Руперт в свое время возглавлял отдел связей с общественностью крупной нефтяной компании, и Джели Варгос, кажется, испытывает похожие чувства, она как бы искупает грехи семейной компании.
– Так она на нашей стороне?
– Можно сказать и так. Уверен, она по-прежнему желает нам добра, однако сейчас, когда возникла реальная угроза, я очень сомневаюсь, чтобы ей пришло в голову помогать нам. Особенно в ущерб своей семье. Так считает Руперт.
– Он что, знал об этом все время?
– О да. Он был весьма расстроен, когда мы узнали от нашего маленького друга о планах компании «Консуэла» насчет Паксто. Джели пожертвовала на организацию уйму денег, ты в курсе?
– Но ведь целью всех нас было спасать дождевые леса! – воскликнула Дженни. – Как он мог брать деньги, полученные за их вырубку?
– Об этом стоило бы спросить Руперта, и я уверен, ты получила бы отличный, скользкий и уклончивый, ответ. Но так или иначе, времени у нас нет, и нам нужно подготовить усадьбу к отражению вражеского вторжения.
– А как отражать будем? Закидаем гадов грейпфрутами?
– Не совсем. У Скотти есть дробовик и полная коробка патронов. И я думаю, для любого, кто попробует сюда пробраться, мы сумеем подготовить несколько славных сюрпризов. Мы со Скотти будем у него в мастерской, можешь к нам присоединиться.
– Обязательно, только сначала расскажу обо всем этом Кевину, – сказала Дженни и поспешила прочь.
Кевин лежал на кровати в наушниках и, судя по висевшему в воздухе едкому запаху, плевать хотел на все распоряжения Руперта насчет запрета на наркотики. Чтобы привлечь его внимание, Дженни выдернула шнур и, выслушав его обычное в таких случаях ворчание, изложила свою историю, которую он нашел весьма забавной и не преминул упомянуть о том, что уж он-то насчет этой кубинской сучки был прав, не то что некоторые. Она дала ему выговориться, после чего рассказала о планах Кукси и ружье Скотти. Он опять рассмеялся и сказал:
– Подумаешь, великое дело. У меня тоже есть пушка.
– Кончай загибать.
Однако тут Кевин сумел ее удивить – он запустил руку под матрас, выудил оттуда здоровенный вороненый полуавтоматический пистолет и принялся размахивать им у нее перед носом.
– А это, по-твоему, что за хрень? Долбаная брошюрка?
– Где ты его взял? И не маши, ради бога, им так, это же оружие!
– Где я взял, это не важно – провернул, черт возьми, одно маленькое дельце. Но зато теперь меня ждет кое-что поважнее – настоящее дело.
Он спрыгнул с кровати и принялся принимать картинные позы с пистолетом в руках, подражая героям кино.
Глядя на его ужимки, Дженни, выросшая среди оружия и перепробовавшая все его виды, мимолетно отметила: Кевин, судя по всему, до сих пор пистолета в руках не держал и наверняка не умеет с ним обращаться.
– Что ты имеешь в виду под «настоящим делом»?
– Об этом ты прочтешь в газетах. Ох, виноват, забыл. Ты ведь у нас безграмотная, газет не читаешь.
Дженни пропустила это мимо ушей: газет она действительно не читала, но за последнее время ее грамотность заметно улучшилась.
– Кевин, что за дерьмо у тебя в башке? Ты хоть когда-нибудь пользовался такой железякой?
– Представь себе. И пользовался, и еще воспользуюсь. В частности, эта штуковина может мне пригодиться нынче же ночью. Я собираюсь свалить отсюда и не намерен выслушивать твои кретинские замечания.
– Куда свалить, Кевин? Что ты собираешься делать с этой пушкой?
Он усмехнулся и засунул пистолет за пояс своих обрезанных джинсов.
– Дисциплинированный революционер никогда не обсуждает предстоящие операции с посторонними.
– Может быть, он и не курит без конца дурь, а? Это какая-то идиотская затея этого козла Кирни, верно?
– Никакой он не козел, и Кирни его не настоящее имя.
– Кевин, мне плевать, как там его зовут. Он псих. И кроме того, ты разве не помнишь, что говорил Кукси: усадьбу караулит шайка гангстеров.
– Пошел он на хрен, твой Кукси, и ты с ним вместе! Я еду!
С уст Дженни уже были готовы сорваться словечки куда покрепче увещеваний, когда до нее вдруг дошло, что она Кевину не мать, но что сцены, подобные этой, наверняка неоднократно разыгрывались, когда он жил дома. И ничем хорошим это не кончалось. Не сказав больше ни слова, девушка вышла из домика и направилась в крытый жестью сарай, туда, где Скотти устроил свою мастерскую.
