«Один из служащих Ватикана, пожелавший остаться неназванным».
О пророчествах Малахии было известно давно – мистики не раз предупреждали о них, – но только теперь журналисты начали проводить прямые параллели. Действительно, сто двенадцатый Папа взял имя Петр II. Откуда мог монах, живший в одиннадцатом веке, или летописец, живший в шестнадцатом, знать, что случится в будущем? Простое совпадение? Возможно, но все это показывало, что напряжение достигает критической отметки.
Валендреа и сам думал об этом. Можно было предположить, что он выбрал имя, зная о пророчествах из ватиканских архивов. Но на самом деле он всегда хотел взять имя Петр – еще тогда, когда при Иоанне Павле II впервые решил всерьез бороться за папский престол. Об этом он не говорил даже Амбрози. А пророчеств Малахии он не читал.
Он снова повернулся к архивариусу, ожидая ответа на свой вопрос.
Наконец кардинал произнес:
– Мне нечего сказать.
– В таком случае, может быть, вы в состоянии предположить, где находится похищенный документ?
– Я не знаю ни о каком похищенном документе. Все, что указано в описях, на месте.
– Этот документ не указан в описях. Климент сам поместил его в хранилище.
– Я не отвечаю за то, что мне не известно.
– Да разве? Тогда давайте поговорим о том, что вам известно. Например, о чем вы говорили с кардиналом Нгови и монсеньором Мишнером?
В голосе явственно слышалось раздражение. Архивариус молчал.
– Из вашего молчания я заключаю, что речь шла о пропавшем документе и вы причастны к его исчезновению.
Валендреа понимал, что этот удар причиняет старику боль. Как архивариус он обязан оберегать документы церкви. Пропажа одного из них навсегда дискредитирует его.
– Я не сделал ничего предосудительного, я только открыл хранилище по приказу Его Святейшества Папы Климента Пятнадцатого.
– Я верю вам и считаю, что сам Климент втайне от всех похитил эту запись. И я хочу ее найти. – Валендреа умышленно смягчил тон, давая понять, что он поверил объяснению кардинала.
– И я хочу… – начал архивариус и вдруг осекся, как будто боясь сказать что-то лишнее.
– Ну, говорите, ваше преосвященство.
– Я, как и вы, потрясен пропажей документа. Но я понятия не имею, когда это произошло и где его искать.
Судя по его интонации, он твердо решил стоять на своем.
– А где Мишнер?
Он был почти уверен в ответе, но решил, что подтверждение его догадок избавит от опасений, что Амбрози идет по ложному следу.
– Не знаю, – ответил архивариус, и его голос чуть дрогнул.
Тогда Валендреа задал действительно интересующий его вопрос:
– А что Нгови? При чем тут он?
По лицу кардинала было видно, что он понял.
– Вы ведь боитесь его?
Замечание не смутило Валендреа.
– Я никого не боюсь, ваше преосвященство. Я просто хочу знать, какое отношение имеет камерленго к Фатимским откровениям.
– А я не говорил, что он имеет к ним какое-то отношение.
– Но вы ведь вчера говорили об этом?
– Я этого не сказал.
Валендреа спокойно опустил взгляд в книгу, тактично давая понять, что упрямство старика его ничуть не задевает.
– Ваше преосвященство, я отправил вас на пенсию. Но я могу и снова принять вас на службу. Вы хотите умереть здесь, в Ватикане, в должности кардинала-архивариуса Католической церкви? Вам бы не хотелось, чтобы пропавший из архива документ вернулся? Или ваше личное отношение ко мне значит для вас больше, чем ваш профессиональный долг?
Старик переступил с ноги на ногу, и по его молчанию стало заметно, что он обдумывает предложение Валендреа.
– Чего вы хотите? – наконец спросил он.
– Скажите мне, куда уехал отец Мишнер.
– Утром мне говорили, что он уехал в Бамберг. – В его голосе звучало смирение.
– Значит, вы солгали мне?
– Вы спросили, где он. Я не знаю, где он. Но мне говорили, что он уехал в Бамберг.
– А зачем?
– Там может быть документ, который вы ищете.
Теперь надо узнать еще кое-что.
– А Нгови?
– Он ждет звонка отца Мишнера.
Руки Валендреа сжали старинную книгу. Он не стал надевать перчатки. Зачем? Все равно завтра от этого фолианта останется лишь пепел. И теперь самое главное:
– Нгови хочет узнать содержание пропавшего документа?
Старик кивнул, как будто его откровенность причиняла ему боль.
– Они хотят узнать то, что вам, похоже, и так известно.
