Раз при настоящем положении дел это невозможно, я готов пожертвовать свободой и даже жизнью ради спасения колонии!
– Капитан! – тихо возразил судья в противовес громогласному великану. – Я всегда думал, что такие люди, как вы, то есть вечно бороздящие моря и пребывающие в дальних странах, населенных дикарями, рано или поздно сами становятся похожи на дикарей. Не обижайтесь, я лишь хочу сказать, что у вас смутное и неточное представление о европейской цивилизации! В тропических широтах вы ежедневно рискуете собственной жизнью, и потому жизнь человеческая потеряла для вас цену: ради исполнения пусть даже доброго дела вы не прочь стать преступником. Именно так поступают у нас разбойники, грабители и мошенники. К несчастью, я здесь для того, чтобы помешать их действиям, и если вы задумаете перенять ухватки этих злоумышленников, мне придется обойтись с вами, как и с ними, несмотря на мою к вам симпатию.
– Вы вернули мне свободу, – напомнил Ив, – и я этого не забуду. Знайте же, господин королевский судья: пока я жив, никакие протекции не помогут шевалье де Виллеру добиться своего. И не важно, что со мной будет!
– Известно ли вам, капитан, что за одни эти слова я обязан отправить вас в тюрьму?
Лефор опустил голову. Он чувствовал себя мальчишкой рядом с этим человеком, напоминавшим ему командора де Пуэнси. Флибустьер видел в нем ту же доброту, то же понимание.
– Обещайте, что не станете покушаться тем или иным способом на жизнь шевалье де Виллера, – неожиданно потребовал начальник уголовной полиции. – Сейчас мне, отвечающему за покой в королевстве, за порядок в Париже, за безопасность его жителей, следовало бы сделать так, чтобы вы не имели возможности увидеться с этим господином или просто подойти к нему. Надеюсь, вы меня правильно понимаете. Ведь я предупрежден о вашем намерении совершить покушение, эта мысль не дает вам покоя, и я обязан не допустить злонамеренного действия…
Королевский судья услышал, как тяжело задышал Лефор. Он продолжал:
– Раньше, чем заботиться о судьбах королевства и колонии, вы обязаны повиноваться его величеству, не забывайте об этом. Знайте, что преступно действовать так, словно вы правы, давая этим понять, что король ошибается. Справедливость творить в одиночку нельзя. Кстати сказать, никто не вправе обсуждать решения короля. Вы ничего не смыслите в государственных делах, а король – владыка, он представляет Бога на земле, не забывайте…
Лефор снова тяжело задышал, словно из его груди вот-вот было готово выпрыгнуть сердце.
– Итак, я жду, когда вы мне пообещаете, что не будете покушаться на жизнь шевалье никаким способом, – прибавил господин Тардье мягче. – В обмен на это обещание я верну свободу вам и вашим спутникам, и вы сможете покинуть этот особняк.
Ив поднял голову и внимательно посмотрел на человека, говорившего с ним ласково, но в то же время лишавшего последней надежды на спасение Мари и состояния ее сына Жака. Он почувствовал себя вовлеченным в воздушный поток, вихрь отрывал его от земли и уносил в иные пределы. Он говорил себе, что впервые в жизни по доброй воле готов согласиться остаться безоружным. Дав слово, он будет бессилен что-либо изменить, и его обещание станет охранять шевалье надежнее любого оружия. Флибустьер ставил на карту свое честное имя, рискуя предать дружбу, любовь, память о генерале Дюпарке!
Лефор растерялся, оказавшись перед чудовищным выбором.
– Ну как, даете слово? – теряя терпение, снова спросил начальник уголовной полиции.
– Боже мой! Да я вынужден дать вам это гнусное обещание, – признал Ив. – Бог свидетель, я предпочел бы скорее подвергнуться публичному унижению, пытке, чем подчиниться вашей воле. Вы – первый, кто уничтожает Ива Лефора. Я сражен!
Жак Тардье ласково улыбнулся:
– Спасибо, капитан. Кажется, я понял, что значит ваше слово. Думаю, шевалье нечего вас опасаться. Теперь я предпочел бы узнать о ваших планах на будущее.
– Я иду к шевалье, – признался искатель приключений.
Тардье вздрогнул и закрыл лицо руками:
– Как это к шевалье? А ваше слово?