На полпути туда она остановилась, повернулась кругом и пошла назад, на парковочную площадку. Она открыла капот «фольксвагена» и ловко вынула и спрятала в карман ротор распределителя зажигания. Проходя мимо пруда, Дженни заметила, что вся его поверхность усыпана опавшими листьями. Скотти в последнее время их не убирал, в связи с чем ей вспомнилось, что и Руперт не кормил требухой своих пираний. Она задержалась, чтобы бросить в воду щедрую пригоршню рыбьего корма из стоявшей на берегу жестянки и посмотреть, как вокруг угощения мигом забурлила вода. А вот пираньям придется подождать.
Дженни вдруг обнаружила, что ей без разницы, если эти кусачие злюки помрут с голоду, хотя с экологической точки зрения подобная мысль была явно порочной.
В мастерской девушка увидела Скотти, разрезавшего двухдюймовую водопроводную трубу на короткие трубки, в то время как Кукси смешивал в тазике какую-то розоватого цвета пахучую маслянистую субстанцию.
Она потянула носом, сморщилась и спросила:
– Что это такое?
– Что-то вроде напалма. Смесь мыльной стружки с бензином да немножко солярки. Хочешь помочь?
Она согласилась, и ей поручили распатронивать гильзы от дробовика двенадцатого калибра, ссыпая порох и дробь отдельно. Сам Кукси разлил свою смесь по бутылочкам и заткнул их тряпицами.
Затем он начал мастерить какие-то мелкие устройства, используя пружины от газонокосилки, эпоксидную смолу, полоски листового металла и маленькие гвоздики. Дженни, успевшая закончить с гильзами, залюбовалась его работой. По тому, как ловко и уверенно управлялись с деталями его длинные загорелые пальцы, было ясно, что такая работа ему не в диковину.
– А что это такое? – спросила она.
– Мины-ловушки, – ответил профессор. – Скотти, у тебя есть готовые трубки?
Скотти без лишних комментариев вручил ему цилиндр с отвинчивающейся крышкой, в центре которой было просверлено тонкое отверстие.
Кукси отвинтил крышку, вставил в отверстие в качестве взрывателя гильзу с капсюлем от дробовика, посадив ее на моментально схватывающийся эпоксидный клей, и, используя тот же клей, прикрепил сбоку от трубки одно из своих пружинных устройств. После чего вернул крышку на место, зажал трубку в настольных тисках, прикрепил к устройству длинный отрезок проволоки и вручил Дженни свободный конец.
– Отойди на всю длину и потяни, – распорядился он.
Она потянула, захват щелкнул, и гвоздь с относительно негромким звуком ударил через отверстие по запалу, как ружейный боек.
– Замечательно! – восхитился профессор. – Я смотрю, это как езда на велосипеде.
– Где это, интересно, учат мастерить такие штуковины? – осведомилась девушка.
– Ну, в юности я поступил в Королевскую морскую пехоту, замечу, вопреки строжайшим возражениям матушки. И закончил в Особой шлюпочной службе.
– Там что, плавают на лодках?
– Не без того, но это высший уровень подготовки. Там много чему учат, в том числе и иметь дело с такими игрушками. Вот как я сейчас буду учить тебя.
Маргарита Паз жила в кондоминиуме возле парка Марти, в довольно старом для Майами здании, населенном преимущественно респектабельными немолодыми кубинцами. В свое время она владела домом по соседству с рестораном, но несколько лет назад продала его и переехала сюда. У нее уже не было надежды на то, что Паз обзаведется многочисленным потомством, а зачем нужен большой дом, если ясно, что он никогда не будет полон внучат?
Свои апартаменты на верхнем этаже, откуда открывался прекрасный вид на парк, ей пришлось покупать за наличные, ибо ни одна кредитная ассоциация в Майами ссуды чернокожей женщине не давала. Наличными в буквальном смысле: она присмотрела адрес, удостоверилась по телефону (по-испански), что он еще продается, и, не прошло и часу, явилась в риелторское агентство с чемоданчиком, набитым аккуратными тугими пачками – по сотне – стодолларовых банкнот – всего тридцать одна пачка.
Белый кубинец, сидящий за письменным столом, побелел еще больше; впечатление было такое, будто над его головой, как в комиксе, появился пузырь с надписью «Narcolista». Бумаги были подписаны незамедлительно.
