Теперь очередь за нами! В Москве я познакомлю тебя с замечательными людьми. Ты найдешь свое призвание, и твое настроение изменится. Дай руку, друг, и вместе пойдем по дороге жизни.
Николай крепко пожал холодную худую руку Игната, и они, обнявшись, пошли туда, где звучала музыка…
3
Проводы Игната несколько отвлекли Циолковского от раздумий над новой идеей. Он вместе с Сергеем Андреевичем Стрешневым ездил на вокзал – провожать Игната и Николая. Благо, недавно от железнодорожной магистрали Москва – Киев, построенной шесть лет назад, проложили ветку в город, и теперь можно было ехать в Москву прямо из Калуги…
Когда поезд тронулся, Игнат, стоявший у окна вместе с Николаем Стрешневым, вдруг отпрянул и бросился к двери. Циолковский подумал, что он хочет ему что-то сказать, быстро пошел по платформе вслед уходящему поезду. Вот Игнат появился в дверях.
– Ты что, Игнаша? Не забыл ли чего? – крикнул Циолковский.
– Нет, нет, папа. Я так… я просто хотел на тебя взглянуть еще раз.
– А что? Что тебя беспокоит?
– Так… Тоскливо… Скажи маме и всем, что я их очень люблю. Очень! Не хочется уезжать… Прощай, папа!
Поезд заскрежетал, загрохотал, и Циолковский не расслышал последних слов.
Вагоны покатились быстро – бежать уже не было смысла. Он достал платок и, махая, еще раз взглянул на встревоженное лицо сына. Оно уплывало и скоро совсем скрылось за поворотом.
Циолковский грустно вздохнул и повернулся к идущему к нему Стрешневу. На душе было нехорошо.
– Игнаша хотел вам что-то сказать, Константин Эдуардович? – беря его под руку, спросил Стрешнев.
– Видимо, хотел… у него были очень тревожные глаза. Он словно прощался навсегда… Уж не знаю, не поехать ли мне в Москву?
– Первая разлука всегда очень впечатляет, Константин Эдуардович. Я по себе знаю. В прошлом году наш Коля тоже очень тосковал. Это пройдет.
– Просил передать матери и детям, что любит их всех. Этого с ним никогда не бывало… Мы, Циолковские, все очень сдержанны в своих чувствах. Игнатик чем-то встревожен. Боюсь, не случилось бы беды…
– Что вы, Константин Эдуардович, Игнаша будет с Колей… Уже в вагоне они начнут жить вместе.
– Дай бог! Этого я больше всего и желаю.
Они вышли на площадь, сели в извозчичью пролетку и, разговаривая, незаметно подкатили к дому Стрешневых.
– Позвольте, это как же я? Мне ведь надо домой.
– Зайдемте на минутку, Константин Эдуардович. Наши будут очень рады. Вы так редко бываете.
– Да помилуйте, когда же? Я ведь сейчас опять захвачен новой идеей… Кстати, хотел вас спросить, Сергей Андреич, вы не помните, какой именно снаряд создавал ваш друг Кибальчич?
– Зайдемте, я постараюсь припомнить все, что слышал.
– Раз так – зайду. Мне очень, очень нужно знать…
Елизавета Павловна встретила гостя как всегда сердечно. За чаем говорили о выросших детях, вспоминали Боровск…
После чая Стрешнев пригласил Циолковского в кабинет, чтоб не говорить о Кибальчиче при жене.
– Ну-с, Сергей Андреич, я жду. Это крайне важно. Я сейчас вынашиваю идею создания снаряда, который бы мог вырваться за пределы земной атмосферы. Помнится, вы говорили, что Кибальчич предлагал аппарат, способный лететь и в безвоздушном пространстве.
– Да, кажется, так… – Стрешнев достал папироску. – Вы позволите?
– Курите, курите, только, пожалуйста, вспомните.
– Говорили тогда, что на его снаряде может лететь человек и, кажется, даже не один.
– А каков принцип его действия?
– Этого я не знаю. Мне ведь с самим Кибальчичем не приходилось говорить о его аппарате.
– Жаль. Очень жаль… – вздохнул Циолковский. – Мне недавно попалась брошюрка инженера Федорова. Он отстаивает принципы реактивного движения, исключая атмосферу, как опорную среду. Это смело, находчиво, важно! Однако технически почти неосуществимо.
– Почему же?
– Он предлагает использовать газы или пар, а где их взять? Ведь не поднимешь же в воздух бак с водой… Может, Кибальчич выдвигал ту же идею, но предлагал другие средства?
– Описаний устройства летательного аппарата Кибальчича в газетах не было.
– Да, обидно! – Циолковский поднялся и стал искать свою шляпу.
