством – Мерри просто не хватало времени зазубривать тексты слайдов, изображающих египетские фрески, греческие колонны и статуи, римские барельефы. Тогда она использовала последнюю возможность и записалась на консультацию к мистеру Кэнфилду, своему преподавателю, чтобы попросить его помочь ей с этим предметом, сославшись на личные проблемы. Так поступали многие, а Сара говорила, что этот прием никогда не подводит. По крайней мере, преподаватели считали, что у тебя есть хоть какой-то интерес к их предмету, а это было уже много – большинство студенток интересовались только парнями или скаковыми лошадями. Записавшись на консультацию, Мерри тут же выкинула ее из головы, поэтому, когда назначенный час настал, у нее оставалось всего десять минут на то, чтобы сбегать в свою комнату и переодеться – Кэнфилд был известен тем, что обожал заглядывать студенткам за вырез платья.
Крохотный кабинетик Кэнфилда, скорее походящий на каморку, размещался в здании факультета искусств. Кэнфилд был довольно молод и носил козлиную бородку, которую постоянно теребил. Некоторые студентки находили его привлекательным, хотя большинство (в том числе Мерри) полагало, что Кэнфилд похож на дятла. Тем не менее он считался яркой личностью, поскольку блестяще знал свой предмет, обладал едким пытливым умом и не лез в карман за словом. В Скидморе он преподавал по необходимости, поскольку хотел жить и работать неподалеку от Нью-Йорка до тех пор, пока не закончит диссертацию – не то о Грёзе, не то еще о ком-то в этом роде. По всему Скидмору о Кэнфилде ходили самые невероятные слухи – вполне естественно, когда преподаватель женского колледжа молод и холост. Что ж, решила Мерри, скоро она все это выяснит и узнает, каков Кэнфилд вне аудитории и вне античного искусства.
– Заходите, заходите, – пригласил он.
Дверь в его каморку была распахнута, и он услышал шаги Мерри, когда она шла по коридору. Мерри присела на деревянный стул напротив письменного стола Кэнфилда.
– Спасибо, что согласились принять меня, – сказала она.
– Это моя работа, – ответил Кэнфилд. Не слишком многообещающее начало. – Что вас беспокоит?
– Я… Боюсь, что я не могу похвастаться тем, что нахожусь в ладах с античным искусством.
– Да, это так, – согласился он. Мерри уже пожалела, что решила прийти к нему.
– И я… Я хотела заверить вас, что это вовсе не потому, что мне неинтересно. Просто у меня выдался тяжелый семестр. И… я хотела спросить, нельзя ли что-то придумать, чтобы я смогла наверстать упущенное, догнать остальных…
– Конечно, можно. Вам нужно только заниматься поусерднее, вот и все.
Затея начинала казаться совершенно безнадежной. И все же, зайдя уже так далеко, Мерри не могла так просто смириться с поражением. Она нагнулась вперед, чтобы под декольте ее и без того низко вырезанного платья взору Кэнфилда открылась и ложбинка между грудями и два полушария, и заговорила искренне и убежденно:
– Я и стараюсь, но у меня не выходит. Все усилия растрачиваются впустую. Мне или нравится один какой-то слайд, или я просто перебираю все подряд, пытаясь запомнить те отличительные признаки, о которых мы говорили на семинаре и которые мы должны знать. И получается так, что от одного слайда у меня просто дух захватывает и я рассматриваю его целую вечность, а другой оказывается настолько… скучным, что я забываю его, как только откладываю в сторону.
– Понимаю, – произнес Кэнфилд. По крайней мере, он заинтересовался зрелищем, открывшимся под вырезом платья Мерри, что, наконец, вдохнуло в нее хоть искорку надежды. Если даже самая крохотная часть его мозга концентрировалась на декольте какой-либо красивой девушки, он усиленно пытался домыслить остальное и уже не мог полностью сосредоточиться на беседе.