Паз направил Моралеса на маленькую парковочную площадку, отметил, что принадлежащий его матушке Coupe de Ville на месте, попрощался со своим спутником-надзирателем и позвонил во входную дверь. Ответа не последовало. Он воспользовался своим ключом, а у дверей ее апартаментов позвонил снова, с тем же результатом, и после недолгого ожидания зашел в маленькое фойе.
– Mami, – окликнул Паз, – это я.
Тишина. Он забеспокоился.
В фойе на маленькой деревянной подставке стояла одетая, в половину человеческого роста, статуя темнокожей женщины, державшей на руках более светлого ребенка. На голове женщины красовался искусно сработанный серебряный венец, из-за спины расходились посеребренные металлические лучи, а одеяние из синей парчи было расшито серебряными узорами в виде раковин, рыб и прочих обитателей моря.
Она попирала ногами гипсовое море, из волн которого торчал миниатюрный стальной якорь. Когда Паз был мальчиком, этот образ был представлен дешевой плакеткой в рамке, потом его сменила статуэтка подороже, затем еще более изысканная, и наконец появилась эта – возможно, самое лучшее из существующих изваяний La Virgen de Regla, ака Йемайа, ориша материнства.
Сантерия. Мальчиком он думал, что это изображение матушки и его самого.
Основу убранства гостиной, в которую он сейчас вошел, составляли бледно-розовый бархат и красное дерево. Все солидное и дорогое. Высокая ширма, длинная кушетка, кресла, кофейный столик с инкрустацией из светлых пород дерева.
На прикроватном столике горел ночник, а миссис Паз, в цветастом голубом халате, лежала на кушетке, словно мертвая, уронив на пол одну руку и одну ногу. Из ее руки выпал номер «People en Espanol», на одном ухе болтались зацепившиеся дужкой очки. Во сне она похрапывала и присвистывала.
Хотя Паз и прожил с ней восемнадцать лет, он не часто видел свою мать спящей. В его сознании она всегда была бодрствующей и деятельной, побуждающей к действию его, полной яростной, щедро растрачиваемой энергии. И вот он видел перед собой последствия этой расточительности – полное изнеможение. На него накатила волна нежности и сострадания, и он подумывал уже о том, не стоит ли тихонько, на цыпочках, уйти и оставить бедную женщину в покое, когда она неожиданно проснулась.
Мгновенная, словно молния, вспышка страха промелькнула на ее лице, когда она осознала, что не одна, но стоило ей понять, кто к ней пришел, как на лицо вернулась привычная, суровая маска.
– Ну что? – спросила она, мигом убрав очки и сев на постели.
– Что ты имеешь в виду под «что»? Я твой сын, навещаю тебя в выходной день.
– Амелию привез?
– Нет, она в школе. Послушай, мама, я пришел, потому что мне нужна твоя помощь.
– Деньги?
– Нет, с деньгами все в порядке. Тут речь о делах духовных.
Она на некоторое время задумалась, затем потерла лоб над бровями.
– Сварю-ка я кофе, – сказала она и удалилась на кухню.
Они уселись за старый, исцарапанный стол, который он помнил со времен бедности, и за чашкой горького варева он рассказал ей о снах, своих и Амелии, о пятнистом звере, о том, что, по его мнению, происходит с его женой. И о том, как отдал девочке свой амулет, енкангуэ, полученный от нее много лет назад.
– Это было неразумно, – сказала, выслушав его, мать. – Енкангуэ делается для одного, определенного человека.
– Знаю, но она была напугана, и как бы то ни было, но это, похоже, сработало. С тех пор как я дал ей амулет, кошмары прекратились.
– Тебе следовало бы прийти ко мне.
– Ну вот я пришел к тебе, mami. Мне нужен набор для всей семьи. Понимаешь, тут и эти сны, и это пророчество, которое получила Амелия, и смерть, которую принял мой… Кальдерон: там тоже не обошлось без огромного кота.
– Твой отец, – уточнила она.
– Ну, честно говоря, я не могу думать о нем как об отце. Я имею в виду, сам-то он всю жизнь считал нас за мусор.
– Тебя – да. Но не меня.
– Что ты имеешь в виду? Я думал, ну… когда тебе нужны были деньги на наше первое заведение, он воспользовался этим…
Она вперила в него гневный взгляд.
– Вот, значит, какого ты обо мне мнения, сынок. Считаешь свою мать шлюхой, которую купили, дав ей денег, чтобы завести торговлю?
Паз почувствовал, как к его щекам приливает кровь, однако взгляд ее выдержал.
