– Отнюдь. – Не в том я настроении, чтобы играть в «как будто».
– Ладно. Так себе. Но запах у тебя охренительный, я сто раз говорила.
Мы треплемся, пока не приносят базилик. Гленда украдкой бросает на меня беспокойные взгляды, когда я сжевываю сразу оба листа и заглатываю весь ком. Себе она заказывает пол чайной ложки толченого тимьяна.
– Меня от тимьяна никогда особенно не тащило, – говорю.
– Меня тоже, – вздыхает она. – Но на чем-то надо съезжать с дозы.
Гленда – наш брат частный детектив, рабочая лошадка, гробящая жизнь на компанию «Джей amp; Ти», здешний, манхэттенский филиал «ТруТел». Ее босс, Йоргенсон, точная копия Тейтельбаума, вплоть до повышенного давления и дурных манер. Именно ребята из «Джей amp; Ти» с самого начала занимались делом Макбрайда по поручению Нью-Йоркского муниципального Совета и нарыли те грязные фотки, что мы, словно мальчишки в школьной раздевалке, передавали из рук в руки на заседании нашего, Южнокалифорнийского Совета. Они по-прежнему у меня перед глазами: Макбрайд в облачении спаривается с человеческой женщиной и, судя по выражению его загримированного лица, получает при этом огромное удовольствие. Лицо женщины было затемнено посредством специального фотографического процесса, именуемого «закрась это несмываемым маркером», но тело ее вполне недвусмысленно говорило об испытываемых ею чувствах.
– Вот дерьмо, – подает голос Гленда, явно самый выдающийся сквернослов из всех встреченных мною Хадрозавров. – Просто не могу поверить… Я имею в виду, когда в тот раз…
– Ясно.
– …после того, как копы вышвырнули тебя на самолете обратно в Лос-Анджелес…
– Давай не будем вспоминать об этом, ладно, Глен?
Смущенная, она кивает:
– Ладно, ладно. – И тут же глаза ее снова загораются. – Черт возьми, как я рада видеть тебя! В каком дерьме ты остановился?
– В «Плазе», – поднимаю я брови. Я там еще не регистрировался и номер не резервировал, но уверен, что смогу раздобыть комнату.
– Посмотрите-ка на этого парня, шикует за казенный счет, а?
– До поры до времени. – Базилик прошибает, и ноздри мои сами собой раздуваются. Настроение повышается, душа поет. Феромоны Гленды будоражат меня, и я удивляюсь, почему до сих пор не приглашал даму к себе. Она, конечно, из Хадрозавров, которые, в общем-то, не в моем вкусе, однако… – Господи, – изливаю я чувства, – как же здорово ты пахнешь! Здорово. Очень… очень здорово.
Смеясь, Гленда, отодвигает от меня подальше маленькую керамическую чашу с базиликовой крошкой.
– С тебя довольно этой дряни. Над каким делом работаешь?
– Пожар. Там, в Лос-Анджелесе. – Слова теперь вылезают из меня куда медленнее, слоги прибывают с опозданием, хотя мыслительный процесс идет строго по расписанию.
– И какой-то след принес тебя к нам?
– Макбрайд. Снова.
Она удивленно таращит глаза:
– Вот это да! Долбаной тебе удачи, приятель. Дело это – чертовски крепкий орешек.
Требуются особые усилия, чтобы пробиться сквозь вьющиеся стебли, растущие, стелющиеся, забивающие мне рот, но я все же выдавливаю из себя:
– Ты знаешь… ты знаешь… это… дело Макбрайда?
– Знаю ли я Макбрайда? – растягивает она слова. – Да я долбаный месяц работала над этим долбаным ублюдочным дерьмом.
– Наверное… увлекательно.
– Ни хрена. Скукота адская. Ты следил за кем-нибудь, живущим на шестом этаже без гребаного лифта?
– Без… лифта? – В Лос-Анджелесе вряд ли такое встретишь.
– Квартиры над мастерскими и магазинами, никаких гребаных лифтов, – объясняет она.
Ну да, теперь я уверен, что в Лос-Анджелесе такого не бывает. Даже бедняки в обморок упадут от одной мысли. Любое расстояние свыше двадцати футов по вертикали или как угодно должно быть проехано. Желательно с кондиционером. Если нам охота поупражняться, мы едем в спортзал, благодарю покорно.
– То есть с работой-то все нормально, – продолжает Гленда. – Но хочу заметить, тебя уже на пятый день наизнанку выворачивает от спертого воздуха и завернутой в бумажку жратвы. Да еще эти затраханные насекомые повсюду, на полу, на моей гребаной жратве…
– Макбрайд… он чем-то занимался… в съемной конуре? – Не может быть, у него же миллионы, а может, и миллиарды.
