Она вслушивалась в голос Ивана, столь же сильный, как его тело, когда увидела знакомый автомобиль, снизивший скорость на красный свет и сорвавшийся с места, как только включился зеленый.
Рон. Это Рон. Прямо перед входом в «Старлайт». Что он делал на улицах?
Чарми сообразила, что он мог отправиться за пивом. Видел ли он ее машину?
Прижав лоб к стеклу, она попыталась рассмотреть, можно ли увидеть ее «вольво» с улицы. Да, можно.
– Филиппа, – сказала она неожиданно. – Извините, мистер Хендрикс. Филиппа, я только что вспомнила о встрече.
Она подняла свою сумку.
– Я должна идти.
Филиппа сбросила туфли и прошлась по прохладному линолеуму, давая облегчение горящим ступням. У нее был жаркий, лихорадочный день, начиная со знакомства с частным детективом Иваном Хендриксом и кончая посещением врача. Открыв холодильник и достав то, что требовалось для приготовления салата, она повторила про себя оба вердикта, полученных сегодня. От Хендрикса: «Я не вижу никаких проблем в розысках ваших родителей». От доктора Сталь: «Для меня загадка, почему вы прибавляете в весе».
Филиппа несколько раз энергично подняла и опустила плечи, чтобы снять напряжение, прошла в патио и села возле бассейна, которым, увы, пользовалась очень редко, любуясь игрой солнечных лучей на воде, улыбалась пришедшей в голову забавной мысли: если выразить всю ее жизнь только в двух словах, то этими словами будут «семья» и «полнота». В какой-то степени то или иное мотивировало ее поведение.
Филиппа услышала, как в доме зазвонил телефон, и вернулась, чтобы ответить. Звонила Ханна. Она сообщила, что Чарми находится в больнице в тяжелом состоянии. Нет, Ханна не знает, что произошло. Миссис Мюнчи, которая приглядывает за ребенком, придя в дом, обнаружила Чарми жестоко избитой. Рон исчез, и его нигде не могут найти.
Спустя несколько минут Филиппа уже ехала в своем новеньком «Линкольне» по забитому машинами ночному бульвару Ван-Нуйс, пытаясь из разрозненных кусочков информации сложить цельную картину того, что могло произойти. Первое: Чарми объявилась, когда ее никто не ждал. Второе: стоя у окна, она внезапно объявила, что должна уйти, и выскочила в ужасном волнении.
Филиппа поставила машину на стоянку возле больницы, вбежала в здание и попросила указать ей, как пройти к Чарми. К ее удивлению, это была отдельная частная палата, которая, Филиппа это знала, не подлежала оплате по страховому полису. Она подумала, что, должно быть, Рон уже почувствовал свою вину за то, что натворил.
– О Господи! – только и вымолвила Филиппа, присев возле кровати и пытаясь не разреветься при виде всех этих капельниц и бинтов.
– Ты меня слышишь? Я пришла, чтобы рассказать, как я планирую устроить грандиозный праздник к твоему тридцатилетию, с танцами и прочим. Ты помнишь Джем-ми, такого симпатичного служителя стоянки у Монти-Стейн-Хауз? Он обещал все устроить, как конфетку. Ты должна быть в полном порядке к тому времени… – Ее голос задрожал.
– Они тебе сказали? – прошептала Чарми распухшими губами. – Я потеряла моего ребенка.
Филиппа уставилась на нее расширенными глазами.
– Ребенка?
– Да… Я не говорила… Хотела сделать сюрприз. Я была беременна. Филиппа, я чувствую, что умираю…
Филиппа наклонилась к ней, осторожно взяла подругу за руку.
– Ты не умрешь. Все будет в порядке, вот увидишь. Ты выкарабкаешься. Ты должна выкарабкаться. Ты нужна нам, Чарми, ты нужна «Старлайту». Ты ведь знаешь, клиентки любят тебя. Когда ты демонстрируешь им, как нужно делать макияж… А, говно!
Чарми взглянула на Филиппу, ее лицо дрогнуло, казалось, она силилась улыбнуться, но получилась лишь гримаса.
– Не могу поверить… Ты сказала такое слово.
– Не будем падать духом, Чарми. Не позволяй себе пасть духом.
Чарми перевела взгляд на лицо Филиппы, глаза ее пусты и безжизненны.
– Ты знаешь, что может делать с людьми недостаток самоуважения, – быстро сказала Филиппа. – Я сама одно время страдала от этого, помнишь? А помнишь маленькую бедную Мышку, которая считала себя такой некрасивой?..