Глава LXVII
Бамберг, Германия
1 декабря, пятница
11.00
Мишнер и Катерина последовали за Ирмой Ран через Максплац, на другой берег реки. На кованой железной решетке пятиэтажной гостиницы красовалась вывеска с надписью «Кёнигсхоф» и датой – 1614 – год постройки здания, объяснила Ирма.
На протяжении нескольких поколений гостиница принадлежала ее семье. Ирме она досталась по наследству от отца, когда ее брат погиб на войне. С обеих сторон здание окружали бывшие рыбацкие хижины. Изначально оно служило мельницей, и, хотя водяного колеса давно уже не существовало, с тех пор сохранились крыша, балконные решетки и украшения в стиле барокко.
Ирма открыла в гостинице небольшую таверну и ресторан и сейчас провела своих гостей внутрь, усадила за столик у окна.
Полуденное небо затянули облака. Судя по всему, скоро пойдет снег. Ирма принесла гостям по бокалу пива.
– Ресторан открывается вечером, – объяснила она. – Тогда здесь будет полно народа. Нашу кухню здесь любят.
Мишнеру не терпелось задать вопрос:
– В церкви вы сказали, что Якоб предупреждал, что мы приедем. Он так и написал в своем последнем письме?
Она кивнула:
– Он написал, что приедете вы, и возможно, вместе с этой очаровательной женщиной. Мой Якоб умел быть чутким, особенно во всем, что касается вас, Колин. Можно называть вас так? У меня такое чувство, будто я вас давно знаю.
– Я бы не хотел, чтобы вы называли меня как-то иначе.
– А я Катерина.
Она улыбнулась обоим, и Мишнеру понравилась ее улыбка.
– Что еще написал Якоб?
– Он рассказал мне о вашей дилемме. Об утрате веры. Раз вы здесь, то вы, видимо, читали мои письма.
– Я не мог и представить себе всю глубину ваших отношений.
За окнами пропыхтела направляющаяся на север баржа.
– Мой Якоб был открытым человеком. Он посвятил свою жизнь другим. Посвятил себя Богу.
– Но ведь не только Ему, – тихо заметила Катерина.
Мишнер ожидал от Катерины подобного замечания. Вчера она прочла письма, которые ему удалось спасти, и страсть Фолкнера поразила ее.
– Мне раньше не нравилось, как он себя вел, – спокойно продолжала Катерина. – Я видела, какое давление он оказывал на Колина, как убеждал его поставить на первое место церковь. Но я ошибалась. Теперь я вижу, что как раз он больше, чем кто-либо, мог понять нас…
– Он понимал вас, – подхватила Ирма. – Он всегда говорил мне, как тяжело Колину. Он хотел рассказать ему правду, признаться, что он тоже не один, но я запретила ему. Было не время. Я не хотела, чтобы о нас знали. Это касалось только нас. – Она посмотрела в глаза Мишнеру. – Он хотел, чтобы вы остались священником. Ему была нужна ваша помощь, чтобы провести реформы. Наверное, он даже тогда знал, что однажды вы еще скажете свое слово.
Мишнер не мог промолчать:
– Он пытался реформировать церковь. Не силой, а убеждением. Он был миролюбивым человеком.
– Но при этом, Колин, он был прежде всего человеком. – В конце фразы ее голос дрогнул, как будто на нее вдруг нахлынули воспоминания, и она не стала сопротивляться им. – Слабым и грешным человеком, как и все мы.
Протянув руку через стол, Катерина накрыла своей ладонью ладонь пожилой женщины. Глаза обеих женщин заблестели.
– Когда начался ваш роман? – негромко спросила она.
– Когда мы оба были детьми. Я уже тогда знала, что люблю его и всегда буду любить. – Ирма прикусила губу. – Но я также знала, что он никогда не будет принадлежать мне. Полностью. Он уже тогда хотел стать священником. Но мне вполне хватало того, что мне принадлежало его сердце.
Мишнеру хотелось задать еще один вопрос. Он не знал зачем. Не мог объяснить. Это было не его дело. Но он почувствовал, что сейчас можно спросить об этом:
– И ваша любовь так и осталась платонической?
На несколько секунд она задержала на нем взгляд, затем на губах появилась легкая улыбка.
– Да, Колин. Якоб не нарушил своих церковных обетов. Это было бы немыслимо и для него, и для меня. – Она посмотрела на Катерину. – Судить себя надо по законам своего времени. Мы с Якобом – люди из другого века. Наша любовь сама по себе уже была грехом. Заходить еще дальше было просто невозможно.
