Обалдеть можно.
– Что же нам делать?
Голос у нее стал высоким, чуть ли не детским, а на лице появилось такое выражение, какого Паз еще никогда не видел. Так мы выглядим, когда патина материализма дает трещину, открывая взору древний ужас: он сам прошел через это.
Сжав ее руку, Паз ответил:
– Я думал об этом. Ясное дело, главная фигура тут – моя матушка. Мы подключим к этому ее приятелей по сантерии и посмотрим, что они порекомендуют. До этого я хочу держаться поближе к Амелии, поэтому ей придется некоторое время не ходить на занятия. А еще я хочу поговорить с Бобом Цвиком. Думаю, я приглашу его завтра на рыбалку. И Амелию возьмем.
– А почему с Цвиком?
– Он чертовски умный малый, а я хочу предпринять последнюю попытку убедить себя в том, что все это не более чем дерьмо.
Кукси дождался, пока не стемнеет, и затем, с маленьким вещмешком цвета хаки на плече, направился по улице Ингрэм к школе «Провиденс». Луна еще не взошла, и в тени огромного дерева царила полная тьма. Ощупью, спотыкаясь о выступающие над землей корни, он добрался до серой колонны главного ствола, сложил ладони у рта и издал крик, подражая голосу птицы гоацин. Очень скоро сверху, из мрака густой кроны, донесся отклик, тихий, шелестящий звук, а потом оказалось, что Мойе, хотя и совершенно невидимый в кромешной тьме, стоит перед ним.
– У тебя хорошо получился голос гоацина, Кукси, – сказал Мойе. – На миг мне показалось, что я сплю или даже вернулся домой.
– Спасибо. Я боялся, что немного утратил навык. Рад видеть, что полиция до сих пор тебя не схватила.
– Нет. Человек забирался сегодня на это дерево. Он нашел мой гамак и мешок отца Тима и забрал их. Я находился совсем рядом с этим человеком, но заставил его не смотреть на меня. Уай'ичуранан очень плохие охотники, их счастье, что они получают еду из машин. Двое из них приближаются к дереву прямо сейчас. Думаю, они поймают тебя.
– Не сомневаюсь, что ты прав, но это не имеет значения. Однако сомневаюсь, чтобы они поймали тебя. Послушай, Мойе, чиниткси убили Обезьяньего парня и похитили Огненноволосую женщину. Можешь ты найти их и вернуть ее мне?
– Я могу найти их, да. Они к югу отсюда, не так далеко. Возможно, я смогу освободить ее. Но куда она пойдет, того не знаю. Она следует своим путем.
– Это правда. Ступай сделай, что сможешь. И спасибо тебе.
Кукси почувствовал движение воздуха у своего лица и понял, что остался в темноте один. Достав из сумки фонарик и другие приспособления, профессор приступил было к работе, но спустя считанные мгновения лес корней вокруг пронзили лучи мощных фонарей: он был схвачен, прижат к древесному стволу и умело обыскан двумя крепкими полицейскими.
– Где индеец? – требовательно спросил один из них.
– Я не видел никакого индейца, – ответил Кукси с честнейшим лицом.
– Что вы здесь делаете? – осведомился коп.
– Я собираю ночных насекомых. В кронах таких деревьев, как это, родственных смоковницам, обитают древесные осы, объект моих научных интересов.
Прекрасно зная, что лжец он никудышный, Кукси по возможности всегда старался говорить правду. Но довольно часто говорил не всю правду.
В голове Мойе находилась карта, по которой он мог узнать, куда надо идти, но это была не обычная карта. Не рисунок земной поверхности с высоты птичьего полета, выполненный в определенном масштабе.
Эту карту Мойе составил ночью, странствуя по умам мертвых людей, вехами ее служили ужас и желание, похоть и ненависть, любовь и гармония, и, хотя это трудное занятие, ему удается привести знаки, обозначающие улицы и дома обиталищ уай'ичуранан, в соответствие с собственными пространственными ориентирами. Нагой, если не считать набедренной повязки и плетеного мешка, он спешит на юг, следуя по приятно ровным, характерным для этой земли каменным дорогам.