Чарми слабо подняла руку, словно прося замолчать…
– Вот видишь, ты вспомнила Мышку. Я снова пристаю к тебе только лишь потому, чтобы вселить в тебя бодрость духа. У меня все разрывается внутри, Чарми. Я не знаю, как помочь тебе, как достучаться до тебя. Слушай, ты не должна зацикливаться на ребенке, которого потеряла, ты должна думать о ребенке, которого имеешь, о Натане, ему уже семь, и он понимает, что происходит. Я знаю, ты думаешь, что я не представляю себе всего. Но я хочу рассказать тебе кое-что, я никогда и никому об этом не рассказывала. У меня был, черт побери, когда-то выкидыш в Голливуде. Ты как-то сказала мне, что я не знаю, что такое любить мужчину. Но я знаю.
Чарми по-прежнему смотрела в лицо Филиппе, по ее глазам нельзя было определить, что происходило в ее душе, но она слушала.
Запинаясь, Филиппа впервые рассказала о Ризе, впервые за восемь лет назвала его имя. Она увидела его снова – красивого, размышляющего и мрачного. Риз иронично улыбался ей, словно хотел сказать: «Не бери в голову, все впереди, и рассматривай меня как дурной пример».
– Он так мало думал о себе, что покончил с жизнью. И ты делаешь то же самое, Чарми. Ты медленно убиваешь себя. И когда-нибудь Рон это сделает за тебя.
Чарми по-прежнему глядела на нее, не произнося ни слова.
– Теперь слушай меня, о'кей? И будь молодцом. Давай помечтаем вдвоем, как бывало. Давай создадим план на будущее. Ты знаешь, «Старлайт» развивается баснословно. Ты также знаешь, как ты нужна «Старлайту», черт побери, с твоими идеями, с твоей энергией. Ты только прикинь, чего ты можешь достигнуть, если придешь к нам на полную ставку. Помнишь твою мечту попасть в театр? Так вот, «Старлайт» – это и есть твой театр. Я уже вижу, какие спектакли ты будешь устраивать для наших клиентов. Давай поправляйся и по-настоящему присоединяйся к нам, черт побери.
Чарми шевельнулась под белой простыней, ее лицо исказилось от боли. Она раскрыла рот, и Филиппа с ужасом увидела, что в нем недостает двух зубов.
– Помнишь, – сказала она, – как у тебя были неприятности за то, что валяла дурака в классе сестры Иммакулаты?
Но Чарми не улыбнулась. Ее щеки даже не дрогнули.
– Я думаю, теперь тебе надо поспать. – Филиппа встала и поцеловала Чарми в лоб. – Завтра я снова приду.
И тут услышала неразборчивый шепот.
– Что? Что ты сказала?
– Не приходи.
– Чарми… Ты не должна меня сейчас прогонять.
– Пожалуйста… если ты любишь меня… – Каждое произнесенное слово причиняло ей боль. – Дай мне отдохнуть… Дай мне поправиться… Я должна побыть одна… Не навещай меня здесь… И пусть Ханна тоже не приходит…
– Я не могу оставить тебя.
– Да… Но ты сделаешь это, потому что я прошу… Я должна… подумать.
Чарми с трудом вытянула руку поверх одеяла и тронула руку Филиппы. Филиппа увидела, как слабо пульсирует вена в том месте, где в нее была воткнута игла от капельницы.
– Пожалуйста, – прошептала Чарми, – позволь мне самой…
Отдаленный голос произнес: «Время для посещений наступит через десять минут». Чарми открыла глаза и огляделась. Яркие, словно дневные, лучи света от полной луны наискось проникали сквозь венецианские шторы ее палаты. Сознание ее было, как в тумане. Она не могла определить, сколько времени находится здесь или сколько дней прошло с посещения Филиппы. Подняв голову, она увидела, что комната полна цветов и надувных зверюшек – все от ее друзей из «Старлайта». Было еще одно жгучее воспоминание – о посещении Рона. Он стоял на коленях возле кровати, плакал и молил ее о прощении. Она помнила, как взъерошила его волосы и произнесла «Ш-ш-ш…», словно это он нуждался в утешении.
Чарми ощупала свое тело, чтобы понять, как заживают раны. Она не ощущала боли, она вообще ничего не ощущала, словно вместе с нерожденным ребенком она утратила и свою собственную жизнь – двойной выкидыш.
Чарми подумала о маленьком Натане. Бедняжка, ему всего семь лет. Его взяла к себе Ханна после того, как миссис Мюнчи нашла…
Чарми закрыла глаза. Что сделал с ней Рон в этот раз…
Она тихо заплакала. Ничего не изменилось. По-прежнему в нем жил дьявол. И в этот раз маленький мальчик видел все это, бедняжка Натан кричал все то время, когда Рон избивал ее.
