Он был великолепным лектором, живо и увлеченно излагавшим самые немыслимые заумные теории. Похоже, даже Амелия некоторое время слушала его и лишь потом отвлеклась на игру с кошкой.
– Ага, звучит здорово, только смысла в этом, похоже, никакого, и никто не может соотнести эту бредятину с нашим, данным в ощущениях, миром, – встряла Моргенсен. – Мгновенное воздействие на расстоянии, растягивающееся время, квантовые кошки, которые живы и мертвы одновременно, – лично мне кажется, что вы, ребята, все это просто понапридумывали.
– Это потому, что ты примитивное существо, а не ученый, – заявил Цвик. – Очаровательное, конечно, но примитивное.
– Прошу прощения, почему это я не ученый? Я тоже занимаюсь наукой.
– Лженаукой, вот чем ты занимаешься. Твоя социология – это лженаука, которая использует статистическую методологию, чтобы замаскировать набор ложных постулатов. Она сродни френологии. И не имеет значения, настолько вы точны с вашими долбаными замерами и опросами – поскольку в их основе лежит мура, то и на выходе получается то же самое. Наука – это физика: теория, анализ, эксперимент. Все остальное – дерьмо собачье.
– От такого слышу – парировала Бет.
– Но если рассмотреть все это в ином ракурсе, – покладисто сказал Цвик, – мы начинаем понимать, что социология действительно царица наук, глубокая, просвещающая, и при близком рассмотрении существенно отличается по виду от собачьего дерьма…
– Из твоих слов можно сделать вывод, что связующая физическая теория – тоже собачье дерьмо, – зудела Лола.
– Нет, – возразил Цвик, – она имеет внешние очертания настоящей подлинной науки, с математической точки зрения она предсказывает то, что нам уже достоверно известно, но на самом деле маловероятно, чтобы она была чем-то, кроме, ну, не знаю, теологии, что ли. Теология тоже имеет формальные признаки науки. Вот и эта теория при всех ее достоинствах стала совершенно средневековой: нет никакой надежды на ее опытное подтверждение, потому что для постановки такого эксперимента не хватит всей энергии во Вселенной. Да, конечно, хотелось бы добраться до нитей или измерений, замкнутых в длину Планка, постичь суть космоса, да только это все равно что искать черную кошку в темной комнате. Даже если она там есть. Что мы обнаруживаем – темное вещество? Темную энергию? Да сколько угодно, но ничего больше.
Другое дело – биология, особенно нейробиология – она находится на том этапе развития, который переживала физика сто лет назад. Мы получаем огромный объем настоящей научной информации, точно так же, как в свое время и в своей области такие ребята, как Резерфорд и все прочие. Теперь мы можем заглянуть внутрь мозга, фактически наблюдать за тем, как осуществляется процесс мышления, точно так же, как они смогли заглянуть внутрь атома. Существует технология создания образов с помощью магнитного резонанса и циклотрона – это механизмы одного и того же порядка важности. Плюс теперь у нас есть геномы, а это значит, что мы можем выявить генетические переключатели, детерминирующие процесс познания, проследить, как формируются поведенческие реакции вплоть до молекулярного уровня. Таким образом, психологию можно выбросить за окошко. Я хочу сказать, что объективно она всегда была мурой, но теперь мы точно знаем, что это мура, ибо нет никакого такого «психо», к которому могла бы прилагаться эта «логия».
Все это время Паз помалкивал, впитывая это вместе с изрядной дозой «Бакарди» на фоне навязчивых мыслей о Бет Моргенсен. Более чем за восемь лет он не подумал о ней и трех минут, не вспоминал о ней вообще за более чем восемь лет, но, похоже, сейчас она основательно оккупировала участок его мозга. Вспомнилось, какова она в постели, как не похожа на его жену, какими легкими, в отличие от непрекращающихся военных действий на семейном фронте, были их отношения. Конечно, он знал, что как раз легковесность таких и множества подобных им отношений и подтолкнула его к браку, но все же…
– Бредятина! – заявил он, будучи не столько заинтересован в дискуссии, сколько желая очистить мысли от мусора. – Как раз этого ты никаким способом узнать не можешь.
