Мишнер специально выждал время, прежде чем войти. Он знал, что его присутствие вызовет разговоры – слушания редко посещал кто-либо из столь близкого окружения Папы.
По настоянию Климента Мишнер прочел все три книги Кили и негласно сообщил понтифику об их провокационном содержании. Сам Климент не читал их. Чтение этих книг Его Святейшеством вызвало бы слишком много кривотолков. Однако помощник был прекрасно осведомлен о том, что Папа испытывал сильный интерес ко всему, о чем писал лидер церковных реформ. Стараясь быть незаметным, Мишнер устроился в кресле в заднем ряду зала и впервые увидел Томаса Кили.
Обвиняемый сидел за столом один. Кили было за тридцать, густые золотисто-каштановые волосы обрамляли приятное моложавое лицо. Время от времени появлявшаяся тонкая улыбка казалась немножко актерской, да и похоже, всем своим видом Кили играл на публику. Мишнер прочел все материалы, подготовленные трибуналом. Составители документов в один голос отмечали, что Кили знает себе цену и не хочет быть похожим на других. Явный оппортунист, записал один из членов комиссии. Тем не менее нельзя было не согласиться с тем, что аргументы Кили во многом убедительны.
Допрашивал Кили кардинал Альберто Валендреа, государственный секретарь Ватикана, чей пост не вызывал никакой зависти у Мишнера. На слушания трибунала по делу Кили собрался довольно непростой состав судей. Все кардиналы и архиепископы отличались, по мнению Мишнера, крайним консерватизмом. Никто из них не поддерживал решения Второго Ватиканского собора, никто не разделял взгляды Климента XV. Валендреа был особенно известен своей приверженностью устоявшимся догмам. Все члены трибунала – одетые в полное парадное облачение, на кардиналах алые шелковые плащи, на епископах черные шерстяные накидки, – все они восседали за изогнутым мраморным столом, над которым висела одна из картин Рафаэля.
Мишнер прислушался.
– Никто не может быть дальше от Бога, чем еретик, – говорил кардинал Валендреа. Его низкий голос был слышен во всем зале даже без микрофона.
– Я думаю, ваше преосвященство, – сказал Кили, – что чем более еретик скрытен, тем он может быть опаснее. Я же не скрываю своих взглядов. Наоборот, я считаю, что свободная дискуссия может лишь пойти на пользу церкви.
Валендреа взял в руки три книги, развернул к залу, и Мишнер узнал обложки работ Кили.
– Это – ересь, – авторитетно заявил Валендреа. – Я не могу дать этому никакого иного определения.
– Только потому, что я считаю, что священники могут вступать в брак? – с ходу парировал Кили. – И что священниками могут быть женщины? Что священник может любить свою жену, детей и Господа, как и остальные его единоверцы? Что, возможно, Папа не является непогрешимым? Он ведь человек и может ошибаться. Это ересь?
– Я думаю, что никто из членов трибунала не скажет иначе.
И никто не сказал.
Мишнер смотрел, как итальянец поворачивается в своем кресле. Кардинал был низенький и коренастый, как пожарный гидрант. Неаккуратная прядь седых волос спадала на лоб, резко бросаясь в глаза на фоне его оливковой кожи. В свои шестьдесят он считался еще молодым, поскольку делами Курии заправляли люди гораздо старше. В нем совершенно не ощущалось показной важности, которую обычно ожидают посторонние от первых лиц церкви. Он выкуривал почти две пачки сигарет в день, держал винный погреб, бывший предметом зависти многих, и был вхож в светское общество. Его семья не знала недостатка в деньгах, и значительная часть этих средств причиталась ему как старшему наследнику мужского пола по отцовской линии.
Газеты уже давно называли Валендреа возможным преемником Папы – исходя из его возраста, положения и влияния. До Мишнера доходили слухи о том, как государственный секретарь Ватикана готовится к следующему конклаву, пытаясь склонить на свою сторону колеблющихся и стараясь подавить потенциальную оппозицию. Климент был вынужден назначить его государственным секретарем, самым влиятельным лицом в церкви после Папы, так как на этом настаивала значительная часть кардиналов. Климент был достаточно проницателен, чтобы не ссориться с теми, кто привел его к власти. К тому же, как тогда объяснил Папа, он следовал правилу: держи своих друзей близко к себе, а врагов – еще ближе.