Мишнер вспомнил слова Климента в Турине: «Несложившаяся любовь всегда причиняет боль».
* * *
– Так вы все это время жили здесь одна?
– У меня есть семья, свое дело, друзья и Бог. Я знала любовь мужчины, полностью посвятившего себя мне. Не физически, но во всем остальном. Мало кто может этим похвастаться.
– И вас никогда не смущало, что вы не можете быть вместе? – спросила Катерина. – Я не имею в виду секс. Я имею в виду – быть просто физически рядом друг с другом. Ведь это, должно быть, нелегко.
– Я бы предпочла, чтобы все случилось по-другому. Но это зависело не от меня. Якоб уже в молодости захотел стать священником. Я знала и не стала ему мешать. Я так сильно любила его, что была готова разделить его… даже с Богом.
Во вращающуюся дверь вошла женщина средних лет и сказала Ирме несколько слов. Что-то о рынке и покупке продуктов, догадался Мишнер. За окном по серой воде реки проплыла еще одна баржа. На стекла упало несколько снежинок.
– Кто-нибудь знает о ваших отношениях с Якобом? – спросил Мишнер, когда женщина ушла.
Ирма покачала головой:
– Никто из нас не рассказывал об этом. Но в городе многие знают, что мы с Якобом дружили в детстве.
– Вы, наверное, тяжело пережили его смерть, – осторожно произнесла Катерина.
Ирма вздохнула:
– Вы даже представить себе не можете. Я видела, что он сдает. Он выступал по телевизору. Я понимала, что это просто вопрос времени. Мы оба старели. Но все равно – это произошло так внезапно! Так… Я до сих пор жду от него писем, ведь я столько их получала. – Она говорила тихим дрожащим голосом. – Но моего Якоба больше нет, и вы первые, с кем я открыто говорю о нем. Он просил доверять вам. И сказал, что я обрету мир с вашей помощью. И он был прав. Вот я поговорила с вами, и мне уже стало легче.
Мишнер подумал, что бы сказала эта кроткая женщина, если бы узнала, что Климент ушел из жизни добровольно? Имеет ли она право знать? Она открыла им свое сердце, а он уже так устал лгать. Она ведь никому не выдаст тайну Климента.
– Он совершил самоубийство.
Ирма надолго замолчала.
Катерина странно посмотрела на него и переспросила:
– Папа совершил самоубийство?
Он кивнул:
– Снотворное. Он сказал, что ему велела лишить себя жизни Дева Мария. В наказание за непослушание. Он сказал, что он слишком долго игнорировал волю Неба. И что теперь пора ее исполнить.
Ирма молчала. Она смотрела на него взволнованным взглядом.
– Вы знали? – спросил он.
Она кивнула.
– Он приходил ко мне… во сне. И сказал, что все в порядке. Его простили. Тем более что он и так скоро должен был предстать перед Богом. Я тогда не поняла, что он хотел сказать.
– А вам приходилось переживать видения наяву? – спросил Мишнер.
Она покачала головой:
– Только во сне. – Ее голос звучал как будто издалека. – Скоро я буду с ним. Только этим я и живу. Мы с Якобом будем вместе целую вечность. Так он сказал мне во сне. – Она снова взглянула на Катерину. – Вы спрашивали, как я переносила разлуку с ним. Все эти годы разлуки – ничто по сравнению с вечностью. Может, у меня нет особых достоинств, но я терпелива.
Мишнер решил перейти к делу.
– Ирма, где то, что вам прислал Якоб?
Она посмотрела в свой бокал с пивом.
– Якоб просил передать вам конверт.
– Дайте мне его, – попросил он.
Ирма встала из-за стола.
– Он у меня в комнате. Я сейчас принесу.
Женщина вышла из ресторана.
– Почему ты не рассказал мне о Клименте? – спросила Катерина, когда дверь за ней закрылась. Ее холодный тон соответствовал погоде за окном.
– Думаю, ты сама знаешь ответ.
– А кто знает об этом?
– Очень немногие.
Она поднялась из-за стола.
– Все как всегда. Ватикан полон секретов. – Она накинула пальто и направилась к двери. – Похоже, ты любишь недоговаривать.
– Как и ты. – Мишнер знал, что этого не надо было говорить.
Она остановилась.
– Хорошо, пусть я заслужила эти слова. Но ты почему молчал?
Он не ответил, и она повернулась, чтобы уйти.
– Ты куда?
– Пойду погуляю. Тем более тебе есть о чем поговорить с возлюбленной Климента и без меня.