– Ну, если не сейчас, то потом мы обязательно узнаем. Вся эта сфера систематизируется, философизируется, что характерно для всей истинной науки. Мы движемся к настоящему пониманию кода нервной деятельности, того, как в действительности работает мозг. Такому же конкретному, как основные свойства кварков, которые устанавливают качество элементарных частиц, а те, в свою очередь, устанавливают свойства химических элементов, потом молекулы, потом жизнь и так далее.
– Никогда, – сказал Паз.
– Почему никогда? Какие у тебя аргументы?
Паз помешкал, проверяя готовившееся на гриле мясо чуть дольше, чем требовалось, и за это время в его памяти всплыла белотелая женщина с вьющимися каштановыми волосами, заостренным носом, серыми, по-волчьи раскосыми глазами и маленькими, упругими грудями. Сивилл, студентка-философ, рассказывавшая ему о теории логических типов.
– Теория логических типов, – сказал Паз. – Альфред Норт Уайтхед.
Обе женщины пришли в восторг от того, какого щелчка отвесил он задаваке Цвику.
– При чем тут эта теория? – раздраженно спросил он.
– Да при том, – заявил Паз, которому выпитое спиртное придало уверенности, что любой комплекс не может быть частью самого себя. – Назовем совокупность всех знаний, которыми мы располагаем о конкретном предмете, комплексом А, а всю совокупность знаний как таковых, научных, традиционных, бытовых, – комплексом Б. Очевидно, что комплекс А, по определению, вписывается в комплекс Б: не важно, идет речь о массе элементарных частиц или количестве парикмахеров в Цинциннати, верно? Но комплекс под названием «понимание сознания» – это вовсе не еще один комплекс типа А, это нечто принципиально иное. В определенном смысле даже более значимое, чем комплекс Б, на самом деле представляющий собой совокупность всех человеческих сознаний. Таким образом, полное постижение этого человеческим сознанием противоречит теории, поскольку данный комплекс А не может вписаться в комплекс Б. Никогда.
Цвик вытаращил глаза, помолчал и с чувством сказал:
– Это полное, окончательное, совершенное, абсолютное дерьмо!
– Плюс, – добавил Паз, – сознание не обязательно продукт мозга. Можно, конечно, не одобрять дуализм, однако непризнание его, так же как и признание, – это вопрос убеждения, веры, а не знания. Это не наука.
– Сознание не является продуктом… что это, Средние века? Нет никакого особого сознания? То, что мы понимаем под сознанием, представляет собой эпифеномен, явление, сопутствующее мгновенному электрохимическому состоянию, генерируемому кусочком мяса. Это иллюзия, созданная эволюцией для того, чтобы организовывать и координировать сенсорные данные с помощью действий.
– В таком случае, с кем я разговариваю? И с какой стати я должен верить тебе больше, чем ты веришь в духов?
– Эй, доказательство в том, чтобы позволить мне проникнуть в твой череп и сделать пару крохотных надрезов, и тебя больше не будет. Уж в этом, приятель, можешь мне поверить.
– Я-то тебе верю, но это ничего, кроме дерьма, не значит. Я вот тоже могу пойти туда и вырубить свой приемник, настроенный на «Радио Мамби». Приемник заткнется, звуков больше не будет слышно, но разве это означает, что долбаное «Радио Мамби» просто перестало существовать? Правда, это было бы неплохо.
– То есть, по-твоему, существует субстанция, именуемая «сознание», которая каким-то образом плавает в эфире, лишь соприкасаясь с мозгом?
– Вовсе не обязательно, но чем это хуже утверждения насчет того, что сознание детерминировано мясом? И это объяснило бы демонов, сновидения и ясновидение лучше, чем твой подход.
– Господи! Это Средние века. С чего начать? Ладно, во-первых, любой дуализм не соответствует принципу «бритвы Оккама», то есть добавляет ненужный уровень сложности феномену, который может быть объяснен и без того.
– Долбаный Оккам с его долбаной бритвой, – сказал Паз и добавил: – Подожди минутку, придержи эту мысль!
Крохотный воображаемый таймер отзвонил воображаемый сигнал в несуществующем сознании Паза, и он встал и театрально сорвал крышку с гриля, открыв взору решетки с исходящими паром ребрышками как раз в момент идеальной готовности.
– Давайте поедим, – заявил Паз, и все захлопали в ладоши.