– Я, кажется, забыл по легкомыслию вам сказать… – со смиренным видом пояснил Ив. – Дабы наверняка узнать планы Виллера и помешать их осуществлению, я притворился его верным другом, разделяющим его взгляды. В обмен на мою помощь он обещал мне полковничий патент…
Тардье торопливо его перебил:
– Вот видите! Я же говорил! Раз Виллер вам это обещал, он сдержит слово! Он пользуется расположением короля и выхлопочет вам этот патент, будьте покойны! На вашем месте я согласился бы и пальцем не пошевелил больше, предоставив отцу Фейе выпутываться в одиночку. В конце концов, не вас же отправил с поручением Высший Совет!
– Господин начальник уголовной полиции, – заметил Ив. – Вы беретесь судить о том, в чем ничего не смыслите! На что мне звание полковника, если меня будет мучить угрызение совести, – ведь в результате грязного торга я совершу ужаснейшую подлость, которая может стоить гибели процветающей колонии. Нет-нет, я увижусь с шевалье де Виллером и скажу ему правду. Я ему признаюсь, почему не смогу проткнуть его шпагой и как получилось, что я оказался перед ним слабее ребенка. Единственное, на что я могу надеяться, – образумить его. Может быть, мне удастся расшевелить в нем добрые чувства, доказав, на чьей стороне справедливость и все права; возможно, я задену его самую чувствительную струну – честь!
Жак Тардье с сомнением покачал головой. Постепенно он начинал осознавать, что стоящий перед ним герой и силач невероятно наивный человек. Судье стало жаль флибустьера, который, точно невинный ребенок, попал в огромный город и теперь беспомощно озирался. Что он будет делать? К чему придет? В Париже одной шпагой не повоюешь. Напротив, все подчиняется законам тончайшей дипломатии, придворной закулисной игре. Судьбы всех без исключения находятся в руках кардинала и его величества. Нет, Ив ничего не добьется.
Жак Тардье прочистил горло, погладил бородку, потом поднялся и подошел к флибустьеру:
– Я думаю, что, действуя, как вы это себе представляете, вы лишь вооружите против себя врага. Он узнает, что ему нечего вас опасаться. А вот если он по-прежнему будет видеть в вас своего друга, вы, может быть, сумеете воспользоваться этим недоразумением и увидеться с королем раньше шевалье.
– В этом-то все и дело! – вскричал Ив. – Нам с отцом Фейе как можно раньше нужно увидеть короля или его высокопреосвященство!
Жак Тардье замешкался, но быстро взял себя в руки и принял твердое решение:
– Карета, доставившая вас сюда, ждет внизу. Едемте в Лувр вместе с отцом Фейе. Я скоро увижу кардинала и попытаюсь добиться у него аудиенции для вас. Но ради всего святого, прошу вас не произносить моего имени рядом с именем Виллера…
– Я обязан вам до гробовой доски, – поблагодарил Лефор. – Клянусь честью, никто лучше меня не знает, что значат эти слова…
– Идемте, – просто сказал начальник уголовной полиции, надевая широкополую шляпу.
Он увлек Ива за собой. На лестнице их ждали отец Фейе и отец Фовель, снедаемые беспокойством. Появление обоих собеседников их успокоило. По приглашению королевского судьи они последовали за ним и Лефором к карете. Вскоре она покатила к Лувру.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В Лувре
С первых лет своего правления Мазарини, крестный отец короля, поселился в Пале-Рояле, рядом с королевой; для нее он хотел быть рабом, поклявшимся своей повелительнице в верности. Король и королева в те времена, находясь в полном одиночестве из-за собственного всемогущества, искали такого преданного человека; и услужливый неаполитанец завоевал полное доверие королевы, что позволило ему самому составить свое состояние и завоевать власть.
Юный король, его крестник, вынужден был таить от столь изворотливого, скрытного министра, как и от придворных, свои сокровенные мысли. Некоторые поговаривали, что король сердится на кардинала за то, что тот завладел сердцем его матери; но юноша был благодарен этому иноземцу, потому что мог полностью на него положиться, к тому же кардинал спас ему корону, а может быть, и жизнь во время Фронды, когда королю пришлось бежать от гнева народа. Он уважал и почитал своего крестного отца, а тот относился к августейшему ребенку, как к родному сыну.