Глава LXVIII
Бамберг, Германия
1 декабря, пятница
13.20
Катерина не могла прийти в себя. Мишнер скрыл от нее самоубийство Климента XV! Валендреа, безусловно, знал об этом – иначе Амбрози велел бы ей разузнать подробности смерти Климента. Так что же происходит?
Пропадают документы. Очевидцы разговаривают с Девой. Папа совершает самоубийство, до этого шесть десятилетий скрывая от мира свою любовь к женщине. Никто просто не поверит в это!
Она вышла из гостиницы, застегнула пальто и решила вернуться на Максплац и прогуляться, чтобы снять напряжение. Со всех сторон колокола били полдень. Она стряхнула с волос снег. Воздух был холодным и сухим, как и ее настроение.
Ирма Ран раскрыла ей глаза. Если она сама много лет назад заставляла Мишнера сделать выбор, пыталась отвоевать его, причиняя боль им обоим, Ирма поступила не так эгоистично и выбрала любовь, а не обладание. Может быть, эта пожилая женщина права? Дело не в физической близости, а в родстве душ.
Катерина пыталась представить себе, могли ли сложиться такие же отношения у нее с Мишнером. Вряд ли. Сейчас другие времена. И все же вот она снова рядом с тем же мужчиной идет по тому же тернистому пути – потеря любви, обретение ее, ее испытание и… вот и вопрос. Что потом?
Она продолжала идти в сторону главной площади, перешла канал и залюбовалась похожими на луковицы куполами церкви Святого Гандольфа.
Почему в этой жизни все так непросто?
Она не могла отогнать страшное воспоминание: над Мишнером завис человек с ножом в руке. Господи, ведь это было только вчера! Она напала на него без колебаний. Она предлагала обратиться в полицию, но Мишнер отклонил эту идею. Теперь она понимала почему.
Он не мог рисковать тайной смерти Папы. Якоб Фолкнер так много для него значил. Может быть, даже слишком много. И только сейчас она знала, почему он отправился в Боснию: он искал ответы на вопросы, оставленные его старым другом. Эта Глава в его жизни еще не закончилась, ее концовку еще предстояло написать.
Катерина не была уверена, что она вообще когда-нибудь закончится.
Она и не заметила, как снова подошла к дверям церкви Святого Гандольфа. Она ощутила теплое дуновение изнутри и вошла. Ворота боковой часовни, где они увидели Ирму, оставались открытыми.
Она остановилась у другой часовни. Статуя Девы Марии с младенцем Христом на руках устремила на нее полный любви взгляд гордой матери. Конечно, это была женщина Средневековья – белая и англо-саксонского происхождения, – но мир привык поклоняться этому образу. Мария жила в Израиле, где лучи солнца обжигали и огрубляли кожу. У Нее должна быть арабская внешность, темные волосы и плотное телосложение. Но католики в Европе никогда не приняли бы этот образ. И тогда появилась всем знакомая фигура женщины – та, которую с тех пор прославляет церковь.
Но неужели она была девой? И действительно сыном в Ее чреве Она обязана Святому Духу? Даже если это так, это наверняка было Ее решение. Только Она сама могла согласиться вынашивать ребенка. Так почему же церковь занимает такую непримиримую позицию в отношении абортов? Кто отнял у женщины право решать, хочет ли она рожать? Разве Мария не дала это право? А если бы Она отказалась? Или Она была обязана вынашивать этого божественного младенца?
Катерина устала от всех этих головоломок. Слишком много вопросов без ответов. Она обернулась, чтобы выйти.
В трех футах позади нее стоял Паоло Амбрози.
Увидев его, она вздрогнула.
Рванувшись к Катерине, он резко развернул ее и втолкнул в глубь церкви. Там он прижал ее к каменной стене и заломил левую руку за спину. Другой рукой он сдавил ей шею. Шероховатые камни царапали лицо Катерины.
– Я все думал, как же разлучить вас с Мишнером. Но вы сами помогли мне.
Он сильнее сжал ее руку. Она пыталась закричать.
– Не надо. Тем более что здесь вас никто не услышит.
Катерина попробовала вырваться, ударив его ногой.
– Стойте спокойно. Иначе моему терпению придет конец.
В ответ она еще раз попыталась освободиться. Амбрози оттащил ее от стены, он сильно сжимал ее горло.
Она отчаянно боролась, впившись ногтями в его кожу, но из-за нехватки кислорода у нее начало кружиться перед глазами. Часовня пошатнулась и стала крениться набок.