– У тебя не было выбора, – сказал он.
– Ты ничего об этом не знаешь.
– Ну так расскажи мне, бога ради!
Она отпила глоток кофе.
– О, наконец он спрашивает, по прошествии лет этак тридцати. Ладно, раз спрашиваешь. Хуан Кальдерон любил меня, и я любила его. Он был плохим человеком и любил на манер плохих людей, не так, как ты, но тем не менее это была любовь. Он все время хотел меня, и я хотела его. Разумеется, у этого чувства не могло быть будущего, но наша связь продолжалась семь месяцев. Понимаешь, для Кубы того времени это было обычным явлением: богатый белый молодой человек заводит себе темнокожую любовницу и практикуется в любовном искусстве, пока не женится на подходящей белой девушке, которую присмотрят ему родители. Так я оказалась беременной, и ты, сынок, не должен думать, будто был зачат не в любви, нет, ты был зачат в любви, хоть и с дурным человеком. Когда он узнал об этом, то попытался отослать меня в Пуэрто-Рико, чтобы я убила тебя, но я отказалась, и тогда он сказал, дескать, ладно, он поселит нас в маленькой квартирке, чтобы я была под рукой. Так это делается или делалось там, откуда мы с ним оба родом: несколько лет ты проводишь в спокойствии и достатке, тебя балуют подарками, но потом на твое место находится другая молоденькая девушка, а тебе приходится идти куда-нибудь в услужение и самой заботиться о своем маленьком cabron. Но я сказала «нет», я сказала, что хочу получить заем и начать свой бизнес, и мы ругались, ибо ему всегда хотелось держать меня под контролем. Но под конец я победила: он дал мне денег и сказал, что мы с ним больше никогда не увидимся, и, если я или ты с чем-нибудь к нему сунемся, он устроит так, что нам обоим не поздоровится. Я не рассказывала тебе о нем, старалась, чтобы ты о нем и не думал, но судьба все равно вас свела. Santos сделали это частью твоей жизни, и это еще одна причина, по которой я не воспитывала тебя в духе сантерии. Я хотела, чтобы ты рос американским мальчиком, думая, что мои молитвы, обращенные к santos, смогут защитить тебя, а твоя собственная жизнь будет иной. Что ты сможешь избежать всей этой… тьмы. Но ифа протянули нить твоей жизни вовсе не в том направлении, в котором хотелось мне. И ты тоже знаешь это, потому ты и согласился бросить раковины на мою внучку и потому ты сейчас пришел сюда, хотя всю жизнь считал это чепухой.
– Я по-прежнему не уверен, что готов принять все это… – начал он, но она прервала его взмахом руки.
– Да-да, но ты веришь в своем сердце, потому что ориша явили тебе то, чего никогда не видела даже я.
Она допила кофе до осадка и по привычке повертела гущу в чашке. Иногда гадание на кофейной гуще вроде бы что-то открывало, но явно не в этом случае.
– Я оденусь, и мы поедем к Джулии, в магазин «Ботаника».
Паз остался сидеть, ошеломленный, словно его треснули по башке. В дверях она помедлила и добавила:
– Я прошу прощения, Йаго. Я была не права: пыталась сама контролировать ход событий, вместо того чтобы положиться на santos. Но ты ведь знаешь, такова уж я есть. Упрямая как мул.
Паз попытался припомнить, когда это его матушка хоть за что-то извинялась, но не смог. Это внушало почти такое же беспокойство, как и все, что открылось о его отце.
Не имевшая названия лавка втиснулась между аптекой и обувной мастерской на узкой полосе Уэст-Флаггер, неподалеку от актового зала округа. Весь фасад в двадцать два фута шириной занимала пыльная витрина, на которой золочеными буквами было написано: «БОТАНИКА».
За стеклом, словно люди, ожидающие автобус на Небеса, выстроились в ряд гипсовые статуэтки темнокожих santos: святой Лазарь, он же Бабалуайе, вестник илли; Дева Каридад, она же Ошун, Венера чернокожих кубинцев; святой Петр, он же Огун, владыка стали и гнева; святой Антоний Падуанский, он же Елеггуа, обманщик, страж тайных путей, и Йемайя, шествующая по волнам. Сверху болтался слабо натянутый шнур, с которого свисали целлофановые пакеты с травами и порошками.
Внутри было сумрачно, пыльно, в воздухе висел густой, сладковатый запах. К прилавку в глубине помещения можно было добраться лишь по узкому проходу, поскольку оно было загромождено всякой всячиной: клетями, ящиками, корзинами, статуями и стеллажами, заваленными разнообразной религиозной утварью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Так она на нашей стороне?