Некоторые люди видят, как он движется по федеральной трассе, однако всякий раз, когда кто-то оборачивается, не померещилось ли ему столь необычное зрелище, он уже ничего не обнаруживает. «Слушай, надо же, – говорит один другому, – а мне показалось, будто индеец чешет по автостраде», но если кто-то один и замечает Мойе, никогда не бывает, чтобы его увидела вся компания, да и те, кто увидел, очень быстро забывают об этом. Описание находящегося в розыске Мойе имеется в Майами у каждого копа, но ни один из полицейских, мимо которых он проходит, направляясь на юг, не только не пускается в погоню, но даже не пытается его окликнуть.
Затем, без особых затруднений, он находит дом. Двое чиниткси лежат внутри, еще один стоит перед входом, в тени крыльца, курит сигару и смотрит по сторонам. Кроме того, Мойе ощущает присутствие внутри девушки. Он проскальзывает к задней стороне дома – посмотреть, нет ли там другого входа.
Дверь там есть, но из тех, которые не открываются, – Мойе уже видал такие, знал, что в этой земле одни двери открываются, а другие нет, и мог лишь гадать, в чем тут дело.
Может быть, думает он, уай'ичуранан так же невежественны в изготовлении дверей, как неумелы в охоте. Возле двери лежит масса полезных вещей, который уай'ичуранан оставляют, чтобы их мог взять любой: металл, стекло, бумага и груды покрышек.
По наблюдениям Мойе, это у них в обычае: каждое утро огромные машины катят по улицам, и люди стаскивают в них мешки и корзины с едой и другими нужными предметами, возможно для того, чтобы дать их другим, кому этого недостает. А возможно, так еда попадает в их машины.
Не теряя времени на размышления над этими загадками, он легко взбирается по груде покрышек на крышу и направляется прямиком к находящейся там маленькой стеклянной хижине; поплевав на руку, стирает со стекла грязь, заглядывает и видит внизу то, что искал.
В помещении гаражного офиса Дарио Раскона вырвал из тревожного сна звон разбитого стекла. Он мигом вскочил с потертого кожаного диванчика, на котором спал, вытащил пистолет и, не став будить храпевшего Иглесиаса, прошел через дверь в рабочий отсек.
Несколько мгновений он напряженно вслушивался в темноту, а потом щелкнул выключателем. Из восьми трубок дневного света, находящихся в двух потолочных светильниках, зажглись только три, но этого вполне хватило, чтобы увидеть индейца – низкорослого, коричневого, почти голого, стриженного под горшок мужчину с татуировками на лице. Он стоял под разбитым световым люком, вокруг валялись поблескивающие осколки стекла.
Направив на него пистолет, Раскон приказал ему подойти ближе, держа руки поднятыми, но индеец, двигаясь слишком быстро, чтобы его можно было взять на мушку, метнулся за верстак. В этой части гаража было темно, но Раскон индейцев не боялся: у себя на родине он перебил их чертову уйму. Раскон уверенно двинулся вперед и, не обнаружив индейца за верстаком, пошел дальше в темноту, поводя стволом из стороны в сторону.
Ар-рар-рах. Ар-рар-рар-рах.
Он подпрыгнул и развернулся на этот звук, успев подумать, что, наверное, заработал какой-нибудь мотор – не иначе как хренов недоносок включил зажигание, – и с изумлением понял, что лежит ничком на полу. Пистолет выпал из его руки и отлетел в сторону, а последним его ощущением в земной жизни было горячее дыхание на шее.
С того места, где находилась Дженни, все происходившее было прекрасно видно. На ее глазах фигура Мойе потемнела, приобрела смутные очертания, потом, увеличившись в размерах, снова уплотнилась, и вот уже на его месте оказался бьющий хвостом зверь. Она отлично видела, что он сделал с человеком. Второй бандит, появившись в гараже, что-то крикнул, и практически одновременно с этим зверь взвился в воздух и, став похожим на смазанное пятно, мгновенно преодолел расстояние до человека: за этим последовал глухой удар, сдавленный крик и спустя момент – плеск льющейся жидкости. Это хлестала кровь. Потом все стихло. Чуть постукивая когтями о бетонный пол, ягуар приблизился к девушке, и его морда оказалась всего в нескольких дюймах от ее лица. Она взглянула прямо в желтые, безжалостные глаза. Зубы стучали от страха, но Дженни как-то удалось выговорить: «Мойе, не убивай меня».
