Задетый за живое, «он» наконец отзывается, точнее огрызается: «– И в чем, интересно знать, заключался этот урок? – В том, что Флавия предпочла низменному наслаждению, которое предлагал ей ты, возвышенное наслаждение, которое вытекало из отказа от самого наслаждения.
– Какое же можно испытывать наслаждение, отказываясь от наслаждения? – Наслаждение властью.
– Ну и где тут власть? – У тебя на бороде. В первую очередь это власть над тобой. А следовательно, и над остальными. Подчеркиваю: власть, а не$7
– А чисто материальной выгодой, – ехидничает «он», – попросту говоря, будет режиссура? – Попросту говоря, да. Только не надо ничего упрощать.
– Почему это? – Потому что власть начинается там, где кончается просто болтовня.
– Какое мне дело до власти? Я твердо знаю одно.
– Что? – А то, что после шести месяцев воздержания ты подсовываешь мне старуху.
– Да какая она старуха? Вполне подходящий возраст.
– Во-во. Для кладбища.
– А хоть бы и так? – отвечаю я сквозь смех. – Не ты ли постоянно убеждал меня в том, что увядающая плоть зрелой женщины способна возбуждать не меньше, чем возбуждала ее же терпкая незрелость лет тридцать – сорок назад? Говорил ты это или не говорил? – Говорил, но… – Говорил. А когда я спросил тебя: «Никак на старушек потянуло?» – что ты мне ответил, помнишь? Ты ответил: «Ну, потянуло, а что тут такого?» – Не стану отрицать: было дело. Только многое зависит от обстоятельств. Скажем, в тот вечер, когда под столом ты взял Мафальду за руку, я сразу изготовился. Тогда, в силу обстоятельств, мне захотелось Мафальду. А теперь… – А теперь? – Теперь все как-то заранее известно. Запрограммировано. Да и делается ради одной практической пользы.
– Ну и тогда, если вдуматься, тоже была своя польза – цель, которой я добивался.
– Да, но это было чем-то новеньким. А любая новизна, как тебе известно, всегда кажется бескорыстной и ненадуманной.
– Слушай, может, хватить ворчать? Я же знаю, что ты и на этот раз покажешь класс. Разве нет?» Не отвечает. Все еще дуется на меня. Надо бы дать «ему» возможность излить чувства, а в остальном – довериться «его» неотразимой, почти машинальной готовности. Молча еду дальше. В темноте на дороге ослепительно вспыхивают фары, затем гаснут, снова зажигаются и совсем рядом проносятся мимо. На десятом километре мои фары выхватывают из мрачной размытой перспективы прямой участок черного асфальта, разделенного барьером с красными полосками светоотражающей разметки; а посредине этого участка, там, где к главной дороге примыкает поперечная, – сидящую на барьере женщину. Это проститутка. Одна нога свесилась, другая согнута и уперлась в перекладину. При ярком свете мимолетном замечаю, что на ней мини-юбка; мой взгляд скользит все выше и выше, как шпага, вонзается прямо у нее меж ног – в густую тень, а может, и не тень. Все это я отмечаю про себя с холодной ясностью, затем включаю ближний свет и прогоняю прочь дорогу, красные полосы разметки, асфальт, перекладину, барьер и женщину в сумерках ночи. «Он» тут же вопит нечеловеческим голосом: «– Назад, назад, давай!» Поначалу я, признаться, решил, что на кого-то наехал или что от машины отвалилась деталь. Но вскоре сообразил: я чуть было не упустил девицу на перекладине. Всего-то навсего. Как бы то ни было, даю задний ход: сейчас не стоит «его» сердить, ведь совсем скоро, на вечере у Протти, «он» должен оказать мне известную услугу. И все же я замечаю: «– Ты что, белены объелся? Подумаешь, какая-то шлюшка.
– Нет, она не похожа на других. Ты обратил внимание, как она сидела?» Вот она. Молодая – лет двадцати. Останавливаю машину и высовываюсь из окошка, чтобы получше ее рассмотреть. Брюнетка с черными, слегка раскосыми глазами, напоминающими две бойницы. Скуластое худое лицо, узкогубый рот и резко очерченный нос. Внешне – настоящая индианка. На голове молочно-белый берет, из-под которого торчат темные блестящие волосы. Я уже слишком долго стою, чтобы уехать просто так. Ладно, думаю: поторгуюсь с ней для вида, лишь бы не выводить «его» из себя. Однако не успеваю я и рта раскрыть, как «он» грубо приказывает: «– Нечего тут ля-ля разводить. Сажай ее в тачку и жми домой.