Катерина снова попыталась закричать, стальные пальцы обхватили шею с новой силой. Она попыталась вдохнуть воздух, но сумела выдавить из себя лишь слабый хрип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
О пророчествах Малахии было известно давно – мистики не раз предупреждали о них, – но только теперь журналисты начали проводить прямые параллели. Действительно, сто двенадцатый Папа взял имя Петр II. Откуда мог монах, живший в одиннадцатом веке, или летописец, живший в шестнадцатом, знать, что случится в будущем? Простое совпадение? Возможно, но все это показывало, что напряжение достигает критической отметки.
Валендреа и сам думал об этом. Можно было предположить, что он выбрал имя, зная о пророчествах из ватиканских архивов. Но на самом деле он всегда хотел взять имя Петр – еще тогда, когда при Иоанне Павле II впервые решил всерьез бороться за папский престол. Об этом он не говорил даже Амбрози. А пророчеств Малахии он не читал.
Он снова повернулся к архивариусу, ожидая ответа на свой вопрос.
Наконец кардинал произнес:
– Мне нечего сказать.
– В таком случае, может быть, вы в состоянии предположить, где находится похищенный документ?
– Я не знаю ни о каком похищенном документе. Все, что указано в описях, на месте.
– Этот документ не указан в описях. Климент сам поместил его в хранилище.
– Я не отвечаю за то, что мне не известно.
– Да разве? Тогда давайте поговорим о том, что вам известно. Например, о чем вы говорили с кардиналом Нгови и монсеньором Мишнером?
В голосе явственно слышалось раздражение. Архивариус молчал.
– Из вашего молчания я заключаю, что речь шла о пропавшем документе и вы причастны к его исчезновению.
Валендреа понимал, что этот удар причиняет старику боль. Как архивариус он обязан оберегать документы церкви. Пропажа одного из них навсегда дискредитирует его.
– Я не сделал ничего предосудительного, я только открыл хранилище по приказу Его Святейшества Папы Климента Пятнадцатого.
– Я верю вам и считаю, что сам Климент втайне от всех похитил эту запись. И я хочу ее найти. – Валендреа умышленно смягчил тон, давая понять, что он поверил объяснению кардинала.
– И я хочу… – начал архивариус и вдруг осекся, как будто боясь сказать что-то лишнее.
– Ну, говорите, ваше преосвященство.
– Я, как и вы, потрясен пропажей документа. Но я понятия не имею, когда это произошло и где его искать.
Судя по его интонации, он твердо решил стоять на своем.
– А где Мишнер?
Он был почти уверен в ответе, но решил, что подтверждение его догадок избавит от опасений, что Амбрози идет по ложному следу.
– Не знаю, – ответил архивариус, и его голос чуть дрогнул.
Тогда Валендреа задал действительно интересующий его вопрос:
– А что Нгови? При чем тут он?
По лицу кардинала было видно, что он понял.
– Вы ведь боитесь его?
Замечание не смутило Валендреа.
– Я никого не боюсь, ваше преосвященство. Я просто хочу знать, какое отношение имеет камерленго к Фатимским откровениям.
– А я не говорил, что он имеет к ним какое-то отношение.
– Но вы ведь вчера говорили об этом?
– Я этого не сказал.
Валендреа спокойно опустил взгляд в книгу, тактично давая понять, что упрямство старика его ничуть не задевает.
– Ваше преосвященство, я отправил вас на пенсию. Но я могу и снова принять вас на службу. Вы хотите умереть здесь, в Ватикане, в должности кардинала-архивариуса Католической церкви? Вам бы не хотелось, чтобы пропавший из архива документ вернулся? Или ваше личное отношение ко мне значит для вас больше, чем ваш профессиональный долг?
Старик переступил с ноги на ногу, и по его молчанию стало заметно, что он обдумывает предложение Валендреа.
– Чего вы хотите? – наконец спросил он.
– Скажите мне, куда уехал отец Мишнер.
– Утром мне говорили, что он уехал в Бамберг. – В его голосе звучало смирение.
– Значит, вы солгали мне?
– Вы спросили, где он. Я не знаю, где он. Но мне говорили, что он уехал в Бамберг.
– А зачем?
– Там может быть документ, который вы ищете.
Теперь надо узнать еще кое-что.
– А Нгови?
– Он ждет звонка отца Мишнера.
Руки Валендреа сжали старинную книгу. Он не стал надевать перчатки. Зачем? Все равно завтра от этого фолианта останется лишь пепел. И теперь самое главное:
– Нгови хочет узнать содержание пропавшего документа?
Старик кивнул, как будто его откровенность причиняла ему боль.
– Они хотят узнать то, что вам, похоже, и так известно.
