Сукин сын ухмыляется через стекло, и от вида его корявой рожи я готов броситься на капот грузовика и отдать свою жизнь за жизнь моей машины, что в Лос-Анджелесе вовсе не так уж необычно.
– Ты платишь банку, – орет он в закрытое окно, – и получаешь машину!
И, повинуясь костлявой руке Компи, грузовик трогается на первой скорости и тянет за собой мой возлюбленный «линкольн континентал».
Задние огни грузовичка уже давно скрылись в ночи, а я все смотрю ему вслед.
Омсмайер прерывает мои грезы. Он неотрывно рассматривает мои перепачканные брюки. На лбу его собираются гневные складки. Я скалю зубы, пытаясь в зародыше подавить всякую неприязнь:
– Не мог бы я воспользоваться вашим телефоном?
– Вы были в моих кустах…
– Я, собственно…
– Вы стояли у окна…
– Тут вот какое дело… я вам сейчас все объясню…
– Зачем вам, к чертям собачьим, фотоаппарат?
– Нет, вы… вы все неправильно поняли…
Продолжить я не успеваю, ибо от молниеносного удара в живот сгибаюсь пополам. На самом деле это был легкий шлепок, но сочетание неожиданного толчка с пятью ветками базилика вызывает головокружительную тошноту и готовность расстаться с остатками ланча. Отпрянув, я поднимаю руки над головой, как бы сдаваясь на милость победителя. Это помогает мне сдержать тошноту. Я мог бы ответить ударом на удар, даже полностью облаченный я бы сделал этого бухгалтера, а без ремешков, корсета и пряжек я справлюсь с двумя с половиной Игуанодонами… но ночные приключения уже потеряли всю свою прелесть, и я предпочитаю закончить их миром.
– Что вы, черт возьми, о себе вообразили? – возвышается он надо мной, готовый заехать вторично. – Я чую, что вы из себя представляете. Раптор, правильно? Я намерен доложить о вас Совету.
– Вы не окажетесь первым. – Я выпрямляюсь и теперь могу посмотреть ему в глаза. Завтра пленки будут проявлены, так что я мог бы дать несчастному хорошую фору по части нелегальной деятельности.
Я протягиваю руку, и, к моему изумлению, Игуанодон пожимает ее.
– Меня зовут Винсент Рубио, – сообщаю я, – и я частный следователь, работающий на вашу жену. И будь я на вашем месте, мистер Омсмайер, то озаботился бы поисками хорошего адвоката по разводам.
На то время, пока динозавр соображает, что попался, причем основательно, воцаряется молчание. Я пожимаю плечами, выдавливаю из себя напряженную улыбку. Но хотя он сдвигает брови, я не замечаю у него на лице ни страха, ни ярости, ни раскаяния, ни любого другого из ожидаемых мной выражений. Этот малый просто… смущен.
– Омсмайер? – переспрашивает он, и разумение постепенно озаряет его чело. – А, так вам нужен Омсмайер? Он живет в соседнем доме.
Хорошенький вечерок. Я решаю прогуляться до дому. Может, паду жертвой ограбления.
На окне по-прежнему надпись: «ВАТСОН И РУБИО. ЧАСТНЫЙ СЫСК», хотя Эрни уже девять месяцев как покойник. Плевать. Я ничего менять не собираюсь. Через несколько недель после того, как Эрни попрощался с этим миром, ко мне зашел один засранец из домоуправления чтобы соскрести имя Ватсона со стекла, но я прогнал его метлой да еще бутылку рома кокнул. Хорошо, что к алкоголю я равнодушен, а то б еще больше расстроился – это был дорогой ром.
Каждый раз, когда я возвращаюсь в контору после долгой слежки, меня встречает аромат затхлых ковров, богадельни и невысушенного белья. Странно, если учесть, что ковры унесли за долги два месяца назад. Однако как бы тщательно я ни дезинфицировал все здесь перед поездкой, чертовы бактерии находят лазейку, чтобы сойтись, размножиться и заразить каждый дюйм помещения. Доберусь я когда-нибудь до этих паразитов. Не то чтобы дело дошло до личной вендетты с каждым, трудно ведь точить зуб на одноклеточное, но я постараюсь вести борьбу на новом уровне.
Еще печальнее, что я забыл вынести мусор перед уходом, а кроме того, здесь холодно, как на мезозойском леднике. Ясно, все это время работал кондиционер, и даже думать не хочется о цифрах в счетах за электричество. Повезло еще, что они вовсе не отрубили свет; когда это случилось в последний раз, отключился холодильник и весь базилик прокис, хотя я уже витал в облаках, когда начал жевать его, и потому заметил это слишком поздно. Меня до сих пор в дрожь бросает, как вспомню, чем все закончилось.