– Я вас провожу, Константин Эдуардович.
– Спасибо! Вы же знаете, Сергей Андреич, я люблю ходить один. Иду и думаю. Экономия времени. Прощайте! Заглядывайте к нам… Елизавету Павловну поблагодарите за гостеприимство. Я уж не буду ее беспокоить…
4
Книжечка Федорова была затрепана, замусолена, исчеркана цветными карандашами. Циолковский, кажется, помнил в ней каждую фразу, и все же, вернувшись со службы, брался за нее: перечитывал отдельные места, думал…
В женском епархиальном училище преподавать было несравнимо легче, чем в начальном, где приходилось «воевать» с непоседливыми, шаловливыми малышами.
Более взрослые, богобоязненные девочки на уроках сидели тише. Циолковский меньше уставал и домой возвращался еще полный сил.
Пообедав, он закрывался в своей комнате, читал, и если было не особенно холодно, шел побродить по сонным улицам Калуги. Снежными, дремотными вечерами хорошо думалось…
«Да, Федоров прав, только реактивная сила способна вынести снаряд за пределы земной атмосферы. Очевидно, так же думал и Кибальчич.
Но как создать мощную, устойчивую, газовую струю? Увы! – на это ответа нет. Предложения Федорова использовать газогенератор или парообразователь – решительно не годятся. А что предлагал Кибальчич – никто не знает… Чередующиеся выстрелы, когда-то представлявшиеся мне реактивной силой, – сущая чепуха. Мечты молодости. Тут нужна беспрерывная газовая струя, огромной силы… Видимо, летательным снарядом, способным взлететь за пределы атмосферы, может быть только ракета!..»
С этой мыслью Циолковский уходил гулять, с этой мыслью возвращался домой. С ней ложился в постель – с ней и просыпался…
Ракета не раз являлась ему во сне, он запускал ее, видел ее полет, даже сам летел на ней, рассекая облака, но, просыпаясь, никак не мог вспомнить, из чего она была сделана и как устроена.
Циолковский перечитал в библиотеке все, что было по пиротехнике, и хорошо знал, как приготовляются пороховые ракеты. Но порох, как материал быстро воспламеняющийся, ему казался совершенно непригодным. Нужно было искать другие материалы для создания мощной газовой струп. Циолковский думал. Думал дни, недели, месяцы…
Однажды, вернувшись с прогулки, изрядно продрогший, он подкинул в голландку дров и присел на детский стульчик около огня.
Березовые дрова потрескивали: сладкое тепло разнеживало, клонило в сон. Циолковский поднялся и стал ходить по комнате, размышляя все о том же.
Помнится, Жюль Верн тоже высказывал мысль об использовании при полете на Луну реактивной силы, даже ракет…
Циолковский стал рыться в книжном шкафу и вытащил две изрядно затрепанные книжки в мягких обложках: «Пять недель на воздушном шаре» и «Вокруг Луны».
Обдув пыль, он сел с книжками к печке и стал листать.
«Неужели мне пригрезилось? Ведь его герои летели на Луну в снаряде, который был выпущен из гигантской пушки. При чем же тут ракеты?.. Однако я хорошо, я очень ясно помню. Кажется, они ввинчивались в дно снаряда и, выстреливая, должны были служить амортизатором при посадке снаряда на Луну. Да, именно так. Вот, кажется, нашел…»
Циолковский взял со стола лампу, поставил на пол:
«Николь утверждал тогда, что при ударе о Луну снаряд разобьется, как стекло, а Ардан возражал, что он задержит падение при помощи своевременно пущенных ракет».
«Вот оно!» – радостно воскликнул Циолковский и стал читать дальше:
«И в самом доле, мощные ракеты, имея точкой опоры дно снаряда, вылетая наружу… должны были замедлить скорость его падения. Правда, этим ракетам пришлось бы гореть в безвоздушном пространстве, но кислорода им хватало бы, потому что он заключался в самих ракетах. Ведь извержению лунных вулканов никогда не препятствовал недостаток атмосферы вокруг Луны».
«Вот этого я не ожидал! Действительно пишут, что вулканы на Луне действуют! А кислорода там нет… Мысль о том, что кислород был в самих ракетах, – замечательна! Но все-таки чем же были наполнены ракеты?» – Циолковский снова сел к огню и стал читать дальше:
«Барбикен перед отъездом запасся ракетами в стальных цилиндрах, которые ввинчивались в дно снаряда, снаружи. Их было двадцать штук. Специальное отверстие в диске позволяло зажечь фитили, которыми были снабжены ракеты. Взрывчатая смесь была заранее заложена в каждый цилиндр».