Ягуар оскалился. Она увидела измазанную в крови морду, длинные желтые клыки. Из пасти хищника исходил резкий запах свежего мяса и какой-то другой, сладковатый, перебивавший все прочее. Дженни вдохнула, вобрала этот запах в себя, внезапно ощутила такой знакомый внутренний холод и, испытывая не столько страх, сколько облегчение, ускользнула в забвение эпилептического припадка.
Когда Дженни пришла в себя, ее путы были перерезаны. Она нашла водопроводный кран, утолила жажду, вымыла лицо и руки, а потом и ноги, на которых засохла моча. В гараже царила полная тишина, нарушаемая лишь доносившимся снаружи приглушенным городским шумом. На пол и на то, что там находилось, девушка не смотрела. Милосердная амнезия снизошла на ее сознание, которое сейчас походило на большущий пыльный склад, в просторной пустоте которого витают лишь немногие разрозненные мыслишки, главной из которых являлось прямое указание: ЖИВИ.
Повинуясь ему, она, как была голышом, покинула ремонтный отсек, замешкавшись лишь для того, чтобы щелкнуть выключателем, ибо ей с малолетства вбили в голову, что, выходя из помещения, надо обязательно гасить за собой свет.
Даже в таком городе, как Майами, где господствует весьма вольный стиль в одежде, появление на оживленной улице обнаженной женщины не могло не привлечь к себе внимания. Дженни повезло, что, не пройдя и четверти мили, она наткнулась на двух женщин, возвращавшихся из кино. Обе оказались социальными работниками и имели немалый опыт. Они сразу поняли, что девушка пребывает под воздействием наркотиков. Ее остановили, завернули в накидку и доставили в приемный покой ближайшего медицинского учреждения. Им оказался госпиталь Южного Майами.
Выкурив сигару, Пруденсио Ривера Мартинес прогулялся в мексиканскую закусочную, угостился taco – кукурузной лепешкой с вложенным в нее ломтиком мяса, сходил в туалет и, вернувшись в гаражный офис, с удивлением обнаружил исчезновение обоих своих спутников. Он заглянул в ремонтный отсек, несколько раз окликнул их по имени, но, не получив ответа, прошел несколько шагов внутрь, на чем-то поскользнулся и, не удержавшись, грохнулся на четвереньки. Поднявшись, Мартинес взглянул на липкие ладони – они были запачканы кровью. Включив свет, он увидел, что поскользнулся на куске печени Сантьяго Иглесиаса.
Тот, кому пришлось лишиться этого органа, лежал поблизости, в нескольких ярдах. В глубине помещения виднелся еще один бугор посреди большой, темной лужи: что-то подсказало Мартинесу, что это Раскон. Девчонка пропала. Он достал свой сотовый телефон и совсем было собрался набрать номер, но тут в его сознании зародилась новая идея. Мартинес положил телефон на инструментальный шкафчик и обдумал сложившуюся ситуацию: у него имелось несколько тысяч наличными, новый фургон, пушка и небольшой личный запас очень чистого кокаина.
Этого было более чем достаточно, чтобы начать новую жизнь в Нью-Йорке. Конечно, Хуртадо или El Silencio могли отправиться на его поиски, но сначала им следовало разобраться с тем, кем бы он ни был, кто устранил двоих крутых, отмороженных колумбийских гангстеров, даже троих, считая Рафаэля в доме Кальдерона, и он полагал, что на это им потребуется немало времени и усилий. Так или иначе, у него не было больше желания участвовать в этом fregado – дурно пахнущем деле.
Он сел в фургон и, как очень многие его соотечественники, иммигрировал в Америку.
Лодка Паза представляла собой фанерную лохань местной работы, страшную как черт, к тому же покрытую шелушившейся розовой краской. Первоначально она носила название «Марта», но с тех пор, как одна из металлических букв отвалилась и плюхнулась в море, стала «Мата» – куст. Паз счел это имя даже более подходящим для суденышка, принадлежащего детективу убойного отдела, и оставил все как есть. Посудина пропускала воду, не отличалась удобством, но зато сдвоенный двигатель «Меркури Оптимакс» гонял по воде ее плоский корпус с быстротой молнии.
В настоящий момент это чудо судостроения стояло на якоре на Флоридском заливе, у впадины, где Паз рыбачил годами. Они вышли в море на рассвете, и Паз успел поймать пару жирных робало, а Цвик – несколько круглых трахинотов; общее же число выловленных рыбин достигло одиннадцати. Сейчас рыба перестала клевать, и только Амелия всерьез продолжала ловлю, вновь и вновь методично забрасывая удочку, скармливая наживку донным крабам.