Кстати о счетах: похоже, я стал счастливым обладателем еще по меньшей мере двух дюжин, и все они немедленно отправляются в давно растущую на полу офиса кучу. Туда же летят рекламные листки, купон на влажную уборку ковра в четырех комнатах, однако в основном груда состоит из разгневанных официальных посланий, напечатанных на ярко-розовых листках, и многословных юридических документов, покушающихся на мое благосостояние. Давно остались позади такие формулировки, как «убедительно просим Вас незамедлительно осуществить перевод», и внутрибанковские уведомления. Теперь в дело пошли законники и нескрываемая ярость, так что требуется немалое самообладание, чтобы не особенно расстраиваться по этому поводу. Единственное светлое пятно в моей безнадежной неплатежеспособности: я больше не получаю бесчисленных предложений завести платиновые кредитные карты. Или золотые. Или хоть какие-нибудь.
Мигает лампочка. Автоответчик, когда-то востребованное, даже лелеемое устройство, теперь словно насмехается надо мной с другого конца комнаты. Там для меня восемь, нет, девять, нет, десять сообщений, и каждая красная вспышка говорит, что я раздавлен – вспышка – раздавлен – вспышка – раздавлен. Мне хочется вырвать из стены вилку, дабы насладиться электронной смертью, но, как всегда говорил мне Эрни, отвернувшись от своих демонов, ты их не изгонишь – им только легче будет ужалить тебя в спину.
Расстегнув кнопки, скрытые на запястье, я стаскиваю имитирующие руки перчатки и выпускаю когти. Они такие длинные, что начали уже заворачиваться внутрь под вызывающим беспокойство углом. Давно пора обратиться к маникюрше, но в последнее время они дерут просто немыслимо и отказываются работать в обмен на какое-нибудь расследование. Я тянусь к автоответчику и робко жму на кнопку PLAY.
Гудок: «Мистер Рубио, это Саймон Данстан из Первой национальной ипотеки. Я посылал вам копии полученных из суда документов о лишении должника права выкупа заложенного имущества…» Стереть. Боль пронзает висок. Я, не задумываясь, иду на кухоньку, отгороженную в переднем углу конторы. Холодильник будто сам передо мной открывается, добрый кустик базилика дожидается меня на верхней полке. Жую.
Гудок: «Привет, Винни. Это Чарли». Чарли? Не знаю никакого Чарли. «Помнишь меня?» Представь себе, нет. «Мы встречались на прошлом новогоднем вечере в клубе «Полезные ископаемые» в Санта-Монике». Какие-то туманные воспоминания об огнях, музыке и чистейших сосновых иглах, от которых мои вкусовые луковицы заполняют голову блаженным туманом. Этот Чарли… может, еще один хищник-Велосираптор? А работает он… кем же он был… ну… «Я работаю в «Часовом», вспомнил?» О, точно. Репортер. Если не ошибаюсь, он смылся с моей кралей.
«Как бы то ни было, – продолжает он, не жалея места в памяти моего автоответчика, – я решил, раз уж мы старые приятели и все такое, ты не откажешься дать мне кое-какую информацию о том, как тебя вышибли из Совета. Я к тому, что теперь, когда все улеглось, ради старых добрых деньков, так ведь, дружище?»
Плохо быть идиотом, но быть опасным идиотом – еще хуже. Категорически запрещено упоминать о Совете, да и вообще обо всем, касающемся динозавров, там, где невзначай может услышать человек. Табу. Я стираю запись и массирую виски. Мигрень является ко мне, когда ей заблагорассудится, но медленно назревает, прежде чем заколотить в полную силу, именно так.
Гудок: щелчок. Трубку повесили. Это я люблю: наилучший вид сообщений – их полное отсутствие. Уж они-то точно не подразумевают ответа.
Гудок: «Алло. Пожалуйста, позвоните в «Американ Экспресс» по номеру…» Ладно, это голос, записанный на пленку, не так все плохо пока. Сначала они исчерпают все возможности личного контакта, а уж потом возьмутся за тебя по-настоящему.
Гудок: «Меня зовут Джули. Я из «Американ Экспресс». Мне нужен мистер Винсент Рубио. Пожалуйста, перезвоните мне как можно скорее…» Проклятье. Стираю.