– Совсем, что ли, того? – Сказано тебе: нечего языком трепать! Хочешь, чтобы я участвовал в твоих шашнях с Мафальдой, – подавай мне эту девку, и без разговоров. Не то – шиш! – Что значит «шиш»? – Шиш тебе, а не Мафальда.
– Погоди, погоди. Уж не собираешься ли ты… – Прикинуться в решающий момент дохляком? Именно.
– Послушай, давай рассуждать здраво: ну, сделаю я по-твоему, притащу эту деваху домой – и какой от тебя потом будет прок с Мафальдой? Смех, да и только.
– Спокуха: положись на меня».
Тяжелый случай: ярко выраженная мания величия. С чего начали, к тому и пришли. Сначала наобещает с три короба, а потом расхлебывай за него. Не колеблясь отвечаю: «– Даже и не заикайся.
– Ну будет тебе вместо Мафальды шиш с прицепом.
– Да ты сам рассуди… – Ха-ха-ха: рассуди! Судить да рядить – это по твоей части. А я для другого пригожусь».
Спорить не стану: рассуждать – действительно мое право, и я незамедлительно к нему прибегаю, заявляя с твердостью: «– Меня ждет Протти. Кроме того, твоя властность тоже не безгранична. Знай: сядешь с Мафальдой в лужу – все кончено, и в первую очередь для тебя, а проколешься с этой девкой – ни от кого не убудет – ни от меня, ни от тебя. Я не собираюсь рисковать. Поэтому предлагаю тебе: сейчас я дам этой римской индианке задаток и назначу ей встречу на потом, она пойдет у нас вторым номером, после Мафальды.
– На это я могу в свою очередь ответить: даже и не заикайся.
– Но почему? – Потому что я хочу индианку. И немедленно.
– Ну уж нет.
– Ну уж да.
– Тогда вот что: ни вашим ни нашим. Я поехал. А с Мафальдой управляюсь как-нибудь без тебя.
– Это как же? – Сам знаешь: способов достаточно».
Угроза обойтись без «него» срабатывает. «Он» идет на попятную: «– Не-не-не. Будь по-твоему: снимай ее на потом… А ну, как она бабки загребет и тю-тю? – Я дам ей половинки двух десятков с условием, что две другие она получит у меня дома.
– А если мы задержимся у Протти и она никого не застанет? – Верно мыслишь. Кроме двух половинок, я дам ей и ключи. Понимаю, это безумие, но, чтобы сделать тебе приятное, я готов пойти и на безумие».
Весь диалог длится не более секунды; дело в том, что наше с «ним» время совершенно не соответствует общепринятому времени. Поэтому с момента, когда я остановился около индианки, и до момента, когда обратился к ней с предложением, прошли считанные мгновения. Девица выслушивает меня без тени удивления: видно, она привыкла слышать и не такое. Так слушают рыночные торговки, стоящие за лотками с яйцами или фруктами, – внимательно, но не глядя на меня, обратив взгляд куда-то вдаль, на вереницу уносящихся по дороге машин. Одной рукой она обхватила коленку, второй упирается в перекладину: маленькая, припухшая ладошка налилась кровью; овальные, багрового цвета ноготки утонули в подушечках пальцев. В конце концов она говорит: – А ты, я вижу, с чудинкой? Голос у нее низкий и хриплый; в нем звучит больше равнодушие, чем изумление.
– А хоть и с чудинкой. Ну так что, по рукам? – настаиваю я.
– Ну, по рукам.
Без лишних слов вынимаю бумажник, достаю из него две десятки и рву их пополам; затем выдираю из записной книжки листок и наскоро пишу свое имя, адрес и номер телефона. Заворачиваю в листок ключи от дома и протягиваю его девице вместе с половинками десяток. Все это она преспокойно берет, опускает в карман куртки и спрашивает: – А в доме-то есть кто? – Никого. Как войдешь, дуй прямо в спальню, ложись в постель и жди меня. Позвоню – откроешь.
– По мне, так пожалуйста. Только нет ли тут подвоха? – Успокойся, все чин -чинарем. Просто у меня срочная встреча и времени в обрез. А с тобой повидаться все равно охота.
В итоге она бросает: – Ну тогда пока.
И, уже нимало не заботясь обо мне, соскакивает с барьера и просовывает голову в окошко притормозившей рядом машины. Я отъезжаю. Обращаясь как бы к самому себе, а на самом деле – к «нему», изрекаю: «– Ведь кому рассказать – наверняка решат, что свихнулся.