– Вот разгадка! – воскликнул Циолковский, – взрывчатая смесь! – он опять вскочил и заходил по комнате. – Взрывчатая смесь! Взрывчатая смесь! Взрывчатая смесь!.. Впрочем, что же я забываюсь? Это же – фантазия! Фантазия, нужная автору лишь для того, чтобы мягко посадить ракету на Луну.
Он помолчал, подумал, присел в кресло у стола.
«Однако, в этой фантазии есть весьма разумные, реальные мысли. Благодаря системе ракет, вполне возможно снизить скорость снаряда и мягко посадить его на Луну. Вполне возможно! Вполне!.. Однако почему же Жюль Верн, додумавшись применить реактивную силу в конце романа, не подумал об этом в начале? Почему он выстрелил по Луне из пушки? Это же абсурд! Этому никто не поверит. Почему он не послал людей в ракете? Это было бы правдоподобно. Более того, это бы походило на пророчество, на научно обоснованное предвидение!»
Циолковский взглянул на последнюю страницу книги: «Неужели? Роман написан тридцать лет назад? Да!.. Ни я, ни кто другой не смеют упрекать Жюля Верна. И то, что он написал, – удивительно!.. Его научные догадки могут оказать огромную услугу исследователям нашего времени…»
5
В декабре завернули морозы. Циолковский после занятий сидел дома, перечитывал Жюля Верна, думал…
Когда он погружался в мысли, то совершенно не слышал, как шумели в соседней комнате дети.
Не услышал он, как с треском отворилась примерзшая кухонная дверь и кто-то заговорил глуховатым, встревоженным голосом.
Лишь когда постучали к нему, Циолковский отодвинул книгу, встал и, увидев в дверях высокую фигуру Стрешнева, обрадованно поспешил к гостю:
– Здравствуйте, Сергей Андреевич. Очень рад! Спасибо, что навестили затворника. Однако вы так бледны… Уж не заболели ли?
– Благодарствую, со мной ничего… но вот другое…
– Присаживайтесь, Сергей Андреевич. Что же случилось?
Стрешнев тяжело опустился на стул и стал шарить в боковом кармане вицмундира.
– Вот получил письмо… большое несчастье у нас… Лиза совершенно убита… Колю арестовали.
– Колю? Невероятно! Кто же пишет вам?
– Игнатий!
– Дайте, дайте я прочту сам, – дрожащими руками он развернул письмо и стал читать вслух.
– Глубокоуважаемый Сергей Андреевич! Николай меня просил сообщить Вам о несчастье, которое произошло вчера. Во время студенческой демонстрации полиция арестовала нескольких человек, в том числе и Николая. Когда его вели по коридору, он успел крикнуть мне: «Напиши отцу»…
Потом выяснилось, что пока мы бастовали, в общежитиях и на квартирах студентов шли обыски. Наша хозяйка сказала, что у Николая нашли запрещенные книги и подпольную газету «Искра». Больше мне ничего неизвестно. Прошу Вас не волноваться. Все надеются, что арестованных выпустят. Все студенты протестуют. Университет закрыт…
Николая все очень любили. Особенно я. Мне тяжело. Я разделяю Ваше горе и надеюсь на счастливый исход.
Нашим пока не говорите. Я напишу сам.
Глубокоуважающий Вас
Игнатий Циолковский».
– Какое несчастье! Но Коля не один в беде и это вселяет уверенность… Очевидно, будет суд – надо принять меры.
– Я собираюсь в субботу в Москву. И зашел узнать нет ли вестей от Игната?
– Нет, Сергей Андреевич. Он писал очень редко… А об этом – ни слова… Что же с ним? Уж не поехать ли мне с вами?
– Нет, не… если что – я дам знать… Игнатий тихий и робкий, едва ли он принимал участие в забастовке.
– В тихом омуте – черти водятся… Я очень боюсь за него… А Коля? Я так люблю его. Но что же делать? Пожалуй, надо ехать.
– Поеду. Хоть и сам до сих пор на подозрении, а что делать? Извините, что я вас расстроил, Константин Эдуардович.
– Сергей Андреевич! Как можно? Я всей душой с вами. Я сейчас же напишу Игнатику… А вы, если что – телеграфируйте…
6
Когда Стрешнев ушел, встревоженный Циолковский позвал жену, плотно притворил дверь:
– Варя, у Стрешневых большое несчастье.
– Знаю, – спокойно ответила Варвара Евграфовна, с укором глядя в его расширенные глаза, – этакое несчастье не сегодня-завтра может свалиться на нас… Ты, Костя, совсем забыл о детях… Даже не отвечаешь на письма сына.
– Как? Разве Игнаше я не ответил?