Он пустился в пространные рассуждения о том, что произведения искусства должны служить «материалом» для изучения, но паузы между фразами порой неоправданно затягивались, а речь становилась все более и более сбивчивой. В конце концов, видя его затруднения, Мерри вернула Кэнфилда к реальности. Она выпрямилась и сказала, что одну статую она видела по меньшей мере десять раз, прежде чем поняла, что это та самая статуя, которую они изучали по слайдам. Статуя стояла в Базельском музее, и Мерри сначала сконфузилась, а потом даже разозлилась, потому что статуя сильно отличалась от слайда: она и впрямь выглядела удивительно динамичной и напряженной, как он и говорил на лекции, а вот на слайде этого совершенно не ощущалось.
Кэнфилд. заговорил о несоответствии любых видов репродукций оригиналам, о недостатках собственного курса лекций, а Мерри, слушая его слова, вновь подалась вперед, словно внимательно слушая, а на самом деле наблюдая, как Кэнфилд тоже наклонился вперед, чтобы лучше видеть ее грудь.
Они проговорили три четверти часа, пока мистер Кэнфилд не признался, что ему пора на совещание. И извинился:
– Боюсь, что не слишком помог вам.
– Да, вряд ли тут можно что-то исправить, – вздохнула Мерри.
– Но вы только не опускайте руки, – подбодрил Кэнфилд. – Послушайте, я освобожусь в пять или в половине шестого. Может, мы встретимся снова и выпьем по чашечке кофе?
– С удовольствием, – просияла Мерри.
– Очень хорошо, – улыбнулся Кэнфилд. – Куда пойдем?
– В бар, что в «Холле Предков»? – предложила Мерри.
– А может, в «Колониэл»?
– Прекрасно, – согласилась Мерри. – Значит, в половине шестого?
– Да, не позже.
Когда наступило назначенное время и они встретились, Кэнфилд сказал, что жутко устал от Скидмора, и предложил сходить куда-нибудь в любое нескидморское место. Мерри, конечно, поняла, к чему он клонит – уж слишком все было шито белыми нитками, – но несколько удивилась его робости. Вдобавок Кэнфилд пугливо озирался по сторонам, не заметит ли кто, как они вдвоем покидают территорию колледжа.
В маленьком баре на берегу реки Кэнфилд заказал им обоим пива, что тоже выдавало его нерешительность и неуверенность в себе. Мог бы с таким же успехом заказать и мартини. Но пиво – напиток интеллектуалов, как он выразился, напоминание о вагантах и веселых школярах Старого Света. А вот кофе, по его мнению, не способствует серьезной беседе.
Разговор как-то незаметно перешел от обсуждения учебных проблем Мерри к ее жизни в Скидморе и планам на будущее. Говорил главным образом Кэнфилд, а Мерри, пригнувшись вперед, чтобы ему было легче заглядывать за вырез ее платья, внимательно слушала. Время шло, Кэнфилд заказал ужин, и они продолжали разговаривать во время еды. Когда надо было расплачиваться, Мерри предложила, что заплатит сама, но Кэнфилд воспротивился.
– Нечего тут сорить деньгами, – сказал он. – Во-первых, я мужчина, а во-вторых – рабочий день уже закончился и мы уже не преподаватель и студентка.
– Да, вы правы, – согласилась Мерри. – И как раз напомнили о том, о чем я хотела вас попросить еще час назад.
– Да?
– Я не знаю, как к вам обращаться. Или вы хотите, чтобы я по-прежнему называла вас «мистер Кэнфилд», несмотря на то что рабочий день уже закончился?
– Господи, нет, конечно. Зовите меня Чарльз.
– Хорошо, Чарльз, – сказала Мерри.
Чарльз огладил бородку, но Мерри успела заметить, что он улыбается. Улыбка вышла как у кота, проглотившего канарейку. Мерри было вдвойне смешно, потому что она-то отлично знала, что улыбается вовсе не кот, а канарейка.
Покинув захудалое заведение, они вышли на берег, и Мерри не удивилась, когда мистер Кэнфилд – Чарльз – спросил, не хочет ли она заскочить к нему домой перехватить рюмочку бренди.
– Я живу как раз в одном квартале отсюда, – сказал он, когда машина остановилась на красный свет. – Вон там. У вас ведь до одиннадцати есть время, не так ли?