Валендреа положил пухлые руки на стол. Перед ним не было никаких бумаг. Было известно, что он почти никогда не пользуется заранее приготовленными материалами.
– Отец Кили, многие в церкви считают, что Второй Ватиканский собор был неудачным экспериментом и вы являете собой яркий пример нашей неудачи. У клириков не может быть свободы выражения. В мире слишком много мнений, чтобы допускать возможность дискуссии в церкви. Мы все должны говорить одним голосом, голосом Святого Отца.
– Многие сегодня считают, что безбрачие и непогрешимость Папы – это устаревшая доктрина. Пережиток времен, когда мир был неграмотен, а церковь коррумпирована.
– Я не согласен с вами. Но даже если есть такие прелаты, они держат свое мнение при себе.
– Страх может заставить молчать, ваше преосвященство.
– Бояться нечего.
– Сидя в этом кресле, не могу с вами согласиться.
– Церковь не наказывает своих священников за помышления, отец. Только за поступки. За такие поступки, как ваш. Ваша организация противна церкви, которой вы служите.
– Если бы я не почитал церковь, ваше преосвященство, я бы просто покинул ее. Напротив, я настолько предан своей церкви, что могу не соглашаться с ее политикой.
– Неужели вы думали, что церковь будет молчать, видя, как вы нарушили свои обеты, открыто стали жить с женщиной, да еще и отпустили сами себе грех? – Валендреа снова поднял в руках книги и потряс ими в воздухе. – А потом, вдобавок ко всему прочему, еще и написали об этом? Вы сами навлекли на себя наказание.
– А вы действительно верите, что все священники блюдут обет безбрачия? – с невинным видом спросил Кили.
Этот вопрос привлек внимание Мишнера. Он заметил, что и репортеры оживились, по залу прокатился гул.
– Во что верю я, сейчас не имеет значения, – ответил Валендреа. – Речь сейчас идет об одном конкретном священнике. Каждый из нас давал обеты Господу и церкви. Я считаю, что обеты нужно соблюдать. А тот, кто их не соблюдает, должен уйти сам – или быть изгнан.
– А вы сами всегда соблюдали свои обеты, ваше преосвященство?
Смелость Кили удивила Мишнера. Возможно, он уже понял, что его ждет, и терять ему было нечего. Валендреа покачал головой:
– Вы и вправду считаете, что личные выпады против меня помогут вам защититься?
– Я всего лишь задал вопрос.
– Да, отец, я соблюдаю свои обеты.
Похоже, Кили был заранее готов к такому ответу.
– Как же еще вы могли ответить?
– Вы хотите сказать, что я лгу?
– Нет, ваше преосвященство. Я хочу сказать, что ни один священник, кардинал или епископ никогда не осмелится честно признаться в своих чувствах. Мы все обязаны говорить то, что требует от нас церковь. Я не знаю, о чем вы на самом деле думаете, и это очень печально.
– То, о чем я думаю, не имеет ни малейшего отношения к вашей ереси.
– Мне кажется, ваше преосвященство, что вы уже заранее осудили меня.
– Не больше, чем это сделал Господь, который уж точно непогрешим. Или вы и в этой доктрине сомневаетесь?
– Когда Господь сказал, что священник не может познать любовь другого человека?
– Другого человека? Почему не просто женщины?
– Потому, что любовь не знает границ, ваше преосвященство.
– То есть вы к тому же защищаете гомосексуализм?
– Я защищаю право каждого человека следовать зову своего сердца.
Валендреа покачал головой:
– Разве вы забыли, отец, что, приняв сан, вы приобщились к Христу? Вы, как и все присутствующие здесь, должны соответствовать этому идеалу. Вы обязаны быть живым и доступным образом Христа.
– Но откуда мы знаем, что это за образ? Никто из нас не жил во времена Христа.
– Так говорит сам Христос.
– А не могло ли получиться так, что этот образ создал человек, чтобы удовлетворить свои нужды?
Валендреа приподнял правую бровь и с явным недоверием смотрел на Кили.
– Ваше невежество поразительно. Вы не верите, что Сам Христос был безбрачен? Что Он поставил Свою церковь превыше всего? Что Он и Его церковь одно и то же?
– Я, как и вы, не знаю сексуальных пристрастий Христа.