Позднее Мазарини занял апартаменты в Лувре, над спальней короля, и почти не жил в роскошном особняке Тюбеф, перестроенном по его приказу, украшенном с ревностной старательностью и ставшем дворцом Мазарини. Для хозяина он был чем-то вроде retiro, куда он с удовольствием удалялся отдохнуть среди собранных там диковин; там же он давал приют своим племянницам и надушенным обезьянкам.
Улочки Центрального рынка были по-своему знамениты и достигали пяти, а то и восьми туаз в длину; они вели к Лувру. Улицы были извилистые, с выщербленными плитами и образовывали между двумя рядами домов темные коридоры всего в два-три фута шириной.
Некоторые из улочек были вымощены огромными плитами из твердого камня, однако подрядчики ради дополнительной выгоды, даже рискуя крупными штрафами, нередко заменяли прочный камень хрупким. Мостовую было не разглядеть под толстым слоем грязи и нечистот, лошадиного навоза и мусора, оставленного базарными торговцами или выброшенного из окон хозяйками. Сверх того, за неимением сточных канав вода застаивалась на улицах, и ее смрад отравлял воздух.
Людовик XIV был вынужден из окон Лувра вдыхать отвратительный запах, доносившийся с набережной. Он неоднократно пытался оздоровить Париж, по его указанию начальники полиции издавали указы один за другим, а квартальный надзор со своей стороны грозил наказанием жителям, которые не мели мостовую перед своими домами; однако сточные канавы по-прежнему оставались редкостью. Вот почему его величество проводил больше времени в Сен-Жермене и Версале, чем в Лувре.
Там воздух был чище. Кроме того, многочисленные печальные примеры свидетельствовали о том, что надежнее было находиться подальше от Парижа во избежание мятежей и бунтов, жертвой или пленником которых можно было оказаться. Непрерывные поездки были хороши тем, что заставляли перемещаться многочисленный двор, так как король, королева, кардинал и влиятельные лица королевства имели каждый свою карету, а потому производство экипажей процветало. Самые удобные и роскошные кареты производились тогда во Франции.
К Сене вела грязная зловонная улочка. Экипаж начальника уголовной полиции туда свернул, но Лефор не удостоил взгляда дворец, к которому они подъезжали.
Он предоставил Жаку Тардье ввести отца Фейе в курс дела и рассказать о предпринимаемой ими попытке встретиться с кардиналом, сам же не раскрывал рта.
Лувр оживал в пять часов утра; стояла зима, а потому в это время зажигались факелы. Когда карета начальника уголовной полиции въехала во двор, в Садах инфанты уже сновали придворные, солдаты, посыльные и лакеи. Ив едва взглянул на витражи, украшенные тремя золотыми лилиями, зато внимательно осмотрел конюшни, более просторные и роскошные, чем сам дворец, поскольку страсть к лошадям была основной чертой личности Короля-Солнца.
Вскоре Лефор ступил на огромный двор, мощенный большими плитами. Он не запомнил, как сюда добрался.
Отец Фейе следовал за провожатыми без единого возражения. Сказать по правде, святой отец не очень хорошо понимал, в какое приключение он оказался втянут.
Отцу Фовелю же было весело. Он всем восторгался с детской непосредственностью. Да и не разделял он опасений капитана Лефора относительно исхода их предприятия.
Выходя последним из кареты, Жак Тардье обратился к отцу Фейе и в то же время к Иву:
– Отец мой! Я попытаюсь добиться аудиенции у кардинала. Подождите меня в Садах инфанты. Я знаю, отец мой, что вы и сами можете попросить встречи с его высокопреосвященством; учитывая ваши верительные грамоты и доверенное вам поручение, вы, несомненно, были бы приняты. Но главное – выиграть, а если мне удастся убедить Мазарини, что ему следует в высшей степени опасаться происков и бесчестных действий со стороны шевалье де Виллера, полдела для вас будет сделано. Его высокопреосвященство примет вас тем благожелательнее, чем скорее будет предупрежден о вашей благородной миссии.
– Сын мой, – перекрестился глава ордена доминиканцев, – я отдаю себя в руки Господа. Ему я обязан тем, что встретил вас на своем пути. Поступайте же, как сочтете нужным. Мы с большим нетерпением будем ждать в этом саду вашего возвращения.
– Не будем терять надежды! – воскликнул Лефор, пытаясь подбодрить себя. – Судьба нам улыбается. Будь все иначе, наше вчерашнее ночное приключение привело бы нас всех троих в тюрьму и мы сидели бы там и сейчас, тогда как в настоящее время мы обрели самого благородного и надежного друга в лице начальника уголовной полиции.