Она качает головой, ковыряет в носу. Я ж говорю, шикарная дама.
– Никто не ведет речи о съемной конуре, да только дом дерьмовый. Тут, рядом, в Ист-Виллидж, не трущобы или что-то в этом духе, просто не слишком ухоженный. Одним словом, мы засели напротив и весь гребаный день фотографировали тот дом, где они трахались, он, кстати, немного получше. Думаю, это девчонкина квартира. Могу спорить, им сначала пришлось вызвать долбаного дезинсектора. Хренова туча тараканов…
В конце концов, мне удается соединить во рту достаточно слогов, чтобы направить беседу в сторону особы, с которой Макбрайда застали на месте преступления. Я интересуюсь именем.
– Имя я тебе дам, только ты не проболтайся. Я своей задницей рискую. Так что я тебе ничего не говорила, лады?
– Вот тебе крест, клянусь окаменелостями предков!
– Известно, что маленький извращенец трахался по всему городу – жена, что ли, у него была фригидная, или еще чего, – но та сучка, с которой мы его застукали, оказалась настоящей профурсеткой. – Я что, незнаком с этим ругательством? – Секс-бомба по человечьим понятиям, титьки вот досюда, ноги, как ходули. – Почему, слушая ее, я смущаюсь больше, чем она, произнося все это?
– Ее зовут Сара, – продолжает Гленда. – Сколько гребаных раз доносилось до меня из жучка это имя! О, Сара, ты прекрасна, Сара. Ты восхитительна, Сара. Давай, Сара, давай. Меня тошнило от этих извращений. Я прямо из себя выходила.
– Сара… – Меня интересует фамилия.
– Актон… Ачтон… что-то вроде этого. – Грязная на язык представительница Хадрозавров пожимает плечами и заглатывает остатки своего тимьяна. Однако неудачно: следует нутряной кашель, и Гленда жадно хватает воздух.
– Что б его! Я точно не помню, но она поет в какой-то дыре неподалеку от Таймс-Сквер. Долбаная певичка, вот кто она такая.
Я тотчас прихожу в себя, все следы базилика временно изгоняются в какие-то заброшенные уголки мозга, никак не связанные с речью или решимостью.
– Она поет сегодня?
– Я что, похожа на ее долбаного менеджера?
– Как ты думаешь, поет она сегодня?
– Ну, по мне, так обязательно. Несколько месяцев прошло с тех пор, как я видела эту бестию, но думаю, там все по-старому. Что, хочешь повидать это исчадие рода человеческого? Какого хрена?
Базилик снова бьет мне в голову, мягкая такая волна, что сливается со страстным желанием отыскать нового свидетеля, дорогу в объезд недостающих свидетельств и уклончивых ответов, путь к Макбрайду, путь к Эрни.
Я слизываю остатки со дна чаши и говорю просто:
– Охота послушать.
7
Двуногие млекопитающие и сами по себе существа весьма порочные – грубы, эгоцентричны, обычно не в ладах с гигиеной, – а уж от целой своры мерзких обезьян меня просто бросает в дрожь. Это инстинктивная реакция, от которой непроизвольно сжимаются внутренности. Уверен, что истоки ее в моем коллективном бессознательном неприятии, болезненной непереносимости, заложенной в генах. Мои праотцы наблюдали, как эти существа развивались не более чем от волосатых жаб, и сколь мучительным должно было быть беспомощное осознание, что когда-нибудь в будущем придется соседствовать с этим обособленным, но разумным родом. Разумеется, мои предки могли перебить маленьких неандертальцев, обратив их в паштет парой хороших ударов хвоста, но вот решили постараться жить в мире с людьми и даже подделаться под них, если нужда заставит. Неразумный ша г.
А потому сижу я теперь в человечьем ночном клубе, слушаю человечьи вопли, вдыхаю человечий пот, касаюсь оголенной человечьей плоти и думаю о болезнях всякий раз, когда меня случайно задевают. В воздухе парят гигантские клубы дыма, и хотя на случайный сигаретный дымок я внимания не обращаю, здесь меня наизнанку выворачивает от впечатляющего разнообразия марок, смол и фильтров. Примитивная осветительная система расцвечивает во всем остальном унылую сцену. выделяющуюся лишь небольшой приподнятостью пола и бордовым бархатным занавесом.
– Когда начнется? – спрашиваю я Гленду, потягивающую джин с тоником. Сквозь наш метаболизм алкоголь проскальзывает, как ребенок по водяной горке, но Гленда всегда придерживалась теории насчет чужого монастыря. Я заказал воду со льдом, потому что в плату за вход включены два напитка, и платы этой хватило бы на полтора дня хорошего базиликового загула.