Во время самого обеда Лола искусно увела разговор в сторону от космологических тем, расспрашивая Бет о ее исследованиях, которые были посвящены изучению жизни уличных проституток Майами (девушек, которые позволяли молодым людям целовать их за деньги, как они объяснили Амелии), и сама рассказала несколько забавных историй из своей практики в качестве нейропсихолога в приемном покое, о своих нынешних обязанностях и об учебе в медицинской школе с Цвиком, указав на его полнейшую некомпетентность в области элементарной лечебной практики – он в жизни не нашел у больного вену с первой попытки, а бывало, не находил и с двенадцатой.
Цвик отнесся к этому обвинению вполне добродушно, охотно признав, что стал доктором только потому, что смог производить жестокие опыты над человеческими существами, ничем не рискуя и не испытывая ни малейшей вины по этому поводу.
Они выпили почти галлон испанского белого вина, и, после того как убрали со стола и подали десерт, Паз как anejo – дополнение вынес бутылку рома Havana Club, и они попивали его маленькими глотками некоторое время, пока девочка не стала клевать носом и ее не пришлось унести в постель.
– Я боюсь ложиться спать, папа, – сказала она, когда он наконец уложил ее под одеяло.
– Ты так устала, что уснешь сразу, сама того не заметив.
– Да, но что, если снова явится зверь из сна?
– Не явится. Сегодня он заявится к другой маленькой девочке.
– К кому?
– Скорее всего, к капризной девочке. Не такой, как ты.
– Но что, если придет другой зверь?
– Ну, в таком случае, может, хочешь взять мой енкангуэ? Никакой зверь из снов не захочет с этим связываться.
– Ух ты! Его сделала для тебя abuela, правда? Чтобы защитить тебя от монстров.
– Правда.
– Мама говорит, это просто суеверие.
– Маме позволено иметь свое мнение, – ласково сказал Паз, снял через голову висевший на шнурке амулет и аккуратно привязал его к кроватному столбику. – Не открывай его, ладно?
– А что будет?
– Он может перестать работать. А сейчас – доброй ночи.
– Я хочу сказку.
Она взяла книжку и раскрыла на коротенькой, в три страницы, сказке «Паутина Шарлотты».
Вернувшись в патио, Паз поставил компакт-диск Ибрагима Фереро и некоторое время стоял, прислушиваясь к сочному голосу, напевавшему старое болеро, музыку из великой эпохи песен 1940-х годов, музыку его матери. Царила бархатная тьма, насекомые жужжали в деревьях, аромат жасмина витал в воздухе, единственный свет давали цитронелловые свечи, горевшие на столе в подсвечниках из желтого стекла. Он обнял рукой плечи жены и повел ее в медленном танце. Издалека, из погруженного в темноту двора, доносились звуки спора между Цвиком и Бет.
– О чем шум? – шепнул он ей на ухо.
– Она выпила и настроена воинственно. По двум пунктам. Во-первых, он недостаточно уважает ее интеллект и научные заслуги. Во-вторых, и это, кажется, главное: он считает, что людям, которые хотят добиться чего-то в науке, не следует иметь детей. А она смотрела на Эйми с таким видом, будто готова была ее похитить. От природы не уйдешь, биологические часы тикают, время уходит, и Бет, видимо, начинает осознавать, что должность вовсе не заполняет пустоту, так же как не заполняют ее блестящие бессердечные хлыщи вроде Боба Цвика. Бедная сучка.
– Ты все это знаешь по себе?
– А то по кому же?
Она сильно его стиснула.
– И это я получил за то, что такой дурачок.
– Вовсе ты не дурачок, дурачок.
– Но не такой умный, как Цвик.
– Нет, но ты более смышленый. Я не уверена, что найдется кто-нибудь такой же умный, как Цвик. Хотя этим своим пассажем с Уайтхедом ты его слегка уел. Все-таки ты прелесть, никогда не перестаешь меня восхищать.
Звуки спора затихли, сменились плачем, более тихим разговором, потом слабым скрипом креплений веревочного гамака.
– Ну вот, по-твоему, они занимаются этим в нашем гамаке? – поинтересовался Паз.
– Надеюсь, что так. Они могут согреть его для нас. Господи, когда в последний раз мы занимались этим во дворе?
– До того, как Амелия научилась справляться с дверными ручками.
– Вот и заводи после этого детей, – сказала Лола.