Жак Тардье поклонился своим друзьям и вошел во дворец.
Лефор размышлял о собственном безысходном положении, он сам себя загнал в угол. Зачем он пообещал не причинять зла шевалье де Виллеру? Он дал слово и теперь жалел об этом: ему не давала покоя мысль, что он не может поступить иначе.
Вместе с тем он себе говорил, что если попытка начальника полиции встретиться с кардиналом провалится, то он, Лефор, связанный данным словом, окажется бессилен что-либо исправить.
Это приведет к краху затеянное ими предприятие и погубит Мари и ее сына, юного Жака д'Энамбюка.
Он представил их обоих рядом с генералом. Дюпарке кладет руку на белокурую головку мальчугана, а Мари с улыбкой смотрит на эту картину. Мартиника! Лефор прожил на острове большую часть жизни и вдруг осознал, что при воспоминании о Мартинике у него защемило сердце.
Он тосковал не по Сент-Кристоферу, не по Мари-Галанту, а по Мартинике. Он хотел бы снова там оказаться, вдохнуть аромат цветов. Когда он вспомнил о таверне «Дылда Нонен и Гусь», он почувствовал, как что-то дрогнуло у него в груди. С Мартиникой было связано столько воспоминаний… Байярдель, сражения, надежды, победы!
В памяти Ива внезапно всплыло лицо прелестницы Жюли. Он снова представил, как они идут по дороге из Сен-Пьера в замок Монтань в тот день, как, умело разыгрывая перед ним сентиментальную комедию, она ему намекнула, что конь захромал. Они съехали на обочину. Солнце заливало все вокруг. Он обнял Жюли за талию и…
Он улыбнулся, воскресив в памяти ее соблазнительные формы, и его еще сильнее потянуло назад на Мартинику…
Однако внутренний голос внушал ему: «Что ты найдешь на Мартинике, если когда-нибудь туда вернешься? Что останется от замка Монтань и его обитателей? Что станется с Байярделем? Да и кстати, где он сейчас? Может быть, в заточении!.. Сможешь ли ты однажды вернуться на остров, где тебя ожидает виселица, возведенная для тебя негодяем Мерри Рулзом?»
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Какую роль играет Жак Тардье?
Больше часа прошло с тех пор, как начальник уголовной полиции направился к апартаментам кардинала Мазарини. Отец Фовель не выдержал и выплеснул свое нетерпение в гневной вспышке. Он считал, что слишком доверился этому вершителю судеб; внезапно его одолели сомнения по поводу искренности Жака Тардье.
– Этот человек, – заявил он, – сыграет с нами злую шутку, над нашим приключением будут потешаться все умные люди! Кому еще придет в голову довериться блюстителю порядка, то есть человеку, готовому любого засадить в тюрьму просто так, безо всякой причины?! Боюсь, как раз сейчас против нас замышляется нечто ужасное!
– Глупости! – возразил Лефор. – Зачем, по-вашему, начальник уголовной полиции, у которого мы были в полной власти, сидя в вонючей тюрьме, вызволил нас из этого гнусного эргастула? Чтобы сейчас же предать?
Монах сардонически расхохотался: сначала над отцом Фейе, затем над капитаном.
– Рассмотрим факты! – успокоившись, предложил он. – Чем сейчас занят Жак Тардье?
– Он у его высокопреосвященства кардинала Мазарини, – с величайшим достоинством пояснил глава ордена доминиканцев.
– Превосходно! – кивнул монах. – И что он делает в сей приятной компании?
– Что делает?! – взревел Лефор, разозлившись оттого, что монах, как и он, пребывал в неважном настроении. – Что делает?! Защищает наши интересы или, по крайней мере, интересы этого монаха, совпадающие с интересами дорогого нам лица, Мари Дюпарке, а также целого народа, пусть небольшого. Надо ли вам напоминать, что мы добровольно взялись защитить это дело, и не только из уважения к высокопоставленной особе, генерал-губернаторше Мартиники, но и ради служения королю и всему королевству, дабы помешать свершиться беззаконию?