Двое мужчин сидели на обитом рундуке, расправляясь со второй упаковкой баночного пива, и Цвик распространялся о своей работе. Он всегда был не против потолковать на эту тему, в данном же случае Паз его всячески к этому поощрял.
В результате он основательно ознакомился с теорией Пенроуза о том, что сознание в известном смысле является квантовым феноменом, проявляющимся в тончайших, микроскопических трубочках нейронов. Познакомился он и с теорией Эйдельмана, говорящей, что мозг есть не что иное, как набор планов или схем с пластами нейронов, систематически взаимодействующих с рецепторными клетками, воспринимающими полноту реальности, данной в ощущениях. Согласно этой концепции, ощущения, в сущности, конструируют сознание.
Идея Цвика заключалась в том, что истинный ключ находится в согласовании двух теорий: предложенного Эйдельманом представления об обратном плане, объясняющем, как мозг конструирует картину мира и своего места в нем, и концепции Пенроуза, объясняющей, насколько мог понять эту мудреную тарабарщину Паз, чем сознание отличается от машины, то есть почему человек может выдумывать что-то новое, на что решительно не способен компьютер.
Паз слушал, спрашивал, получал подробные ответы, иногда даже что-то понимал и терпеливо ждал, когда Цвик напьется настолько, что можно будет перейти к менее ортодоксальным вопросам. Как оказалось, усваивать информацию из речей Цвика намного сложнее, чем черпать ее из постельных бесед с голыми женщинами, тех, которые на протяжении многих лет были для Паза основным источником научных познаний.
«Интересно, – подумал он, – это секс повышает умственную восприимчивость или, наоборот, выброс Цвиком тестостерона ее понижает?»
Последнее соображение показалось ему прекрасной мыслью, вполне в докторском духе, хотя вряд ли стоило ожидать появления этого тезиса на страницах научной печати.
– А как насчет галлюцинаций, доктор? – спросил он. – Они не могут существовать, так как, по определению, за ними не стоит реальности, данной нам в ощущениях. Однако они кажутся вполне реальными.
Цвик отмахнулся.
– Все это нарушения передаточной функции, сбои в работе нейронных медиаторов среднего мозга. Мы можем продуцировать любого рода галлюцинации путем электрической стимуляции, воздействия магнитным полем, химическими агентами… тут нет ничего особо интересного для изучения.
– До тех пор, пока галлюцинации не завелись у тебя. А как насчет галлюцинаций, за которыми стоит реальное физическое явление?
– Это уже, по определению, не галлюцинации.
– Если только само явление не галлюциногенное. Где ты в таком случае проведешь грань?
– Слушай, Паз, кончай темнить. Что у тебя на уме? Опять какое-то жуткое дерьмо?
– Жуткое, это точно. Скажи, ты достаточно пьян, чтобы высказать мне свое научное суждение?
– Едва ли. Почему на этой лоханке нет дайкири? Разве береговая охрана этого не требует?
– Только при выходе в международные воды. Но все-таки скажи, что ты, как известный и пьяный физик, думаешь о превращениях?
– Что ты имеешь в виду под «превращениями»?
– Я имею в виду широко распространенное среди шаманских народов убеждение, что отдельные, наделенные особыми способностями и получившие специальную подготовку люди могут превращаться в животных.
– А, ты об этом. Полагаю, они только воображают, будто дух великого льва или кого-то там еще вселяется в них, хотя могут вполне искренне в это верить, рычать и порываться гоняться за зебрами.
– Это запросто, кто бы спорил, но я-то говорю о реальности, о допущении того, что подобное может происходить в действительности. И не просто так говорю, не с потолка. Речь идет о случае, в связи с которым мне совсем недавно звонили из Департамента полиции Майами, хотели проконсультироваться. Парочка граждан отправилась на тот свет, причем по всем признакам это работа крупного животного, хищника из семейства кошачьих. У нас имеются отпечатки лап, а характер ран указывает, что они нанесены клыками и когтями. Эксперты даже вычислили вес зверя. Однако, думаю, нет нужды говорить, что о появлении в окрестностях такого животного сообщений не поступало. У нас также есть один болтающийся по городу маленький индеец, прибывший прямиком из джунглей Южной Америки, имеющий зуб на жертв и сам подтверждающий, что в известном смысле способен превращаться в ягуара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Что же нам делать?