Далее следуют еще три или четыре подобных сообщения, сжатых, немногословных монологов, кишащих скрытыми угрозами. Я уже готов броситься на диван в углу и заткнуть уши, зарывшись головой в засаленную подушку, как вдруг знакомый голос прерывает ядовитую ектенью.
Гудок: «Винсент, это Салли. Из «ТруТел»…». Салли! Одно из очень немногих человеческих существ, против воли мне симпатичных, и, пусть не без помех со стороны своей жалкой генетической структуры, она разбирается, что к чему. Нет-нет, ей ничего о нас не известно – ни у кого из них и мысли о нашем существовании не возникает, – но она все же одна из наименее отвратительных неандертальцев, с которыми мне приходилось встречаться. «Надолго уехал, так? Я получила сообщение… предложение, как мне кажется… от мистера Тейтельбаума, и он хотел бы… хотел бы встретиться с тобой в своем офисе. Завтра». Она понижает голос, одновременно опуская регистр, и отчетливо шепчет в трубку: «Мне кажется, это работа, Винсент. Я думаю, у него есть для тебя дело».
Об этом стоит подумать, здесь видится хоть какой-то просвет, но слишком велика та часть моего сознания, что борется сейчас с болью, основательно расположившейся в нервных клетках. Оставшиеся сообщения я откладываю до тех пор, когда или головная боль поутихнет, или базилик поблагородней окажется, и ковыляю к дивану. Боль как раз начала расходиться из центра головы, широким, энергичным шагом направляясь к височным долям. В моем мозгу начинается шумная вечеринка с шестью рок-группами и тремя танцплощадками, а я единственный, кого не пригласили. Только стоячие места, ребята, и хватит долбить стену. Самое время лечь. И погрузиться в сон.
Мне снится то время, когда я заседал в Совете, время, когда имя Раймонд Макбрайд было всего лишь именем какого-то покойного магната, время, когда Эрни не был еще раздавлен взбесившимся таксомотором, а я еще не подсел на базилик и не был отлучен от расследований в этом городе. Мне снится время продуктивной работы, далеко идущих намерений, время, когда было зачем вставать и радоваться каждому новому дню. Мне снится прежний Винсент Рубио.
А потом декорации меняются, и медвяные деньки под голубыми небесами уступают место окрашенной багровым битве, охватившей все современное сообщество динозавров, молотящим друг друга Стегозаврам и Бронтозаврам, Трицератопам, переходящим на сторону Игуанодонов, скулящим и словно окаменевшим Компи, притаившимся в темных аллеях, и женщине – человеческой, стоящей посреди всего этого с волосами пышными и непослушными, глазами, воссиявшими страстью и вожделением, кулаками, сжатыми в сладостном возбуждении, и восхитительный, блистающий ореол ярости и неистовства окружает ее хрупкое тело.
Мне снится, как я приближаюсь к женщине и спрашиваю, не хочет ли она, чтобы я увел ее отсюда, из этой беспощадной бойни, но женщина смеется и целует меня в нос, как будто я ее любимый зверек или плюшевый мишка.
Мне снится, как женщина подтачивает себе пилочкой ногти, а потом встает на дыбы и кидается в битву, стрелою вонзаясь в груду корчащейся плоти динозавров.
2
На следующее утро меня ждет Тейтельбаум; все именно так, как я себе представлял. Я вижу его массивный силуэт сквозь стеклянные кирпичи, из которых сложена внешняя стена офиса. Он никогда не вылезает из-за этого дубового письменного стола, даже в самых критических ситуациях – что бы ни случилось, весь персонал обязан собраться в этой невзрачной комнате, заполненной самым наихудшим из того, что предлагают сувенирные лавки в аэропортах всего мира. Кокосовый орех с намалеванными на нем Гавайскими островами. Полотенце с машинной вышивкой: «Меня обчистили в Лас-Вегасе». Формочка для льда с ячейками в виде Австралийского континента. А поскольку в кабинете всего два доступных посетителям стула, большинству сотрудников приходится сидеть на полу, подпирать собой стены или стоять навытяжку, выслушивая его легендарные эпически длинные речи. На редкость унизительная процедура, причем я уверен, что Тейтельбаум именно этого и добивается.
Я бы не удивился, узнав, что он окончательно застрял в своем кожаном кресле, этот жирный… жирный… боров. Впрочем, все эти мысли совершенно некстати, и с моей стороны заведомо несправедливо критиковать Тиранозавра Рекса за его проблемы с весом. Несомненно, под этой вялой оболочкой скрывается некоторое количество мышечного волокна, а всякому известно, что мускулы тяжелее жира. Или это вода легче мускулов? Одним словом, всякий раз, когда ты смотришь на Тейтельбаума, видишь перед собой старую жирную тушу, и я не побоюсь повторить это. Жирная туша!