– Отлично вас понимаю, – заверил монах. – Капитан! Вы говорите во время заутрени, как я обратился бы на вечерне к сотне карибских индейцев! Допустим, этот человек исчез. Полагаю, в таком большом помещении не один выход. Где ваши письма?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Капитан! – тихо возразил судья в противовес громогласному великану. – Я всегда думал, что такие люди, как вы, то есть вечно бороздящие моря и пребывающие в дальних странах, населенных дикарями, рано или поздно сами становятся похожи на дикарей. Не обижайтесь, я лишь хочу сказать, что у вас смутное и неточное представление о европейской цивилизации! В тропических широтах вы ежедневно рискуете собственной жизнью, и потому жизнь человеческая потеряла для вас цену: ради исполнения пусть даже доброго дела вы не прочь стать преступником. Именно так поступают у нас разбойники, грабители и мошенники. К несчастью, я здесь для того, чтобы помешать их действиям, и если вы задумаете перенять ухватки этих злоумышленников, мне придется обойтись с вами, как и с ними, несмотря на мою к вам симпатию.
– Вы вернули мне свободу, – напомнил Ив, – и я этого не забуду. Знайте же, господин королевский судья: пока я жив, никакие протекции не помогут шевалье де Виллеру добиться своего. И не важно, что со мной будет!
– Известно ли вам, капитан, что за одни эти слова я обязан отправить вас в тюрьму?
Лефор опустил голову. Он чувствовал себя мальчишкой рядом с этим человеком, напоминавшим ему командора де Пуэнси. Флибустьер видел в нем ту же доброту, то же понимание.
– Обещайте, что не станете покушаться тем или иным способом на жизнь шевалье де Виллера, – неожиданно потребовал начальник уголовной полиции. – Сейчас мне, отвечающему за покой в королевстве, за порядок в Париже, за безопасность его жителей, следовало бы сделать так, чтобы вы не имели возможности увидеться с этим господином или просто подойти к нему. Надеюсь, вы меня правильно понимаете. Ведь я предупрежден о вашем намерении совершить покушение, эта мысль не дает вам покоя, и я обязан не допустить злонамеренного действия…
Королевский судья услышал, как тяжело задышал Лефор. Он продолжал:
– Раньше, чем заботиться о судьбах королевства и колонии, вы обязаны повиноваться его величеству, не забывайте об этом. Знайте, что преступно действовать так, словно вы правы, давая этим понять, что король ошибается. Справедливость творить в одиночку нельзя. Кстати сказать, никто не вправе обсуждать решения короля. Вы ничего не смыслите в государственных делах, а король – владыка, он представляет Бога на земле, не забывайте…
Лефор снова тяжело задышал, словно из его груди вот-вот было готово выпрыгнуть сердце.
– Итак, я жду, когда вы мне пообещаете, что не будете покушаться на жизнь шевалье никаким способом, – прибавил господин Тардье мягче. – В обмен на это обещание я верну свободу вам и вашим спутникам, и вы сможете покинуть этот особняк.
Ив поднял голову и внимательно посмотрел на человека, говорившего с ним ласково, но в то же время лишавшего последней надежды на спасение Мари и состояния ее сына Жака. Он почувствовал себя вовлеченным в воздушный поток, вихрь отрывал его от земли и уносил в иные пределы. Он говорил себе, что впервые в жизни по доброй воле готов согласиться остаться безоружным. Дав слово, он будет бессилен что-либо изменить, и его обещание станет охранять шевалье надежнее любого оружия. Флибустьер ставил на карту свое честное имя, рискуя предать дружбу, любовь, память о генерале Дюпарке!
Лефор растерялся, оказавшись перед чудовищным выбором.
– Ну как, даете слово? – теряя терпение, снова спросил начальник уголовной полиции.
– Боже мой! Да я вынужден дать вам это гнусное обещание, – признал Ив. – Бог свидетель, я предпочел бы скорее подвергнуться публичному унижению, пытке, чем подчиниться вашей воле. Вы – первый, кто уничтожает Ива Лефора. Я сражен!
Жак Тардье ласково улыбнулся:
– Спасибо, капитан. Кажется, я понял, что значит ваше слово. Думаю, шевалье нечего вас опасаться. Теперь я предпочел бы узнать о ваших планах на будущее.
– Я иду к шевалье, – признался искатель приключений.
Тардье вздрогнул и закрыл лицо руками:
– Как это к шевалье? А ваше слово?