– Он очень обижен… Пишет, что ты из-за своих дел никого не замечаешь… Я уж привыкла к этому, но дети?.. Они же нуждаются в ласке и заботе отца. Любаша, как стала учительницей, совсем отбилась от дому… Бывает на тайных собраниях, переписывает какие-то листки и даже во сне бредит социалистами. Долго ли до беды…
– Я ничего не замечал, Варенька, почему же ты не говорила?
– Начинала не раз, да ты все отмахивался… Тебе не до нас. Скоро совсем помешаешься на своих изобретениях.
– Подожди, подожди… Откуда же ты знаешь про Колю?
– Игнаша написал.
– Что же с ним? Жив? Здоров?
– На этот раз беда обошла стороной, он не был замешан… Но что будет завтра – не знаю. Он такой чувствительный, неуравновешенный, неумелый…
– Где же от него письмо?
– Вот, почитай, может, проймет тебя.
Циолковский пробежал письмо, недоуменно взглянул на жену:
– Почему же сразу не показала?
– Вижу, что работаешь – не хотела расстраивать… Ведь ты после каждого расстройства по неделе не можешь прийти в себя.
– Это верно, Варенька, верно. Однако, что же делать? Ведь Игнаша сейчас там один-одинешенек остался, а университет закрыли…
– Откроют, наверное, скоро… Да и Сергей Андреич завтра будет там… Надо ждать…
– Да, да, будем ждать вестей от Сергея Андреича. А Любаше надо запретить эти посещения и прочее…
– Попробуй запрети. Она уж больше матери понимать стала. Ох, боюсь я за нее, Костя. Норовистая, своенравная. И слушать ничего не хочет.
– Я поговорю с ней. Как придет – пошли ко мне. А об Игнате не волнуйся – я сегодня же напишу ему… Правда, я как-то оторвался от детей… Одолели дела, мысли… и конца им не видно… Иди, Варюша, я сейчас же сяду за письмо…
7
Стрешнев вернулся из Москвы угрюмый, с поседевшими висками. Ему не удалось добиться свидания с сыном. Прокурор, у которого Стрешнев добился аудиенции через знакомых, напомнил о «первомартовцах» и посоветовал вернуться домой. Стрешнев боялся, что его вот-вот вызовет директор гимназии и предложит подать в отставку. А у них только в прошлом году родилась дочка…
Циолковский тут же навестил старого друга и всячески пытался успокоить его:
– Может, еще обойдется, Сергей Андреич. Бывает, присяжные оправдывают… А если и осудят на год-два – не страшно… Коля молодой, сильный, он не пропадет. Если б Игнаша попал в такую беду – он бы не выжил… А Коля – молодец. Я за него спокоен.
– Мучительна неизвестность, неопределенность, Константин Эдуардович.
– Конечно, но страшное не грозит. Ведь студенты не покушались на царя, они лишь бастовали…
– Я понимаю, а все же ужасно! Ведь если каторга – всю жизнь исковеркают.
– Ничего, Сергей Андреич, может быть много исходов… подождем.
– Спасибо за сочувствие, дорогой друг. Спасибо! Да, я еще не сказал вам про Игнатия. Он очень переживает. При мне плакал. Очень чувствительный, нервный… Может быть, взять его домой?
– Я писал, звал – не едет… Очень самолюбив и не хочет быть в тягость… – Циолковский поднялся. – Прошу выразить мое искреннее сочувствие Елизавете Павловне и уверить ее, что все обойдется.
Месяца через два Стрешневы получили письмо из Челябинской пересыльной тюрьмы. Николай сообщал, что осужден на три года и теперь движется по этапу в Сибирь. Письмо было бодрое, полное надежд, и Стрешнев поспешил с ним к Циолковскому.
Константин Эдуардович был занят какими-то вычислениями и не услышал, как вошел друг.
Стрешнев, не желая мешать, сел в сторонке на стул. Циолковский исписывал цифрами маленькие листочки бумаги, перечеркивал их и переносил вычисления на другие. Наконец он положил карандаш, потянулся, раскинув руки и встал, чтоб походить.
– А, Сергей Андреевич! Здравствуйте, дорогой друг! Вы давно пришли?
– Нет, только вошел… не решился прервать… Вы так увлеченно работали.