Цвик, пошатываясь, вернулся к столику и налил себе на пару пальцев старого рома. Паз с Лолой подошли к нему.
– А где твоя подружка? – спросила Лола. – Задушена?
– Отключилась в гамаке. Это все твоя вина, Паз, твоя и твоих дайкири, и твоего anejo – рома, и твоих онтологических рассуждений. Ты знал, что физика – это патриархальный заговор для продвижения доминантного мировоззрения? Как и медицина.
– Ну, когда ты разрешишь тайну сознания, это не будет иметь значения, – сказал Паз. – У тебя появится возможность заново закодировать мозги всем и каждому.
Цвик рассмеялся намного громче, чем заслуживало это замечание.
– Ага, а что, если это изменит физику? Послушай, хочешь, я открою тебе секрет Вселенной?
Он изобразил параноика, озираясь через оба плеча.
– Только никому не рассказывай, ладно. Так вот, теория относительности и квантовая электродинамика зиждутся на могучих столпах постулатов, каковые чрезвычайно убедительны, так убедительны, что ничего убедительнее во Вселенной вообще нет. Может, даже слишком убедительны, так что это превосходит всякую вероятность. Ты ведь детектив, не так ли? Что, если бы я сказал тебе, что всякий раз, когда происходит прорыв в физике, обнаруживается раздел абстрактной математики, который просто идеально подходит к данной новой концепции? Эйнштейн случайно обнаружил, что Риманова геометрия прекрасно подходит для математического описания общей теории относительности. А ребята, изучавшие квантовую физику, случайно обнаружили матричную алгебру и тензоры. И когда они впервые предложили связующую теорию, она случайно вписалась в бета-функцию Эйлера, старый раздел математики, насчитывающий две сотни лет, который никогда раньше не находил применения. Можно помянуть и Калаби с Йау: геометрия гиперпространства прямо-таки случайно описала, как искривляются эти дополнительные измерения, которые нужны для связующей теории. Не говоря уже о том факте, что целая область мировых констант прямо-таки случайно обеспечивает существование вселенной, в которой эволюционирует сознательная жизнь, а ведь изменись хоть одна из них, не было бы никаких звезд, никаких планет, никакой жизни. Что бы ты на это сказал, а?
– Я бы поискал подтасовку. Или что-то в этом роде.
– Да, но в чем? Это бесперспективный вопрос. Допустим, это подтверждает связующую теорию с физической точки зрения. Допустим, что мы принимаем предположение Хокинса о том, что черные дыры излучают свои ядерные превращения, находим черную дыру, достаточно малую и доступную для изучения, и, производя наблюдения, обнаруживаем излучение, предсказанное связующей теорией. Аллилуйя! У физики наконец есть теория всего, за исключением… за исключением того – а что, если мы все это придумали? Наблюдения – это зыбкая основа для выводов, когда ты знаешь, что ищешь и что хотел бы увидеть. Тысячи астрономов наблюдали небо и вписывали свои наблюдения в Птолемееву систему, идя при этом на всяческие, большие и малые, допущения. Правда, эта теория все равно рухнула, но связующая теория рухнуть не может, потому что это теория всего, все уже объяснено и подтверждено миллиардом наблюдений. Но наблюдение само по себе – это продукт сознания, и мы не знаем, что это такое!
– Почему же ты пошел в медицину?
– Почему я занялся медициной? Скажем, я ошибаюсь, и Джон Сирль, и все они ошиблись. Сознание – это не маленький обман мозга, это вещь в себе, основной составляющий элемент Вселенной наряду с пространством-временем и массой. Он обладает собственным существованием, может быть, где-то в дополнительных измерениях пространства Калаби – Йау или в какой-то связующей вселенной. Это твой дуализм субстанции, да? Твой и Декарта. Тогда ты можешь иметь собственных богов и демонов, а? Свои чудеса.
– Но ты в это не веришь, – сказал Паз. В горле у него неожиданно пересохло, и он налил себе фруктового сока, который вообще-то предназначался для дочки.