Наконец ее сознание стало проясняться. Она вспомнила, что ее ребенок сейчас находится в безопасности у Ханны, потому что Рон должен был уехать во Фресно. Чарми поклялась, что Натан никогда не вернется обратно в тот дом на Авенида Гасиенда. И она тоже.
Слабенькая, но уже без игл капельниц в венах, она вылезла из кровати и с трудом стала одеваться. Когда она, настороженно вслушиваясь в звуки за дверью, накладывала кое-как макияж, в памяти вспыхнуло еще одно воспоминание: Иван Хендрикс, мужчина, с которым она столкнулась в «Кат-Кост».. Сколько дней прошло? Говорила ли ей Филиппа о том, взялся ли он за ее дело… Чарми не могла припомнить. Это неважно. Теперь уже вообще все неважно.
Глянув в холл и заметив, что сестры заняты посетителями, Чарми взяла одну из ваз с цветами, которую кто-то прислал ей, перекинула через руку сумку и, невзирая на слабость, прошла через холл так нахально и уверенно, как только могла, делая вид, что она посетительница, направляющаяся к пациентке.
Вэлли-мемориал было оживленным местом, к тому же неподалеку от Фривея, откуда сюда доставляли множество пациентов, пострадавших в дорожных происшествиях. На подъездной дуге стояло несколько свободных такси.
Когда она села в машину и назвала место назначения, водитель бросил на нее изумленный взгляд.
– Вы не ошиблись? Ладно, леди, – сказал он, пожав плечами.
Когда такси выехало на Сансет-бульвар и засверкали огни Голливуда, она подумала: нет, она никогда не вернется к Рону, никогда не вернется в тот мрачный дом. Это позади. Все позади.
Такси, обгоняя попутные машины, уже мчалось по петляющей горной дороге.
– Вы не ошиблись, леди? – снова спросил водитель, взглянув с сомнением на пассажирку в зеркало.
– Я не ошиблась, – ответила она.
Наконец они достигли места назначения. Она видела впереди здания с куполами, зеленоватые крыши, освещенные электрическими лампами и лунным светом. Стоянка у обсерватории Гриффин-парк была забита, каждому хотелось посмотреть последнее шоу в планетарии «Следующая остановка «Марс».
Дул свежий ветер, но Чарми не ощущала холода. Она не ощущала ничего. Она вышла из такси, оставив там вазу с цветами, прошла по асфальту и стала медленно подниматься по ступеням главного здания к одной из башен с телескопами. Так она брела, слабая после стольких дней, проведенных в больнице, все выше и выше, туда, где были установлены и направлены к звездам телескопы. Чарми была довольна, что на площадке никого не было. Иногда сюда забирались влюбленные парочки, отдававшиеся друг другу с таким пылом, словно от этого зависели их жизнь.
Чарми стояла и глядела на город. Ветер взбивал ее белокурые волосы. Она напряженно вцепилась в доходящий до высоты груди каменный парапет, глубоко вздохнула и перегнулась вперед, так что увидела под собой глубокую бетонную пропасть. Потом сделала шаг назад и закричала так громко, как только могла:
– Рон Чартер, где бы ты ни был – срать я на тебя хотела…
Через пять минут она вернулась к поджидавшему ее такси; еще через сорок минут она стояла в дверях дома Филиппы со словами: «Все в порядке. Мы должны сделать из «Старлайта» сенсацию».
32
Фрида Голдман находилась в состоянии депрессии. Депрессии, расстройства, чуть ли не помешательства.
Сидя в столовой своей хижины, которая походила на охотничий домик какого-нибудь миллионера, она угрюмо взирала на прекрасное послеполуденное солнце, сияющее сквозь ветви сосен, и думала. Снег! Она его ненавидела. Этим утром она пошла погулять, чтобы дать горничным возможность убрать в ее комнате. Вернувшись, она обнаружила, что окна распахнуты настежь. Это ей напомнило Джейка, ее мужа, выходца из восточных штатов, который часто говаривал: «Калифорнийцы! Летом они закрывают окна, а зимой открывают!» Джейк любил снег. Ему должно понравиться в «Стар».
Фриде тоже нравился бы «Стар», если бы ее дело с Сидом Стерном не лопнуло. Как только Банни могла сделать это!