– Да, – подтвердила Мерри.
– Значит, заедем?
– С удовольствием.
– Вот и прекрасно.
После нерешительных действий Кэнфилда в начале вечера его столь стремительный натиск застал Мерри врасплох. Впрочем, думать об этом ей не хотелось. Она уже приняла решение, когда Кэнфилд пригласил ее выпить «кофе» после консультации, и не собиралась его менять. Зажегся зеленый свет, машина свернула налево, въехала на пригорок и остановилась перед кучкой однотипных коттеджей. Чарльз запер машину, и они поднялись по шаткой металлической лестнице. Гостиная произвела на Мерри довольно удручающее впечатление – кособокие стулья и продавленная тахта позорили развешанные на стенах литографии и эстампы. Неизменная этажерка ломилась от книг, среди которых преобладали дешевые французские книжонки в белых бумажных обложках.
Мерри присела на тахту, а Чарльз отправился за бренди. Вскоре он вернулся с двумя коньячными рюмочками в руках, поставил их на самодельный столик и, не дав Мерри даже отпить бренди, заключил в объятия. Мерри показалось, что сделал он это как-то уж очень уверенно, как будто даже привычно. Впрочем, момент он выбрал не самый неподходящий, подумала Мерри: ведь ему ничто не мешало обнять ее в ту секунду, как они только пересекли порог его жилища. Поцелуй Чарльза не был ей неприятен, но отвечать Мерри не стала. В основном из-за того, что думала про его бородку. Ее еще никогда не целовал бородатый мужчина.
Внезапно Чарльз отпустил ее, взял в руку рюмку и спросил, дождавшись, пока Мерри пригубит янтарную жидкость из своей рюмки:
– Ты девственница?
– Нет, – ответила Мерри. – А что? Вы предпочитаете девственниц?
– Нет, – сказал Чарльз. – Я их вышвыриваю вон. – Вот как?
– Мне хватает их общества во время занятий.
– Ясно, – сказала Мерри. – Но со мной все в порядке.
– Вот и прекрасно.
И он снова поцеловал ее, на этот раз уже откровеннее и дольше, положив руку ей на грудь. Мерри немного передернуло от того, что он ведет себя настолько отработанно, и она решила немного повредничать.
– К вам, наверно, каждый вечер выстраиваются и ломятся в дверь длинные очереди девственниц и недевственниц?
– Не ко мне, – ответил он и рассмеялся. – И не каждый вечер. Хотя всякое случается. Со мной же изумительно безопасно!
– В каком смысле?
– Я ведь не принадлежу к тому миру, где обретается большинство наших студенток. Ведь им бы даже в голову не пришло запрыгнуть в постель к какому-нибудь славному парню из Кливленда или Сент-Луиса, за которого любая из них мечтает выйти замуж. Я же – вне их круга. И я должен держать язык за зубами, иначе меня в два счета вышвырнут вон под зад коленкой, и они это отлично знают. Так что я – самый обыкновенный, неприметный, никому не нужный парень без гроша в кармане, на которого никто не обращает внимания, – поэтому никто и не заметит, что здесь кто-то побывал. Так, во всяком случае, они считают.
– И вы думаете, что я пришла к вам именно поэтому? Что у меня есть свой славный парень из Сент-Луиса?
– Нет, ты совсем другая.
– Тогда – почему?
– Не знаю, – признался он. – Возможно, тебе нужна хорошая оценка по античному искусству.
– Довольно никудышное предположение, – промолвила Мерри.
– Я же сказал: «Возможно». Я вовсе не исключаю, что вдруг понравился тебе. Что ты находишь меня привлекательным.
– Даже так?
– Впрочем, на самом деле мне это безразлично. Главное, что ты мне нравишься. Даже очень.
Он снова поцеловал ее, положив руку на бедро Мерри и поглаживая его все выше и выше. Что он такое отмочил насчет хорошей оценки? Мерри подумала, что это походит на шантаж наоборот. Пришла она к нему, надеясь, что обойдется одним кокетством. Кэнфилд же не только принял условия ее игры, но изменил их так, что ей оставалось только выбрать, в какой позе ее отымеют. Чертовски забавно.