– Можно сказать и так. Уверен, она по-прежнему желает нам добра, однако сейчас, когда возникла реальная угроза, я очень сомневаюсь, чтобы ей пришло в голову помогать нам. Особенно в ущерб своей семье. Так считает Руперт.
– Он что, знал об этом все время?
– О да. Он был весьма расстроен, когда мы узнали от нашего маленького друга о планах компании «Консуэла» насчет Паксто. Джели пожертвовала на организацию уйму денег, ты в курсе?
– Но ведь целью всех нас было спасать дождевые леса! – воскликнула Дженни. – Как он мог брать деньги, полученные за их вырубку?
– Об этом стоило бы спросить Руперта, и я уверен, ты получила бы отличный, скользкий и уклончивый, ответ. Но так или иначе, времени у нас нет, и нам нужно подготовить усадьбу к отражению вражеского вторжения.
– А как отражать будем? Закидаем гадов грейпфрутами?
– Не совсем. У Скотти есть дробовик и полная коробка патронов. И я думаю, для любого, кто попробует сюда пробраться, мы сумеем подготовить несколько славных сюрпризов. Мы со Скотти будем у него в мастерской, можешь к нам присоединиться.
– Обязательно, только сначала расскажу обо всем этом Кевину, – сказала Дженни и поспешила прочь.
Кевин лежал на кровати в наушниках и, судя по висевшему в воздухе едкому запаху, плевать хотел на все распоряжения Руперта насчет запрета на наркотики. Чтобы привлечь его внимание, Дженни выдернула шнур и, выслушав его обычное в таких случаях ворчание, изложила свою историю, которую он нашел весьма забавной и не преминул упомянуть о том, что уж он-то насчет этой кубинской сучки был прав, не то что некоторые. Она дала ему выговориться, после чего рассказала о планах Кукси и ружье Скотти. Он опять рассмеялся и сказал:
– Подумаешь, великое дело. У меня тоже есть пушка.
– Кончай загибать.
Однако тут Кевин сумел ее удивить – он запустил руку под матрас, выудил оттуда здоровенный вороненый полуавтоматический пистолет и принялся размахивать им у нее перед носом.
– А это, по-твоему, что за хрень? Долбаная брошюрка?
– Где ты его взял? И не маши, ради бога, им так, это же оружие!
– Где я взял, это не важно – провернул, черт возьми, одно маленькое дельце. Но зато теперь меня ждет кое-что поважнее – настоящее дело.
Он спрыгнул с кровати и принялся принимать картинные позы с пистолетом в руках, подражая героям кино.
Глядя на его ужимки, Дженни, выросшая среди оружия и перепробовавшая все его виды, мимолетно отметила: Кевин, судя по всему, до сих пор пистолета в руках не держал и наверняка не умеет с ним обращаться.
– Что ты имеешь в виду под «настоящим делом»?
– Об этом ты прочтешь в газетах. Ох, виноват, забыл. Ты ведь у нас безграмотная, газет не читаешь.
Дженни пропустила это мимо ушей: газет она действительно не читала, но за последнее время ее грамотность заметно улучшилась.
– Кевин, что за дерьмо у тебя в башке? Ты хоть когда-нибудь пользовался такой железякой?
– Представь себе. И пользовался, и еще воспользуюсь. В частности, эта штуковина может мне пригодиться нынче же ночью. Я собираюсь свалить отсюда и не намерен выслушивать твои кретинские замечания.
– Куда свалить, Кевин? Что ты собираешься делать с этой пушкой?
Он усмехнулся и засунул пистолет за пояс своих обрезанных джинсов.
– Дисциплинированный революционер никогда не обсуждает предстоящие операции с посторонними.
– Может быть, он и не курит без конца дурь, а? Это какая-то идиотская затея этого козла Кирни, верно?
– Никакой он не козел, и Кирни его не настоящее имя.
– Кевин, мне плевать, как там его зовут. Он псих. И кроме того, ты разве не помнишь, что говорил Кукси: усадьбу караулит шайка гангстеров.
– Пошел он на хрен, твой Кукси, и ты с ним вместе! Я еду!
С уст Дженни уже были готовы сорваться словечки куда покрепче увещеваний, когда до нее вдруг дошло, что она Кевину не мать, но что сцены, подобные этой, наверняка неоднократно разыгрывались, когда он жил дома. И ничем хорошим это не кончалось. Не сказав больше ни слова, девушка вышла из домика и направилась в крытый жестью сарай, туда, где Скотти устроил свою мастерскую.