Фрида не могла во всем винить бедную девушку. Впрочем, вовсе не после утраты надежды на получение «Оскара» и последующее ухудшение отношения один кастинг-директор сказал: «Ее последняя картина – это счастливый случай. Теперь ей не видать ролей. Ей лучше поступить в цирк». Но Банни теперь не поступить ни в какой цирк с ее баснословными внешними данными. Фрида знала, что требовалось огромное мужество для того, чтобы решиться на такое полное изменение и претерпеть так много хирургических вмешательств. Одно только отсасывание жира с живота и бедер было болезненной и ослабляющей процедурой. Бедняжка Банни, она пережила месяцы мучений. Ей удалили задние совершенно здоровые зубы, чтобы можно было втянуть щеки. И все для того, чтобы потом обнаружить, что в этом не было никакой необходимости. Все эти страдания и одиночество стоили ей одного из самых заманчивых приглашений в истории кино за последние годы. В довершение всего после того, как Фрида грохнулась в обмороке на пол, увидев эти поражающие изменения, Банни стала грызть себя поедом в страхе перед тем, как отреагирует на все это ее отец – Берни Ковальски, такой крупный, такой важный и такой отвратительный по отношению к своей дочери.
Фрида встала, подошла к бару, налила себе стакан апельсинового сока и щедро плеснула туда водки.
Ну и неудачный выдался день. Началось с того, что она позвонила Сиду и сообщила ему о метаморфозе Банни, а он сказал: «Да, Фрида, это очень интересно, я рад, что она так великолепна, но я не могу использовать ее, извини». Затем она должна была позвонить дилеру Ламборджини и аннулировать свой заказ на «Дьяболо» за двести тысяч долларов. Затем отправиться в «Замок» с намерением вернуть норковую шубу ценой в двенадцать тысяч. В последнем случае у Фриды ничего не вышло, шубу пришлось оставить.
Она также решила продлить свое пребывание в хижине на день или два. Вообще-то сегодня утром она намеревалась выписаться, чтобы вернуться в Лос-Анджелес в свой офис и снова погрузиться в дела. Но после того как она прошлась по величественному холлу, напомнившему ей замок Спящей Красавицы, осмотрела некоторые личные вещи Марион Стар, послушала рождественскую музыку, увидела пламя и ощутила жар огромных каминов, наконец, заметила проходившего мимо хорошенького «смокинга-с-улыбкой», Фрида осознала, что в этом месте есть что-то притягивающее.
Действительно забавно: «Стар» в одно и то же время был и тихим, и шумным. Она вряд ли могла бы вполне обрисовать это; здесь болталась масса гостей, они глазели на выставленные в бутиках предметы, сплетничали о том, кто убил Рэмси, или потягивали горячие напитки возле каминов, но атмосфера оставалась приглушенной, – словом, тихая толкотня и негромкий шум высшего света. Это напомнило Фриде, как однажды они с Джейком останавливались в «Плазе» в Нью-Йорке. Палм-Корт выглядел таким же: многолюдным, деловитым, но удивительно приглушенным. Здесь, в «Стар», в атмосфере тоже было разлито что-то магическое, что-то неуловимо-соблазнительное, так что Фрида не смогла отказать себе в удовольствии продлить пребывание в хижине, хотя и не имела раньше намерения задерживаться еще на день. И вот она сидит здесь – в охотничьем домике в стиле тридцатых годов, с оленьими рогами над камином и бараньими шкурами на полу, с настоящими бревенчатыми стенами, гладко обструганными и зачищенными, в хижине, построенной Марион Стар для ее гостей, где, говорят, однажды останавливался Дуглас Фербенкс, – и пребывает в подавленном настроении.
Банни выглядела так, словно готова была стереть с себя эту новую красоту и вернуть прежнюю непривлекательность. Фрида пыталась утешить ее, но что могла она ей сказать? Что теперь, когда Банни стала похожа на дюжины других молодых женщин, она потеряла для кино свою уникальность? Что теперь-то она испытает настоящие трудности с получением ролей, потому что конкуренция тысячекратно возрастет?
Фрида подошла к окну, снова выглянула наружу и подумала, следует ли навестить Банни. Но добавить к тому, что она уже ей сказала, было нечего. Банни была несчастна, потому что для нее стало неприятным сюрпризом, что у Фриды ничего не выгорело и не состоялось заманчивое начинание с Сидом Стерном. И еще потому, что через два дня должен был приехать отец, чтобы забрать ее домой, и она с ужасом представляла его предстоящую реакцию на ее новую внешность.
– Фрида, – плакалась она, – за всю свою жизнь я никогда не могла угодить ему, он всегда смотрел на меня с таким разочарованием. Я думала, что, если стану красоткой, он наконец оценит меня. Но что, если он посмотрит на меня так же, как ты, и подумает, что я выгляжу точно так, как и все остальные актрисы в Голливуде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Рон. Это Рон. Прямо перед входом в «Старлайт». Что он делал на улицах?