– Пойдем, – кивнул он. – Там нам будет удобнее.
Может быть, чуть резковато, но вполне своевременно. Мерри прекрасно понимала, что, откажись она сейчас последовать за Чарльзом в спальню, он просто выпроводит ее на лестницу и – вон из дома. Он ясно дал ей понять, что от желающих отбоя нет. Так что следующий ход был за Мерри. И, поскольку она уже потратила на эту затею пять или шесть часов, а также памятуя о недвусмысленной угрозе Чарльза по поводу оценки, Мерри решилась и проследовала за ним в спальню.
Там Чарльз больше не спешил. Птичка попалась в сеть, и теперь можно было уже не торопясь пожать плоды. Они разделись, легли рядышком в постель, и Чарльз, приподнявшись на локте, принялся медленно гладить Мерри, легонько проводя кончиками пальцев по нежной коже. Потом он положил руку Мерри на свой член, который Мерри покорно зажала в кулаке, пока Чарльз ласкал ее. Наконец, после затяжного поцелуя Чарльз проник в нее и только тогда спросил, приготовилась ли она.
– В каком смысле? – не поняла Мерри.
– Диафрагму ты вставила? – Нет.
– Черт побери! – сплюнул он, выскользнул из ее лона и, потянувшись к ящику комода, выдвинул его и достал коробочку с презервативами. – Вот, – сказал он, протягивая Мерри пакетик.
– Разве не вы должны надевать эту штуку?
– Я, конечно. Но будет лучше, если ты сама его на меня натянешь.
Кэнфилд перевернулся на спину и лежал, усмехаясь, наблюдая за неловкими манипуляциями Мерри. Она никак не могла понять, как раскатывать прозрачный кондом вдоль его стоявшего торчком органа. Наконец, когда дело было сделано, Мерри легла на спину, а Чарльз взгромоздился на нее сверху. Содрогаясь под его толчками, Мерри думала о том, что ей повезло. Ведь еще изначально, собираясь на консультацию, и тем более потом, согласившись заехать к Чарльзу домой, она вынашивала мысль о том, что хочет ощутить себя шлюхой. Почему-то само желание испытать то, что испытывают обычные уличные девки, необыкновенно привлекало Мерри, имело над ней необъяснимую власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Как только преподаватели убедятся в твоих способностях, дальше уже можно не надрываться. К тебе будут относиться как к полезному ископаемому. И никогда не завалят на экзамене, даже если в журнале стоят одни двойки. Самое главное – произвести на них впечатление, а потом можешь наплевать на учебу. А на втором или третьем курсах можешь даже в начале не налегать на учебу – тебя уже будут знать. Они ведь только про нас и говорят все время. Господи, я бы на их месте свихнулась от тоски.
Не слишком утруждая себя занятиями, Сара каждый вечер ходила в гриль-бар, который все называли просто «точкой». Иногда она приглашала Мерри с собой. Они посещали также ресторанчик «Д'Андреас», где ели пиццу и попивали пиво. Жизнь била ключом, но Мерри стала подмечать, что платья становятся ей тесноваты. Она поделилась этой новостью с Сарой, которая научила ее принятому в Древнем Риме обычаю – после трапезы и возлияний уединяться с перышком.
– А зачем перышко?
– Пощекотать им заднюю стенку горла. И вызвать рвоту.
– Господи, как это противно!
– Ничего, привыкнешь. Зато не располнеешь. В противном случае тебе придется отказаться от многих жизненных радостей.
Мерри пришлось согласиться. Тем более что, недвусмысленно намекнула Сара, среди жизненных радостей, от которых пришлось бы отказаться Мерри, была и сама Сара. Поэтому каждый вечер, возвратившись в общежитие из «точки», «Д'Андреас» или других подобных заведений, Мерри уединялась в ванной с павлиньим перышком, которое приобрела в одной из местных лавок, и очищала желудок. Она оставалась стройной и больше не испытывала отвращения к этой процедуре.