– Я, кажется, забыл по легкомыслию вам сказать… – со смиренным видом пояснил Ив. – Дабы наверняка узнать планы Виллера и помешать их осуществлению, я притворился его верным другом, разделяющим его взгляды. В обмен на мою помощь он обещал мне полковничий патент…
Тардье торопливо его перебил:
– Вот видите! Я же говорил! Раз Виллер вам это обещал, он сдержит слово! Он пользуется расположением короля и выхлопочет вам этот патент, будьте покойны! На вашем месте я согласился бы и пальцем не пошевелил больше, предоставив отцу Фейе выпутываться в одиночку. В конце концов, не вас же отправил с поручением Высший Совет!
– Господин начальник уголовной полиции, – заметил Ив. – Вы беретесь судить о том, в чем ничего не смыслите! На что мне звание полковника, если меня будет мучить угрызение совести, – ведь в результате грязного торга я совершу ужаснейшую подлость, которая может стоить гибели процветающей колонии. Нет-нет, я увижусь с шевалье де Виллером и скажу ему правду. Я ему признаюсь, почему не смогу проткнуть его шпагой и как получилось, что я оказался перед ним слабее ребенка. Единственное, на что я могу надеяться, – образумить его. Может быть, мне удастся расшевелить в нем добрые чувства, доказав, на чьей стороне справедливость и все права; возможно, я задену его самую чувствительную струну – честь!
Жак Тардье с сомнением покачал головой. Постепенно он начинал осознавать, что стоящий перед ним герой и силач невероятно наивный человек. Судье стало жаль флибустьера, который, точно невинный ребенок, попал в огромный город и теперь беспомощно озирался. Что он будет делать? К чему придет? В Париже одной шпагой не повоюешь. Напротив, все подчиняется законам тончайшей дипломатии, придворной закулисной игре. Судьбы всех без исключения находятся в руках кардинала и его величества. Нет, Ив ничего не добьется.
Жак Тардье прочистил горло, погладил бородку, потом поднялся и подошел к флибустьеру:
– Я думаю, что, действуя, как вы это себе представляете, вы лишь вооружите против себя врага. Он узнает, что ему нечего вас опасаться. А вот если он по-прежнему будет видеть в вас своего друга, вы, может быть, сумеете воспользоваться этим недоразумением и увидеться с королем раньше шевалье.
– В этом-то все и дело! – вскричал Ив. – Нам с отцом Фейе как можно раньше нужно увидеть короля или его высокопреосвященство!
Жак Тардье замешкался, но быстро взял себя в руки и принял твердое решение:
– Карета, доставившая вас сюда, ждет внизу. Едемте в Лувр вместе с отцом Фейе. Я скоро увижу кардинала и попытаюсь добиться у него аудиенции для вас. Но ради всего святого, прошу вас не произносить моего имени рядом с именем Виллера…
– Я обязан вам до гробовой доски, – поблагодарил Лефор. – Клянусь честью, никто лучше меня не знает, что значат эти слова…
– Идемте, – просто сказал начальник уголовной полиции, надевая широкополую шляпу.
Он увлек Ива за собой. На лестнице их ждали отец Фейе и отец Фовель, снедаемые беспокойством. Появление обоих собеседников их успокоило. По приглашению королевского судьи они последовали за ним и Лефором к карете. Вскоре она покатила к Лувру.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В Лувре
С первых лет своего правления Мазарини, крестный отец короля, поселился в Пале-Рояле, рядом с королевой; для нее он хотел быть рабом, поклявшимся своей повелительнице в верности. Король и королева в те времена, находясь в полном одиночестве из-за собственного всемогущества, искали такого преданного человека; и услужливый неаполитанец завоевал полное доверие королевы, что позволило ему самому составить свое состояние и завоевать власть.
Юный король, его крестник, вынужден был таить от столь изворотливого, скрытного министра, как и от придворных, свои сокровенные мысли. Некоторые поговаривали, что король сердится на кардинала за то, что тот завладел сердцем его матери; но юноша был благодарен этому иноземцу, потому что мог полностью на него положиться, к тому же кардинал спас ему корону, а может быть, и жизнь во время Фронды, когда королю пришлось бежать от гнева народа. Он уважал и почитал своего крестного отца, а тот относился к августейшему ребенку, как к родному сыну.
Позднее Мазарини занял апартаменты в Лувре, над спальней короля, и почти не жил в роскошном особняке Тюбеф, перестроенном по его приказу, украшенном с ревностной старательностью и ставшем дворцом Мазарини. Для хозяина он был чем-то вроде retiro, куда он с удовольствием удалялся отдохнуть среди собранных там диковин; там же он давал приют своим племянницам и надушенным обезьянкам.