Голос у нее стал высоким, чуть ли не детским, а на лице появилось такое выражение, какого Паз еще никогда не видел. Так мы выглядим, когда патина материализма дает трещину, открывая взору древний ужас: он сам прошел через это.
Сжав ее руку, Паз ответил:
– Я думал об этом. Ясное дело, главная фигура тут – моя матушка. Мы подключим к этому ее приятелей по сантерии и посмотрим, что они порекомендуют. До этого я хочу держаться поближе к Амелии, поэтому ей придется некоторое время не ходить на занятия. А еще я хочу поговорить с Бобом Цвиком. Думаю, я приглашу его завтра на рыбалку. И Амелию возьмем.
– А почему с Цвиком?
– Он чертовски умный малый, а я хочу предпринять последнюю попытку убедить себя в том, что все это не более чем дерьмо.
Кукси дождался, пока не стемнеет, и затем, с маленьким вещмешком цвета хаки на плече, направился по улице Ингрэм к школе «Провиденс». Луна еще не взошла, и в тени огромного дерева царила полная тьма. Ощупью, спотыкаясь о выступающие над землей корни, он добрался до серой колонны главного ствола, сложил ладони у рта и издал крик, подражая голосу птицы гоацин. Очень скоро сверху, из мрака густой кроны, донесся отклик, тихий, шелестящий звук, а потом оказалось, что Мойе, хотя и совершенно невидимый в кромешной тьме, стоит перед ним.
– У тебя хорошо получился голос гоацина, Кукси, – сказал Мойе. – На миг мне показалось, что я сплю или даже вернулся домой.
– Спасибо. Я боялся, что немного утратил навык. Рад видеть, что полиция до сих пор тебя не схватила.
– Нет. Человек забирался сегодня на это дерево. Он нашел мой гамак и мешок отца Тима и забрал их. Я находился совсем рядом с этим человеком, но заставил его не смотреть на меня. Уай'ичуранан очень плохие охотники, их счастье, что они получают еду из машин. Двое из них приближаются к дереву прямо сейчас. Думаю, они поймают тебя.
– Не сомневаюсь, что ты прав, но это не имеет значения. Однако сомневаюсь, чтобы они поймали тебя. Послушай, Мойе, чиниткси убили Обезьяньего парня и похитили Огненноволосую женщину. Можешь ты найти их и вернуть ее мне?
– Я могу найти их, да. Они к югу отсюда, не так далеко. Возможно, я смогу освободить ее. Но куда она пойдет, того не знаю. Она следует своим путем.
– Это правда. Ступай сделай, что сможешь. И спасибо тебе.
Кукси почувствовал движение воздуха у своего лица и понял, что остался в темноте один. Достав из сумки фонарик и другие приспособления, профессор приступил было к работе, но спустя считанные мгновения лес корней вокруг пронзили лучи мощных фонарей: он был схвачен, прижат к древесному стволу и умело обыскан двумя крепкими полицейскими.
– Где индеец? – требовательно спросил один из них.
– Я не видел никакого индейца, – ответил Кукси с честнейшим лицом.
– Что вы здесь делаете? – осведомился коп.
– Я собираю ночных насекомых. В кронах таких деревьев, как это, родственных смоковницам, обитают древесные осы, объект моих научных интересов.
Прекрасно зная, что лжец он никудышный, Кукси по возможности всегда старался говорить правду. Но довольно часто говорил не всю правду.
В голове Мойе находилась карта, по которой он мог узнать, куда надо идти, но это была не обычная карта. Не рисунок земной поверхности с высоты птичьего полета, выполненный в определенном масштабе.
Эту карту Мойе составил ночью, странствуя по умам мертвых людей, вехами ее служили ужас и желание, похоть и ненависть, любовь и гармония, и, хотя это трудное занятие, ему удается привести знаки, обозначающие улицы и дома обиталищ уай'ичуранан, в соответствие с собственными пространственными ориентирами. Нагой, если не считать набедренной повязки и плетеного мешка, он спешит на юг, следуя по приятно ровным, характерным для этой земли каменным дорогам.