По уик-эндам Мерри скучала, потому что Сара уезжала в Нью-Йорк, где встречалась с каким-то мужчиной. От вечеринок со студентами мужских колледжей Мерри воротила нос, мотаться на выходные в Нью-Йорк ей тоже не улыбалось, поэтому она оставалась в общежитии и за два дня выполняла все задания, которые накапливались за учебную неделю. Поскольку девушка она была смышленая и сообразительная, то все бы так и продолжалось, если бы в один воскресный вечер Сара не осталась в Нью-Йорке.
Все случилось внезапно. Сара бросила Скидмор, вышла замуж за польского князя и улетела с ним в Рим. Бам! Словно ее и не было. Мерри, конечно, не рвала от горя волосы, но поступок Сары потряс ее. Как могла Сара бросить колледж, не доучившись чуть больше года? Теперь же, когда Сары рядом не стало, у Мерри пропал стимул учиться. К чему ей учеба? Если она решит всерьез попытать счастья в театре, то четыре года, проведенных в Скидморе, пропадут зря – закончив колледж в двадцать один год, она окажется уже старовата для многих ролей. Некоторые ее сверстники уже успели сделать себе имя и сколотить порядочный капитал.
Пытаясь избавиться от охвативших ее сомнений, Мерри приналегла на учебу, но без особого успеха. В Скидморе в скорлупку просто так не спрячешься – не то что в матриархальной школе «Мазер». И все же Мерри решила взяться за ум. Она припомнила совет Сары о том, что надо произвести впечатление. Пока у нее это не получалось. И совсем плохо обстояли у нее дела с античным искусством – Мерри просто не хватало времени зазубривать тексты слайдов, изображающих египетские фрески, греческие колонны и статуи, римские барельефы. Тогда она использовала последнюю возможность и записалась на консультацию к мистеру Кэнфилду, своему преподавателю, чтобы попросить его помочь ей с этим предметом, сославшись на личные проблемы. Так поступали многие, а Сара говорила, что этот прием никогда не подводит. По крайней мере, преподаватели считали, что у тебя есть хоть какой-то интерес к их предмету, а это было уже много – большинство студенток интересовались только парнями или скаковыми лошадями. Записавшись на консультацию, Мерри тут же выкинула ее из головы, поэтому, когда назначенный час настал, у нее оставалось всего десять минут на то, чтобы сбегать в свою комнату и переодеться – Кэнфилд был известен тем, что обожал заглядывать студенткам за вырез платья.
Крохотный кабинетик Кэнфилда, скорее походящий на каморку, размещался в здании факультета искусств. Кэнфилд был довольно молод и носил козлиную бородку, которую постоянно теребил. Некоторые студентки находили его привлекательным, хотя большинство (в том числе Мерри) полагало, что Кэнфилд похож на дятла. Тем не менее он считался яркой личностью, поскольку блестяще знал свой предмет, обладал едким пытливым умом и не лез в карман за словом. В Скидморе он преподавал по необходимости, поскольку хотел жить и работать неподалеку от Нью-Йорка до тех пор, пока не закончит диссертацию – не то о Грёзе, не то еще о ком-то в этом роде. По всему Скидмору о Кэнфилде ходили самые невероятные слухи – вполне естественно, когда преподаватель женского колледжа молод и холост. Что ж, решила Мерри, скоро она все это выяснит и узнает, каков Кэнфилд вне аудитории и вне античного искусства.
– Заходите, заходите, – пригласил он.
Дверь в его каморку была распахнута, и он услышал шаги Мерри, когда она шла по коридору. Мерри присела на деревянный стул напротив письменного стола Кэнфилда.
– Спасибо, что согласились принять меня, – сказала она.
– Это моя работа, – ответил Кэнфилд. Не слишком многообещающее начало. – Что вас беспокоит?
– Я… Боюсь, что я не могу похвастаться тем, что нахожусь в ладах с античным искусством.
– Да, это так, – согласился он. Мерри уже пожалела, что решила прийти к нему.