– Бармен сказал, что она выходит около десяти.
– Хорошо. – Дольше мне здесь не вынести. Мой саквояж, который держится молодцом, несмотря на весь сегодняшний марафон, стоит у моих ног в грязи запятнанного алкоголем и остатками блевотины пола.
Еще через несколько минут вынужденной близости к этим слабоумным бабуинам я успокаиваюсь, так как свет гаснет, и лишь один прожектор отбрасывает на сцену яркое пятно. Расположившийся по соседству динамик извергает серию басов в джазовом ритме и, чуть изменяя такт, повторяет ее снова и снова. Затем напыщенная дробь сливается с грохотом цимбал, занавеси расходятся, и масляный мужской голос объявляет: «Дамы и господа, мы рады представить вам вокальное искусство мисс Сары Арчер». Представление началось.
Из-за занавеси появляется рука, по локоть затянутая в изумрудно-зеленую перчатку, и змеится в пятне света. Вслед за ней обольстительно извивается обнаженное плечо. Далее – сверкающая зеленая туфелька на трехдюймовом каблуке и нога, близкая, по человечьим понятиям, к совершенству. Толпа единым движением подается вперед, и я ощущаю, как в ожидании возможности выдоха затаилось дыхание зала. И вот на сцене, будто никогда отсюда не уходила, появляется женщина, по плечам и спине ее струится каскад огненно-рыжих волос, обрамляющий изящную фигуру с пышными, там, где это положено у млекопитающих, формами. Тотчас же крики и свист пробиваются сквозь музыку, но смолкают, как только Сара Арчер открывает рот, чтобы запеть.
Это одна из тех медленных джазовых вещиц, названия которых я никогда не мог запомнить, но голос обрушивается на меня водопадом, просачивается в уши, затворяет глаза, чтобы я не видел больше стоящую на сцене женщину, но представлял себе красавицу-рептилию, достойную этого контральто. Я целиком охвачен жарким трепетом, и плоть под моим облачением бугрится муравейником наслаждения. Певица жаждет встретить мужчину, способного тронуть ее так, как не трогал еще никто, и я не сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Мгновение спустя я заставляю себя открыть глаза, и видение пропадает. Всего лишь очередное человечье существо.
Шаг со сцены, Сара Арчер идет по залу, не переставая петь, и вот она уже сидит за нашим столом и, не обращая внимания на Гленду, старается поймать мой взгляд. Я смотрю в сторону. Она берет меня за подбородок и поворачивает к своим пухлым губам. Я скрываю отвращение, как можно старательнее изображая скуку, и потягиваю свою воду со льдом. Меня игриво тянут за рукав рубашки, подмигивают более публике, чем лично мне, и вот она уходит, возвращается на сцену, чтобы взять там последнюю ноту.
Аплодисменты, свист, топот. Потом следующий номер, потемпераментней, еще один, и так незаметно проходят сорок пять минут, после чего Сара Арчер благодарит публику и покидает сцену. Отовсюду доносятся крики, вызывающие ее на бис, множество рук поднимают горящие зажигалки, но огни рампы тускнеют, так что на сегодня все кончено. Пьяницы, пошатываясь, бредут к выходу, забыв отблагодарить официанток.
– Ну вот, приехали, – говорит Гленда. – Я тебя предупреждала. Блевать не тянет?
Я отпихиваю стул, подхватываю, когда тот готов опрокинуться. Я уже несколько часов без кайфа, так что удерживаю равновесие чуть ли не слишком хорошо, а потому чувствую необходимость затуманить мозги химически, да побыстрее.
– Мне нужно задать певице несколько вопросов.
– Сейчас? А я думала, мы нагрянем в «Силантро», есть одно местечко на окраине… трава там, ты не поверишь…
– Нет, я должен… я хотел бы расспросить ее сейчас.
Гленда вздыхает. Никому не осадить упершегося Раптора, и она это знает.
– Ладно. Может, мне удастся уговорить здешнего менеджера пропустить нас за кулисы.
– Ты иди, Глен. Я сам справлюсь.
Она качает головой:
– Забудь об этом… я с тобой…
– Я справлюсь сам, – повторяю, и на этот раз девчонка понимает намек.
– Посмотрю, что можно сделать.
Сорок долларов спустя, после того как Гленда устроила мне закулисное рандеву и удалилась в свой бар на окраине, я стою перед входом в гардеробную Сары Арчер – хлипкой деревянной дверью, на которой кто-то неровно намалевал спреем золотую звезду. Напротив, источая невыносимое зловоние, громоздятся ящики с пустыми пивными бутылками. Я стучу в дверь.