– Ха, это всего лишь пьяный треп. Но давай предположим, что это правда, мы действительно обнаружили тайну сознания, точно так же как мы открыли секрет физического мира, и тогда должны существовать эти два новых столпа знания, внешний и внутренний миры, тянущиеся к небесам, а потом явится какой-нибудь Эйнштейн и выяснит, как они связаны, замкнуты один на другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Ага, звучит здорово, только смысла в этом, похоже, никакого, и никто не может соотнести эту бредятину с нашим, данным в ощущениях, миром, – встряла Моргенсен. – Мгновенное воздействие на расстоянии, растягивающееся время, квантовые кошки, которые живы и мертвы одновременно, – лично мне кажется, что вы, ребята, все это просто понапридумывали.
– Это потому, что ты примитивное существо, а не ученый, – заявил Цвик. – Очаровательное, конечно, но примитивное.
– Прошу прощения, почему это я не ученый? Я тоже занимаюсь наукой.
– Лженаукой, вот чем ты занимаешься. Твоя социология – это лженаука, которая использует статистическую методологию, чтобы замаскировать набор ложных постулатов. Она сродни френологии. И не имеет значения, настолько вы точны с вашими долбаными замерами и опросами – поскольку в их основе лежит мура, то и на выходе получается то же самое. Наука – это физика: теория, анализ, эксперимент. Все остальное – дерьмо собачье.
– От такого слышу – парировала Бет.
– Но если рассмотреть все это в ином ракурсе, – покладисто сказал Цвик, – мы начинаем понимать, что социология действительно царица наук, глубокая, просвещающая, и при близком рассмотрении существенно отличается по виду от собачьего дерьма…
– Из твоих слов можно сделать вывод, что связующая физическая теория – тоже собачье дерьмо, – зудела Лола.
– Нет, – возразил Цвик, – она имеет внешние очертания настоящей подлинной науки, с математической точки зрения она предсказывает то, что нам уже достоверно известно, но на самом деле маловероятно, чтобы она была чем-то, кроме, ну, не знаю, теологии, что ли. Теология тоже имеет формальные признаки науки. Вот и эта теория при всех ее достоинствах стала совершенно средневековой: нет никакой надежды на ее опытное подтверждение, потому что для постановки такого эксперимента не хватит всей энергии во Вселенной. Да, конечно, хотелось бы добраться до нитей или измерений, замкнутых в длину Планка, постичь суть космоса, да только это все равно что искать черную кошку в темной комнате. Даже если она там есть. Что мы обнаруживаем – темное вещество? Темную энергию? Да сколько угодно, но ничего больше.
Другое дело – биология, особенно нейробиология – она находится на том этапе развития, который переживала физика сто лет назад. Мы получаем огромный объем настоящей научной информации, точно так же, как в свое время и в своей области такие ребята, как Резерфорд и все прочие. Теперь мы можем заглянуть внутрь мозга, фактически наблюдать за тем, как осуществляется процесс мышления, точно так же, как они смогли заглянуть внутрь атома. Существует технология создания образов с помощью магнитного резонанса и циклотрона – это механизмы одного и того же порядка важности. Плюс теперь у нас есть геномы, а это значит, что мы можем выявить генетические переключатели, детерминирующие процесс познания, проследить, как формируются поведенческие реакции вплоть до молекулярного уровня. Таким образом, психологию можно выбросить за окошко. Я хочу сказать, что объективно она всегда была мурой, но теперь мы точно знаем, что это мура, ибо нет никакого такого «психо», к которому могла бы прилагаться эта «логия».
Все это время Паз помалкивал, впитывая это вместе с изрядной дозой «Бакарди» на фоне навязчивых мыслей о Бет Моргенсен. Более чем за восемь лет он не подумал о ней и трех минут, не вспоминал о ней вообще за более чем восемь лет, но, похоже, сейчас она основательно оккупировала участок его мозга. Вспомнилось, какова она в постели, как не похожа на его жену, какими легкими, в отличие от непрекращающихся военных действий на семейном фронте, были их отношения. Конечно, он знал, что как раз легковесность таких и множества подобных им отношений и подтолкнула его к браку, но все же…
– Бредятина! – заявил он, будучи не столько заинтересован в дискуссии, сколько желая очистить мысли от мусора. – Как раз этого ты никаким способом узнать не можешь.
– Ну, если не сейчас, то потом мы обязательно узнаем. Вся эта сфера систематизируется, философизируется, что характерно для всей истинной науки. Мы движемся к настоящему пониманию кода нервной деятельности, того, как в действительности работает мозг. Такому же конкретному, как основные свойства кварков, которые устанавливают качество элементарных частиц, а те, в свою очередь, устанавливают свойства химических элементов, потом молекулы, потом жизнь и так далее.