– И я… Я хотела заверить вас, что это вовсе не потому, что мне неинтересно. Просто у меня выдался тяжелый семестр. И… я хотела спросить, нельзя ли что-то придумать, чтобы я смогла наверстать упущенное, догнать остальных…
– Конечно, можно. Вам нужно только заниматься поусерднее, вот и все.
Затея начинала казаться совершенно безнадежной. И все же, зайдя уже так далеко, Мерри не могла так просто смириться с поражением. Она нагнулась вперед, чтобы под декольте ее и без того низко вырезанного платья взору Кэнфилда открылась и ложбинка между грудями и два полушария, и заговорила искренне и убежденно:
– Я и стараюсь, но у меня не выходит. Все усилия растрачиваются впустую. Мне или нравится один какой-то слайд, или я просто перебираю все подряд, пытаясь запомнить те отличительные признаки, о которых мы говорили на семинаре и которые мы должны знать. И получается так, что от одного слайда у меня просто дух захватывает и я рассматриваю его целую вечность, а другой оказывается настолько… скучным, что я забываю его, как только откладываю в сторону.
– Понимаю, – произнес Кэнфилд. По крайней мере, он заинтересовался зрелищем, открывшимся под вырезом платья Мерри, что, наконец, вдохнуло в нее хоть искорку надежды. Если даже самая крохотная часть его мозга концентрировалась на декольте какой-либо красивой девушки, он усиленно пытался домыслить остальное и уже не мог полностью сосредоточиться на беседе.
Он пустился в пространные рассуждения о том, что произведения искусства должны служить «материалом» для изучения, но паузы между фразами порой неоправданно затягивались, а речь становилась все более и более сбивчивой. В конце концов, видя его затруднения, Мерри вернула Кэнфилда к реальности. Она выпрямилась и сказала, что одну статую она видела по меньшей мере десять раз, прежде чем поняла, что это та самая статуя, которую они изучали по слайдам. Статуя стояла в Базельском музее, и Мерри сначала сконфузилась, а потом даже разозлилась, потому что статуя сильно отличалась от слайда: она и впрямь выглядела удивительно динамичной и напряженной, как он и говорил на лекции, а вот на слайде этого совершенно не ощущалось.
Кэнфилд. заговорил о несоответствии любых видов репродукций оригиналам, о недостатках собственного курса лекций, а Мерри, слушая его слова, вновь подалась вперед, словно внимательно слушая, а на самом деле наблюдая, как Кэнфилд тоже наклонился вперед, чтобы лучше видеть ее грудь.
Они проговорили три четверти часа, пока мистер Кэнфилд не признался, что ему пора на совещание. И извинился:
– Боюсь, что не слишком помог вам.
– Да, вряд ли тут можно что-то исправить, – вздохнула Мерри.
– Но вы только не опускайте руки, – подбодрил Кэнфилд. – Послушайте, я освобожусь в пять или в половине шестого. Может, мы встретимся снова и выпьем по чашечке кофе?
– С удовольствием, – просияла Мерри.
– Очень хорошо, – улыбнулся Кэнфилд. – Куда пойдем?
– В бар, что в «Холле Предков»? – предложила Мерри.
– А может, в «Колониэл»?
– Прекрасно, – согласилась Мерри. – Значит, в половине шестого?
– Да, не позже.
Когда наступило назначенное время и они встретились, Кэнфилд сказал, что жутко устал от Скидмора, и предложил сходить куда-нибудь в любое нескидморское место. Мерри, конечно, поняла, к чему он клонит – уж слишком все было шито белыми нитками, – но несколько удивилась его робости. Вдобавок Кэнфилд пугливо озирался по сторонам, не заметит ли кто, как они вдвоем покидают территорию колледжа.
В маленьком баре на берегу реки Кэнфилд заказал им обоим пива, что тоже выдавало его нерешительность и неуверенность в себе. Мог бы с таким же успехом заказать и мартини. Но пиво – напиток интеллектуалов, как он выразился, напоминание о вагантах и веселых школярах Старого Света. А вот кофе, по его мнению, не способствует серьезной беседе.