– Да, вот все думаю над ракетой. Много читал, а сейчас прикидываю, подсчитываю… Кажется, я вам говорил о Федорове, предложившем реактивный способ полета? Он предлагал использовать для движения ракеты пар и газы. Но откуда они возьмутся? Его способ не годится. Решительно!.. Жюль Верн описал ракеты в лунном снаряде. Там, как топливо, используется взрывчатая смесь. Какая она, из чего состоит – неизвестно. Но, очевидно, при взрыве выделяются газы, и они-то двигают ракету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Николай крепко пожал холодную худую руку Игната, и они, обнявшись, пошли туда, где звучала музыка…
3
Проводы Игната несколько отвлекли Циолковского от раздумий над новой идеей. Он вместе с Сергеем Андреевичем Стрешневым ездил на вокзал – провожать Игната и Николая. Благо, недавно от железнодорожной магистрали Москва – Киев, построенной шесть лет назад, проложили ветку в город, и теперь можно было ехать в Москву прямо из Калуги…
Когда поезд тронулся, Игнат, стоявший у окна вместе с Николаем Стрешневым, вдруг отпрянул и бросился к двери. Циолковский подумал, что он хочет ему что-то сказать, быстро пошел по платформе вслед уходящему поезду. Вот Игнат появился в дверях.
– Ты что, Игнаша? Не забыл ли чего? – крикнул Циолковский.
– Нет, нет, папа. Я так… я просто хотел на тебя взглянуть еще раз.
– А что? Что тебя беспокоит?
– Так… Тоскливо… Скажи маме и всем, что я их очень люблю. Очень! Не хочется уезжать… Прощай, папа!
Поезд заскрежетал, загрохотал, и Циолковский не расслышал последних слов.
Вагоны покатились быстро – бежать уже не было смысла. Он достал платок и, махая, еще раз взглянул на встревоженное лицо сына. Оно уплывало и скоро совсем скрылось за поворотом.
Циолковский грустно вздохнул и повернулся к идущему к нему Стрешневу. На душе было нехорошо.
– Игнаша хотел вам что-то сказать, Константин Эдуардович? – беря его под руку, спросил Стрешнев.
– Видимо, хотел… у него были очень тревожные глаза. Он словно прощался навсегда… Уж не знаю, не поехать ли мне в Москву?
– Первая разлука всегда очень впечатляет, Константин Эдуардович. Я по себе знаю. В прошлом году наш Коля тоже очень тосковал. Это пройдет.
– Просил передать матери и детям, что любит их всех. Этого с ним никогда не бывало… Мы, Циолковские, все очень сдержанны в своих чувствах. Игнатик чем-то встревожен. Боюсь, не случилось бы беды…
– Что вы, Константин Эдуардович, Игнаша будет с Колей… Уже в вагоне они начнут жить вместе.
– Дай бог! Этого я больше всего и желаю.
Они вышли на площадь, сели в извозчичью пролетку и, разговаривая, незаметно подкатили к дому Стрешневых.
– Позвольте, это как же я? Мне ведь надо домой.
– Зайдемте на минутку, Константин Эдуардович. Наши будут очень рады. Вы так редко бываете.
– Да помилуйте, когда же? Я ведь сейчас опять захвачен новой идеей… Кстати, хотел вас спросить, Сергей Андреич, вы не помните, какой именно снаряд создавал ваш друг Кибальчич?
– Зайдемте, я постараюсь припомнить все, что слышал.
– Раз так – зайду. Мне очень, очень нужно знать…
Елизавета Павловна встретила гостя как всегда сердечно. За чаем говорили о выросших детях, вспоминали Боровск…
После чая Стрешнев пригласил Циолковского в кабинет, чтоб не говорить о Кибальчиче при жене.
– Ну-с, Сергей Андреич, я жду. Это крайне важно. Я сейчас вынашиваю идею создания снаряда, который бы мог вырваться за пределы земной атмосферы. Помнится, вы говорили, что Кибальчич предлагал аппарат, способный лететь и в безвоздушном пространстве.
– Да, кажется, так… – Стрешнев достал папироску. – Вы позволите?
– Курите, курите, только, пожалуйста, вспомните.
– Говорили тогда, что на его снаряде может лететь человек и, кажется, даже не один.
– А каков принцип его действия?
– Этого я не знаю. Мне ведь с самим Кибальчичем не приходилось говорить о его аппарате.
– Жаль. Очень жаль… – вздохнул Циолковский. – Мне недавно попалась брошюрка инженера Федорова. Он отстаивает принципы реактивного движения, исключая атмосферу, как опорную среду. Это смело, находчиво, важно! Однако технически почти неосуществимо.
– Почему же?
– Он предлагает использовать газы или пар, а где их взять? Ведь не поднимешь же в воздух бак с водой… Может, Кибальчич выдвигал ту же идею, но предлагал другие средства?
– Описаний устройства летательного аппарата Кибальчича в газетах не было.
– Да, обидно! – Циолковский поднялся и стал искать свою шляпу.
– Я вас провожу, Константин Эдуардович.