Некоторые люди видят, как он движется по федеральной трассе, однако всякий раз, когда кто-то оборачивается, не померещилось ли ему столь необычное зрелище, он уже ничего не обнаруживает. «Слушай, надо же, – говорит один другому, – а мне показалось, будто индеец чешет по автостраде», но если кто-то один и замечает Мойе, никогда не бывает, чтобы его увидела вся компания, да и те, кто увидел, очень быстро забывают об этом. Описание находящегося в розыске Мойе имеется в Майами у каждого копа, но ни один из полицейских, мимо которых он проходит, направляясь на юг, не только не пускается в погоню, но даже не пытается его окликнуть.
Затем, без особых затруднений, он находит дом. Двое чиниткси лежат внутри, еще один стоит перед входом, в тени крыльца, курит сигару и смотрит по сторонам. Кроме того, Мойе ощущает присутствие внутри девушки. Он проскальзывает к задней стороне дома – посмотреть, нет ли там другого входа.
Дверь там есть, но из тех, которые не открываются, – Мойе уже видал такие, знал, что в этой земле одни двери открываются, а другие нет, и мог лишь гадать, в чем тут дело.
Может быть, думает он, уай'ичуранан так же невежественны в изготовлении дверей, как неумелы в охоте. Возле двери лежит масса полезных вещей, который уай'ичуранан оставляют, чтобы их мог взять любой: металл, стекло, бумага и груды покрышек.
По наблюдениям Мойе, это у них в обычае: каждое утро огромные машины катят по улицам, и люди стаскивают в них мешки и корзины с едой и другими нужными предметами, возможно для того, чтобы дать их другим, кому этого недостает. А возможно, так еда попадает в их машины.
Не теряя времени на размышления над этими загадками, он легко взбирается по груде покрышек на крышу и направляется прямиком к находящейся там маленькой стеклянной хижине; поплевав на руку, стирает со стекла грязь, заглядывает и видит внизу то, что искал.
В помещении гаражного офиса Дарио Раскона вырвал из тревожного сна звон разбитого стекла. Он мигом вскочил с потертого кожаного диванчика, на котором спал, вытащил пистолет и, не став будить храпевшего Иглесиаса, прошел через дверь в рабочий отсек.
Несколько мгновений он напряженно вслушивался в темноту, а потом щелкнул выключателем. Из восьми трубок дневного света, находящихся в двух потолочных светильниках, зажглись только три, но этого вполне хватило, чтобы увидеть индейца – низкорослого, коричневого, почти голого, стриженного под горшок мужчину с татуировками на лице. Он стоял под разбитым световым люком, вокруг валялись поблескивающие осколки стекла.
Направив на него пистолет, Раскон приказал ему подойти ближе, держа руки поднятыми, но индеец, двигаясь слишком быстро, чтобы его можно было взять на мушку, метнулся за верстак. В этой части гаража было темно, но Раскон индейцев не боялся: у себя на родине он перебил их чертову уйму. Раскон уверенно двинулся вперед и, не обнаружив индейца за верстаком, пошел дальше в темноту, поводя стволом из стороны в сторону.
Ар-рар-рах. Ар-рар-рар-рах.
Он подпрыгнул и развернулся на этот звук, успев подумать, что, наверное, заработал какой-нибудь мотор – не иначе как хренов недоносок включил зажигание, – и с изумлением понял, что лежит ничком на полу. Пистолет выпал из его руки и отлетел в сторону, а последним его ощущением в земной жизни было горячее дыхание на шее.
С того места, где находилась Дженни, все происходившее было прекрасно видно. На ее глазах фигура Мойе потемнела, приобрела смутные очертания, потом, увеличившись в размерах, снова уплотнилась, и вот уже на его месте оказался бьющий хвостом зверь. Она отлично видела, что он сделал с человеком. Второй бандит, появившись в гараже, что-то крикнул, и практически одновременно с этим зверь взвился в воздух и, став похожим на смазанное пятно, мгновенно преодолел расстояние до человека: за этим последовал глухой удар, сдавленный крик и спустя момент – плеск льющейся жидкости. Это хлестала кровь. Потом все стихло. Чуть постукивая когтями о бетонный пол, ягуар приблизился к девушке, и его морда оказалась всего в нескольких дюймах от ее лица. Она взглянула прямо в желтые, безжалостные глаза. Зубы стучали от страха, но Дженни как-то удалось выговорить: «Мойе, не убивай меня».
Ягуар оскалился. Она увидела измазанную в крови морду, длинные желтые клыки. Из пасти хищника исходил резкий запах свежего мяса и какой-то другой, сладковатый, перебивавший все прочее. Дженни вдохнула, вобрала этот запах в себя, внезапно ощутила такой знакомый внутренний холод и, испытывая не столько страх, сколько облегчение, ускользнула в забвение эпилептического припадка.