На полпути туда она остановилась, повернулась кругом и пошла назад, на парковочную площадку. Она открыла капот «фольксвагена» и ловко вынула и спрятала в карман ротор распределителя зажигания. Проходя мимо пруда, Дженни заметила, что вся его поверхность усыпана опавшими листьями. Скотти в последнее время их не убирал, в связи с чем ей вспомнилось, что и Руперт не кормил требухой своих пираний. Она задержалась, чтобы бросить в воду щедрую пригоршню рыбьего корма из стоявшей на берегу жестянки и посмотреть, как вокруг угощения мигом забурлила вода. А вот пираньям придется подождать.
Дженни вдруг обнаружила, что ей без разницы, если эти кусачие злюки помрут с голоду, хотя с экологической точки зрения подобная мысль была явно порочной.
В мастерской девушка увидела Скотти, разрезавшего двухдюймовую водопроводную трубу на короткие трубки, в то время как Кукси смешивал в тазике какую-то розоватого цвета пахучую маслянистую субстанцию.
Она потянула носом, сморщилась и спросила:
– Что это такое?
– Что-то вроде напалма. Смесь мыльной стружки с бензином да немножко солярки. Хочешь помочь?
Она согласилась, и ей поручили распатронивать гильзы от дробовика двенадцатого калибра, ссыпая порох и дробь отдельно. Сам Кукси разлил свою смесь по бутылочкам и заткнул их тряпицами.
Затем он начал мастерить какие-то мелкие устройства, используя пружины от газонокосилки, эпоксидную смолу, полоски листового металла и маленькие гвоздики. Дженни, успевшая закончить с гильзами, залюбовалась его работой. По тому, как ловко и уверенно управлялись с деталями его длинные загорелые пальцы, было ясно, что такая работа ему не в диковину.
– А что это такое? – спросила она.
– Мины-ловушки, – ответил профессор. – Скотти, у тебя есть готовые трубки?
Скотти без лишних комментариев вручил ему цилиндр с отвинчивающейся крышкой, в центре которой было просверлено тонкое отверстие.
Кукси отвинтил крышку, вставил в отверстие в качестве взрывателя гильзу с капсюлем от дробовика, посадив ее на моментально схватывающийся эпоксидный клей, и, используя тот же клей, прикрепил сбоку от трубки одно из своих пружинных устройств. После чего вернул крышку на место, зажал трубку в настольных тисках, прикрепил к устройству длинный отрезок проволоки и вручил Дженни свободный конец.
– Отойди на всю длину и потяни, – распорядился он.
Она потянула, захват щелкнул, и гвоздь с относительно негромким звуком ударил через отверстие по запалу, как ружейный боек.
– Замечательно! – восхитился профессор. – Я смотрю, это как езда на велосипеде.
– Где это, интересно, учат мастерить такие штуковины? – осведомилась девушка.
– Ну, в юности я поступил в Королевскую морскую пехоту, замечу, вопреки строжайшим возражениям матушки. И закончил в Особой шлюпочной службе.
– Там что, плавают на лодках?
– Не без того, но это высший уровень подготовки. Там много чему учат, в том числе и иметь дело с такими игрушками. Вот как я сейчас буду учить тебя.
Маргарита Паз жила в кондоминиуме возле парка Марти, в довольно старом для Майами здании, населенном преимущественно респектабельными немолодыми кубинцами. В свое время она владела домом по соседству с рестораном, но несколько лет назад продала его и переехала сюда. У нее уже не было надежды на то, что Паз обзаведется многочисленным потомством, а зачем нужен большой дом, если ясно, что он никогда не будет полон внучат?
Свои апартаменты на верхнем этаже, откуда открывался прекрасный вид на парк, ей пришлось покупать за наличные, ибо ни одна кредитная ассоциация в Майами ссуды чернокожей женщине не давала. Наличными в буквальном смысле: она присмотрела адрес, удостоверилась по телефону (по-испански), что он еще продается, и, не прошло и часу, явилась в риелторское агентство с чемоданчиком, набитым аккуратными тугими пачками – по сотне – стодолларовых банкнот – всего тридцать одна пачка.
Белый кубинец, сидящий за письменным столом, побелел еще больше; впечатление было такое, будто над его головой, как в комиксе, появился пузырь с надписью «Narcolista». Бумаги были подписаны незамедлительно.