Чарми сообразила, что он мог отправиться за пивом. Видел ли он ее машину?
Прижав лоб к стеклу, она попыталась рассмотреть, можно ли увидеть ее «вольво» с улицы. Да, можно.
– Филиппа, – сказала она неожиданно. – Извините, мистер Хендрикс. Филиппа, я только что вспомнила о встрече.
Она подняла свою сумку.
– Я должна идти.
Филиппа сбросила туфли и прошлась по прохладному линолеуму, давая облегчение горящим ступням. У нее был жаркий, лихорадочный день, начиная со знакомства с частным детективом Иваном Хендриксом и кончая посещением врача. Открыв холодильник и достав то, что требовалось для приготовления салата, она повторила про себя оба вердикта, полученных сегодня. От Хендрикса: «Я не вижу никаких проблем в розысках ваших родителей». От доктора Сталь: «Для меня загадка, почему вы прибавляете в весе».
Филиппа несколько раз энергично подняла и опустила плечи, чтобы снять напряжение, прошла в патио и села возле бассейна, которым, увы, пользовалась очень редко, любуясь игрой солнечных лучей на воде, улыбалась пришедшей в голову забавной мысли: если выразить всю ее жизнь только в двух словах, то этими словами будут «семья» и «полнота». В какой-то степени то или иное мотивировало ее поведение.
Филиппа услышала, как в доме зазвонил телефон, и вернулась, чтобы ответить. Звонила Ханна. Она сообщила, что Чарми находится в больнице в тяжелом состоянии. Нет, Ханна не знает, что произошло. Миссис Мюнчи, которая приглядывает за ребенком, придя в дом, обнаружила Чарми жестоко избитой. Рон исчез, и его нигде не могут найти.
Спустя несколько минут Филиппа уже ехала в своем новеньком «Линкольне» по забитому машинами ночному бульвару Ван-Нуйс, пытаясь из разрозненных кусочков информации сложить цельную картину того, что могло произойти. Первое: Чарми объявилась, когда ее никто не ждал. Второе: стоя у окна, она внезапно объявила, что должна уйти, и выскочила в ужасном волнении.
Филиппа поставила машину на стоянку возле больницы, вбежала в здание и попросила указать ей, как пройти к Чарми. К ее удивлению, это была отдельная частная палата, которая, Филиппа это знала, не подлежала оплате по страховому полису. Она подумала, что, должно быть, Рон уже почувствовал свою вину за то, что натворил.
– О Господи! – только и вымолвила Филиппа, присев возле кровати и пытаясь не разреветься при виде всех этих капельниц и бинтов.
– Ты меня слышишь? Я пришла, чтобы рассказать, как я планирую устроить грандиозный праздник к твоему тридцатилетию, с танцами и прочим. Ты помнишь Джем-ми, такого симпатичного служителя стоянки у Монти-Стейн-Хауз? Он обещал все устроить, как конфетку. Ты должна быть в полном порядке к тому времени… – Ее голос задрожал.
– Они тебе сказали? – прошептала Чарми распухшими губами. – Я потеряла моего ребенка.
Филиппа уставилась на нее расширенными глазами.
– Ребенка?
– Да… Я не говорила… Хотела сделать сюрприз. Я была беременна. Филиппа, я чувствую, что умираю…
Филиппа наклонилась к ней, осторожно взяла подругу за руку.
– Ты не умрешь. Все будет в порядке, вот увидишь. Ты выкарабкаешься. Ты должна выкарабкаться. Ты нужна нам, Чарми, ты нужна «Старлайту». Ты ведь знаешь, клиентки любят тебя. Когда ты демонстрируешь им, как нужно делать макияж… А, говно!
Чарми взглянула на Филиппу, ее лицо дрогнуло, казалось, она силилась улыбнуться, но получилась лишь гримаса.
– Не могу поверить… Ты сказала такое слово.
– Не будем падать духом, Чарми. Не позволяй себе пасть духом.
Чарми перевела взгляд на лицо Филиппы, глаза ее пусты и безжизненны.
– Ты знаешь, что может делать с людьми недостаток самоуважения, – быстро сказала Филиппа. – Я сама одно время страдала от этого, помнишь? А помнишь маленькую бедную Мышку, которая считала себя такой некрасивой?..