Глава LXVII
Бамберг, Германия
1 декабря, пятница
11.00
Мишнер и Катерина последовали за Ирмой Ран через Максплац, на другой берег реки. На кованой железной решетке пятиэтажной гостиницы красовалась вывеска с надписью «Кёнигсхоф» и датой – 1614 – год постройки здания, объяснила Ирма.
На протяжении нескольких поколений гостиница принадлежала ее семье. Ирме она досталась по наследству от отца, когда ее брат погиб на войне. С обеих сторон здание окружали бывшие рыбацкие хижины. Изначально оно служило мельницей, и, хотя водяного колеса давно уже не существовало, с тех пор сохранились крыша, балконные решетки и украшения в стиле барокко.
Ирма открыла в гостинице небольшую таверну и ресторан и сейчас провела своих гостей внутрь, усадила за столик у окна.
Полуденное небо затянули облака. Судя по всему, скоро пойдет снег. Ирма принесла гостям по бокалу пива.
– Ресторан открывается вечером, – объяснила она. – Тогда здесь будет полно народа. Нашу кухню здесь любят.
Мишнеру не терпелось задать вопрос:
– В церкви вы сказали, что Якоб предупреждал, что мы приедем. Он так и написал в своем последнем письме?
Она кивнула:
– Он написал, что приедете вы, и возможно, вместе с этой очаровательной женщиной. Мой Якоб умел быть чутким, особенно во всем, что касается вас, Колин. Можно называть вас так? У меня такое чувство, будто я вас давно знаю.
– Я бы не хотел, чтобы вы называли меня как-то иначе.
– А я Катерина.
Она улыбнулась обоим, и Мишнеру понравилась ее улыбка.
– Что еще написал Якоб?
– Он рассказал мне о вашей дилемме. Об утрате веры. Раз вы здесь, то вы, видимо, читали мои письма.
– Я не мог и представить себе всю глубину ваших отношений.
За окнами пропыхтела направляющаяся на север баржа.
– Мой Якоб был открытым человеком. Он посвятил свою жизнь другим. Посвятил себя Богу.
– Но ведь не только Ему, – тихо заметила Катерина.
Мишнер ожидал от Катерины подобного замечания. Вчера она прочла письма, которые ему удалось спасти, и страсть Фолкнера поразила ее.
– Мне раньше не нравилось, как он себя вел, – спокойно продолжала Катерина. – Я видела, какое давление он оказывал на Колина, как убеждал его поставить на первое место церковь. Но я ошибалась. Теперь я вижу, что как раз он больше, чем кто-либо, мог понять нас…
– Он понимал вас, – подхватила Ирма. – Он всегда говорил мне, как тяжело Колину. Он хотел рассказать ему правду, признаться, что он тоже не один, но я запретила ему. Было не время. Я не хотела, чтобы о нас знали. Это касалось только нас. – Она посмотрела в глаза Мишнеру. – Он хотел, чтобы вы остались священником. Ему была нужна ваша помощь, чтобы провести реформы. Наверное, он даже тогда знал, что однажды вы еще скажете свое слово.
Мишнер не мог промолчать:
– Он пытался реформировать церковь. Не силой, а убеждением. Он был миролюбивым человеком.
– Но при этом, Колин, он был прежде всего человеком. – В конце фразы ее голос дрогнул, как будто на нее вдруг нахлынули воспоминания, и она не стала сопротивляться им. – Слабым и грешным человеком, как и все мы.
Протянув руку через стол, Катерина накрыла своей ладонью ладонь пожилой женщины. Глаза обеих женщин заблестели.
– Когда начался ваш роман? – негромко спросила она.
– Когда мы оба были детьми. Я уже тогда знала, что люблю его и всегда буду любить. – Ирма прикусила губу. – Но я также знала, что он никогда не будет принадлежать мне. Полностью. Он уже тогда хотел стать священником. Но мне вполне хватало того, что мне принадлежало его сердце.
Мишнеру хотелось задать еще один вопрос. Он не знал зачем. Не мог объяснить. Это было не его дело. Но он почувствовал, что сейчас можно спросить об этом:
– И ваша любовь так и осталась платонической?
На несколько секунд она задержала на нем взгляд, затем на губах появилась легкая улыбка.
– Да, Колин. Якоб не нарушил своих церковных обетов. Это было бы немыслимо и для него, и для меня. – Она посмотрела на Катерину. – Судить себя надо по законам своего времени. Мы с Якобом – люди из другого века. Наша любовь сама по себе уже была грехом. Заходить еще дальше было просто невозможно.