Паз направил Моралеса на маленькую парковочную площадку, отметил, что принадлежащий его матушке Coupe de Ville на месте, попрощался со своим спутником-надзирателем и позвонил во входную дверь. Ответа не последовало. Он воспользовался своим ключом, а у дверей ее апартаментов позвонил снова, с тем же результатом, и после недолгого ожидания зашел в маленькое фойе.
– Mami, – окликнул Паз, – это я.
Тишина. Он забеспокоился.
В фойе на маленькой деревянной подставке стояла одетая, в половину человеческого роста, статуя темнокожей женщины, державшей на руках более светлого ребенка. На голове женщины красовался искусно сработанный серебряный венец, из-за спины расходились посеребренные металлические лучи, а одеяние из синей парчи было расшито серебряными узорами в виде раковин, рыб и прочих обитателей моря.
Она попирала ногами гипсовое море, из волн которого торчал миниатюрный стальной якорь. Когда Паз был мальчиком, этот образ был представлен дешевой плакеткой в рамке, потом его сменила статуэтка подороже, затем еще более изысканная, и наконец появилась эта – возможно, самое лучшее из существующих изваяний La Virgen de Regla, ака Йемайа, ориша материнства.
Сантерия. Мальчиком он думал, что это изображение матушки и его самого.
Основу убранства гостиной, в которую он сейчас вошел, составляли бледно-розовый бархат и красное дерево. Все солидное и дорогое. Высокая ширма, длинная кушетка, кресла, кофейный столик с инкрустацией из светлых пород дерева.
На прикроватном столике горел ночник, а миссис Паз, в цветастом голубом халате, лежала на кушетке, словно мертвая, уронив на пол одну руку и одну ногу. Из ее руки выпал номер «People en Espanol», на одном ухе болтались зацепившиеся дужкой очки. Во сне она похрапывала и присвистывала.
Хотя Паз и прожил с ней восемнадцать лет, он не часто видел свою мать спящей. В его сознании она всегда была бодрствующей и деятельной, побуждающей к действию его, полной яростной, щедро растрачиваемой энергии. И вот он видел перед собой последствия этой расточительности – полное изнеможение. На него накатила волна нежности и сострадания, и он подумывал уже о том, не стоит ли тихонько, на цыпочках, уйти и оставить бедную женщину в покое, когда она неожиданно проснулась.
Мгновенная, словно молния, вспышка страха промелькнула на ее лице, когда она осознала, что не одна, но стоило ей понять, кто к ней пришел, как на лицо вернулась привычная, суровая маска.
– Ну что? – спросила она, мигом убрав очки и сев на постели.
– Что ты имеешь в виду под «что»? Я твой сын, навещаю тебя в выходной день.
– Амелию привез?
– Нет, она в школе. Послушай, мама, я пришел, потому что мне нужна твоя помощь.
– Деньги?
– Нет, с деньгами все в порядке. Тут речь о делах духовных.
Она на некоторое время задумалась, затем потерла лоб над бровями.
– Сварю-ка я кофе, – сказала она и удалилась на кухню.
Они уселись за старый, исцарапанный стол, который он помнил со времен бедности, и за чашкой горького варева он рассказал ей о снах, своих и Амелии, о пятнистом звере, о том, что, по его мнению, происходит с его женой. И о том, как отдал девочке свой амулет, енкангуэ, полученный от нее много лет назад.
– Это было неразумно, – сказала, выслушав его, мать. – Енкангуэ делается для одного, определенного человека.
– Знаю, но она была напугана, и как бы то ни было, но это, похоже, сработало. С тех пор как я дал ей амулет, кошмары прекратились.
– Тебе следовало бы прийти ко мне.
– Ну вот я пришел к тебе, mami. Мне нужен набор для всей семьи. Понимаешь, тут и эти сны, и это пророчество, которое получила Амелия, и смерть, которую принял мой… Кальдерон: там тоже не обошлось без огромного кота.
– Твой отец, – уточнила она.
– Ну, честно говоря, я не могу думать о нем как об отце. Я имею в виду, сам-то он всю жизнь считал нас за мусор.
– Тебя – да. Но не меня.
– Что ты имеешь в виду? Я думал, ну… когда тебе нужны были деньги на наше первое заведение, он воспользовался этим…
Она вперила в него гневный взгляд.
– Вот, значит, какого ты обо мне мнения, сынок. Считаешь свою мать шлюхой, которую купили, дав ей денег, чтобы завести торговлю?
Паз почувствовал, как к его щекам приливает кровь, однако взгляд ее выдержал.
– У тебя не было выбора, – сказал он.
– Ты ничего об этом не знаешь.