Чарми слабо подняла руку, словно прося замолчать…
– Вот видишь, ты вспомнила Мышку. Я снова пристаю к тебе только лишь потому, чтобы вселить в тебя бодрость духа. У меня все разрывается внутри, Чарми. Я не знаю, как помочь тебе, как достучаться до тебя. Слушай, ты не должна зацикливаться на ребенке, которого потеряла, ты должна думать о ребенке, которого имеешь, о Натане, ему уже семь, и он понимает, что происходит. Я знаю, ты думаешь, что я не представляю себе всего. Но я хочу рассказать тебе кое-что, я никогда и никому об этом не рассказывала. У меня был, черт побери, когда-то выкидыш в Голливуде. Ты как-то сказала мне, что я не знаю, что такое любить мужчину. Но я знаю.
Чарми по-прежнему смотрела в лицо Филиппе, по ее глазам нельзя было определить, что происходило в ее душе, но она слушала.
Запинаясь, Филиппа впервые рассказала о Ризе, впервые за восемь лет назвала его имя. Она увидела его снова – красивого, размышляющего и мрачного. Риз иронично улыбался ей, словно хотел сказать: «Не бери в голову, все впереди, и рассматривай меня как дурной пример».
– Он так мало думал о себе, что покончил с жизнью. И ты делаешь то же самое, Чарми. Ты медленно убиваешь себя. И когда-нибудь Рон это сделает за тебя.
Чарми по-прежнему глядела на нее, не произнося ни слова.
– Теперь слушай меня, о'кей? И будь молодцом. Давай помечтаем вдвоем, как бывало. Давай создадим план на будущее. Ты знаешь, «Старлайт» развивается баснословно. Ты также знаешь, как ты нужна «Старлайту», черт побери, с твоими идеями, с твоей энергией. Ты только прикинь, чего ты можешь достигнуть, если придешь к нам на полную ставку. Помнишь твою мечту попасть в театр? Так вот, «Старлайт» – это и есть твой театр. Я уже вижу, какие спектакли ты будешь устраивать для наших клиентов. Давай поправляйся и по-настоящему присоединяйся к нам, черт побери.
Чарми шевельнулась под белой простыней, ее лицо исказилось от боли. Она раскрыла рот, и Филиппа с ужасом увидела, что в нем недостает двух зубов.
– Помнишь, – сказала она, – как у тебя были неприятности за то, что валяла дурака в классе сестры Иммакулаты?
Но Чарми не улыбнулась. Ее щеки даже не дрогнули.
– Я думаю, теперь тебе надо поспать. – Филиппа встала и поцеловала Чарми в лоб. – Завтра я снова приду.
И тут услышала неразборчивый шепот.
– Что? Что ты сказала?
– Не приходи.
– Чарми… Ты не должна меня сейчас прогонять.
– Пожалуйста… если ты любишь меня… – Каждое произнесенное слово причиняло ей боль. – Дай мне отдохнуть… Дай мне поправиться… Я должна побыть одна… Не навещай меня здесь… И пусть Ханна тоже не приходит…
– Я не могу оставить тебя.
– Да… Но ты сделаешь это, потому что я прошу… Я должна… подумать.
Чарми с трудом вытянула руку поверх одеяла и тронула руку Филиппы. Филиппа увидела, как слабо пульсирует вена в том месте, где в нее была воткнута игла от капельницы.
– Пожалуйста, – прошептала Чарми, – позволь мне самой…
Отдаленный голос произнес: «Время для посещений наступит через десять минут». Чарми открыла глаза и огляделась. Яркие, словно дневные, лучи света от полной луны наискось проникали сквозь венецианские шторы ее палаты. Сознание ее было, как в тумане. Она не могла определить, сколько времени находится здесь или сколько дней прошло с посещения Филиппы. Подняв голову, она увидела, что комната полна цветов и надувных зверюшек – все от ее друзей из «Старлайта». Было еще одно жгучее воспоминание – о посещении Рона. Он стоял на коленях возле кровати, плакал и молил ее о прощении. Она помнила, как взъерошила его волосы и произнесла «Ш-ш-ш…», словно это он нуждался в утешении.
Чарми ощупала свое тело, чтобы понять, как заживают раны. Она не ощущала боли, она вообще ничего не ощущала, словно вместе с нерожденным ребенком она утратила и свою собственную жизнь – двойной выкидыш.
Чарми подумала о маленьком Натане. Бедняжка, ему всего семь лет. Его взяла к себе Ханна после того, как миссис Мюнчи нашла…
Чарми закрыла глаза. Что сделал с ней Рон в этот раз…
Она тихо заплакала. Ничего не изменилось. По-прежнему в нем жил дьявол. И в этот раз маленький мальчик видел все это, бедняжка Натан кричал все то время, когда Рон избивал ее.