После секундного колебания Валендреа произнес:
– Ваше безбрачие, отец, – это ваш дар. Выражение вашей преданности. Такова доктрина церкви, которую вы не можете – или не хотите – принять.
Кили стал возражать, ссылаясь на другие догмы, публика начала скучать, и Мишнер разрешил себе немного отвлечься от теологического спора. Рассмотрев лепнину на потолке, он переключился на присутствующих. Пробежав взглядом по креслам, он наконец остановился на женщине, сидевшей во втором ряду позади Кили.
Ее волосы отливали черным как ночь матовым блеском. Он помнил, что раньше они были густыми и от них веяло лимонной свежестью. Теперь они были коротко пострижены и аккуратно уложены. Он увидел ее лишь на мгновение, чья-то обширная спина заслонила ее, но Мишнер успел заметить по-прежнему изящный профиль и тонкие губы. У нее была смуглая кожа оттенка кофе со сливками, унаследованная от матери – румынской цыганки и отца, немца венгерского происхождения. Ее имя, Катерина Лью, означало «львица», и оно всегда казалось ему подходящим к ее своенравному характеру и твердым убеждениям.
Они познакомились в Мюнхене. Ему было тридцать три, и он заканчивал юридический факультет. Ей было двадцать пять, и она пыталась сделать выбор между журналистикой и карьерой писательницы. Она знала, что он священник, но они прожили вместе почти два года, прежде чем она поставила вопрос ребром. Или Бог, или я, сказала она. Он выбрал Бога.
– Отец Кили, – говорил Валендреа, – природа нашей веры подразумевает, что ничего не может быть добавлено или убрано. Надо или принимать учение матери-церкви во всей его полноте, или полностью его отвергать. Нельзя быть католиком частично. Наши принципы, как учит Святой Отец, не подлежат пересмотру. Они чисты, как сам Господь.
– По-моему, это слова Папы Бенедикта Пятнадцатого, – отвечал Кили.
– Вы очень сведущи. – В голосе Валендреа явно прозвучал сарказм. – Тем печальнее видеть вашу ересь. Такой умный человек должен понимать, что церковь не может и не будет терпеть столь явного неповиновения. Особенно в такой степени, в какой это сделали вы.
– Вы хотите сказать, что церковь боится дискуссии?
– Я хочу сказать, что церковь устанавливает правила. Если эти правила вам не по душе, соберите достаточно голосов и изберите Папу, который их изменит. Если не можете этого, делайте то, что от вас требуют.
– Ах, я забыл. Ведь Святой Отец непогрешим. Все, что он говорит относительно веры, считается верным. Сейчас я правильно говорю?
Мишнер заметил, что никто из остальных членов трибунала даже не пытался вставить слово. Очевидно, роль инквизитора была отведена государственному секретарю. Он знал, что абсолютно все члены трибунала разделяют позицию Валендреа, и маловероятно, чтобы кто-то из них выступил против своего лидера. Но Томас Кили облегчал задачу обвинителям, нанося сам себе больший вред, чем могли причинить любые из их вопросов. Он шел напролом.
– Это верно, – сказал Валендреа. – Непогрешимость Папы очень важна для церкви.
– Еще одна доктрина, созданная человеком.
– Еще одна догма, на которой основывается наша церковь.
– Я священник, любящий своего Господа и свою церковь, – убежденно сказал Кили. – Я не понимаю, почему мне грозит отлучение. Свободное обсуждение и дискуссия лишь способствуют выработке оптимальной политики. Почему же церковь этого боится?
– Отец, здесь не слушания о свободе слова, – возразил Валендреа. – У нас нет американской конституции, гарантирующей это право. Мы обсуждаем здесь вашу бесстыдную связь с женщиной, ваше публичное отпущение грехов вам обоим и ваше открытое несогласие с позицией церкви. Все это прямо противоречит правилам церкви, на службе у которой вы находитесь.
Чья-то спина снова отклонилась в сторону, и взгляд Мишнера устремился на Кейт. Он называл ее так, чтобы придать ей, уроженке Восточной Европы, что-то свое, ирландское. Она сидела прямо, не шелохнувшись, видимо внимательно следя за нарастающей дискуссией.