Разговор как-то незаметно перешел от обсуждения учебных проблем Мерри к ее жизни в Скидморе и планам на будущее. Говорил главным образом Кэнфилд, а Мерри, пригнувшись вперед, чтобы ему было легче заглядывать за вырез ее платья, внимательно слушала. Время шло, Кэнфилд заказал ужин, и они продолжали разговаривать во время еды. Когда надо было расплачиваться, Мерри предложила, что заплатит сама, но Кэнфилд воспротивился.
– Нечего тут сорить деньгами, – сказал он. – Во-первых, я мужчина, а во-вторых – рабочий день уже закончился и мы уже не преподаватель и студентка.
– Да, вы правы, – согласилась Мерри. – И как раз напомнили о том, о чем я хотела вас попросить еще час назад.
– Да?
– Я не знаю, как к вам обращаться. Или вы хотите, чтобы я по-прежнему называла вас «мистер Кэнфилд», несмотря на то что рабочий день уже закончился?
– Господи, нет, конечно. Зовите меня Чарльз.
– Хорошо, Чарльз, – сказала Мерри.
Чарльз огладил бородку, но Мерри успела заметить, что он улыбается. Улыбка вышла как у кота, проглотившего канарейку. Мерри было вдвойне смешно, потому что она-то отлично знала, что улыбается вовсе не кот, а канарейка.
Покинув захудалое заведение, они вышли на берег, и Мерри не удивилась, когда мистер Кэнфилд – Чарльз – спросил, не хочет ли она заскочить к нему домой перехватить рюмочку бренди.
– Я живу как раз в одном квартале отсюда, – сказал он, когда машина остановилась на красный свет. – Вон там. У вас ведь до одиннадцати есть время, не так ли?
– Да, – подтвердила Мерри.
– Значит, заедем?
– С удовольствием.
– Вот и прекрасно.
После нерешительных действий Кэнфилда в начале вечера его столь стремительный натиск застал Мерри врасплох. Впрочем, думать об этом ей не хотелось. Она уже приняла решение, когда Кэнфилд пригласил ее выпить «кофе» после консультации, и не собиралась его менять. Зажегся зеленый свет, машина свернула налево, въехала на пригорок и остановилась перед кучкой однотипных коттеджей. Чарльз запер машину, и они поднялись по шаткой металлической лестнице. Гостиная произвела на Мерри довольно удручающее впечатление – кособокие стулья и продавленная тахта позорили развешанные на стенах литографии и эстампы. Неизменная этажерка ломилась от книг, среди которых преобладали дешевые французские книжонки в белых бумажных обложках.
Мерри присела на тахту, а Чарльз отправился за бренди. Вскоре он вернулся с двумя коньячными рюмочками в руках, поставил их на самодельный столик и, не дав Мерри даже отпить бренди, заключил в объятия. Мерри показалось, что сделал он это как-то уж очень уверенно, как будто даже привычно. Впрочем, момент он выбрал не самый неподходящий, подумала Мерри: ведь ему ничто не мешало обнять ее в ту секунду, как они только пересекли порог его жилища. Поцелуй Чарльза не был ей неприятен, но отвечать Мерри не стала. В основном из-за того, что думала про его бородку. Ее еще никогда не целовал бородатый мужчина.
Внезапно Чарльз отпустил ее, взял в руку рюмку и спросил, дождавшись, пока Мерри пригубит янтарную жидкость из своей рюмки:
– Ты девственница?
– Нет, – ответила Мерри. – А что? Вы предпочитаете девственниц?
– Нет, – сказал Чарльз. – Я их вышвыриваю вон. – Вот как?
– Мне хватает их общества во время занятий.
– Ясно, – сказала Мерри. – Но со мной все в порядке.
– Вот и прекрасно.
И он снова поцеловал ее, на этот раз уже откровеннее и дольше, положив руку ей на грудь. Мерри немного передернуло от того, что он ведет себя настолько отработанно, и она решила немного повредничать.
– К вам, наверно, каждый вечер выстраиваются и ломятся в дверь длинные очереди девственниц и недевственниц?