Наконец ее сознание стало проясняться. Она вспомнила, что ее ребенок сейчас находится в безопасности у Ханны, потому что Рон должен был уехать во Фресно. Чарми поклялась, что Натан никогда не вернется обратно в тот дом на Авенида Гасиенда. И она тоже.
Слабенькая, но уже без игл капельниц в венах, она вылезла из кровати и с трудом стала одеваться. Когда она, настороженно вслушиваясь в звуки за дверью, накладывала кое-как макияж, в памяти вспыхнуло еще одно воспоминание: Иван Хендрикс, мужчина, с которым она столкнулась в «Кат-Кост».. Сколько дней прошло? Говорила ли ей Филиппа о том, взялся ли он за ее дело… Чарми не могла припомнить. Это неважно. Теперь уже вообще все неважно.
Глянув в холл и заметив, что сестры заняты посетителями, Чарми взяла одну из ваз с цветами, которую кто-то прислал ей, перекинула через руку сумку и, невзирая на слабость, прошла через холл так нахально и уверенно, как только могла, делая вид, что она посетительница, направляющаяся к пациентке.
Вэлли-мемориал было оживленным местом, к тому же неподалеку от Фривея, откуда сюда доставляли множество пациентов, пострадавших в дорожных происшествиях. На подъездной дуге стояло несколько свободных такси.
Когда она села в машину и назвала место назначения, водитель бросил на нее изумленный взгляд.
– Вы не ошиблись? Ладно, леди, – сказал он, пожав плечами.
Когда такси выехало на Сансет-бульвар и засверкали огни Голливуда, она подумала: нет, она никогда не вернется к Рону, никогда не вернется в тот мрачный дом. Это позади. Все позади.
Такси, обгоняя попутные машины, уже мчалось по петляющей горной дороге.
– Вы не ошиблись, леди? – снова спросил водитель, взглянув с сомнением на пассажирку в зеркало.
– Я не ошиблась, – ответила она.
Наконец они достигли места назначения. Она видела впереди здания с куполами, зеленоватые крыши, освещенные электрическими лампами и лунным светом. Стоянка у обсерватории Гриффин-парк была забита, каждому хотелось посмотреть последнее шоу в планетарии «Следующая остановка «Марс».
Дул свежий ветер, но Чарми не ощущала холода. Она не ощущала ничего. Она вышла из такси, оставив там вазу с цветами, прошла по асфальту и стала медленно подниматься по ступеням главного здания к одной из башен с телескопами. Так она брела, слабая после стольких дней, проведенных в больнице, все выше и выше, туда, где были установлены и направлены к звездам телескопы. Чарми была довольна, что на площадке никого не было. Иногда сюда забирались влюбленные парочки, отдававшиеся друг другу с таким пылом, словно от этого зависели их жизнь.
Чарми стояла и глядела на город. Ветер взбивал ее белокурые волосы. Она напряженно вцепилась в доходящий до высоты груди каменный парапет, глубоко вздохнула и перегнулась вперед, так что увидела под собой глубокую бетонную пропасть. Потом сделала шаг назад и закричала так громко, как только могла:
– Рон Чартер, где бы ты ни был – срать я на тебя хотела…
Через пять минут она вернулась к поджидавшему ее такси; еще через сорок минут она стояла в дверях дома Филиппы со словами: «Все в порядке. Мы должны сделать из «Старлайта» сенсацию».
32
Фрида Голдман находилась в состоянии депрессии. Депрессии, расстройства, чуть ли не помешательства.
Сидя в столовой своей хижины, которая походила на охотничий домик какого-нибудь миллионера, она угрюмо взирала на прекрасное послеполуденное солнце, сияющее сквозь ветви сосен, и думала. Снег! Она его ненавидела. Этим утром она пошла погулять, чтобы дать горничным возможность убрать в ее комнате. Вернувшись, она обнаружила, что окна распахнуты настежь. Это ей напомнило Джейка, ее мужа, выходца из восточных штатов, который часто говаривал: «Калифорнийцы! Летом они закрывают окна, а зимой открывают!» Джейк любил снег. Ему должно понравиться в «Стар».
Фриде тоже нравился бы «Стар», если бы ее дело с Сидом Стерном не лопнуло. Как только Банни могла сделать это!