Прелат вспомнил их последнее лето в Баварии, когда он взял трехнедельный отпуск между семестрами. Они поехали в альпийскую деревню и остановились в маленькой гостинице, окруженной заснеженными вершинами. Мишнер знал, что поступает нехорошо, но стоило ей прикоснуться к нему, и он забывал обо всем. То, что говорил кардинал Валендреа о Христе и единстве священника с церковью, действительно составляло основу безбрачия клира. Священник должен посвятить себя только Богу и церкви. Но с того лета он постоянно думал: почему нельзя любить женщину, церковь и Бога одновременно? Как сказал Кили. Как и остальные его единоверцы.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд. Очнувшись, он увидел, что Катерина обернулась и смотрит прямо на него.
В ее лице по-прежнему была та уверенность, которая так нравилась ему. Остался ее азиатский разрез глаз, уголки рта опустились, но контур ее лица был таким же нежным и женственным. В ее облике не было резких черт. Но он знал, что они скрываются в ее характере. Он пытался понять, что выражает ее лицо. Ни гнева. Ни упрека. Ни теплоты. Ничего не говорящий взгляд. Даже не приветствие. Ему было не по себе оттого, что эта женщина из его прошлого была так близко – на расстоянии десятка рядов кресел – от него. В конце концов, их расставание много лет назад было нелегким.
Она снова повернулась к трибуналу, и он задышал ровнее.
– Отец Кили, – говорил Валендреа, – я спрашиваю вас прямо. Вы отрекаетесь от своей ереси? Вы признаете, что содеянное вами противно законам Господа и церкви?
Священник придвинулся ближе к столу.
– Я не считаю, что любовь к женщине противоречит божественным законам, – четко произнес в ответ Кили и обвел ясным взглядом толпу. – Поэтому прощать этот грех не имеет смысла. Я имею право высказывать свое мнение, поэтому я не собираюсь каяться за своих последователей. Я не сделал ничего предосудительного, ваше преосвященство.
– Вы глупы, отец. Я же дал вам возможность попросить о прощении. Церковь может и должна прощать. Но для раскаяния должно быть желание обеих сторон. Кающийся должен быть искренен.
– Я не нуждаюсь в вашем прощении.
Валендреа покачал головой, пухлые руки лежали спокойно на столе.
– Мое сердце скорбит о вас и ваших последователях, отец Кили. Безусловно, вы одержимы дьяволом.
Глава IV
Ватикан
8 ноября, среда
13.05
Кардинал Альберто Валендреа ожидал, что душевный подъем, который он испытал во время трибунала, преодолеет растущее в нем раздражение. Удивительно, как иногда неприятное впечатление может полностью перечеркнуть настроение.
– Как вы думаете, Альберто? – спросил Климент. – Может, мне пора показаться народу?
Папа кивнул в сторону открытого окна.
Валендреа всегда раздражало, когда Папа позировал у окна, приветствуя собравшихся на площади Святого Петра. Служба безопасности Ватикана неоднократно предостерегала его от подобного рода поведения, но упрямый старик не обращал внимания на все предупреждения. Журналисты постоянно писали об этом, сравнивая немца с Иоанном XXIII. И впрямь у них было много общего. Оба взошли на папский престол в возрасте восьмидесяти. Обоих считали временными папами. Оба не уставали всех удивлять.
Валендреа бесило, что все пишущие о Ватикане усматривали в открытом окне папской резиденции «символ его живого духа, его неподдельной искренности, его харизматической теплоты». Папская власть не должна стремиться к популярности. Она должна быть незыблемой, и его возмущала легкость, с которой Климент пренебрегал освященными временем традициями. Члены свиты уже не преклоняли колени в присутствии Папы. Немногие по-прежнему целовали его перстень. И почти никогда Климент не говорил о себе во множественном числе, как веками делали все папы. Сейчас двадцать первый век, часто повторял Климент, отменяя очередной старинный обычай.
До недавнего времени папы никогда не подходили к открытому окну. И дело вовсе не в безопасности, просто чем реже верующие могли созерцать Папу, тем больше таинственного ореола создавалось вокруг престола. А ничто не внушает людям чувство веры и почтения лучше, чем ощущение чуда.