Когда Дженни пришла в себя, ее путы были перерезаны. Она нашла водопроводный кран, утолила жажду, вымыла лицо и руки, а потом и ноги, на которых засохла моча. В гараже царила полная тишина, нарушаемая лишь доносившимся снаружи приглушенным городским шумом. На пол и на то, что там находилось, девушка не смотрела. Милосердная амнезия снизошла на ее сознание, которое сейчас походило на большущий пыльный склад, в просторной пустоте которого витают лишь немногие разрозненные мыслишки, главной из которых являлось прямое указание: ЖИВИ.
Повинуясь ему, она, как была голышом, покинула ремонтный отсек, замешкавшись лишь для того, чтобы щелкнуть выключателем, ибо ей с малолетства вбили в голову, что, выходя из помещения, надо обязательно гасить за собой свет.
Даже в таком городе, как Майами, где господствует весьма вольный стиль в одежде, появление на оживленной улице обнаженной женщины не могло не привлечь к себе внимания. Дженни повезло, что, не пройдя и четверти мили, она наткнулась на двух женщин, возвращавшихся из кино. Обе оказались социальными работниками и имели немалый опыт. Они сразу поняли, что девушка пребывает под воздействием наркотиков. Ее остановили, завернули в накидку и доставили в приемный покой ближайшего медицинского учреждения. Им оказался госпиталь Южного Майами.
Выкурив сигару, Пруденсио Ривера Мартинес прогулялся в мексиканскую закусочную, угостился taco – кукурузной лепешкой с вложенным в нее ломтиком мяса, сходил в туалет и, вернувшись в гаражный офис, с удивлением обнаружил исчезновение обоих своих спутников. Он заглянул в ремонтный отсек, несколько раз окликнул их по имени, но, не получив ответа, прошел несколько шагов внутрь, на чем-то поскользнулся и, не удержавшись, грохнулся на четвереньки. Поднявшись, Мартинес взглянул на липкие ладони – они были запачканы кровью. Включив свет, он увидел, что поскользнулся на куске печени Сантьяго Иглесиаса.
Тот, кому пришлось лишиться этого органа, лежал поблизости, в нескольких ярдах. В глубине помещения виднелся еще один бугор посреди большой, темной лужи: что-то подсказало Мартинесу, что это Раскон. Девчонка пропала. Он достал свой сотовый телефон и совсем было собрался набрать номер, но тут в его сознании зародилась новая идея. Мартинес положил телефон на инструментальный шкафчик и обдумал сложившуюся ситуацию: у него имелось несколько тысяч наличными, новый фургон, пушка и небольшой личный запас очень чистого кокаина.
Этого было более чем достаточно, чтобы начать новую жизнь в Нью-Йорке. Конечно, Хуртадо или El Silencio могли отправиться на его поиски, но сначала им следовало разобраться с тем, кем бы он ни был, кто устранил двоих крутых, отмороженных колумбийских гангстеров, даже троих, считая Рафаэля в доме Кальдерона, и он полагал, что на это им потребуется немало времени и усилий. Так или иначе, у него не было больше желания участвовать в этом fregado – дурно пахнущем деле.
Он сел в фургон и, как очень многие его соотечественники, иммигрировал в Америку.
Лодка Паза представляла собой фанерную лохань местной работы, страшную как черт, к тому же покрытую шелушившейся розовой краской. Первоначально она носила название «Марта», но с тех пор, как одна из металлических букв отвалилась и плюхнулась в море, стала «Мата» – куст. Паз счел это имя даже более подходящим для суденышка, принадлежащего детективу убойного отдела, и оставил все как есть. Посудина пропускала воду, не отличалась удобством, но зато сдвоенный двигатель «Меркури Оптимакс» гонял по воде ее плоский корпус с быстротой молнии.
В настоящий момент это чудо судостроения стояло на якоре на Флоридском заливе, у впадины, где Паз рыбачил годами. Они вышли в море на рассвете, и Паз успел поймать пару жирных робало, а Цвик – несколько круглых трахинотов; общее же число выловленных рыбин достигло одиннадцати. Сейчас рыба перестала клевать, и только Амелия всерьез продолжала ловлю, вновь и вновь методично забрасывая удочку, скармливая наживку донным крабам.