Улочки Центрального рынка были по-своему знамениты и достигали пяти, а то и восьми туаз в длину; они вели к Лувру. Улицы были извилистые, с выщербленными плитами и образовывали между двумя рядами домов темные коридоры всего в два-три фута шириной.
Некоторые из улочек были вымощены огромными плитами из твердого камня, однако подрядчики ради дополнительной выгоды, даже рискуя крупными штрафами, нередко заменяли прочный камень хрупким. Мостовую было не разглядеть под толстым слоем грязи и нечистот, лошадиного навоза и мусора, оставленного базарными торговцами или выброшенного из окон хозяйками. Сверх того, за неимением сточных канав вода застаивалась на улицах, и ее смрад отравлял воздух.
Людовик XIV был вынужден из окон Лувра вдыхать отвратительный запах, доносившийся с набережной. Он неоднократно пытался оздоровить Париж, по его указанию начальники полиции издавали указы один за другим, а квартальный надзор со своей стороны грозил наказанием жителям, которые не мели мостовую перед своими домами; однако сточные канавы по-прежнему оставались редкостью. Вот почему его величество проводил больше времени в Сен-Жермене и Версале, чем в Лувре.
Там воздух был чище. Кроме того, многочисленные печальные примеры свидетельствовали о том, что надежнее было находиться подальше от Парижа во избежание мятежей и бунтов, жертвой или пленником которых можно было оказаться. Непрерывные поездки были хороши тем, что заставляли перемещаться многочисленный двор, так как король, королева, кардинал и влиятельные лица королевства имели каждый свою карету, а потому производство экипажей процветало. Самые удобные и роскошные кареты производились тогда во Франции.
К Сене вела грязная зловонная улочка. Экипаж начальника уголовной полиции туда свернул, но Лефор не удостоил взгляда дворец, к которому они подъезжали.
Он предоставил Жаку Тардье ввести отца Фейе в курс дела и рассказать о предпринимаемой ими попытке встретиться с кардиналом, сам же не раскрывал рта.
Лувр оживал в пять часов утра; стояла зима, а потому в это время зажигались факелы. Когда карета начальника уголовной полиции въехала во двор, в Садах инфанты уже сновали придворные, солдаты, посыльные и лакеи. Ив едва взглянул на витражи, украшенные тремя золотыми лилиями, зато внимательно осмотрел конюшни, более просторные и роскошные, чем сам дворец, поскольку страсть к лошадям была основной чертой личности Короля-Солнца.
Вскоре Лефор ступил на огромный двор, мощенный большими плитами. Он не запомнил, как сюда добрался.
Отец Фейе следовал за провожатыми без единого возражения. Сказать по правде, святой отец не очень хорошо понимал, в какое приключение он оказался втянут.
Отцу Фовелю же было весело. Он всем восторгался с детской непосредственностью. Да и не разделял он опасений капитана Лефора относительно исхода их предприятия.
Выходя последним из кареты, Жак Тардье обратился к отцу Фейе и в то же время к Иву:
– Отец мой! Я попытаюсь добиться аудиенции у кардинала. Подождите меня в Садах инфанты. Я знаю, отец мой, что вы и сами можете попросить встречи с его высокопреосвященством; учитывая ваши верительные грамоты и доверенное вам поручение, вы, несомненно, были бы приняты. Но главное – выиграть, а если мне удастся убедить Мазарини, что ему следует в высшей степени опасаться происков и бесчестных действий со стороны шевалье де Виллера, полдела для вас будет сделано. Его высокопреосвященство примет вас тем благожелательнее, чем скорее будет предупрежден о вашей благородной миссии.
– Сын мой, – перекрестился глава ордена доминиканцев, – я отдаю себя в руки Господа. Ему я обязан тем, что встретил вас на своем пути. Поступайте же, как сочтете нужным. Мы с большим нетерпением будем ждать в этом саду вашего возвращения.
– Не будем терять надежды! – воскликнул Лефор, пытаясь подбодрить себя. – Судьба нам улыбается. Будь все иначе, наше вчерашнее ночное приключение привело бы нас всех троих в тюрьму и мы сидели бы там и сейчас, тогда как в настоящее время мы обрели самого благородного и надежного друга в лице начальника уголовной полиции.