Валендреа служил папам уже четыре десятилетия и быстро сделал карьеру в Курии, надев шапочку кардинала. Тогда ему не было и пятидесяти. Он стал одним из самых молодых кардиналов современности. Сейчас он занимал второй по значимости пост в Католической церкви – государственного секретаря – и был посвящен во все тонкости политики Святого престола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
По настоянию Климента Мишнер прочел все три книги Кили и негласно сообщил понтифику об их провокационном содержании. Сам Климент не читал их. Чтение этих книг Его Святейшеством вызвало бы слишком много кривотолков. Однако помощник был прекрасно осведомлен о том, что Папа испытывал сильный интерес ко всему, о чем писал лидер церковных реформ. Стараясь быть незаметным, Мишнер устроился в кресле в заднем ряду зала и впервые увидел Томаса Кили.
Обвиняемый сидел за столом один. Кили было за тридцать, густые золотисто-каштановые волосы обрамляли приятное моложавое лицо. Время от времени появлявшаяся тонкая улыбка казалась немножко актерской, да и похоже, всем своим видом Кили играл на публику. Мишнер прочел все материалы, подготовленные трибуналом. Составители документов в один голос отмечали, что Кили знает себе цену и не хочет быть похожим на других. Явный оппортунист, записал один из членов комиссии. Тем не менее нельзя было не согласиться с тем, что аргументы Кили во многом убедительны.
Допрашивал Кили кардинал Альберто Валендреа, государственный секретарь Ватикана, чей пост не вызывал никакой зависти у Мишнера. На слушания трибунала по делу Кили собрался довольно непростой состав судей. Все кардиналы и архиепископы отличались, по мнению Мишнера, крайним консерватизмом. Никто из них не поддерживал решения Второго Ватиканского собора, никто не разделял взгляды Климента XV. Валендреа был особенно известен своей приверженностью устоявшимся догмам. Все члены трибунала – одетые в полное парадное облачение, на кардиналах алые шелковые плащи, на епископах черные шерстяные накидки, – все они восседали за изогнутым мраморным столом, над которым висела одна из картин Рафаэля.
Мишнер прислушался.
– Никто не может быть дальше от Бога, чем еретик, – говорил кардинал Валендреа. Его низкий голос был слышен во всем зале даже без микрофона.
– Я думаю, ваше преосвященство, – сказал Кили, – что чем более еретик скрытен, тем он может быть опаснее. Я же не скрываю своих взглядов. Наоборот, я считаю, что свободная дискуссия может лишь пойти на пользу церкви.
Валендреа взял в руки три книги, развернул к залу, и Мишнер узнал обложки работ Кили.
– Это – ересь, – авторитетно заявил Валендреа. – Я не могу дать этому никакого иного определения.
– Только потому, что я считаю, что священники могут вступать в брак? – с ходу парировал Кили. – И что священниками могут быть женщины? Что священник может любить свою жену, детей и Господа, как и остальные его единоверцы? Что, возможно, Папа не является непогрешимым? Он ведь человек и может ошибаться. Это ересь?
– Я думаю, что никто из членов трибунала не скажет иначе.
И никто не сказал.
Мишнер смотрел, как итальянец поворачивается в своем кресле. Кардинал был низенький и коренастый, как пожарный гидрант. Неаккуратная прядь седых волос спадала на лоб, резко бросаясь в глаза на фоне его оливковой кожи. В свои шестьдесят он считался еще молодым, поскольку делами Курии заправляли люди гораздо старше. В нем совершенно не ощущалось показной важности, которую обычно ожидают посторонние от первых лиц церкви. Он выкуривал почти две пачки сигарет в день, держал винный погреб, бывший предметом зависти многих, и был вхож в светское общество. Его семья не знала недостатка в деньгах, и значительная часть этих средств причиталась ему как старшему наследнику мужского пола по отцовской линии.
Газеты уже давно называли Валендреа возможным преемником Папы – исходя из его возраста, положения и влияния. До Мишнера доходили слухи о том, как государственный секретарь Ватикана готовится к следующему конклаву, пытаясь склонить на свою сторону колеблющихся и стараясь подавить потенциальную оппозицию. Климент был вынужден назначить его государственным секретарем, самым влиятельным лицом в церкви после Папы, так как на этом настаивала значительная часть кардиналов. Климент был достаточно проницателен, чтобы не ссориться с теми, кто привел его к власти. К тому же, как тогда объяснил Папа, он следовал правилу: держи своих друзей близко к себе, а врагов – еще ближе.