– Никогда, – сказал Паз.
– Почему никогда? Какие у тебя аргументы?
Паз помешкал, проверяя готовившееся на гриле мясо чуть дольше, чем требовалось, и за это время в его памяти всплыла белотелая женщина с вьющимися каштановыми волосами, заостренным носом, серыми, по-волчьи раскосыми глазами и маленькими, упругими грудями. Сивилл, студентка-философ, рассказывавшая ему о теории логических типов.
– Теория логических типов, – сказал Паз. – Альфред Норт Уайтхед.
Обе женщины пришли в восторг от того, какого щелчка отвесил он задаваке Цвику.
– При чем тут эта теория? – раздраженно спросил он.
– Да при том, – заявил Паз, которому выпитое спиртное придало уверенности, что любой комплекс не может быть частью самого себя. – Назовем совокупность всех знаний, которыми мы располагаем о конкретном предмете, комплексом А, а всю совокупность знаний как таковых, научных, традиционных, бытовых, – комплексом Б. Очевидно, что комплекс А, по определению, вписывается в комплекс Б: не важно, идет речь о массе элементарных частиц или количестве парикмахеров в Цинциннати, верно? Но комплекс под названием «понимание сознания» – это вовсе не еще один комплекс типа А, это нечто принципиально иное. В определенном смысле даже более значимое, чем комплекс Б, на самом деле представляющий собой совокупность всех человеческих сознаний. Таким образом, полное постижение этого человеческим сознанием противоречит теории, поскольку данный комплекс А не может вписаться в комплекс Б. Никогда.
Цвик вытаращил глаза, помолчал и с чувством сказал:
– Это полное, окончательное, совершенное, абсолютное дерьмо!
– Плюс, – добавил Паз, – сознание не обязательно продукт мозга. Можно, конечно, не одобрять дуализм, однако непризнание его, так же как и признание, – это вопрос убеждения, веры, а не знания. Это не наука.
– Сознание не является продуктом… что это, Средние века? Нет никакого особого сознания? То, что мы понимаем под сознанием, представляет собой эпифеномен, явление, сопутствующее мгновенному электрохимическому состоянию, генерируемому кусочком мяса. Это иллюзия, созданная эволюцией для того, чтобы организовывать и координировать сенсорные данные с помощью действий.
– В таком случае, с кем я разговариваю? И с какой стати я должен верить тебе больше, чем ты веришь в духов?
– Эй, доказательство в том, чтобы позволить мне проникнуть в твой череп и сделать пару крохотных надрезов, и тебя больше не будет. Уж в этом, приятель, можешь мне поверить.
– Я-то тебе верю, но это ничего, кроме дерьма, не значит. Я вот тоже могу пойти туда и вырубить свой приемник, настроенный на «Радио Мамби». Приемник заткнется, звуков больше не будет слышно, но разве это означает, что долбаное «Радио Мамби» просто перестало существовать? Правда, это было бы неплохо.
– То есть, по-твоему, существует субстанция, именуемая «сознание», которая каким-то образом плавает в эфире, лишь соприкасаясь с мозгом?
– Вовсе не обязательно, но чем это хуже утверждения насчет того, что сознание детерминировано мясом? И это объяснило бы демонов, сновидения и ясновидение лучше, чем твой подход.
– Господи! Это Средние века. С чего начать? Ладно, во-первых, любой дуализм не соответствует принципу «бритвы Оккама», то есть добавляет ненужный уровень сложности феномену, который может быть объяснен и без того.
– Долбаный Оккам с его долбаной бритвой, – сказал Паз и добавил: – Подожди минутку, придержи эту мысль!
Крохотный воображаемый таймер отзвонил воображаемый сигнал в несуществующем сознании Паза, и он встал и театрально сорвал крышку с гриля, открыв взору решетки с исходящими паром ребрышками как раз в момент идеальной готовности.
– Давайте поедим, – заявил Паз, и все захлопали в ладоши.