– А без этого разве жизнь?» Наконец показались ворота виллы. Они, как обычно, распахнуты. Впрочем, на сей раз в них есть и кое-что необычное: на тумбах, по обе стороны центрального подъезда, бесшумно полыхают два факела – неоспоримые приметы празднества. Сворачиваю и еду по главной аллее в череде других машин. Меж олеандров мелькают факельные огни. В сумерках за деревьями мерцают многочисленные огоньки машин, беспорядочно припаркованных на лужайке. А вот и площадка перед порталом. Как адмиральский флагман, бросивший якорь в иностранном порту, вилла сплошь украшена горящими факелами, обозначающими красным пунктиром ее очертания на фоне черного неба. Площадка забита машинами. Отъезжаю чуть дальше и ставлю машину на лужайке. Выхожу и направляюсь к вилле. Парадный вход ярко освещен. Приглашенные толпятся в прихожей, повернувшись ко мне спиной и на что-то воззрясь. Потерянным взглядом смотрю по сторонам. Спины гостей полностью меня игнорируют, исключают из своего круга: одного этого уже достаточно, чтобы пробудить вечно дремлющий во мне комплекс социальной неполноценности. К счастью, рядом оказывается Кутика. Я говорю «к счастью», ибо в некоторых случаях даже такой заклятый враг, как Кутика, все-таки лучше, чем ничего. Напустив на себя важность, делаю вид, будто мне тоже интересно; встаю на Цыпочки и тут буквально подпрыгиваю от сильного удара в спину: Кутика стоит сзади и ухмыляется.
– Руки вверх! Пойман с поличным в момент судорожного любопытства.
– Ну, так уж и судорожного… А что, собственно, там происходит? – Как, ты не знаешь? – Извини, я не в курсе последних новостей дома Протти.
Снова ухмылка и снова тычок в спину.
– Насчет последних новостей ты обратился точно по адресу. Организацией вечера занимался как раз я.
– Поздравляю. Это еще одно направление твоей многогранной деятельности? – Значит, так: в доме имеет место быть то, что когдато называли tableaux vivants – живые картины и что теперь я бы определил как хеппенинг. Несколько хеппенингов на заданную тему.
– И какая же тема? – Рабыни.
На ум невольно приходит один из онанистических фильмов Ирены.
– Великолепная тема, – замечаю я. – И как проходят эти твои хеппенинги? Кутика опять расплывается в развязной улыбочке: – Сегодняшнее представление – это все, что осталось от фильма о работорговле в Африке. Когда-то Протти собирался снять такой фильм, но так и не сумел. Многие из присутствующих здесь дам скоро поднимутся на специальный помост. Их подразденут, «закуют» в кандалы, как в старые добрые времена, и выставят на торжище. При необходимости тюремщик с вымазанным сажей лицом попотчует хлыстом самых брыкастых. Когда несчастные рабыни будут выходить на помост, безжалостный работорговец в деталях продемонстрирует их прелести. После этого из зала посыплются предложения. Но не в наших занюханных лирах – это было бы слишком пресно, – а в монетах эпохи работорговли: в талерах, цехинах, испанских дублонах, дукатах, луидорах и так далее. Само собой разумеется, все предложения будут делаться на полном серьезе, а суммы будут выплачиваться позже, в пересчет на лиры. Угадай-ка, куда пойдут эти деньги? В фонд помощи африканским беженцам. Насколько мне известно, по всей Африке разбросано несметное количество лагерей беженцев. Так что мы затеяли представление в чисто африканском духе и на благо самих же африканцев.
Кутика в третий раз скалится и хлопает меня по спине. Теперь, когда приступ социальной неполноценности прошел, мне страсть как хочется запихнуть Кутику «вниз» и прочно обосноваться «над» ним. Что и говорить, схватка двух недомерков, однако я никогда не был и, надеюсь, не буду таким затюканным, как Кутика.
– Полная безвкусица, – сухо цежу я в ответ.
С особым наслаждением наблюдаю, как ухмылка сползает с его губ; при этом рот остается полуоткрытым, напоминая зубастую пасть заглушенного экскаватора.
– Это почему? – Я слишком уважаю женщину, чтобы получать удовольствие от представления, в котором ее унижают, оскорбляют и оскверняют.
Жах! Я так врезал ему по башке, что вогнал в землю по самый кадык. В полном замешательстве Кутика пытается выиграть время и восклицает: – Ха-ха-ха, ну, рассмешил! – Не вижу ничего смешного.
Он уже пришел в себя и совершенно беззастенчиво разыгрывает крайнее удивление: – Рико, ты это серьезно или как? – Мне вовсе не до шуток. Я говорю, что думаю, и думаю, что говорю.
С озадаченным и одновременно умным видом, точно врач, обследующий необычного больного, он пристально смотрит на меня оценивающим взглядом: – Слушай, Рико, ты себя хорошо чувствуешь? – Хорошо, хорошо, лучше не бывает.