Фрида не могла во всем винить бедную девушку. Впрочем, вовсе не после утраты надежды на получение «Оскара» и последующее ухудшение отношения один кастинг-директор сказал: «Ее последняя картина – это счастливый случай. Теперь ей не видать ролей. Ей лучше поступить в цирк». Но Банни теперь не поступить ни в какой цирк с ее баснословными внешними данными. Фрида знала, что требовалось огромное мужество для того, чтобы решиться на такое полное изменение и претерпеть так много хирургических вмешательств. Одно только отсасывание жира с живота и бедер было болезненной и ослабляющей процедурой. Бедняжка Банни, она пережила месяцы мучений. Ей удалили задние совершенно здоровые зубы, чтобы можно было втянуть щеки. И все для того, чтобы потом обнаружить, что в этом не было никакой необходимости. Все эти страдания и одиночество стоили ей одного из самых заманчивых приглашений в истории кино за последние годы. В довершение всего после того, как Фрида грохнулась в обмороке на пол, увидев эти поражающие изменения, Банни стала грызть себя поедом в страхе перед тем, как отреагирует на все это ее отец – Берни Ковальски, такой крупный, такой важный и такой отвратительный по отношению к своей дочери.
Фрида встала, подошла к бару, налила себе стакан апельсинового сока и щедро плеснула туда водки.
Ну и неудачный выдался день. Началось с того, что она позвонила Сиду и сообщила ему о метаморфозе Банни, а он сказал: «Да, Фрида, это очень интересно, я рад, что она так великолепна, но я не могу использовать ее, извини». Затем она должна была позвонить дилеру Ламборджини и аннулировать свой заказ на «Дьяболо» за двести тысяч долларов. Затем отправиться в «Замок» с намерением вернуть норковую шубу ценой в двенадцать тысяч. В последнем случае у Фриды ничего не вышло, шубу пришлось оставить.
Она также решила продлить свое пребывание в хижине на день или два. Вообще-то сегодня утром она намеревалась выписаться, чтобы вернуться в Лос-Анджелес в свой офис и снова погрузиться в дела. Но после того как она прошлась по величественному холлу, напомнившему ей замок Спящей Красавицы, осмотрела некоторые личные вещи Марион Стар, послушала рождественскую музыку, увидела пламя и ощутила жар огромных каминов, наконец, заметила проходившего мимо хорошенького «смокинга-с-улыбкой», Фрида осознала, что в этом месте есть что-то притягивающее.
Действительно забавно: «Стар» в одно и то же время был и тихим, и шумным. Она вряд ли могла бы вполне обрисовать это; здесь болталась масса гостей, они глазели на выставленные в бутиках предметы, сплетничали о том, кто убил Рэмси, или потягивали горячие напитки возле каминов, но атмосфера оставалась приглушенной, – словом, тихая толкотня и негромкий шум высшего света. Это напомнило Фриде, как однажды они с Джейком останавливались в «Плазе» в Нью-Йорке. Палм-Корт выглядел таким же: многолюдным, деловитым, но удивительно приглушенным. Здесь, в «Стар», в атмосфере тоже было разлито что-то магическое, что-то неуловимо-соблазнительное, так что Фрида не смогла отказать себе в удовольствии продлить пребывание в хижине, хотя и не имела раньше намерения задерживаться еще на день. И вот она сидит здесь – в охотничьем домике в стиле тридцатых годов, с оленьими рогами над камином и бараньими шкурами на полу, с настоящими бревенчатыми стенами, гладко обструганными и зачищенными, в хижине, построенной Марион Стар для ее гостей, где, говорят, однажды останавливался Дуглас Фербенкс, – и пребывает в подавленном настроении.
Банни выглядела так, словно готова была стереть с себя эту новую красоту и вернуть прежнюю непривлекательность. Фрида пыталась утешить ее, но что могла она ей сказать? Что теперь, когда Банни стала похожа на дюжины других молодых женщин, она потеряла для кино свою уникальность? Что теперь-то она испытает настоящие трудности с получением ролей, потому что конкуренция тысячекратно возрастет?
Фрида подошла к окну, снова выглянула наружу и подумала, следует ли навестить Банни. Но добавить к тому, что она уже ей сказала, было нечего. Банни была несчастна, потому что для нее стало неприятным сюрпризом, что у Фриды ничего не выгорело и не состоялось заманчивое начинание с Сидом Стерном. И еще потому, что через два дня должен был приехать отец, чтобы забрать ее домой, и она с ужасом представляла его предстоящую реакцию на ее новую внешность.
– Фрида, – плакалась она, – за всю свою жизнь я никогда не могла угодить ему, он всегда смотрел на меня с таким разочарованием. Я думала, что, если стану красоткой, он наконец оценит меня. Но что, если он посмотрит на меня так же, как ты, и подумает, что я выгляжу точно так, как и все остальные актрисы в Голливуде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65