Во время самого обеда Лола искусно увела разговор в сторону от космологических тем, расспрашивая Бет о ее исследованиях, которые были посвящены изучению жизни уличных проституток Майами (девушек, которые позволяли молодым людям целовать их за деньги, как они объяснили Амелии), и сама рассказала несколько забавных историй из своей практики в качестве нейропсихолога в приемном покое, о своих нынешних обязанностях и об учебе в медицинской школе с Цвиком, указав на его полнейшую некомпетентность в области элементарной лечебной практики – он в жизни не нашел у больного вену с первой попытки, а бывало, не находил и с двенадцатой.
Цвик отнесся к этому обвинению вполне добродушно, охотно признав, что стал доктором только потому, что смог производить жестокие опыты над человеческими существами, ничем не рискуя и не испытывая ни малейшей вины по этому поводу.
Они выпили почти галлон испанского белого вина, и, после того как убрали со стола и подали десерт, Паз как anejo – дополнение вынес бутылку рома Havana Club, и они попивали его маленькими глотками некоторое время, пока девочка не стала клевать носом и ее не пришлось унести в постель.
– Я боюсь ложиться спать, папа, – сказала она, когда он наконец уложил ее под одеяло.
– Ты так устала, что уснешь сразу, сама того не заметив.
– Да, но что, если снова явится зверь из сна?
– Не явится. Сегодня он заявится к другой маленькой девочке.
– К кому?
– Скорее всего, к капризной девочке. Не такой, как ты.
– Но что, если придет другой зверь?
– Ну, в таком случае, может, хочешь взять мой енкангуэ? Никакой зверь из снов не захочет с этим связываться.
– Ух ты! Его сделала для тебя abuela, правда? Чтобы защитить тебя от монстров.
– Правда.
– Мама говорит, это просто суеверие.
– Маме позволено иметь свое мнение, – ласково сказал Паз, снял через голову висевший на шнурке амулет и аккуратно привязал его к кроватному столбику. – Не открывай его, ладно?
– А что будет?
– Он может перестать работать. А сейчас – доброй ночи.
– Я хочу сказку.
Она взяла книжку и раскрыла на коротенькой, в три страницы, сказке «Паутина Шарлотты».
Вернувшись в патио, Паз поставил компакт-диск Ибрагима Фереро и некоторое время стоял, прислушиваясь к сочному голосу, напевавшему старое болеро, музыку из великой эпохи песен 1940-х годов, музыку его матери. Царила бархатная тьма, насекомые жужжали в деревьях, аромат жасмина витал в воздухе, единственный свет давали цитронелловые свечи, горевшие на столе в подсвечниках из желтого стекла. Он обнял рукой плечи жены и повел ее в медленном танце. Издалека, из погруженного в темноту двора, доносились звуки спора между Цвиком и Бет.
– О чем шум? – шепнул он ей на ухо.
– Она выпила и настроена воинственно. По двум пунктам. Во-первых, он недостаточно уважает ее интеллект и научные заслуги. Во-вторых, и это, кажется, главное: он считает, что людям, которые хотят добиться чего-то в науке, не следует иметь детей. А она смотрела на Эйми с таким видом, будто готова была ее похитить. От природы не уйдешь, биологические часы тикают, время уходит, и Бет, видимо, начинает осознавать, что должность вовсе не заполняет пустоту, так же как не заполняют ее блестящие бессердечные хлыщи вроде Боба Цвика. Бедная сучка.
– Ты все это знаешь по себе?
– А то по кому же?
Она сильно его стиснула.
– И это я получил за то, что такой дурачок.
– Вовсе ты не дурачок, дурачок.
– Но не такой умный, как Цвик.
– Нет, но ты более смышленый. Я не уверена, что найдется кто-нибудь такой же умный, как Цвик. Хотя этим своим пассажем с Уайтхедом ты его слегка уел. Все-таки ты прелесть, никогда не перестаешь меня восхищать.
Звуки спора затихли, сменились плачем, более тихим разговором, потом слабым скрипом креплений веревочного гамака.
– Ну вот, по-твоему, они занимаются этим в нашем гамаке? – поинтересовался Паз.
– Надеюсь, что так. Они могут согреть его для нас. Господи, когда в последний раз мы занимались этим во дворе?
– До того, как Амелия научилась справляться с дверными ручками.
– Вот и заводи после этого детей, – сказала Лола.
Цвик, пошатываясь, вернулся к столику и налил себе на пару пальцев старого рома. Паз с Лолой подошли к нему.