Мишнер вспомнил слова Климента в Турине: «Несложившаяся любовь всегда причиняет боль».
* * *
– Так вы все это время жили здесь одна?
– У меня есть семья, свое дело, друзья и Бог. Я знала любовь мужчины, полностью посвятившего себя мне. Не физически, но во всем остальном. Мало кто может этим похвастаться.
– И вас никогда не смущало, что вы не можете быть вместе? – спросила Катерина. – Я не имею в виду секс. Я имею в виду – быть просто физически рядом друг с другом. Ведь это, должно быть, нелегко.
– Я бы предпочла, чтобы все случилось по-другому. Но это зависело не от меня. Якоб уже в молодости захотел стать священником. Я знала и не стала ему мешать. Я так сильно любила его, что была готова разделить его… даже с Богом.
Во вращающуюся дверь вошла женщина средних лет и сказала Ирме несколько слов. Что-то о рынке и покупке продуктов, догадался Мишнер. За окном по серой воде реки проплыла еще одна баржа. На стекла упало несколько снежинок.
– Кто-нибудь знает о ваших отношениях с Якобом? – спросил Мишнер, когда женщина ушла.
Ирма покачала головой:
– Никто из нас не рассказывал об этом. Но в городе многие знают, что мы с Якобом дружили в детстве.
– Вы, наверное, тяжело пережили его смерть, – осторожно произнесла Катерина.
Ирма вздохнула:
– Вы даже представить себе не можете. Я видела, что он сдает. Он выступал по телевизору. Я понимала, что это просто вопрос времени. Мы оба старели. Но все равно – это произошло так внезапно! Так… Я до сих пор жду от него писем, ведь я столько их получала. – Она говорила тихим дрожащим голосом. – Но моего Якоба больше нет, и вы первые, с кем я открыто говорю о нем. Он просил доверять вам. И сказал, что я обрету мир с вашей помощью. И он был прав. Вот я поговорила с вами, и мне уже стало легче.
Мишнер подумал, что бы сказала эта кроткая женщина, если бы узнала, что Климент ушел из жизни добровольно? Имеет ли она право знать? Она открыла им свое сердце, а он уже так устал лгать. Она ведь никому не выдаст тайну Климента.
– Он совершил самоубийство.
Ирма надолго замолчала.
Катерина странно посмотрела на него и переспросила:
– Папа совершил самоубийство?
Он кивнул:
– Снотворное. Он сказал, что ему велела лишить себя жизни Дева Мария. В наказание за непослушание. Он сказал, что он слишком долго игнорировал волю Неба. И что теперь пора ее исполнить.
Ирма молчала. Она смотрела на него взволнованным взглядом.
– Вы знали? – спросил он.
Она кивнула.
– Он приходил ко мне… во сне. И сказал, что все в порядке. Его простили. Тем более что он и так скоро должен был предстать перед Богом. Я тогда не поняла, что он хотел сказать.
– А вам приходилось переживать видения наяву? – спросил Мишнер.
Она покачала головой:
– Только во сне. – Ее голос звучал как будто издалека. – Скоро я буду с ним. Только этим я и живу. Мы с Якобом будем вместе целую вечность. Так он сказал мне во сне. – Она снова взглянула на Катерину. – Вы спрашивали, как я переносила разлуку с ним. Все эти годы разлуки – ничто по сравнению с вечностью. Может, у меня нет особых достоинств, но я терпелива.
Мишнер решил перейти к делу.
– Ирма, где то, что вам прислал Якоб?
Она посмотрела в свой бокал с пивом.
– Якоб просил передать вам конверт.
– Дайте мне его, – попросил он.
Ирма встала из-за стола.
– Он у меня в комнате. Я сейчас принесу.
Женщина вышла из ресторана.
– Почему ты не рассказал мне о Клименте? – спросила Катерина, когда дверь за ней закрылась. Ее холодный тон соответствовал погоде за окном.
– Думаю, ты сама знаешь ответ.
– А кто знает об этом?
– Очень немногие.
Она поднялась из-за стола.
– Все как всегда. Ватикан полон секретов. – Она накинула пальто и направилась к двери. – Похоже, ты любишь недоговаривать.
– Как и ты. – Мишнер знал, что этого не надо было говорить.
Она остановилась.
– Хорошо, пусть я заслужила эти слова. Но ты почему молчал?
Он не ответил, и она повернулась, чтобы уйти.
– Ты куда?
– Пойду погуляю. Тем более тебе есть о чем поговорить с возлюбленной Климента и без меня.