– Ну так расскажи мне, бога ради!
Она отпила глоток кофе.
– О, наконец он спрашивает, по прошествии лет этак тридцати. Ладно, раз спрашиваешь. Хуан Кальдерон любил меня, и я любила его. Он был плохим человеком и любил на манер плохих людей, не так, как ты, но тем не менее это была любовь. Он все время хотел меня, и я хотела его. Разумеется, у этого чувства не могло быть будущего, но наша связь продолжалась семь месяцев. Понимаешь, для Кубы того времени это было обычным явлением: богатый белый молодой человек заводит себе темнокожую любовницу и практикуется в любовном искусстве, пока не женится на подходящей белой девушке, которую присмотрят ему родители. Так я оказалась беременной, и ты, сынок, не должен думать, будто был зачат не в любви, нет, ты был зачат в любви, хоть и с дурным человеком. Когда он узнал об этом, то попытался отослать меня в Пуэрто-Рико, чтобы я убила тебя, но я отказалась, и тогда он сказал, дескать, ладно, он поселит нас в маленькой квартирке, чтобы я была под рукой. Так это делается или делалось там, откуда мы с ним оба родом: несколько лет ты проводишь в спокойствии и достатке, тебя балуют подарками, но потом на твое место находится другая молоденькая девушка, а тебе приходится идти куда-нибудь в услужение и самой заботиться о своем маленьком cabron. Но я сказала «нет», я сказала, что хочу получить заем и начать свой бизнес, и мы ругались, ибо ему всегда хотелось держать меня под контролем. Но под конец я победила: он дал мне денег и сказал, что мы с ним больше никогда не увидимся, и, если я или ты с чем-нибудь к нему сунемся, он устроит так, что нам обоим не поздоровится. Я не рассказывала тебе о нем, старалась, чтобы ты о нем и не думал, но судьба все равно вас свела. Santos сделали это частью твоей жизни, и это еще одна причина, по которой я не воспитывала тебя в духе сантерии. Я хотела, чтобы ты рос американским мальчиком, думая, что мои молитвы, обращенные к santos, смогут защитить тебя, а твоя собственная жизнь будет иной. Что ты сможешь избежать всей этой… тьмы. Но ифа протянули нить твоей жизни вовсе не в том направлении, в котором хотелось мне. И ты тоже знаешь это, потому ты и согласился бросить раковины на мою внучку и потому ты сейчас пришел сюда, хотя всю жизнь считал это чепухой.
– Я по-прежнему не уверен, что готов принять все это… – начал он, но она прервала его взмахом руки.
– Да-да, но ты веришь в своем сердце, потому что ориша явили тебе то, чего никогда не видела даже я.
Она допила кофе до осадка и по привычке повертела гущу в чашке. Иногда гадание на кофейной гуще вроде бы что-то открывало, но явно не в этом случае.
– Я оденусь, и мы поедем к Джулии, в магазин «Ботаника».
Паз остался сидеть, ошеломленный, словно его треснули по башке. В дверях она помедлила и добавила:
– Я прошу прощения, Йаго. Я была не права: пыталась сама контролировать ход событий, вместо того чтобы положиться на santos. Но ты ведь знаешь, такова уж я есть. Упрямая как мул.
Паз попытался припомнить, когда это его матушка хоть за что-то извинялась, но не смог. Это внушало почти такое же беспокойство, как и все, что открылось о его отце.
Не имевшая названия лавка втиснулась между аптекой и обувной мастерской на узкой полосе Уэст-Флаггер, неподалеку от актового зала округа. Весь фасад в двадцать два фута шириной занимала пыльная витрина, на которой золочеными буквами было написано: «БОТАНИКА».
За стеклом, словно люди, ожидающие автобус на Небеса, выстроились в ряд гипсовые статуэтки темнокожих santos: святой Лазарь, он же Бабалуайе, вестник илли; Дева Каридад, она же Ошун, Венера чернокожих кубинцев; святой Петр, он же Огун, владыка стали и гнева; святой Антоний Падуанский, он же Елеггуа, обманщик, страж тайных путей, и Йемайя, шествующая по волнам. Сверху болтался слабо натянутый шнур, с которого свисали целлофановые пакеты с травами и порошками.
Внутри было сумрачно, пыльно, в воздухе висел густой, сладковатый запах. К прилавку в глубине помещения можно было добраться лишь по узкому проходу, поскольку оно было загромождено всякой всячиной: клетями, ящиками, корзинами, статуями и стеллажами, заваленными разнообразной религиозной утварью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50