– А где твоя подружка? – спросила Лола. – Задушена?
– Отключилась в гамаке. Это все твоя вина, Паз, твоя и твоих дайкири, и твоего anejo – рома, и твоих онтологических рассуждений. Ты знал, что физика – это патриархальный заговор для продвижения доминантного мировоззрения? Как и медицина.
– Ну, когда ты разрешишь тайну сознания, это не будет иметь значения, – сказал Паз. – У тебя появится возможность заново закодировать мозги всем и каждому.
Цвик рассмеялся намного громче, чем заслуживало это замечание.
– Ага, а что, если это изменит физику? Послушай, хочешь, я открою тебе секрет Вселенной?
Он изобразил параноика, озираясь через оба плеча.
– Только никому не рассказывай, ладно. Так вот, теория относительности и квантовая электродинамика зиждутся на могучих столпах постулатов, каковые чрезвычайно убедительны, так убедительны, что ничего убедительнее во Вселенной вообще нет. Может, даже слишком убедительны, так что это превосходит всякую вероятность. Ты ведь детектив, не так ли? Что, если бы я сказал тебе, что всякий раз, когда происходит прорыв в физике, обнаруживается раздел абстрактной математики, который просто идеально подходит к данной новой концепции? Эйнштейн случайно обнаружил, что Риманова геометрия прекрасно подходит для математического описания общей теории относительности. А ребята, изучавшие квантовую физику, случайно обнаружили матричную алгебру и тензоры. И когда они впервые предложили связующую теорию, она случайно вписалась в бета-функцию Эйлера, старый раздел математики, насчитывающий две сотни лет, который никогда раньше не находил применения. Можно помянуть и Калаби с Йау: геометрия гиперпространства прямо-таки случайно описала, как искривляются эти дополнительные измерения, которые нужны для связующей теории. Не говоря уже о том факте, что целая область мировых констант прямо-таки случайно обеспечивает существование вселенной, в которой эволюционирует сознательная жизнь, а ведь изменись хоть одна из них, не было бы никаких звезд, никаких планет, никакой жизни. Что бы ты на это сказал, а?
– Я бы поискал подтасовку. Или что-то в этом роде.
– Да, но в чем? Это бесперспективный вопрос. Допустим, это подтверждает связующую теорию с физической точки зрения. Допустим, что мы принимаем предположение Хокинса о том, что черные дыры излучают свои ядерные превращения, находим черную дыру, достаточно малую и доступную для изучения, и, производя наблюдения, обнаруживаем излучение, предсказанное связующей теорией. Аллилуйя! У физики наконец есть теория всего, за исключением… за исключением того – а что, если мы все это придумали? Наблюдения – это зыбкая основа для выводов, когда ты знаешь, что ищешь и что хотел бы увидеть. Тысячи астрономов наблюдали небо и вписывали свои наблюдения в Птолемееву систему, идя при этом на всяческие, большие и малые, допущения. Правда, эта теория все равно рухнула, но связующая теория рухнуть не может, потому что это теория всего, все уже объяснено и подтверждено миллиардом наблюдений. Но наблюдение само по себе – это продукт сознания, и мы не знаем, что это такое!
– Почему же ты пошел в медицину?
– Почему я занялся медициной? Скажем, я ошибаюсь, и Джон Сирль, и все они ошиблись. Сознание – это не маленький обман мозга, это вещь в себе, основной составляющий элемент Вселенной наряду с пространством-временем и массой. Он обладает собственным существованием, может быть, где-то в дополнительных измерениях пространства Калаби – Йау или в какой-то связующей вселенной. Это твой дуализм субстанции, да? Твой и Декарта. Тогда ты можешь иметь собственных богов и демонов, а? Свои чудеса.
– Но ты в это не веришь, – сказал Паз. В горле у него неожиданно пересохло, и он налил себе фруктового сока, который вообще-то предназначался для дочки.
– Ха, это всего лишь пьяный треп. Но давай предположим, что это правда, мы действительно обнаружили тайну сознания, точно так же как мы открыли секрет физического мира, и тогда должны существовать эти два новых столпа знания, внешний и внутренний миры, тянущиеся к небесам, а потом явится какой-нибудь Эйнштейн и выяснит, как они связаны, замкнуты один на другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50