– Не ко мне, – ответил он и рассмеялся. – И не каждый вечер. Хотя всякое случается. Со мной же изумительно безопасно!
– В каком смысле?
– Я ведь не принадлежу к тому миру, где обретается большинство наших студенток. Ведь им бы даже в голову не пришло запрыгнуть в постель к какому-нибудь славному парню из Кливленда или Сент-Луиса, за которого любая из них мечтает выйти замуж. Я же – вне их круга. И я должен держать язык за зубами, иначе меня в два счета вышвырнут вон под зад коленкой, и они это отлично знают. Так что я – самый обыкновенный, неприметный, никому не нужный парень без гроша в кармане, на которого никто не обращает внимания, – поэтому никто и не заметит, что здесь кто-то побывал. Так, во всяком случае, они считают.
– И вы думаете, что я пришла к вам именно поэтому? Что у меня есть свой славный парень из Сент-Луиса?
– Нет, ты совсем другая.
– Тогда – почему?
– Не знаю, – признался он. – Возможно, тебе нужна хорошая оценка по античному искусству.
– Довольно никудышное предположение, – промолвила Мерри.
– Я же сказал: «Возможно». Я вовсе не исключаю, что вдруг понравился тебе. Что ты находишь меня привлекательным.
– Даже так?
– Впрочем, на самом деле мне это безразлично. Главное, что ты мне нравишься. Даже очень.
Он снова поцеловал ее, положив руку на бедро Мерри и поглаживая его все выше и выше. Что он такое отмочил насчет хорошей оценки? Мерри подумала, что это походит на шантаж наоборот. Пришла она к нему, надеясь, что обойдется одним кокетством. Кэнфилд же не только принял условия ее игры, но изменил их так, что ей оставалось только выбрать, в какой позе ее отымеют. Чертовски забавно.
– Пойдем, – кивнул он. – Там нам будет удобнее.
Может быть, чуть резковато, но вполне своевременно. Мерри прекрасно понимала, что, откажись она сейчас последовать за Чарльзом в спальню, он просто выпроводит ее на лестницу и – вон из дома. Он ясно дал ей понять, что от желающих отбоя нет. Так что следующий ход был за Мерри. И, поскольку она уже потратила на эту затею пять или шесть часов, а также памятуя о недвусмысленной угрозе Чарльза по поводу оценки, Мерри решилась и проследовала за ним в спальню.
Там Чарльз больше не спешил. Птичка попалась в сеть, и теперь можно было уже не торопясь пожать плоды. Они разделись, легли рядышком в постель, и Чарльз, приподнявшись на локте, принялся медленно гладить Мерри, легонько проводя кончиками пальцев по нежной коже. Потом он положил руку Мерри на свой член, который Мерри покорно зажала в кулаке, пока Чарльз ласкал ее. Наконец, после затяжного поцелуя Чарльз проник в нее и только тогда спросил, приготовилась ли она.
– В каком смысле? – не поняла Мерри.
– Диафрагму ты вставила? – Нет.
– Черт побери! – сплюнул он, выскользнул из ее лона и, потянувшись к ящику комода, выдвинул его и достал коробочку с презервативами. – Вот, – сказал он, протягивая Мерри пакетик.
– Разве не вы должны надевать эту штуку?
– Я, конечно. Но будет лучше, если ты сама его на меня натянешь.
Кэнфилд перевернулся на спину и лежал, усмехаясь, наблюдая за неловкими манипуляциями Мерри. Она никак не могла понять, как раскатывать прозрачный кондом вдоль его стоявшего торчком органа. Наконец, когда дело было сделано, Мерри легла на спину, а Чарльз взгромоздился на нее сверху. Содрогаясь под его толчками, Мерри думала о том, что ей повезло. Ведь еще изначально, собираясь на консультацию, и тем более потом, согласившись заехать к Чарльзу домой, она вынашивала мысль о том, что хочет ощутить себя шлюхой. Почему-то само желание испытать то, что испытывают обычные уличные девки, необыкновенно привлекало Мерри, имело над ней необъяснимую власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47