– Спасибо! Вы же знаете, Сергей Андреич, я люблю ходить один. Иду и думаю. Экономия времени. Прощайте! Заглядывайте к нам… Елизавету Павловну поблагодарите за гостеприимство. Я уж не буду ее беспокоить…
4
Книжечка Федорова была затрепана, замусолена, исчеркана цветными карандашами. Циолковский, кажется, помнил в ней каждую фразу, и все же, вернувшись со службы, брался за нее: перечитывал отдельные места, думал…
В женском епархиальном училище преподавать было несравнимо легче, чем в начальном, где приходилось «воевать» с непоседливыми, шаловливыми малышами.
Более взрослые, богобоязненные девочки на уроках сидели тише. Циолковский меньше уставал и домой возвращался еще полный сил.
Пообедав, он закрывался в своей комнате, читал, и если было не особенно холодно, шел побродить по сонным улицам Калуги. Снежными, дремотными вечерами хорошо думалось…
«Да, Федоров прав, только реактивная сила способна вынести снаряд за пределы земной атмосферы. Очевидно, так же думал и Кибальчич.
Но как создать мощную, устойчивую, газовую струю? Увы! – на это ответа нет. Предложения Федорова использовать газогенератор или парообразователь – решительно не годятся. А что предлагал Кибальчич – никто не знает… Чередующиеся выстрелы, когда-то представлявшиеся мне реактивной силой, – сущая чепуха. Мечты молодости. Тут нужна беспрерывная газовая струя, огромной силы… Видимо, летательным снарядом, способным взлететь за пределы атмосферы, может быть только ракета!..»
С этой мыслью Циолковский уходил гулять, с этой мыслью возвращался домой. С ней ложился в постель – с ней и просыпался…
Ракета не раз являлась ему во сне, он запускал ее, видел ее полет, даже сам летел на ней, рассекая облака, но, просыпаясь, никак не мог вспомнить, из чего она была сделана и как устроена.
Циолковский перечитал в библиотеке все, что было по пиротехнике, и хорошо знал, как приготовляются пороховые ракеты. Но порох, как материал быстро воспламеняющийся, ему казался совершенно непригодным. Нужно было искать другие материалы для создания мощной газовой струп. Циолковский думал. Думал дни, недели, месяцы…
Однажды, вернувшись с прогулки, изрядно продрогший, он подкинул в голландку дров и присел на детский стульчик около огня.
Березовые дрова потрескивали: сладкое тепло разнеживало, клонило в сон. Циолковский поднялся и стал ходить по комнате, размышляя все о том же.
Помнится, Жюль Верн тоже высказывал мысль об использовании при полете на Луну реактивной силы, даже ракет…
Циолковский стал рыться в книжном шкафу и вытащил две изрядно затрепанные книжки в мягких обложках: «Пять недель на воздушном шаре» и «Вокруг Луны».
Обдув пыль, он сел с книжками к печке и стал листать.
«Неужели мне пригрезилось? Ведь его герои летели на Луну в снаряде, который был выпущен из гигантской пушки. При чем же тут ракеты?.. Однако я хорошо, я очень ясно помню. Кажется, они ввинчивались в дно снаряда и, выстреливая, должны были служить амортизатором при посадке снаряда на Луну. Да, именно так. Вот, кажется, нашел…»
Циолковский взял со стола лампу, поставил на пол:
«Николь утверждал тогда, что при ударе о Луну снаряд разобьется, как стекло, а Ардан возражал, что он задержит падение при помощи своевременно пущенных ракет».
«Вот оно!» – радостно воскликнул Циолковский и стал читать дальше:
«И в самом доле, мощные ракеты, имея точкой опоры дно снаряда, вылетая наружу… должны были замедлить скорость его падения. Правда, этим ракетам пришлось бы гореть в безвоздушном пространстве, но кислорода им хватало бы, потому что он заключался в самих ракетах. Ведь извержению лунных вулканов никогда не препятствовал недостаток атмосферы вокруг Луны».
«Вот этого я не ожидал! Действительно пишут, что вулканы на Луне действуют! А кислорода там нет… Мысль о том, что кислород был в самих ракетах, – замечательна! Но все-таки чем же были наполнены ракеты?» – Циолковский снова сел к огню и стал читать дальше:
«Барбикен перед отъездом запасся ракетами в стальных цилиндрах, которые ввинчивались в дно снаряда, снаружи. Их было двадцать штук. Специальное отверстие в диске позволяло зажечь фитили, которыми были снабжены ракеты. Взрывчатая смесь была заранее заложена в каждый цилиндр».