Валендреа положил пухлые руки на стол. Перед ним не было никаких бумаг. Было известно, что он почти никогда не пользуется заранее приготовленными материалами.
– Отец Кили, многие в церкви считают, что Второй Ватиканский собор был неудачным экспериментом и вы являете собой яркий пример нашей неудачи. У клириков не может быть свободы выражения. В мире слишком много мнений, чтобы допускать возможность дискуссии в церкви. Мы все должны говорить одним голосом, голосом Святого Отца.
– Многие сегодня считают, что безбрачие и непогрешимость Папы – это устаревшая доктрина. Пережиток времен, когда мир был неграмотен, а церковь коррумпирована.
– Я не согласен с вами. Но даже если есть такие прелаты, они держат свое мнение при себе.
– Страх может заставить молчать, ваше преосвященство.
– Бояться нечего.
– Сидя в этом кресле, не могу с вами согласиться.
– Церковь не наказывает своих священников за помышления, отец. Только за поступки. За такие поступки, как ваш. Ваша организация противна церкви, которой вы служите.
– Если бы я не почитал церковь, ваше преосвященство, я бы просто покинул ее. Напротив, я настолько предан своей церкви, что могу не соглашаться с ее политикой.
– Неужели вы думали, что церковь будет молчать, видя, как вы нарушили свои обеты, открыто стали жить с женщиной, да еще и отпустили сами себе грех? – Валендреа снова поднял в руках книги и потряс ими в воздухе. – А потом, вдобавок ко всему прочему, еще и написали об этом? Вы сами навлекли на себя наказание.
– А вы действительно верите, что все священники блюдут обет безбрачия? – с невинным видом спросил Кили.
Этот вопрос привлек внимание Мишнера. Он заметил, что и репортеры оживились, по залу прокатился гул.
– Во что верю я, сейчас не имеет значения, – ответил Валендреа. – Речь сейчас идет об одном конкретном священнике. Каждый из нас давал обеты Господу и церкви. Я считаю, что обеты нужно соблюдать. А тот, кто их не соблюдает, должен уйти сам – или быть изгнан.
– А вы сами всегда соблюдали свои обеты, ваше преосвященство?
Смелость Кили удивила Мишнера. Возможно, он уже понял, что его ждет, и терять ему было нечего. Валендреа покачал головой:
– Вы и вправду считаете, что личные выпады против меня помогут вам защититься?
– Я всего лишь задал вопрос.
– Да, отец, я соблюдаю свои обеты.
Похоже, Кили был заранее готов к такому ответу.
– Как же еще вы могли ответить?
– Вы хотите сказать, что я лгу?
– Нет, ваше преосвященство. Я хочу сказать, что ни один священник, кардинал или епископ никогда не осмелится честно признаться в своих чувствах. Мы все обязаны говорить то, что требует от нас церковь. Я не знаю, о чем вы на самом деле думаете, и это очень печально.
– То, о чем я думаю, не имеет ни малейшего отношения к вашей ереси.
– Мне кажется, ваше преосвященство, что вы уже заранее осудили меня.
– Не больше, чем это сделал Господь, который уж точно непогрешим. Или вы и в этой доктрине сомневаетесь?
– Когда Господь сказал, что священник не может познать любовь другого человека?
– Другого человека? Почему не просто женщины?
– Потому, что любовь не знает границ, ваше преосвященство.
– То есть вы к тому же защищаете гомосексуализм?
– Я защищаю право каждого человека следовать зову своего сердца.
Валендреа покачал головой:
– Разве вы забыли, отец, что, приняв сан, вы приобщились к Христу? Вы, как и все присутствующие здесь, должны соответствовать этому идеалу. Вы обязаны быть живым и доступным образом Христа.
– Но откуда мы знаем, что это за образ? Никто из нас не жил во времена Христа.
– Так говорит сам Христос.
– А не могло ли получиться так, что этот образ создал человек, чтобы удовлетворить свои нужды?
Валендреа приподнял правую бровь и с явным недоверием смотрел на Кили.
– Ваше невежество поразительно. Вы не верите, что Сам Христос был безбрачен? Что Он поставил Свою церковь превыше всего? Что Он и Его церковь одно и то же?
– Я, как и вы, не знаю сексуальных пристрастий Христа.
После секундного колебания Валендреа произнес:
– Ваше безбрачие, отец, – это ваш дар. Выражение вашей преданности. Такова доктрина церкви, которую вы не можете – или не хотите – принять.