Двое мужчин сидели на обитом рундуке, расправляясь со второй упаковкой баночного пива, и Цвик распространялся о своей работе. Он всегда был не против потолковать на эту тему, в данном же случае Паз его всячески к этому поощрял.
В результате он основательно ознакомился с теорией Пенроуза о том, что сознание в известном смысле является квантовым феноменом, проявляющимся в тончайших, микроскопических трубочках нейронов. Познакомился он и с теорией Эйдельмана, говорящей, что мозг есть не что иное, как набор планов или схем с пластами нейронов, систематически взаимодействующих с рецепторными клетками, воспринимающими полноту реальности, данной в ощущениях. Согласно этой концепции, ощущения, в сущности, конструируют сознание.
Идея Цвика заключалась в том, что истинный ключ находится в согласовании двух теорий: предложенного Эйдельманом представления об обратном плане, объясняющем, как мозг конструирует картину мира и своего места в нем, и концепции Пенроуза, объясняющей, насколько мог понять эту мудреную тарабарщину Паз, чем сознание отличается от машины, то есть почему человек может выдумывать что-то новое, на что решительно не способен компьютер.
Паз слушал, спрашивал, получал подробные ответы, иногда даже что-то понимал и терпеливо ждал, когда Цвик напьется настолько, что можно будет перейти к менее ортодоксальным вопросам. Как оказалось, усваивать информацию из речей Цвика намного сложнее, чем черпать ее из постельных бесед с голыми женщинами, тех, которые на протяжении многих лет были для Паза основным источником научных познаний.
«Интересно, – подумал он, – это секс повышает умственную восприимчивость или, наоборот, выброс Цвиком тестостерона ее понижает?»
Последнее соображение показалось ему прекрасной мыслью, вполне в докторском духе, хотя вряд ли стоило ожидать появления этого тезиса на страницах научной печати.
– А как насчет галлюцинаций, доктор? – спросил он. – Они не могут существовать, так как, по определению, за ними не стоит реальности, данной нам в ощущениях. Однако они кажутся вполне реальными.
Цвик отмахнулся.
– Все это нарушения передаточной функции, сбои в работе нейронных медиаторов среднего мозга. Мы можем продуцировать любого рода галлюцинации путем электрической стимуляции, воздействия магнитным полем, химическими агентами… тут нет ничего особо интересного для изучения.
– До тех пор, пока галлюцинации не завелись у тебя. А как насчет галлюцинаций, за которыми стоит реальное физическое явление?
– Это уже, по определению, не галлюцинации.
– Если только само явление не галлюциногенное. Где ты в таком случае проведешь грань?
– Слушай, Паз, кончай темнить. Что у тебя на уме? Опять какое-то жуткое дерьмо?
– Жуткое, это точно. Скажи, ты достаточно пьян, чтобы высказать мне свое научное суждение?
– Едва ли. Почему на этой лоханке нет дайкири? Разве береговая охрана этого не требует?
– Только при выходе в международные воды. Но все-таки скажи, что ты, как известный и пьяный физик, думаешь о превращениях?
– Что ты имеешь в виду под «превращениями»?
– Я имею в виду широко распространенное среди шаманских народов убеждение, что отдельные, наделенные особыми способностями и получившие специальную подготовку люди могут превращаться в животных.
– А, ты об этом. Полагаю, они только воображают, будто дух великого льва или кого-то там еще вселяется в них, хотя могут вполне искренне в это верить, рычать и порываться гоняться за зебрами.
– Это запросто, кто бы спорил, но я-то говорю о реальности, о допущении того, что подобное может происходить в действительности. И не просто так говорю, не с потолка. Речь идет о случае, в связи с которым мне совсем недавно звонили из Департамента полиции Майами, хотели проконсультироваться. Парочка граждан отправилась на тот свет, причем по всем признакам это работа крупного животного, хищника из семейства кошачьих. У нас имеются отпечатки лап, а характер ран указывает, что они нанесены клыками и когтями. Эксперты даже вычислили вес зверя. Однако, думаю, нет нужды говорить, что о появлении в окрестностях такого животного сообщений не поступало. У нас также есть один болтающийся по городу маленький индеец, прибывший прямиком из джунглей Южной Америки, имеющий зуб на жертв и сам подтверждающий, что в известном смысле способен превращаться в ягуара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50