– А то я уж было подумал, что… – Я почувствовал бы себя плохо, если бы оказался на сомнительных представлениях, где торжествует порнограф, дремлющий в глубине души каждого мужчины. А посему извини, но ты не увидишь меня среди зрителей твоих хеппенингов.
– Я тебя умоляю, Рико! И это говоришь мне ты? Скажи, ты, часом, задницу во сне не застудил? – Ни задницу, ни передницу. И вообще, вот что я тебе скажу: я ненавижу подхалимов, лизоблюдов и лакеев.
Да, он актер, даже не актер, а бессловесный шут из нехитрой комедии масок или пустого фарса, угодливо готовый нацепить любую маску. Потешно разыграв роль человека, повстречавшего на людной вечеринке закадычного друга, затем роль невинного простачка, он так же деланно и жеманно изображает теперь благородный гнев: – Полегче на поворотах, сударь мой. Не забывай, где ты находишься и с кем говоришь.
– Ненавижу сводников.
– Это кто же, интересно знать, сводники? – Сутенеры.
– И где ты видишь сутенеров? – А заодно и тянулы.
– Ну и словечки.
– Тянулами, к твоему сведению, называли когда-то подручных у палачей. И называли их так потому, что они должны были в буквальном смысле оттягивать повешенных за ноги.
После такого историко-филологического экскурса Кутика полностью выпадает в осадок. Он нелепо таращит глаза сквозь толстые линзы, беззвучно хлопает ртом, как рыба, выброшенная на берег, бестолково размахивает руками и задыхается. Какое это наслаждение – быть «сверху»! С каким сладострастием я удерживаю его «внизу». Однако Кутика быстро очухивается. С неиссякаемой энергией он принимается играть новую роль, причем столь же смешно и неумело, – роль благонравного паиньки, не только покорно задравшего лапки кверху, но и готового тут же переметнуться на сторону несправедливого обидчика. С растерянным, вопросительным видом он вкрадчиво произносит: – Ну что ты на меня взъелся, Рико? Может, я чем-то обидел тебя или сделал тебе больно? Поверь, я не нарочно.
Слегка оторопев от столь неожиданного поворота, я даже не сразу нахожу что ответить. Ну и пройдоха! Как ловко перешел от обороны к атаке! Тихой сапой перевернул под самым моим носом яичницу, да так, что она и не подгорела! С досадой признаю: – Да нет, обидеть ты меня вроде не обидел.
– Извини, наверно, я чересчур резко отреагировал на твой нелестный отзыв о хеппенингах. Ей-богу, извини. Надеюсь, мы, как и прежде, останемся друзьями? Он прочно застрял «внизу», даже слишком прочно: у меня возникает подозрение, что все это сплошное притворство, а на самом деле он каким-то чудом вывернулся и забрался «наверх». Теперь он протягивает мне руку. Растерявшись, машинально жму ее. Так как же понять, кто из нас выше? Очень просто: Кутика был любовником Мафальды, и я должен подбить его на роль сводника, иначе говоря, попросить свести меня с женой Протти. Таким образом я всерьез поставлю его в «униженное» положение, и не на словах, а на деле. Вполголоса спрашиваю: – А где Протти? – Его нет.
– Вот те раз! Назвал гостей, а сам того.
– Это он любит. Сегодня утром сорвался в Париж.
– А синьора Протти? – Мафальда? Она-то дома, только раньше часа-двух обычно не показывается.
– И где она сейчас? – Поди, у себя наверху, прихорашивается.
– Как ты думаешь, могу я к ней заглянуть? – Что это ты у нее забыл? – Одна киностудия попросила меня переговорить с ней. Они хотят взять ее на роль женщины средних лет.
– Ты же знаешь, что Мафальда лет тридцать как не снимается и не собирается возвращаться в кино. Подыщи кого-нибудь еще.
– Ладно, от тебя все равно ничего не утаишь: понимаешь, я, как бы это сказать, увлекся Мафальдой, что ли.
– Увлекся Мафальдой? – Да, а что в этом особенного? Мафальда мне нравится.
– И ты ей тоже? – Ну, у меня есть кое-какие основания так думать.
– Допустим, только при чем здесь я? – Ты имеешь на нее некоторое влияние.
– Да с чего ты взял? – Ой-ой-ой: всем известно, что ты тоже там отметился.
– Она – жена Протти. Для меня это свято.
– Свято? – Слушай, чего ты от меня хочешь? – Я хочу, чтобы ты… извини за прямоту, но коль скоро мы друзья, скажу как есть… чтобы ты свел меня с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37