Кили стал возражать, ссылаясь на другие догмы, публика начала скучать, и Мишнер разрешил себе немного отвлечься от теологического спора. Рассмотрев лепнину на потолке, он переключился на присутствующих. Пробежав взглядом по креслам, он наконец остановился на женщине, сидевшей во втором ряду позади Кили.
Ее волосы отливали черным как ночь матовым блеском. Он помнил, что раньше они были густыми и от них веяло лимонной свежестью. Теперь они были коротко пострижены и аккуратно уложены. Он увидел ее лишь на мгновение, чья-то обширная спина заслонила ее, но Мишнер успел заметить по-прежнему изящный профиль и тонкие губы. У нее была смуглая кожа оттенка кофе со сливками, унаследованная от матери – румынской цыганки и отца, немца венгерского происхождения. Ее имя, Катерина Лью, означало «львица», и оно всегда казалось ему подходящим к ее своенравному характеру и твердым убеждениям.
Они познакомились в Мюнхене. Ему было тридцать три, и он заканчивал юридический факультет. Ей было двадцать пять, и она пыталась сделать выбор между журналистикой и карьерой писательницы. Она знала, что он священник, но они прожили вместе почти два года, прежде чем она поставила вопрос ребром. Или Бог, или я, сказала она. Он выбрал Бога.
– Отец Кили, – говорил Валендреа, – природа нашей веры подразумевает, что ничего не может быть добавлено или убрано. Надо или принимать учение матери-церкви во всей его полноте, или полностью его отвергать. Нельзя быть католиком частично. Наши принципы, как учит Святой Отец, не подлежат пересмотру. Они чисты, как сам Господь.
– По-моему, это слова Папы Бенедикта Пятнадцатого, – отвечал Кили.
– Вы очень сведущи. – В голосе Валендреа явно прозвучал сарказм. – Тем печальнее видеть вашу ересь. Такой умный человек должен понимать, что церковь не может и не будет терпеть столь явного неповиновения. Особенно в такой степени, в какой это сделали вы.
– Вы хотите сказать, что церковь боится дискуссии?
– Я хочу сказать, что церковь устанавливает правила. Если эти правила вам не по душе, соберите достаточно голосов и изберите Папу, который их изменит. Если не можете этого, делайте то, что от вас требуют.
– Ах, я забыл. Ведь Святой Отец непогрешим. Все, что он говорит относительно веры, считается верным. Сейчас я правильно говорю?
Мишнер заметил, что никто из остальных членов трибунала даже не пытался вставить слово. Очевидно, роль инквизитора была отведена государственному секретарю. Он знал, что абсолютно все члены трибунала разделяют позицию Валендреа, и маловероятно, чтобы кто-то из них выступил против своего лидера. Но Томас Кили облегчал задачу обвинителям, нанося сам себе больший вред, чем могли причинить любые из их вопросов. Он шел напролом.
– Это верно, – сказал Валендреа. – Непогрешимость Папы очень важна для церкви.
– Еще одна доктрина, созданная человеком.
– Еще одна догма, на которой основывается наша церковь.
– Я священник, любящий своего Господа и свою церковь, – убежденно сказал Кили. – Я не понимаю, почему мне грозит отлучение. Свободное обсуждение и дискуссия лишь способствуют выработке оптимальной политики. Почему же церковь этого боится?
– Отец, здесь не слушания о свободе слова, – возразил Валендреа. – У нас нет американской конституции, гарантирующей это право. Мы обсуждаем здесь вашу бесстыдную связь с женщиной, ваше публичное отпущение грехов вам обоим и ваше открытое несогласие с позицией церкви. Все это прямо противоречит правилам церкви, на службе у которой вы находитесь.
Чья-то спина снова отклонилась в сторону, и взгляд Мишнера устремился на Кейт. Он называл ее так, чтобы придать ей, уроженке Восточной Европы, что-то свое, ирландское. Она сидела прямо, не шелохнувшись, видимо внимательно следя за нарастающей дискуссией.