– Войдите.
Голос ее заметно выше того, которым она пела; должно быть, немалых усилий стоило выработать эти прокуренные модуляции.
Я пробую открыть дверь. Она не поддается. Я пробую еще раз. Опять без толку, так что я бью что есть силы кулаком по замку. Из комнаты доносится шарканье, падает стул.
– Простите, – восклицает из-за двери Сара. – Простите. Я сколько раз говорила им починить…
Дверь распахивается с треском, и я оказываюсь лицом к лицу с Сарой Арчер. Она уже избавилась от своего зеленого платья и облачилась в желтый махровый халат, туго перетянутый в талии.
– Вы были в зале, – говорит она.
– За вторым от сцены столиком. Вы пели для меня.
– Я пою для всех. – Она тяжело переступает с ноги на ногу. – Мы знакомы?
– Вряд ли. Я из Лос-Анджелеса.
Она смеется:
– Это должно произвести на меня впечатление?
– И производит?
– Нет.
– Ну… нет так нет. – Мою физиономию покидает восторженная улыбка, и я вытаскиваю удостоверение. – Винсент Рубио. Я частный детектив.
Сара сдувает прядь со лба; чувствуется, что ей это не впервой.
– Сара Арчер. Вы не похожи на детектива, Детектив.
– На кого же я похож?
Она задумывается:
– На домашнего кота. – И с этими словами она поворачивается и, виляя бедрами, удаляется в гардеробную, оставив дверь приоткрытой. Я иду следом.
Закрыв за собой дверь, я задаю вопрос:
– Вы знали Раймонда Макбрайда?
– Вот так, сразу к делу.
– Стоит ли ходить вокруг да около? Давно вы с ним познакомились?
– Я не говорила, что была с ним знакома.
– Так скажите, были?
– Да. Однако предпочитаю, чтобы все было по порядку. – Сара направляется к расположенному в нише противоположной стены бару – у них у всех, что ли, в этом городе бары? – и наливает себе полстакана «Джонни Уолкера» с черной этикеткой.
– Выпьете?
Я отказываюсь. Сара сбрасывает туфельки – зелененькие, не больше тридцать четвертого размера – и свертывается калачиком на зеленом плюшевом диване. Подушки не без прорех, кое-где торчит поролоновая набивка, но, в общем, мебель в приличном состоянии. Зеркало с тремя перегоревшими лампочками над простым деревянным туалетным столиком. К стене прикноплены ряды полароидных снимков певицы с разнообразными прическами.
– Вам понравилось представление? – спрашивает она.
– Неплохо. У вас прекрасный голос.
Самодовольная ухмылка, глоток пойла. Она встряхивает волосами, надо полагать с целью выглядеть по-человечьи привлекательной.
– А все остальное?
– Все остальное в вас поет столь же чарующим голосом.
– Как это мило.
Теперь моя очередь самодовольно ухмыляться.
– Макбрайд. Как долго вы были с ним знакомы?
Госпожа Арчер надувает губы; похоже, ей хочется продолжить обмен любезностями и милыми шуточками, и хотя обычно я не уклоняюсь от хорошей партии в словесный волейбол, сейчас предпочитаю ускорить события. У меня уже аллергия от всего этого насквозь пропитавшего ночной клуб млекопитающего пота.
– Года два-три, я полагаю.
– Как вы познакомились?
– На благотворительном вечере.
– В пользу?…
– Понятия не имею. Рак, лейкемия, изящные искусства, нет, я правда не знаю.
Я невнятно бормочу:
– Вы были его… любовницей?
Потрясение от столь прямолинейного вопроса не состоялось.
– Мне больше нравится слово возлюбленная.
– Вы же знаете, что он был женат.
Сара вздрагивает, прищуривается. Она разгрызает ледяной кубик, поджимает губы:
– Да, я знала, что он был женат.
– Значит, вы были его любовницей. Когда вы начали трахаться?
– До чего ж вы мило выражаетесь, мистер Рубио.
– Я детектив, а не поэт.
– Но вполне могли бы оставаться в рамках приличий. Вы пришли в мою гардеробную, ко мне на работу. Я очень рада пригласить вас выпить и поболтать, но если разговор пойдет в таких… вульгарных тонах, мне придется попросить вас удалиться.
Слегка пережал – есть у меня такое свойство. Если подумать, именно оно вышвырнуло меня из Нью-Йорка и приличного общества девять месяцев назад. Я отступаю и, дабы продемонстрировать свою готовность поупражняться в хороших манерах, снимаю шляпу и кладу ее на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34