Я слегка под кайфом, так как рассудил, что не будет ни морально оправданным, ни разумным предстать кристально трезвым или, напротив, в стельку обдолбанным, а вот такая легкая эйфория подходит мне идеально. Окружающая действительность протекает со скоростью в три четверти реального, самой для меня подходящей, чтобы воспринимать мир во всех насущных подробностях, пропуская и/или пренебрегая при этом любыми проявлениями враждебности. Клерки в секретариате натурально опешили, когда я проходил мимо, было слышно, как приглушенный шепот разносит между кабинками мое имя. Плевать. Все замечательно.
«ТруТел» – самое большое в Лос-Анджелесе и второе по величине в Калифорнии детективное агентство. Они регулярно пользовались моими услугами, пока я окончательно не испортил себе репутацию. Когда рядом был Эрни, нас часто звали помочь в том или ином деле, где требовалась особенно тяжелая и конфиденциальная работа. Мы провернули несколько дел, балансирующих на грани закона, из тех, что агентство никак не могло отразить в своих записях, и платили нам действительно щедро. Разумеется, если ты имеешь дело с «ТруТел», то дело ты имеешь с Тейтельбаумом, и это уже совершенно другое дело. Он любит подкинуть дельце частным детективам, а потом смотреть, как мы, будто петухи, выцарапываем друг у друга право заработать мизерные комиссионные, но если ты дорожишь своей работой, приходится иногда пригнуться или улыбнуться Т-Рексу.
Пора бросить вызов святая святых.
Я деланно твердым шагом вхожу в комнату и говорю деланно бодрым голосом:
– Доброе утро, мистер Тейтельбаум. Вы выглядите… неплохо. Сбросили пару фунтов.
Ноги у меня под контролем, все тело у меня под контролем.
– Выглядишь, как настоящее дерьмо, – бормочет Тейтельбаум и показывает на стул. Я охотно принимаю его предложение.
Судя по обрывкам разговоров, услышанным мною в приемной, здешний заправила, чье человеческое обличье являет собой помесь Оливера Гарди и наделенного сознанием сгустка пота, последнюю неделю большую часть своего времени посвящает повой игрушке, полученной уже дней восемь тому назад, по все еще не может в ней разобраться. На углу Тейтельбаумова стола расположилось одно из этих устройств с четырьмя металлическими шарами, леской соединенными с коромыслом. Отведя в сторону и отпустив крайний шар, ты становишься свидетелем чудес Ньютоновой физики, наблюдая, как четыре сферы часами стучат друг о друга, прежде чем остановиться. Тейтельбаум, который, скорей всего, никогда не слышал ни о Ньютоне, ни, возможно, о физике вообще, все это время потел, стараясь разоблачить подвох в своей новой игрушке. Глядя на нее, он ворчал, вздыхал и, едва доставая хилыми ручками до края стола, снова и снова безуспешно пытался неуклюжими ударами запустить диковину.
– Простите, – прерываю я высоконаучные изыскания. – Можно мне попробовать? – И, не дожидаясь ответа, хватаю и отпускаю один из серебряных шаров. В тиши кабинета равномерные щелчки агрегата кажутся особенно звучными.
Тейтельбаум, широко разинув рот, щелк-щелк-щелк, с благоговением пялится на шары, щелк-щелк-щелк. На завтрак он сожрал овцу – я вижу шерсть у него на зубах. Наконец дурачина приходит в себя, хотя совершенно очевидно, что ему до смерти хочется спросить, какой магической силой я привел в действие упрямую машину.
– Мне привезли ее из Пекинского аэропорта, – сообщает он, обходя вопрос о собственном невежестве. – У Кэти были кое-какие дела в провинции Хунань.
Наглая ложь. Кэти – одна из секретарш Тейтельбаума, и у нее никогда – никогда! – не было других дел, кроме как шляться по всему миру, обшаривая сувенирные лавки в аэропортах в поисках безделушек для мистера Тейтельбаума, дабы он чувствовал себя и сведущим, и многоопытным, не покидая при этом своего мягкого, уютного и безопасного кресла. А поскольку Тейтельбаум все билеты заказывает на свое имя, бедная девочка даже не может воспользоваться набегающими льготными милями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34