Жак Тардье поклонился своим друзьям и вошел во дворец.
Лефор размышлял о собственном безысходном положении, он сам себя загнал в угол. Зачем он пообещал не причинять зла шевалье де Виллеру? Он дал слово и теперь жалел об этом: ему не давала покоя мысль, что он не может поступить иначе.
Вместе с тем он себе говорил, что если попытка начальника полиции встретиться с кардиналом провалится, то он, Лефор, связанный данным словом, окажется бессилен что-либо исправить.
Это приведет к краху затеянное ими предприятие и погубит Мари и ее сына, юного Жака д'Энамбюка.
Он представил их обоих рядом с генералом. Дюпарке кладет руку на белокурую головку мальчугана, а Мари с улыбкой смотрит на эту картину. Мартиника! Лефор прожил на острове большую часть жизни и вдруг осознал, что при воспоминании о Мартинике у него защемило сердце.
Он тосковал не по Сент-Кристоферу, не по Мари-Галанту, а по Мартинике. Он хотел бы снова там оказаться, вдохнуть аромат цветов. Когда он вспомнил о таверне «Дылда Нонен и Гусь», он почувствовал, как что-то дрогнуло у него в груди. С Мартиникой было связано столько воспоминаний… Байярдель, сражения, надежды, победы!
В памяти Ива внезапно всплыло лицо прелестницы Жюли. Он снова представил, как они идут по дороге из Сен-Пьера в замок Монтань в тот день, как, умело разыгрывая перед ним сентиментальную комедию, она ему намекнула, что конь захромал. Они съехали на обочину. Солнце заливало все вокруг. Он обнял Жюли за талию и…
Он улыбнулся, воскресив в памяти ее соблазнительные формы, и его еще сильнее потянуло назад на Мартинику…
Однако внутренний голос внушал ему: «Что ты найдешь на Мартинике, если когда-нибудь туда вернешься? Что останется от замка Монтань и его обитателей? Что станется с Байярделем? Да и кстати, где он сейчас? Может быть, в заточении!.. Сможешь ли ты однажды вернуться на остров, где тебя ожидает виселица, возведенная для тебя негодяем Мерри Рулзом?»
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Какую роль играет Жак Тардье?
Больше часа прошло с тех пор, как начальник уголовной полиции направился к апартаментам кардинала Мазарини. Отец Фовель не выдержал и выплеснул свое нетерпение в гневной вспышке. Он считал, что слишком доверился этому вершителю судеб; внезапно его одолели сомнения по поводу искренности Жака Тардье.
– Этот человек, – заявил он, – сыграет с нами злую шутку, над нашим приключением будут потешаться все умные люди! Кому еще придет в голову довериться блюстителю порядка, то есть человеку, готовому любого засадить в тюрьму просто так, безо всякой причины?! Боюсь, как раз сейчас против нас замышляется нечто ужасное!
– Глупости! – возразил Лефор. – Зачем, по-вашему, начальник уголовной полиции, у которого мы были в полной власти, сидя в вонючей тюрьме, вызволил нас из этого гнусного эргастула? Чтобы сейчас же предать?
Монах сардонически расхохотался: сначала над отцом Фейе, затем над капитаном.
– Рассмотрим факты! – успокоившись, предложил он. – Чем сейчас занят Жак Тардье?
– Он у его высокопреосвященства кардинала Мазарини, – с величайшим достоинством пояснил глава ордена доминиканцев.
– Превосходно! – кивнул монах. – И что он делает в сей приятной компании?
– Что делает?! – взревел Лефор, разозлившись оттого, что монах, как и он, пребывал в неважном настроении. – Что делает?! Защищает наши интересы или, по крайней мере, интересы этого монаха, совпадающие с интересами дорогого нам лица, Мари Дюпарке, а также целого народа, пусть небольшого. Надо ли вам напоминать, что мы добровольно взялись защитить это дело, и не только из уважения к высокопоставленной особе, генерал-губернаторше Мартиники, но и ради служения королю и всему королевству, дабы помешать свершиться беззаконию?
– Отлично вас понимаю, – заверил монах. – Капитан! Вы говорите во время заутрени, как я обратился бы на вечерне к сотне карибских индейцев! Допустим, этот человек исчез. Полагаю, в таком большом помещении не один выход. Где ваши письма?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44