Прелат вспомнил их последнее лето в Баварии, когда он взял трехнедельный отпуск между семестрами. Они поехали в альпийскую деревню и остановились в маленькой гостинице, окруженной заснеженными вершинами. Мишнер знал, что поступает нехорошо, но стоило ей прикоснуться к нему, и он забывал обо всем. То, что говорил кардинал Валендреа о Христе и единстве священника с церковью, действительно составляло основу безбрачия клира. Священник должен посвятить себя только Богу и церкви. Но с того лета он постоянно думал: почему нельзя любить женщину, церковь и Бога одновременно? Как сказал Кили. Как и остальные его единоверцы.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд. Очнувшись, он увидел, что Катерина обернулась и смотрит прямо на него.
В ее лице по-прежнему была та уверенность, которая так нравилась ему. Остался ее азиатский разрез глаз, уголки рта опустились, но контур ее лица был таким же нежным и женственным. В ее облике не было резких черт. Но он знал, что они скрываются в ее характере. Он пытался понять, что выражает ее лицо. Ни гнева. Ни упрека. Ни теплоты. Ничего не говорящий взгляд. Даже не приветствие. Ему было не по себе оттого, что эта женщина из его прошлого была так близко – на расстоянии десятка рядов кресел – от него. В конце концов, их расставание много лет назад было нелегким.
Она снова повернулась к трибуналу, и он задышал ровнее.
– Отец Кили, – говорил Валендреа, – я спрашиваю вас прямо. Вы отрекаетесь от своей ереси? Вы признаете, что содеянное вами противно законам Господа и церкви?
Священник придвинулся ближе к столу.
– Я не считаю, что любовь к женщине противоречит божественным законам, – четко произнес в ответ Кили и обвел ясным взглядом толпу. – Поэтому прощать этот грех не имеет смысла. Я имею право высказывать свое мнение, поэтому я не собираюсь каяться за своих последователей. Я не сделал ничего предосудительного, ваше преосвященство.
– Вы глупы, отец. Я же дал вам возможность попросить о прощении. Церковь может и должна прощать. Но для раскаяния должно быть желание обеих сторон. Кающийся должен быть искренен.
– Я не нуждаюсь в вашем прощении.
Валендреа покачал головой, пухлые руки лежали спокойно на столе.
– Мое сердце скорбит о вас и ваших последователях, отец Кили. Безусловно, вы одержимы дьяволом.
Глава IV
Ватикан
8 ноября, среда
13.05
Кардинал Альберто Валендреа ожидал, что душевный подъем, который он испытал во время трибунала, преодолеет растущее в нем раздражение. Удивительно, как иногда неприятное впечатление может полностью перечеркнуть настроение.
– Как вы думаете, Альберто? – спросил Климент. – Может, мне пора показаться народу?
Папа кивнул в сторону открытого окна.
Валендреа всегда раздражало, когда Папа позировал у окна, приветствуя собравшихся на площади Святого Петра. Служба безопасности Ватикана неоднократно предостерегала его от подобного рода поведения, но упрямый старик не обращал внимания на все предупреждения. Журналисты постоянно писали об этом, сравнивая немца с Иоанном XXIII. И впрямь у них было много общего. Оба взошли на папский престол в возрасте восьмидесяти. Обоих считали временными папами. Оба не уставали всех удивлять.
Валендреа бесило, что все пишущие о Ватикане усматривали в открытом окне папской резиденции «символ его живого духа, его неподдельной искренности, его харизматической теплоты». Папская власть не должна стремиться к популярности. Она должна быть незыблемой, и его возмущала легкость, с которой Климент пренебрегал освященными временем традициями. Члены свиты уже не преклоняли колени в присутствии Папы. Немногие по-прежнему целовали его перстень. И почти никогда Климент не говорил о себе во множественном числе, как веками делали все папы. Сейчас двадцать первый век, часто повторял Климент, отменяя очередной старинный обычай.
До недавнего времени папы никогда не подходили к открытому окну. И дело вовсе не в безопасности, просто чем реже верующие могли созерцать Папу, тем больше таинственного ореола создавалось вокруг престола. А ничто не внушает людям чувство веры и почтения лучше, чем ощущение чуда.
Валендреа служил папам уже четыре десятилетия и быстро сделал карьеру в Курии, надев шапочку кардинала. Тогда ему не было и пятидесяти. Он стал одним из самых молодых кардиналов современности. Сейчас он занимал второй по значимости пост в Католической церкви – государственного секретаря – и был посвящен во все тонкости политики Святого престола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39