– Вот разгадка! – воскликнул Циолковский, – взрывчатая смесь! – он опять вскочил и заходил по комнате. – Взрывчатая смесь! Взрывчатая смесь! Взрывчатая смесь!.. Впрочем, что же я забываюсь? Это же – фантазия! Фантазия, нужная автору лишь для того, чтобы мягко посадить ракету на Луну.
Он помолчал, подумал, присел в кресло у стола.
«Однако, в этой фантазии есть весьма разумные, реальные мысли. Благодаря системе ракет, вполне возможно снизить скорость снаряда и мягко посадить его на Луну. Вполне возможно! Вполне!.. Однако почему же Жюль Верн, додумавшись применить реактивную силу в конце романа, не подумал об этом в начале? Почему он выстрелил по Луне из пушки? Это же абсурд! Этому никто не поверит. Почему он не послал людей в ракете? Это было бы правдоподобно. Более того, это бы походило на пророчество, на научно обоснованное предвидение!»
Циолковский взглянул на последнюю страницу книги: «Неужели? Роман написан тридцать лет назад? Да!.. Ни я, ни кто другой не смеют упрекать Жюля Верна. И то, что он написал, – удивительно!.. Его научные догадки могут оказать огромную услугу исследователям нашего времени…»
5
В декабре завернули морозы. Циолковский после занятий сидел дома, перечитывал Жюля Верна, думал…
Когда он погружался в мысли, то совершенно не слышал, как шумели в соседней комнате дети.
Не услышал он, как с треском отворилась примерзшая кухонная дверь и кто-то заговорил глуховатым, встревоженным голосом.
Лишь когда постучали к нему, Циолковский отодвинул книгу, встал и, увидев в дверях высокую фигуру Стрешнева, обрадованно поспешил к гостю:
– Здравствуйте, Сергей Андреевич. Очень рад! Спасибо, что навестили затворника. Однако вы так бледны… Уж не заболели ли?
– Благодарствую, со мной ничего… но вот другое…
– Присаживайтесь, Сергей Андреевич. Что же случилось?
Стрешнев тяжело опустился на стул и стал шарить в боковом кармане вицмундира.
– Вот получил письмо… большое несчастье у нас… Лиза совершенно убита… Колю арестовали.
– Колю? Невероятно! Кто же пишет вам?
– Игнатий!
– Дайте, дайте я прочту сам, – дрожащими руками он развернул письмо и стал читать вслух.
– Глубокоуважаемый Сергей Андреевич! Николай меня просил сообщить Вам о несчастье, которое произошло вчера. Во время студенческой демонстрации полиция арестовала нескольких человек, в том числе и Николая. Когда его вели по коридору, он успел крикнуть мне: «Напиши отцу»…
Потом выяснилось, что пока мы бастовали, в общежитиях и на квартирах студентов шли обыски. Наша хозяйка сказала, что у Николая нашли запрещенные книги и подпольную газету «Искра». Больше мне ничего неизвестно. Прошу Вас не волноваться. Все надеются, что арестованных выпустят. Все студенты протестуют. Университет закрыт…
Николая все очень любили. Особенно я. Мне тяжело. Я разделяю Ваше горе и надеюсь на счастливый исход.
Нашим пока не говорите. Я напишу сам.
Глубокоуважающий Вас
Игнатий Циолковский».
– Какое несчастье! Но Коля не один в беде и это вселяет уверенность… Очевидно, будет суд – надо принять меры.
– Я собираюсь в субботу в Москву. И зашел узнать нет ли вестей от Игната?
– Нет, Сергей Андреевич. Он писал очень редко… А об этом – ни слова… Что же с ним? Уж не поехать ли мне с вами?
– Нет, не… если что – я дам знать… Игнатий тихий и робкий, едва ли он принимал участие в забастовке.
– В тихом омуте – черти водятся… Я очень боюсь за него… А Коля? Я так люблю его. Но что же делать? Пожалуй, надо ехать.
– Поеду. Хоть и сам до сих пор на подозрении, а что делать? Извините, что я вас расстроил, Константин Эдуардович.
– Сергей Андреевич! Как можно? Я всей душой с вами. Я сейчас же напишу Игнатику… А вы, если что – телеграфируйте…
6
Когда Стрешнев ушел, встревоженный Циолковский позвал жену, плотно притворил дверь:
– Варя, у Стрешневых большое несчастье.
– Знаю, – спокойно ответила Варвара Евграфовна, с укором глядя в его расширенные глаза, – этакое несчастье не сегодня-завтра может свалиться на нас… Ты, Костя, совсем забыл о детях… Даже не отвечаешь на письма сына.
– Как? Разве Игнаше я не ответил?