Глава LXVIII
Бамберг, Германия
1 декабря, пятница
13.20
Катерина не могла прийти в себя. Мишнер скрыл от нее самоубийство Климента XV! Валендреа, безусловно, знал об этом – иначе Амбрози велел бы ей разузнать подробности смерти Климента. Так что же происходит?
Пропадают документы. Очевидцы разговаривают с Девой. Папа совершает самоубийство, до этого шесть десятилетий скрывая от мира свою любовь к женщине. Никто просто не поверит в это!
Она вышла из гостиницы, застегнула пальто и решила вернуться на Максплац и прогуляться, чтобы снять напряжение. Со всех сторон колокола били полдень. Она стряхнула с волос снег. Воздух был холодным и сухим, как и ее настроение.
Ирма Ран раскрыла ей глаза. Если она сама много лет назад заставляла Мишнера сделать выбор, пыталась отвоевать его, причиняя боль им обоим, Ирма поступила не так эгоистично и выбрала любовь, а не обладание. Может быть, эта пожилая женщина права? Дело не в физической близости, а в родстве душ.
Катерина пыталась представить себе, могли ли сложиться такие же отношения у нее с Мишнером. Вряд ли. Сейчас другие времена. И все же вот она снова рядом с тем же мужчиной идет по тому же тернистому пути – потеря любви, обретение ее, ее испытание и… вот и вопрос. Что потом?
Она продолжала идти в сторону главной площади, перешла канал и залюбовалась похожими на луковицы куполами церкви Святого Гандольфа.
Почему в этой жизни все так непросто?
Она не могла отогнать страшное воспоминание: над Мишнером завис человек с ножом в руке. Господи, ведь это было только вчера! Она напала на него без колебаний. Она предлагала обратиться в полицию, но Мишнер отклонил эту идею. Теперь она понимала почему.
Он не мог рисковать тайной смерти Папы. Якоб Фолкнер так много для него значил. Может быть, даже слишком много. И только сейчас она знала, почему он отправился в Боснию: он искал ответы на вопросы, оставленные его старым другом. Эта Глава в его жизни еще не закончилась, ее концовку еще предстояло написать.
Катерина не была уверена, что она вообще когда-нибудь закончится.
Она и не заметила, как снова подошла к дверям церкви Святого Гандольфа. Она ощутила теплое дуновение изнутри и вошла. Ворота боковой часовни, где они увидели Ирму, оставались открытыми.
Она остановилась у другой часовни. Статуя Девы Марии с младенцем Христом на руках устремила на нее полный любви взгляд гордой матери. Конечно, это была женщина Средневековья – белая и англо-саксонского происхождения, – но мир привык поклоняться этому образу. Мария жила в Израиле, где лучи солнца обжигали и огрубляли кожу. У Нее должна быть арабская внешность, темные волосы и плотное телосложение. Но католики в Европе никогда не приняли бы этот образ. И тогда появилась всем знакомая фигура женщины – та, которую с тех пор прославляет церковь.
Но неужели она была девой? И действительно сыном в Ее чреве Она обязана Святому Духу? Даже если это так, это наверняка было Ее решение. Только Она сама могла согласиться вынашивать ребенка. Так почему же церковь занимает такую непримиримую позицию в отношении абортов? Кто отнял у женщины право решать, хочет ли она рожать? Разве Мария не дала это право? А если бы Она отказалась? Или Она была обязана вынашивать этого божественного младенца?
Катерина устала от всех этих головоломок. Слишком много вопросов без ответов. Она обернулась, чтобы выйти.
В трех футах позади нее стоял Паоло Амбрози.
Увидев его, она вздрогнула.
Рванувшись к Катерине, он резко развернул ее и втолкнул в глубь церкви. Там он прижал ее к каменной стене и заломил левую руку за спину. Другой рукой он сдавил ей шею. Шероховатые камни царапали лицо Катерины.
– Я все думал, как же разлучить вас с Мишнером. Но вы сами помогли мне.
Он сильнее сжал ее руку. Она пыталась закричать.
– Не надо. Тем более что здесь вас никто не услышит.
Катерина попробовала вырваться, ударив его ногой.
– Стойте спокойно. Иначе моему терпению придет конец.
В ответ она еще раз попыталась освободиться. Амбрози оттащил ее от стены, он сильно сжимал ее горло.
Она отчаянно боролась, впившись ногтями в его кожу, но из-за нехватки кислорода у нее начало кружиться перед глазами. Часовня пошатнулась и стала крениться набок.
Катерина снова попыталась закричать, стальные пальцы обхватили шею с новой силой. Она попыталась вдохнуть воздух, но сумела выдавить из себя лишь слабый хрип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39