– Он очень обижен… Пишет, что ты из-за своих дел никого не замечаешь… Я уж привыкла к этому, но дети?.. Они же нуждаются в ласке и заботе отца. Любаша, как стала учительницей, совсем отбилась от дому… Бывает на тайных собраниях, переписывает какие-то листки и даже во сне бредит социалистами. Долго ли до беды…
– Я ничего не замечал, Варенька, почему же ты не говорила?
– Начинала не раз, да ты все отмахивался… Тебе не до нас. Скоро совсем помешаешься на своих изобретениях.
– Подожди, подожди… Откуда же ты знаешь про Колю?
– Игнаша написал.
– Что же с ним? Жив? Здоров?
– На этот раз беда обошла стороной, он не был замешан… Но что будет завтра – не знаю. Он такой чувствительный, неуравновешенный, неумелый…
– Где же от него письмо?
– Вот, почитай, может, проймет тебя.
Циолковский пробежал письмо, недоуменно взглянул на жену:
– Почему же сразу не показала?
– Вижу, что работаешь – не хотела расстраивать… Ведь ты после каждого расстройства по неделе не можешь прийти в себя.
– Это верно, Варенька, верно. Однако, что же делать? Ведь Игнаша сейчас там один-одинешенек остался, а университет закрыли…
– Откроют, наверное, скоро… Да и Сергей Андреич завтра будет там… Надо ждать…
– Да, да, будем ждать вестей от Сергея Андреича. А Любаше надо запретить эти посещения и прочее…
– Попробуй запрети. Она уж больше матери понимать стала. Ох, боюсь я за нее, Костя. Норовистая, своенравная. И слушать ничего не хочет.
– Я поговорю с ней. Как придет – пошли ко мне. А об Игнате не волнуйся – я сегодня же напишу ему… Правда, я как-то оторвался от детей… Одолели дела, мысли… и конца им не видно… Иди, Варюша, я сейчас же сяду за письмо…
7
Стрешнев вернулся из Москвы угрюмый, с поседевшими висками. Ему не удалось добиться свидания с сыном. Прокурор, у которого Стрешнев добился аудиенции через знакомых, напомнил о «первомартовцах» и посоветовал вернуться домой. Стрешнев боялся, что его вот-вот вызовет директор гимназии и предложит подать в отставку. А у них только в прошлом году родилась дочка…
Циолковский тут же навестил старого друга и всячески пытался успокоить его:
– Может, еще обойдется, Сергей Андреич. Бывает, присяжные оправдывают… А если и осудят на год-два – не страшно… Коля молодой, сильный, он не пропадет. Если б Игнаша попал в такую беду – он бы не выжил… А Коля – молодец. Я за него спокоен.
– Мучительна неизвестность, неопределенность, Константин Эдуардович.
– Конечно, но страшное не грозит. Ведь студенты не покушались на царя, они лишь бастовали…
– Я понимаю, а все же ужасно! Ведь если каторга – всю жизнь исковеркают.
– Ничего, Сергей Андреич, может быть много исходов… подождем.
– Спасибо за сочувствие, дорогой друг. Спасибо! Да, я еще не сказал вам про Игнатия. Он очень переживает. При мне плакал. Очень чувствительный, нервный… Может быть, взять его домой?
– Я писал, звал – не едет… Очень самолюбив и не хочет быть в тягость… – Циолковский поднялся. – Прошу выразить мое искреннее сочувствие Елизавете Павловне и уверить ее, что все обойдется.
Месяца через два Стрешневы получили письмо из Челябинской пересыльной тюрьмы. Николай сообщал, что осужден на три года и теперь движется по этапу в Сибирь. Письмо было бодрое, полное надежд, и Стрешнев поспешил с ним к Циолковскому.
Константин Эдуардович был занят какими-то вычислениями и не услышал, как вошел друг.
Стрешнев, не желая мешать, сел в сторонке на стул. Циолковский исписывал цифрами маленькие листочки бумаги, перечеркивал их и переносил вычисления на другие. Наконец он положил карандаш, потянулся, раскинув руки и встал, чтоб походить.
– А, Сергей Андреевич! Здравствуйте, дорогой друг! Вы давно пришли?
– Нет, только вошел… не решился прервать… Вы так увлеченно работали.
– Да, вот все думаю над ракетой. Много читал, а сейчас прикидываю, подсчитываю… Кажется, я вам говорил о Федорове, предложившем реактивный способ полета? Он предлагал использовать для движения ракеты пар и газы. Но откуда они возьмутся? Его способ не годится. Решительно!.. Жюль Верн описал ракеты в лунном снаряде. Там, как топливо, используется взрывчатая смесь. Какая она, из чего состоит – неизвестно. Но, очевидно, при взрыве выделяются газы, и они-то двигают ракету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67